Ты, Аймик, нашим станешь, сыном Сизой Горлицы. Усыновим. А жена твоя как была, так и останется дочерью Серой Совы. Вам же лучше: не из наших, значит, ты добыл где-то, значит, только твоя. У детей Сизой Горлицы есть сильные родильные амулеты. Дадим тебе, дадим Ате, все хорошо будет. Дети будут…»)
…Только одно и сбылось: амулеты дали. Да что толку? Ребенка как не было, так и нет. Да и появись он сейчас, кем бы стал? Сыном Безродного?
Так правду ли говорил тогда Хайюрр? Или и себя самого обманывал? Говорил одно, а сам понимал: все будет совсем не так.
…Нет, Хайюрр не домогался Аты, хоть и мог бы… По всем обычаям мог бы, да сам наотрез отказался от возвратного дара. Уж не потому ли, что другое ему нужно: чтобы Ата женой его стала, матерью его детей. Ведь у них, у детей Сизой Горлицы, кажется, и женщины имеют не по одному мужу. Правда, как это в жизни обустраивается, Аймик так и не разобрал… понял только, что и у Малуты, и у Айюги есть мужья в других общинах, а вот как они встречаются? И встречаются ли вообще?.. Впрочем, для него это не важно, для него другое важно: получается так, что по законам детей Сизой Горлицы Хайюрру ничто не может помешать назвать Ату третьей женой. И уж меньше всего – он, Аймик. Безродный и бесправный…
Сама Ата? А что – Ата?! Хайюрр-то небось и как мужик попригляднее. Силач каких мало, даже здесь, где мужчины заметно отличаются и ростом и силой. Герой. Предводитель похода на Оленерогих… то бишь людей Сохатого. И в охотничьих делах отца хоть сейчас готов заменить. Ну что он, Аймик, рядом с ним, с Хайюрром?.. И ясно же: Ата давно его приметила, давно предпочла – еще там, в шалаше… Малица…
Согнувшись в три погибели, Аймик опустил подбородок на колени и сидел так, раскачиваясь из стороны в сторону, пестуя, растравляя свою обиду… И вновь, как когда-то, словно некто холодно шепнул даже не в ухо – в самое сердце: «Он сильнее тебя? Ну так что же? Зато у тебя есть Разящий…»
Аймик закрыл глаза.
(«Ата! Неужели все это правда и все было зря? И мне остается только…»)
Послышались чьи-то шаги, и он почувствовал чью-то тень.
(АТА?)
Аймик вскочил… Но это была не Ата. Перед ним стоял колдун детей Сизой Горлицы.
– Я пришел поговорить с тобой, Аймик, бывший сын Тигрольва, спасший нашего Хайюрра.
Голос колдуна царапал слух. Они стояли друг против друга так, что солнце било Аймику прямо в лицо, и он чувствовал, что колдун с первого же взгляда понял все и без слов. Сердце колотилось где-то у горла…
– Аймик-Безродный готов выслушать могучего колдуна детей Сизой Горлицы.
Кажется, голос его не дрогнул. Но хотя лицо колдуна из-за солнца почти неразличимо, его глаза острее рогов Небесного Оленя…
– Тогда сядем.
– Аймик не устал. Аймик-Безродный сидит здесь с самого утра.
– Но я-то устал. Я не так молод, как ты, охотник.
– Как будет угодно великому колдуну детей Сизой Горлицы.
По знаку колдуна они опустились на редкую траву, усеянную сухими веточками, неколкой хвоей и темными шишечками-ягодами. Лицо колдуна было сухим и бесстрастным, как кора этой старой лиственницы.
– Я знаю, что ты чувствуешь сейчас и о чем думаешь, Аймик, назвавший себя Безродным, — заговорил он без обиняков. – Тебе горько, что ты так и не стал нашим братом и даже отстранен от Большого Загона. Ты винишь во всем меня, Рамира, колдуна детей Сизой Горлицы, и думаешь, что я – твой враг… Так?
Помолчав немного и не дождавшись ответа, колдун продолжил, словно ничего не случилось. Словно ответ уже прозвучал… или вовсе не нужен:
– Но ты, Аймик, пришедший с севера, прав только наполовину… или даже меньше. Это правда – я, Рамир, колдун детей Сизой Горлицы, сказал вождю, старикам и охотникам нашего Рода: «Аймик, пришедший с севера, не может быть усыновлен нами! Если мы это сделаем, великий гнев Могучих Духов обрушится на наш Род! Таких могучих, перед которыми я бессилен!» Это правда – я, Рамир, колдун детей Сизой Горлицы, наложил запрет на твое участие в сегодняшнем Большом Загоне. Ибо не сделай я этого – случилась бы беда. Горшая, чем в тот день, когда погиб Кайюм…
Глаза колдуна стали необычно круглыми и желтыми; от них было невозможно отвести взгляд.
