С вашего позволения… — и Флай погрузился в книги. Правда, на мгновение всплыв на поверхность, паренек рассеянно помахал рукой куда-то в угол.
Проследовав в указанном направлении, Битька обнаружила, опять же, ведро. В ведре среди кусков льда она нашла окорок, сыр и бутыль с темной жидкостью. Все это, очевидно, предлагалось употребить в качестве обеда. Правда, жидкость оказалась не вином и не пивом, а травяным чаем, что, впрочем, было воспринято благосклонно. К компании скромно, но безапелляционно присоединился умывальник, в качестве посильного взноса в общее дело притащивший в пасти каравай. На Флая, выписывавшего замысловатые па, не отрывая глаз от страниц старинного фолианта, старались не смотреть — тот стеснялся. Однако ему доверяли. Очевидно, и тут срабатывал инстинкт «белого халата»: ругать врачей и колдунов, обвиняя их в некомпетентности, получается отчего-то лишь в их отсутствие, в остальных случаях фраза «пропустите, я врач»действует магически на всех без исключения.
Наполнение желудка способствовало мыслям о возвышенном и прекрасном. К неособенному своему удовольствию Битька обнаружила, что в то время, как челюсти ее спутников методически двигались, взгляды их достаточно статично сосредоточились на висящей за ее спиной картине. Не без тяжелого вздоха призналась она самой себе, что девочка, изображенная художником с большой любовью и восхищением этих чувств заслуживала. Особенно на взгляд Санди. Бледненькая, беззащитная и хрупкая, она всем видом своим порождала в сердце любого героя, и даже не героя, неугасимое стремление защитить и спасти. Как только Санди не сорвался еще с места и не ломанулся куда-нибудь вырывать прелестное создание из лап драконов и негодяев?! На самом деле, Санди не «ломанулся»никуда по простой причине: он пока еще смущался спросить у Флая, кто эта изображенная на полотне леди.
ГЛАВА 45
Хор Пятницки наслаждался. Вряд ли вам удастся представить себе всю глубину, ширину и силу его наслаждения. Ну, пожалуй, если вы шизик, свихнувшийся на почве чистоты, а вам полгода не давали, не только умываться, но и сбивать с себя грязь палкой, а потом вы вдруг попадаете в ванную с джакузи, где все стены уставлены всевозможными приятной формы бутылечками с надписями «Пантин про вас», «Газообразное мыло», ну и прочее, а к тому же на стене вы видите график ежедневной стерилизации помещения и его обработки бактерицидными лампами… Или , к примеру, корейский шпион в центральной полосе России в советские времена, в очереди за полкило в руки соевой колбасы, вдруг встречающий совершенно бесхозного чау-чау… Ну, или, дама-конферансье, ведущая концерт в Колонном Зале Дома Союзов, в этом самом платье с блестками, зашитом прямо на ней для того, чтобы лучше сидело, еще в самом начале бесконечного действа понимает, что напрасно поела накануне огурцов с молоком, и больше всего теперь ей хочется…, так вот с таким же чувством невероятного наслаждения она слышит объявление, о поступившем сообщении, будто бы в зале заложена бомба, бросается в туалет, и там, там она возможно чувствует какое-то слабое подобие того, что ощущал Хор Пятницки, сидя под пекущим затылок солнышком в харчевне на крыше и поедающий похлебку.
О похлебке отдельно. Потому что она со свежим мясом, ну прямо с мослами такими, с костью, с мозговой, со сладковатыми кусочками бататов, с золотистым поджаренным лучком, с глазками жирка в бульоне, с задорно сияющими оранжевыми улыбками кусочками морковки, с ярко-зелеными запашистыми листиками зелени, нескромно налипающими на ложку, с густой, аж как масло желтоватой сметанкой… А еще с мягким хлебушком… А еще ветерок… А еще эти барашки облачков… Еще где-то орут кошки и брещут собаки… Еще вон какая-то пичуга пролетела, ну ей-богу, пролетела, аж слеза из глаз! Люди смеются… И пиво, с пеной, в глиняной кружке в виде, пардон, но голой женщины, не совсем голой — в матросской шапочке с помпоном.
— Окорок, запеченный в яйцах куропатки, господин Хор Пятницки? — почтительно склонился над ним хозяин заведения. Конечно, Хор предпочел бы еще для вящего удовольствия, чтобы этак над ним наклонилась ну типа такая же девица в матросской шапочке, но так бы ведь и сердце могло разорваться. Впрочем, это был бы, пожалуй, в положении Пятницки самый лучший вариант конца. Он степенно кивнул хозяину, соглашаясь с окороком, и гоня прочь мысль о том, что, возможно, этой кулинарной мечты ему-таки и не удастся попробовать. О том, чем и как он будет платить, Хор и вовсе не думал, так как до расплаты и не чаял дожить. Доесть бы хотя бы похлебку и почувствовать райское наслаждение соприкосновения кончика носа со щекочущей искрящейся пеной пива. По крайней мере, он еще раз услышал наяву, как звучит это: «Господин Хор Пятницки», а не Четвертый Каминщик. Хор вздрогнул, произнеся в мыслях свое наименование последних десяти лет.
Нет. Если кто-то спросил бы его сейчас, мучает ли его совесть по поводу всех тех, кому он не рассказал про дыру, он бы совершенно честно и даже нагло ответил: «Нет». Да, он сейчас наслаждается тем, чем все жители Проклятой Подземки даже во снах забыли наслаждаться уже много лет, а те, кто не забыл, уже давно сошли с ума, и были «отсеяны». Да, его дети вообще никогда не видели ни этого голубенького, что совсем не кажется банальностью, неба, и не нюхивали запаха свежей зелени, и не наблюдали игр золотистых драконов среди облаков над городом, но, строго говоря — это и не его дети. Строго говоря, и к своей жене ничего кроме как сочувствия одной лошади в упряжке к другой он никогда не испытывал. Козе же понятно: и жена и дети — только для того, чтобы не «отсеяться». И, слава всемогущему богу Битуму (Хор даже улыбнулся в щетину, так приятно вспомнить было имя его старого, давно не поминаемого, опять же даже в мыслях Бога), жену он, ума хватило, выбрал нелюбимую и нелюбящую, а детей у них не получилось, и Матильда на свою голову нагуляла их на стороне. На свою голову, в смысле, пусть теперь у нее за них душа болит. А он Хор Пятницки, а Внизу Четвертый каминщик ни к кому не привязан, это, собственно, единственный способ был там выжить. Внизу.
Правда, положа руку на сердце, с одним приятелем он разделил бы сейчас этот отполированный локтями грубо сколоченный стол, и даже похлебку. С этим молоденьким пацаном из клетки на площади. Наверное, потому, что смутно в голове брезжит мысль, что именно благодаря его песенкам (как это правда, может быть, фиг поймешь, но подозрение такое есть) и возникла дыра. Такое чувство, что Дыра эта сначала возникла в его мозгах. Этакий свежий сквознячок в мыслях. А потом воспользовалась случаем и образовалась наяву. Четвертый каминщик, помнится около десяти секунд тупо пялился в темноту каминной трубы, на конце которой непонятно откуда, высоко-высоко вверху возникло вдруг голубенькое пятнышко. А потом услышал, что-то там по поводу «у нас есть все, что есть, но мы откроем двери», и нырнул в дымоход. Голову в тот момент его видимо просто снесло, во всяком случае, думать он ни о чем не думал, только молча (!) повизгивая и упираясь спиной, локтями, зубами, всем, чем мог — лез к голубому пятнышку. Кажется, он твердил что-то про «полную луну», хотя сейчас ему чудится, что он повторял про себя «Похлебка, похлебка, похлебка!»или «Пиво! Пиво! Пиво!», а может даже «Хор! Пятницки! Хор Пятницки! Хор Пятницки, черт побери!».
Да, с ним бы, пожалуй, он все это разделил. Тем более, что все это закончится очень скоро, и очень больно. Даже думать не хочется, о том, как его будут «отсеивать». Впрочем, к чему думать о неизбежном. Можно, конечно, было бы заказать яду и помереть безболезненно и по своей воле. Да вот только каждая секунда свободы настолько сладка, что бог с ними, с муками отсеивания, эти секунды стоят. Этот парень бы понял. И все бы с ним разделил: и похлебку, и конец. К тому же, сам ведь соблазнил, сволочь. Подонок, ей-богу. Ведь без него даже словосочетание это «Хор Пятницки»было давно забыто. Несмотря на обличительные мысли, физиономия Хора сохраняла выражение крайнего блаженства.
Хозяин харчевни «В гавань заходили корабли»со снисхождением поглядывал на оборванного грязного посетителя, с искренним восхищением и благоговением смакующего его стряпню. Денег у того явно не было, но уже давненько не встречал дядюшка Орло такого истового поклонника своих блюд. Тем более, что на горизонте появился летучий корабль, а это означало кучу новых клиентов.