– Но я говорил это вовсе не потому, что невзлюбил тебя, Аймик, и хочу тебе навредить. Вовсе нет! Ты умен, умел и отважен, и я хочу тебе помочь. И помогу. Но не так, как ты того желаешь… Назвавший себя Безродным, ты должен узнать, кто ты на самом деле.
Аймик молчал. Слушать собеседника мешал иной голос, ледяной, осклизлый, невесть откуда идущий. Сейчас он звучал явственнее, чем недавно: «Слушай-слушай этого лиса! Он тебе наговорит… Думаешь зачем? Чтобы сыну вождя угодить, чтобы боялись и почитали, чтобы дары несли! Чтобы жить не охотясь…»
– Аймик, ты не безродный, ты – ИЗБРАННЫЙ. Избранный величайшими Духами! А это, – Рамир невесело усмехнулся, – это отделяет Избранного от всех остальных. Безродный стал бы нашим братом, Избранный — нет. Избранничество не благо – проклятие. Великое горе ждет тех, кто пересекает тропу Избранного… хотя бы и не желая ему зла. Я оберегаю Род и говорю тебе: ты не можешь здесь остаться! Тебя ждет твоя тропа. Это самое лучшее и для тебя, и для всех остальных…
Аймик молчал.
– Пойми, здесь нет твоих врагов, но ты должен уйти. Как ушел от своих. Хотя бы ради тех, кого любишь. Пойми: иначе ты принесешь им только горе…
Аймик слушал прижимая ладони к вискам, чтобы заглушить разрывающий голову пульсирующий вой: «Не верь этому лису, он врет, он тебя гонит, чтобы отнять Ату, отдать твою Ату Хайюрру, Ата, Ата,
ТВОЯ АТА!»
Он заговорил, с трудом выдавливая из себя каждое слово. Излишне громко, быть может. Лишь бы перебить этот голос… Ненавистный… Хуже запаха прелой листвы…
– Великий колдун! Я… Аймик… хочу знать. Понять хочу… Меня матери лишили… Чужаком был… у своих. Потом ушел. Потом жил в одиночестве, никого не трогал. Вашего сородича спас. И сюда не сам явился – Хайюрр позвал; чего только не наобещал…
Аймик усмехнулся. Слова его обретали силу; он открыто смотрел прямо в лицо колдуну.
– И вот меня снова гонят. Почему, за что? Ты говоришь: «Воля Духов!» Но что сделал я вашим Духам? Уж вам-то самим, детям Сизой Горлицы, я точно не делал ничего дурного. Все, чего я хочу, – быть охотником. Братьев-сестер иметь. Жену иметь. Детей растить. Скажи, духовидец, чем же я так не угодил Духам? И как их умолить, какие дары принести, чтобы меня и Ату в покое оставили? Ответь. И помоги, если ты и впрямь не враг мне!
Колдун словно вернулся из замирной дали, в которую он всматривался сквозь Вопрошающего. Теперь его глаза были обращены лишь на Аймика – обычные, светло-серые человеческие глаза. Только очень грустные.
– Что я могу тебе ответить? Духи – не люди; их тропы – не наши тропы. Мы знаем лишь краешек их Мира, но и то, что знаем… Они очень разные, духи, и вражда между ними… Война в их Мире… Вы, охотники, и представить себе не можете, что это такое. Хвала Изначальному, этот, Средний Мир пока защищен…
– Зачем ты говоришь мне все это? Мне, охотнику, нет никакого дела до Мира Духов!
– Но ИМ есть дело до тебя. И тут ты не властен ничего изменить. Никто не властен. Ты спрашиваешь: «За что их гнев?» Говорю же тебе: это не гнев, это Избранничество; иным оно и не бывает. Почему именно ты? Нет ответа, кроме одного: тропы Духов – не наши тропы.
Помолчали. Потом Аймик криво усмехнулся:
– И в чем же оно – мое Избранничество? Что я должен делать? Куда идти?
– Не знаю, – со вздохом сказал колдун. – Эти духи далеки от нас…
(«А ведь и Армер, помнится, говорил что-то такое». )
…Им нет дела до забот Рода Сизой Горлицы. Колдун детей Волка, у которого ты жил, мог бы дать тебе совет… Но нам этот Род неведом.
– Колдун детей Волка? Но почему?