Пятницки тоже заметил корабль и почувствовал, как надежда болезненно сжала сердце. «О, нет! „— все внутри его затряслось, каждая жилка и кишочка: «Я этого не выдержу!“Вот сейчас, когда до борта корабля останется пара-тройка шагов, появится стража барона, и сказка накроется медным тазом. Все испорчено! Испорчены минуты наслаждения похлебкой! Мое сердце не выдержит боксования о ребра и лопнет! Хор зажмурился. Какими-то резервами слуха он слышал как далеко еще, но так неумолимо стучат о мостовую города подковы сапог стражи барона, слышал как они заскрипели ступеньками внизу дома, к крыше которой начинал приставать летучий корабль… Слышал как покрикивают своими вольными голосами матросы, как кричат запутавшиеся в их парусах чайки, как разматываются концы…
…Хор вскочил и, не открывая глаз, бросился на звук опускаемого трапа. По пути он налетел на чье-то упругое, шуршащее шелком тело в аромате восточных благовоний и издавшее удивленное дамское «Ой!», пронесся по палубе и рухнул в черноте трюма, жадно прижимаясь дрожащим телом к пропахшим солью моткам канатов. Его все такой же острый слух уловил среди шелеста небесных волн, гомона матросов и прочего, спокойный, слегка вяловатый, но непреклонный голос капитана: «Все, что попало на борт „Партизана полной луны“считается для остального мира пропавшим. Кстати, если вы не покинете нас сейчас же, это правило может коснуться и вас. Не надолго.»И еще одно забытое и до боли приятное ощущение: Хор сложил пальцы еще дрожащей руки в уверенную зрелую фигу и с полубезумной улыбкой затряс ею в безопасном как материнское чрево брюхе трюма.
ГЛАВА 46
Санди как раз, поставив ногу на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей к местной гавани летучих кораблей, рассказывал Битьке и остальной компании о том, что портрет, который произвел на него неизгладимое впечатление — это хронопортрет сестры Флая и Люмэля Элизы-Вильгемины, когда его довольно грубо пихнули спускавшиеся сверху раздраженные типы в черном. Естественно, как бы Санди не был увлечен темой бедняжки, тщательно скрываемой братом вдали от родины в предупреждение козней злодея-отца, оставить без ответа подобное оскорбление он не мог. Поэтому наскоро извинившись перед друзьями, бросился за незнакомцами. Подобные ситуации не были редкостью, и компания, почти не беспокоясь о рыцаре, продолжила восхождение наверх, где по смутным предчувствиям Флая, на ближайшем летучем корабле должен был прибыть какой-нибудь свободный практикующий астролог. Стоило поспешать, так как по словам Флая, едва в городе станет известно о появлении приезжего специалиста, к нему, во-первых, сразу возникнет огромная очередь, а, во-вторых, ему начнут надоедать местные коллеги с массой предложений: от выпить и подраться до убираться прочь.
Который раз, увидев летучий корабль, Битька испытала охватывающий с пяток до кончиков волос благоговейный восторг. Она даже, не сдержавшись, тихонько запела увертюру Дунаевского к «Детям капитана Гранта». Капитан, высокий и изящный молодой мужчина в белом костюме, с фуражкой — черной с золотом — тоже произвел впечатление. У него были слегка печальные серые глаза Грея, еще не нашедшего свою Ассоль, рассеянный взгляд, бледная незагорелая кожа и пальцы, созданные для скрипки. Однако Битька заметила, что экипаж подчиняется ему беспрекословно и с охотой. На вопрос девочки, не прибыл ли с кораблем какой-нибудь астролог, капитан сообщил, что сожалеет, но если бы астролог и прибыл, то он сделал бы это строго инкогнито и запретил бы разглашать информацию о его прибытии. При этом молодой человек слегка повел гладко выбритым подбородком в сторону приятного вида пятидесятилетней, склонной к полноте дамы в шляпке, попивающей за одним из столов кофе в окружении гвардии чемоданов и с нескрываемым удовольствием оглядывающей окрестности .