– Потому что это как-то связано с их Родом. И это все, что я могу тебе сказать.
– С их Родом? А я-то здесь при чем? Я – сын Тигрольва.
– Да, но твоя мать – дочь Волка. Впрочем…
(«Мать! Вот оно что».)
…Я не знаю, так ли это. Не знаю, куда тебе идти. Это – твоя тропа. Искать ее придется тебе самому. Духи подскажут. Только не обманись.
Подумав, Аймик задал последний вопрос:
– Правильно ли я понял могучего колдуна детей Сизой Горлицы: я, Аймик Безродный, никогда не буду усыновлен вашим великим Родом, не найду здесь своих братьев и сестер? Я, спасший Хайюрра, проливший свою кровь за Род Сизой Горлицы, должен буду навсегда покинуть ваше стойбище?
– Да! – прозвучал твердый ответ. – Аймик Избранный не сможет стать сыном Сизой Горлицы, не завершив тропы, на которую его поставили Могучие Духи! Рамир, колдун детей Сизой Горлицы, высоко ценит все, что отважный Аймик сделал для их Рода. Но благо Рода превыше всего. А уклонившийся от Избранничества несет горе и гибель не только себе самому, но и всем, кто его окружает.
Они молча сидели вдвоем, бок о бок, словно два старых друга, – колдун и безродный, бесправный, гонимый Аймик Избранный. Они оба смотрели туда, откуда налетающий ветер доносил возбужденные голоса, радостные крики, смех, возобновляющееся и обрывающееся пение. Туда, где далеко внизу, под обрывом, шла первоначальная разделка добычи. Отсюда не были видны ни охотники ни их жертвы. Только край обрыва, истоптанный, обрушенный могучими ногами рыжеволосых гигантов. Все еще дымилась черная гарь. Одинокий кустик, зацепившийся за край обрыва остатками корней, трепетал на ветру, никак не желая сдаваться, из последних сил противясь неизбежной гибели…
Аймик с облегчением чувствовал, что неведомая сила, пытавшаяся им завладеть, отступила, что омерзительный (и притягивающий!) голос больше не слышен и не имеет над ним власти. Ощущал он и другое: ненависть и угрозу, исходящую от чего-то… или от кого-то, стоящего за всем этим. Древнюю, нечеловеческую…
Ветерок обвеял лицо и приблизил слаженное пение:
…Они отдали нам бивни!
Отдали! Отдали! Отдали!
Они отдали нам кости!
Отдали! Отдали! Отдали!
Женщины! Женщины! Женщины!
Охотники возвращаются!
Женщины! Женщины! Женщины!
Ваши мужья возвращаются!
С добычей! С добычей! С добычей!..
Далеко внизу, на тропе, показались охотники, доверху нагруженные первыми, самыми лучшими частями Большой Добычи: набитые заплечники, доверху наполненные носилки, бивни на плечах. Их фигурки в косых солнечных лучах вырисовывались очень четко; длинные тени скользили по траве, по кустарникам.
Аймик встал – первым, против всяких правил – и, неожиданно для себя, заговорил с колдуном так, словно перед ним был вовсе не могучий колдун, способный легко и жестоко отомстить за обиду, а просто приятель-охотник.
– Рамир! Ты говорил со мной как друг, и я, Аймик, которого ты назвал Избранным, благодарю тебя. Мужчины-охотники возвращаются; пора уходить и нам. Я буду думать о твоих словах. Но выслушай и мое последнее слово. Если мне суждено уйти, я уйду. Но только вместе со своей женой, с Атой. Никто из сыновей Сизой Горлицы не имеет на нее права. Никто!
Колдун молча поднялся и молча двинулся по тропе, ведущей в стойбище. Его лицо было непроницаемым.
Гудит высокое пламя пиршественного костра, посылая к летним звездам бесчисленные искры. Шипят на вертелах над очагами куски мяса, источающие дивный, возбуждающий аромат, от которого в начале пира текли слюни и сладко ныли желудки. Но сейчас есть почти никто уже не в силах; общинники опьянели от сытости. И не только от сытости: ходят по кругу деревянные миски с хмельным питьем. Открывшая пир ритуальная охотничья пляска давно окончена; теперь можно все, теперь пляшет кто хочет и как хочет; кто во что горазд. Даже детишки прыгают, толкаются, визжат возле большого костра вместе со взрослыми, под стук колотушек о раскрашенные кости мамонта – праздничные барабаны детей Сизой Горлицы, под крики, смех, улюлюканье тех, кому лень даже с места двинуться – не то что плясать. Или невмоготу. От сытости.