На даме был летний костюм цвета слоновой кости нездешнего покроя (Битька бы даже сказала: покрой был скорее из ее мира), чемоданы, улепленные самыми экзотическими наклейками застегивались на замки-молнии, а кофе в ее кружечке явно был растворимым «Нескафе», Битьке даже удалось разглядеть пакетик из фольги до того как дама, изящно сложив его в несколько раз, не припрятала артефакт в фирменную сумочку косметической фирмы «Фаберлик». Встреча с землячкой просто выбила Битьку из колеи, и она так бы и стояла, если бы во взгляде дамы, до этого момента изучающей с одинаковым доброжелательным любопытством окружающие пейзажи, немногих посетителей кафе и нашу компанию, вдруг не вспыхнул особенный интерес, потом несказанное удивление, если бы после этого она не вскочила и не обняла Битьку с восклицанием:
— Боже мой! Дитя! Какими судьбами!
Спустя минут пятнадцать Битька вместе с друзьями сидели в снятой Анной Павловной, так звали даму приятной наружности, комнате. И, естественно, пили кофе. За исключением Битьки, которую поили молоком. За эти жалкие пятнадцать минут Анна Павловна сумела без особого напряжения перестроить весь окружающий их мир под себя. Семья содержателя «В гавань приходили корабли»преобразилась в вышколенный персонал, а комната младшей Орло в гостиничный номер, причем не российского образца, а какого-то венецианского, что ли. По крайней мере, на мысли о Венеции наводил полуразрушенный балкон из влажного серого камня, обрамленный скульптурами стиля более или менее близкого к классическому, нежно раздуваемая ветром кисейная занавеска, потрескавшийся фарфоровый кувшин для воды и силуэты проплывающих за нагромождениями архитектурных монстров летучих кораблей.
Еще одной метаморфозой произведенной Анной Павловной за небольшой временной участок было приведение Битьки к виду вышколенному, тихому и примерному. Причем делать даме для этого ничего не понадобилось: Битька седьмым чувством прочухала учительницу и на автомате впала в полугипнотическое состояние. Счастливый момент во всей ситуации то, что Анна Павловна действительно оказалась астрологом.
— Тридцать лет беспробудной пахоты на ниве народного образования! Возможно, я продержалась бы и дольше, если бы все это не усугублялось постоянным состоянием войны. Женский коллектив! Это вам не баран чихнул! Война холодная, война горячая, война психологическая, война партизанская, война химическая, война математическая! Не случайно дети боятся школы: они слышат бряцанье доспехов, их пугают вооруженные до зубов улыбки, они устают от казарменных порядков! Мои коллеги безжалостны и несентиментальны, они стреляют прямо в голову и в сердце. Думаете, случайно, самые распространенные причины смерти учителей — инфаркт и инсульт? Это не болезни — это боевые раны уносят жизни тысяч педагогов. В один прекрасный момент я подумала: я тридцать лет изучаю с детьми «Войну и мир», а знаю только войну, я хочу увидеть мир! И я стала астрологом. Старые знакомые, пока не обрубились все связи, осуждали меня, мол «ты всю жизнь занималась наукой, а теперь погрязла в шарлатанстве!». Но я преподавала литературу тридцать лет и еще десять из них историю, мне ли не знать, что называется шарлатанством?
Рассказывая историю своей жизни, Анна Павловна, успевала, мило улыбаясь, угощать гостей печеньем домашней выпечки. Каким-то непостижимым образом оно производило впечатление только что вынутого из духовки, чего в принципе быть не могло.
— Но давайте же к делу! Я вижу, тут собралась чудесная кампания из двух стрельцов, девы, льва, рака, близнецов и отсутствующего козерога. Можно даже сказать, что отсутствуют так же один из стрельцов и близнецы. Стрелец, тот темпераментный молодой человек, что бросился вслед за двумя неприятными типами в черном, а Близнецы — тут Анна Павловна заглянула в золотое жерло саксофона, где благодаря усилиям Флая, уже можно было различить бледные, но уже достаточно цельные, а не фрагментарные черты Шеза, по несчастью еще немого, — в довольно печальном состоянии.
Черты Шеза слегка дернулись, Анна Павловна могла поклясться что, он попытался прокомментировать ситуацию, выдав фразу типа «в состоянии не стояния», естественно она тактично сделала вид, что ничего не поняла. — Где же ваш Козерог? Вот вопрос, который необходимо решить. Причем, незамедлительно. Я полагаю, что не случайно, оказалась именно здесь и именно сейчас! — Друзья не успели заметить, как чашечки и печенье исчезли со столика, а его застеленная вышитой розочками скатертью неровная поверхность покрылась странными графиками, чертежами, картами и инструментами, напоминающими те, что в изобилии покрывают столы капитанов дальнего плавания, только трубку с кисетом и кружку с элем здесь заменяли хрустальный шар на подставке и перекидной календарь с котятами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Проследовав в указанном направлении, Битька обнаружила, опять же, ведро. В ведре среди кусков льда она нашла окорок, сыр и бутыль с темной жидкостью. Все это, очевидно, предлагалось употребить в качестве обеда. Правда, жидкость оказалась не вином и не пивом, а травяным чаем, что, впрочем, было воспринято благосклонно. К компании скромно, но безапелляционно присоединился умывальник, в качестве посильного взноса в общее дело притащивший в пасти каравай. На Флая, выписывавшего замысловатые па, не отрывая глаз от страниц старинного фолианта, старались не смотреть — тот стеснялся. Однако ему доверяли. Очевидно, и тут срабатывал инстинкт «белого халата»: ругать врачей и колдунов, обвиняя их в некомпетентности, получается отчего-то лишь в их отсутствие, в остальных случаях фраза «пропустите, я врач»действует магически на всех без исключения.
Наполнение желудка способствовало мыслям о возвышенном и прекрасном. К неособенному своему удовольствию Битька обнаружила, что в то время, как челюсти ее спутников методически двигались, взгляды их достаточно статично сосредоточились на висящей за ее спиной картине. Не без тяжелого вздоха призналась она самой себе, что девочка, изображенная художником с большой любовью и восхищением этих чувств заслуживала. Особенно на взгляд Санди. Бледненькая, беззащитная и хрупкая, она всем видом своим порождала в сердце любого героя, и даже не героя, неугасимое стремление защитить и спасти. Как только Санди не сорвался еще с места и не ломанулся куда-нибудь вырывать прелестное создание из лап драконов и негодяев?! На самом деле, Санди не «ломанулся»никуда по простой причине: он пока еще смущался спросить у Флая, кто эта изображенная на полотне леди.
ГЛАВА 45
Хор Пятницки наслаждался. Вряд ли вам удастся представить себе всю глубину, ширину и силу его наслаждения. Ну, пожалуй, если вы шизик, свихнувшийся на почве чистоты, а вам полгода не давали, не только умываться, но и сбивать с себя грязь палкой, а потом вы вдруг попадаете в ванную с джакузи, где все стены уставлены всевозможными приятной формы бутылечками с надписями «Пантин про вас», «Газообразное мыло», ну и прочее, а к тому же на стене вы видите график ежедневной стерилизации помещения и его обработки бактерицидными лампами… Или , к примеру, корейский шпион в центральной полосе России в советские времена, в очереди за полкило в руки соевой колбасы, вдруг встречающий совершенно бесхозного чау-чау… Ну, или, дама-конферансье, ведущая концерт в Колонном Зале Дома Союзов, в этом самом платье с блестками, зашитом прямо на ней для того, чтобы лучше сидело, еще в самом начале бесконечного действа понимает, что напрасно поела накануне огурцов с молоком, и больше всего теперь ей хочется…, так вот с таким же чувством невероятного наслаждения она слышит объявление, о поступившем сообщении, будто бы в зале заложена бомба, бросается в туалет, и там, там она возможно чувствует какое-то слабое подобие того, что ощущал Хор Пятницки, сидя под пекущим затылок солнышком в харчевне на крыше и поедающий похлебку.
О похлебке отдельно. Потому что она со свежим мясом, ну прямо с мослами такими, с костью, с мозговой, со сладковатыми кусочками бататов, с золотистым поджаренным лучком, с глазками жирка в бульоне, с задорно сияющими оранжевыми улыбками кусочками морковки, с ярко-зелеными запашистыми листиками зелени, нескромно налипающими на ложку, с густой, аж как масло желтоватой сметанкой… А еще с мягким хлебушком… А еще ветерок… А еще эти барашки облачков… Еще где-то орут кошки и брещут собаки… Еще вон какая-то пичуга пролетела, ну ей-богу, пролетела, аж слеза из глаз! Люди смеются… И пиво, с пеной, в глиняной кружке в виде, пардон, но голой женщины, не совсем голой — в матросской шапочке с помпоном.