Аймик не пляшет. Он сидит скрестив ноги – не в стороне, со всеми. Он глядит туда, где пляшут, улыбается и даже что-то выкрикивает время от времени. Как нужно, как другие. В руке костяной стержень с нанизанным куском хобота. Когда сползает улыбка и нет сил ее вернуть, Аймик подносит его ко рту и рвет зубами давно остывшее, но мягкое и все еще сочное мясо, жует и глотает, не чувствуя его вкуса.
От костра чуть ли не бегом – громадная фигура Хай-юрра. Он тащит за руки Малуту и Ату, а на плечах устроился Курри, его сынишка. Айюги не видно, должно быть, уже ушла. Все четверо веселы, все хохочут, а Курри так просто захлебывается от смеха, барабаня кулачонками по отцовскому темени. Подбежав, Хайюрр бросает Ату прямо на Аймиковы колени, валит наземь Малуту и, громогласно хохоча, падает сам рядом с Аймиком. Его сынишка с радостным визгом слетает с отцовских плеч и несколько раз перекувыркивается через голову, туда и обратно.
Отсмеявшись, Хайюрр смотрит на Аймика, хлопает его по плечу и слегка приобнимает:
– Не грусти, дружище! Такое – в последний раз! Завтра, как только Обряды закончим, душу из Рамира вытрясу! Чтобы до осени тебя усыновили. Впрямь – сколько можно?
Ата, лежащая на коленях Аймика, заглядывает ему в лицо, проводит ладонью по его довольно-таки редкой бороде и спрашивает:
– Муж мой, ты как?
– Хорошо, все хорошо! – скалит он зубы. – Объелся, должно быть. Хочешь?
Он подносит ко рту жены свой уже опостылевший кусок жареного мамонтового хобота. Она мотает головой, рывком садится и, тут же забыв об Аймике, смотрит на пляшущих.
– Смотри, смотри! – дергает мужа за рукав, показывая другой рукой на двух стариков, выделывающих особенно замысловатые коленца. Заливается смехом и бьет в ладоши. Аймик вторит жене.
В руках Хайюрра появляется деревянная миска с хме-люгой. Он делает несколько шумных глотков и хохочет от удовольствия.
– А ну, дай-ка сюда! – Из-за плеча Аты протягивается волосатая ручища. Хайюрр забирает у Аймика мясо, а другой рукой ставит Ате на колени изрядно початую миску. Через мгновение весь оставшийся кусок хобота исчезает в щели, открывшейся вдруг в густой поросли его бороды и усов.
– М-м-м, ну и вкуснятина! – хохочет он, поглаживая свой живот. – Думал – и куска не проглочу, да наплясался, выпил – и снова жрать хочу!
Ата, едва пригубив, передает хмелюгу мужу.
Аймик пьет не отрываясь, медленными глотками.
(«Их хмелюга забористей нашей. Или просто здесь ее больше пьют, чем там, у детей Тигрольва?»)
Наполовину опорожненная посудина уходит дальше, в чьи-то протянутые руки. Стучит барабан, стучит в висках, пляшут люди, пляшет пламя костра, пляшут звезды…
…И весело смеется Ата!
– Эй, Аймик, не спи! Плясать пойдем; ты сидишь и сидишь, словно смолой приклеенный. Вот и объелся.
(А-а-а — все равно!)
Он неестественно хохочет…
(Сойдет! Сейчас не заметят.)
– И то! Помоги-ка встать.
…И, опираясь на руку Хайюрра, пытается рывком вскочить на ноги. Это не удается, и, не сразу поднявшись, Аймик чувствует, что мир вокруг слегка покачивается.
– Ну что, спляшем? – говорит он невесть откуда взявшейся Малуте.
Бьют колотушки о раскрашенные кости. Пляшут люди. Пляшут звезды. Пляшет сама ночь… Это длится вечность; они то сбиваются в кучу, то расходятся в круг, обнимая друг друга за плечи, то разбиваются парами… Малута только кажется большой и грузной; она гибкая, она ловкая, с ней легко…
Стук колотушек сливается с дружными выкриками:
– Эй-хо! Эй-хо! Эй-хо!
Сейчас самые веселые духи пляшут вместе с людьми, и… соединяют пары. Движения тел, и рук, и ног все гибче, все вольнее, все призывнее…
– Эй-хо! Эй-хо! Эй-хо!
…А вон и Ата. Она разгорячена, она весела, ее лицо сияет, ее тело выгибается…
…И Хайюрр! Хайюрр-охотник! Хайюрр-воин!.. Отважный Хайюрр!.. Красавец Хайюрр!..