— Окорок, запеченный в яйцах куропатки, господин Хор Пятницки? — почтительно склонился над ним хозяин заведения. Конечно, Хор предпочел бы еще для вящего удовольствия, чтобы этак над ним наклонилась ну типа такая же девица в матросской шапочке, но так бы ведь и сердце могло разорваться. Впрочем, это был бы, пожалуй, в положении Пятницки самый лучший вариант конца. Он степенно кивнул хозяину, соглашаясь с окороком, и гоня прочь мысль о том, что, возможно, этой кулинарной мечты ему-таки и не удастся попробовать. О том, чем и как он будет платить, Хор и вовсе не думал, так как до расплаты и не чаял дожить. Доесть бы хотя бы похлебку и почувствовать райское наслаждение соприкосновения кончика носа со щекочущей искрящейся пеной пива. По крайней мере, он еще раз услышал наяву, как звучит это: «Господин Хор Пятницки», а не Четвертый Каминщик. Хор вздрогнул, произнеся в мыслях свое наименование последних десяти лет.
Нет. Если кто-то спросил бы его сейчас, мучает ли его совесть по поводу всех тех, кому он не рассказал про дыру, он бы совершенно честно и даже нагло ответил: «Нет». Да, он сейчас наслаждается тем, чем все жители Проклятой Подземки даже во снах забыли наслаждаться уже много лет, а те, кто не забыл, уже давно сошли с ума, и были «отсеяны». Да, его дети вообще никогда не видели ни этого голубенького, что совсем не кажется банальностью, неба, и не нюхивали запаха свежей зелени, и не наблюдали игр золотистых драконов среди облаков над городом, но, строго говоря — это и не его дети. Строго говоря, и к своей жене ничего кроме как сочувствия одной лошади в упряжке к другой он никогда не испытывал. Козе же понятно: и жена и дети — только для того, чтобы не «отсеяться». И, слава всемогущему богу Битуму (Хор даже улыбнулся в щетину, так приятно вспомнить было имя его старого, давно не поминаемого, опять же даже в мыслях Бога), жену он, ума хватило, выбрал нелюбимую и нелюбящую, а детей у них не получилось, и Матильда на свою голову нагуляла их на стороне. На свою голову, в смысле, пусть теперь у нее за них душа болит. А он Хор Пятницки, а Внизу Четвертый каминщик ни к кому не привязан, это, собственно, единственный способ был там выжить. Внизу.
Правда, положа руку на сердце, с одним приятелем он разделил бы сейчас этот отполированный локтями грубо сколоченный стол, и даже похлебку. С этим молоденьким пацаном из клетки на площади. Наверное, потому, что смутно в голове брезжит мысль, что именно благодаря его песенкам (как это правда, может быть, фиг поймешь, но подозрение такое есть) и возникла дыра. Такое чувство, что Дыра эта сначала возникла в его мозгах. Этакий свежий сквознячок в мыслях. А потом воспользовалась случаем и образовалась наяву. Четвертый каминщик, помнится около десяти секунд тупо пялился в темноту каминной трубы, на конце которой непонятно откуда, высоко-высоко вверху возникло вдруг голубенькое пятнышко. А потом услышал, что-то там по поводу «у нас есть все, что есть, но мы откроем двери», и нырнул в дымоход. Голову в тот момент его видимо просто снесло, во всяком случае, думать он ни о чем не думал, только молча (!) повизгивая и упираясь спиной, локтями, зубами, всем, чем мог — лез к голубому пятнышку. Кажется, он твердил что-то про «полную луну», хотя сейчас ему чудится, что он повторял про себя «Похлебка, похлебка, похлебка!»или «Пиво! Пиво! Пиво!», а может даже «Хор! Пятницки! Хор Пятницки! Хор Пятницки, черт побери!».
Да, с ним бы, пожалуй, он все это разделил. Тем более, что все это закончится очень скоро, и очень больно. Даже думать не хочется, о том, как его будут «отсеивать». Впрочем, к чему думать о неизбежном. Можно, конечно, было бы заказать яду и помереть безболезненно и по своей воле. Да вот только каждая секунда свободы настолько сладка, что бог с ними, с муками отсеивания, эти секунды стоят. Этот парень бы понял. И все бы с ним разделил: и похлебку, и конец. К тому же, сам ведь соблазнил, сволочь. Подонок, ей-богу. Ведь без него даже словосочетание это «Хор Пятницки»было давно забыто. Несмотря на обличительные мысли, физиономия Хора сохраняла выражение крайнего блаженства.
Хозяин харчевни «В гавань заходили корабли»со снисхождением поглядывал на оборванного грязного посетителя, с искренним восхищением и благоговением смакующего его стряпню. Денег у того явно не было, но уже давненько не встречал дядюшка Орло такого истового поклонника своих блюд. Тем более, что на горизонте появился летучий корабль, а это означало кучу новых клиентов.
Пятницки тоже заметил корабль и почувствовал, как надежда болезненно сжала сердце. «О, нет! „— все внутри его затряслось, каждая жилка и кишочка: «Я этого не выдержу!“Вот сейчас, когда до борта корабля останется пара-тройка шагов, появится стража барона, и сказка накроется медным тазом. Все испорчено! Испорчены минуты наслаждения похлебкой! Мое сердце не выдержит боксования о ребра и лопнет! Хор зажмурился. Какими-то резервами слуха он слышал как далеко еще, но так неумолимо стучат о мостовую города подковы сапог стражи барона, слышал как они заскрипели ступеньками внизу дома, к крыше которой начинал приставать летучий корабль… Слышал как покрикивают своими вольными голосами матросы, как кричат запутавшиеся в их парусах чайки, как разматываются концы…
…Хор вскочил и, не открывая глаз, бросился на звук опускаемого трапа. По пути он налетел на чье-то упругое, шуршащее шелком тело в аромате восточных благовоний и издавшее удивленное дамское «Ой!», пронесся по палубе и рухнул в черноте трюма, жадно прижимаясь дрожащим телом к пропахшим солью моткам канатов. Его все такой же острый слух уловил среди шелеста небесных волн, гомона матросов и прочего, спокойный, слегка вяловатый, но непреклонный голос капитана: «Все, что попало на борт „Партизана полной луны“считается для остального мира пропавшим. Кстати, если вы не покинете нас сейчас же, это правило может коснуться и вас. Не надолго.»И еще одно забытое и до боли приятное ощущение: Хор сложил пальцы еще дрожащей руки в уверенную зрелую фигу и с полубезумной улыбкой затряс ею в безопасном как материнское чрево брюхе трюма.
ГЛАВА 46
Санди как раз, поставив ногу на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей к местной гавани летучих кораблей, рассказывал Битьке и остальной компании о том, что портрет, который произвел на него неизгладимое впечатление — это хронопортрет сестры Флая и Люмэля Элизы-Вильгемины, когда его довольно грубо пихнули спускавшиеся сверху раздраженные типы в черном. Естественно, как бы Санди не был увлечен темой бедняжки, тщательно скрываемой братом вдали от родины в предупреждение козней злодея-отца, оставить без ответа подобное оскорбление он не мог. Поэтому наскоро извинившись перед друзьями, бросился за незнакомцами. Подобные ситуации не были редкостью, и компания, почти не беспокоясь о рыцаре, продолжила восхождение наверх, где по смутным предчувствиям Флая, на ближайшем летучем корабле должен был прибыть какой-нибудь свободный практикующий астролог. Стоило поспешать, так как по словам Флая, едва в городе станет известно о появлении приезжего специалиста, к нему, во-первых, сразу возникнет огромная очередь, а, во-вторых, ему начнут надоедать местные коллеги с массой предложений: от выпить и подраться до убираться прочь.
Который раз, увидев летучий корабль, Битька испытала охватывающий с пяток до кончиков волос благоговейный восторг. Она даже, не сдержавшись, тихонько запела увертюру Дунаевского к «Детям капитана Гранта». Капитан, высокий и изящный молодой мужчина в белом костюме, с фуражкой — черной с золотом — тоже произвел впечатление. У него были слегка печальные серые глаза Грея, еще не нашедшего свою Ассоль, рассеянный взгляд, бледная незагорелая кожа и пальцы, созданные для скрипки. Однако Битька заметила, что экипаж подчиняется ему беспрекословно и с охотой. На вопрос девочки, не прибыл ли с кораблем какой-нибудь астролог, капитан сообщил, что сожалеет, но если бы астролог и прибыл, то он сделал бы это строго инкогнито и запретил бы разглашать информацию о его прибытии. При этом молодой человек слегка повел гладко выбритым подбородком в сторону приятного вида пятидесятилетней, склонной к полноте дамы в шляпке, попивающей за одним из столов кофе в окружении гвардии чемоданов и с нескрываемым удовольствием оглядывающей окрестности .
На даме был летний костюм цвета слоновой кости нездешнего покроя (Битька бы даже сказала: покрой был скорее из ее мира), чемоданы, улепленные самыми экзотическими наклейками застегивались на замки-молнии, а кофе в ее кружечке явно был растворимым «Нескафе», Битьке даже удалось разглядеть пакетик из фольги до того как дама, изящно сложив его в несколько раз, не припрятала артефакт в фирменную сумочку косметической фирмы «Фаберлик». Встреча с землячкой просто выбила Битьку из колеи, и она так бы и стояла, если бы во взгляде дамы, до этого момента изучающей с одинаковым доброжелательным любопытством окружающие пейзажи, немногих посетителей кафе и нашу компанию, вдруг не вспыхнул особенный интерес, потом несказанное удивление, если бы после этого она не вскочила и не обняла Битьку с восклицанием:
— Боже мой! Дитя! Какими судьбами!
Спустя минут пятнадцать Битька вместе с друзьями сидели в снятой Анной Павловной, так звали даму приятной наружности, комнате. И, естественно, пили кофе. За исключением Битьки, которую поили молоком. За эти жалкие пятнадцать минут Анна Павловна сумела без особого напряжения перестроить весь окружающий их мир под себя. Семья содержателя «В гавань приходили корабли»преобразилась в вышколенный персонал, а комната младшей Орло в гостиничный номер, причем не российского образца, а какого-то венецианского, что ли. По крайней мере, на мысли о Венеции наводил полуразрушенный балкон из влажного серого камня, обрамленный скульптурами стиля более или менее близкого к классическому, нежно раздуваемая ветром кисейная занавеска, потрескавшийся фарфоровый кувшин для воды и силуэты проплывающих за нагромождениями архитектурных монстров летучих кораблей.
Еще одной метаморфозой произведенной Анной Павловной за небольшой временной участок было приведение Битьки к виду вышколенному, тихому и примерному. Причем делать даме для этого ничего не понадобилось: Битька седьмым чувством прочухала учительницу и на автомате впала в полугипнотическое состояние. Счастливый момент во всей ситуации то, что Анна Павловна действительно оказалась астрологом.
— Тридцать лет беспробудной пахоты на ниве народного образования! Возможно, я продержалась бы и дольше, если бы все это не усугублялось постоянным состоянием войны. Женский коллектив! Это вам не баран чихнул! Война холодная, война горячая, война психологическая, война партизанская, война химическая, война математическая! Не случайно дети боятся школы: они слышат бряцанье доспехов, их пугают вооруженные до зубов улыбки, они устают от казарменных порядков! Мои коллеги безжалостны и несентиментальны, они стреляют прямо в голову и в сердце. Думаете, случайно, самые распространенные причины смерти учителей — инфаркт и инсульт? Это не болезни — это боевые раны уносят жизни тысяч педагогов. В один прекрасный момент я подумала: я тридцать лет изучаю с детьми «Войну и мир», а знаю только войну, я хочу увидеть мир! И я стала астрологом. Старые знакомые, пока не обрубились все связи, осуждали меня, мол «ты всю жизнь занималась наукой, а теперь погрязла в шарлатанстве!». Но я преподавала литературу тридцать лет и еще десять из них историю, мне ли не знать, что называется шарлатанством?
Рассказывая историю своей жизни, Анна Павловна, успевала, мило улыбаясь, угощать гостей печеньем домашней выпечки. Каким-то непостижимым образом оно производило впечатление только что вынутого из духовки, чего в принципе быть не могло.
— Но давайте же к делу! Я вижу, тут собралась чудесная кампания из двух стрельцов, девы, льва, рака, близнецов и отсутствующего козерога. Можно даже сказать, что отсутствуют так же один из стрельцов и близнецы. Стрелец, тот темпераментный молодой человек, что бросился вслед за двумя неприятными типами в черном, а Близнецы — тут Анна Павловна заглянула в золотое жерло саксофона, где благодаря усилиям Флая, уже можно было различить бледные, но уже достаточно цельные, а не фрагментарные черты Шеза, по несчастью еще немого, — в довольно печальном состоянии.
Черты Шеза слегка дернулись, Анна Павловна могла поклясться что, он попытался прокомментировать ситуацию, выдав фразу типа «в состоянии не стояния», естественно она тактично сделала вид, что ничего не поняла. — Где же ваш Козерог? Вот вопрос, который необходимо решить. Причем, незамедлительно. Я полагаю, что не случайно, оказалась именно здесь и именно сейчас! — Друзья не успели заметить, как чашечки и печенье исчезли со столика, а его застеленная вышитой розочками скатертью неровная поверхность покрылась странными графиками, чертежами, картами и инструментами, напоминающими те, что в изобилии покрывают столы капитанов дальнего плавания, только трубку с кисетом и кружку с элем здесь заменяли хрустальный шар на подставке и перекидной календарь с котятами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51