– Эй-хо! Эй-хо! Эй-хо! (Ата! Ата! АТА!!!)
Дрожит земля. Качается небо. Звезды, духи и люди сошлись в соединяющей пляске… АТА! АТА!! АТА!!!
…Аймик понял, что он уже вне круга; он стоит один, тяжело дышит и выискивает глазами Ату и Хайюрра. И когда увидит то… что должен увидеть, тогда… тогда…
Кружащиеся звезды опрокидывают его наземь.
Аймик лежит рядом с Атой в ее постели, слушает звуки ее шепота, не понимая смысла, морщась от ломоты в висках. Он лишь чувствует: жена шепчет что-то радостное, хорошее… Да, Ата нашла свой дом, и как же теперь быть? Как сказать ей, что нужно собираться и уходить неведомо куда, и чем скорее, тем лучше?
(Колдун говорил… О детях Волка: они могут подсказать и помочь… Что ж, они пойдут туда, к Армеру; Ата, быть может, даже обрадуется… Сородичи? Земли детей Тигрольва? Он, Аймик, сумеет пройти незамеченным… Духи помогут – коль скоро он так уж им нужен…)
Аймик рассеянно поглаживает знакомые пряди волос, плечи, спину. Темнота вокруг слегка покачивается… Ата трется носом и щекой о его шею. Он различает в ее шепоте:
– …это ничего, ты не бойся! Все будет хорошо…
(Да, сегодня он был не на высоте. Не то что Хайюрр… Вон он там, до сих пор… Ого! Айюга постанывает, а Малута смеется…)
…«Все будет хорошо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
…Только одно и сбылось: амулеты дали. Да что толку? Ребенка как не было, так и нет. Да и появись он сейчас, кем бы стал? Сыном Безродного?
Так правду ли говорил тогда Хайюрр? Или и себя самого обманывал? Говорил одно, а сам понимал: все будет совсем не так.
…Нет, Хайюрр не домогался Аты, хоть и мог бы… По всем обычаям мог бы, да сам наотрез отказался от возвратного дара. Уж не потому ли, что другое ему нужно: чтобы Ата женой его стала, матерью его детей. Ведь у них, у детей Сизой Горлицы, кажется, и женщины имеют не по одному мужу. Правда, как это в жизни обустраивается, Аймик так и не разобрал… понял только, что и у Малуты, и у Айюги есть мужья в других общинах, а вот как они встречаются? И встречаются ли вообще?.. Впрочем, для него это не важно, для него другое важно: получается так, что по законам детей Сизой Горлицы Хайюрру ничто не может помешать назвать Ату третьей женой. И уж меньше всего – он, Аймик. Безродный и бесправный…
Сама Ата? А что – Ата?! Хайюрр-то небось и как мужик попригляднее. Силач каких мало, даже здесь, где мужчины заметно отличаются и ростом и силой. Герой. Предводитель похода на Оленерогих… то бишь людей Сохатого. И в охотничьих делах отца хоть сейчас готов заменить. Ну что он, Аймик, рядом с ним, с Хайюрром?.. И ясно же: Ата давно его приметила, давно предпочла – еще там, в шалаше… Малица…
Согнувшись в три погибели, Аймик опустил подбородок на колени и сидел так, раскачиваясь из стороны в сторону, пестуя, растравляя свою обиду… И вновь, как когда-то, словно некто холодно шепнул даже не в ухо – в самое сердце: «Он сильнее тебя? Ну так что же? Зато у тебя есть Разящий…»
Аймик закрыл глаза.
(«Ата! Неужели все это правда и все было зря? И мне остается только…»)
Послышались чьи-то шаги, и он почувствовал чью-то тень.
(АТА?)
Аймик вскочил… Но это была не Ата. Перед ним стоял колдун детей Сизой Горлицы.
– Я пришел поговорить с тобой, Аймик, бывший сын Тигрольва, спасший нашего Хайюрра.
Голос колдуна царапал слух. Они стояли друг против друга так, что солнце било Аймику прямо в лицо, и он чувствовал, что колдун с первого же взгляда понял все и без слов. Сердце колотилось где-то у горла…
– Аймик-Безродный готов выслушать могучего колдуна детей Сизой Горлицы.
Кажется, голос его не дрогнул. Но хотя лицо колдуна из-за солнца почти неразличимо, его глаза острее рогов Небесного Оленя…
– Тогда сядем.
– Аймик не устал. Аймик-Безродный сидит здесь с самого утра.
– Но я-то устал. Я не так молод, как ты, охотник.
– Как будет угодно великому колдуну детей Сизой Горлицы.
По знаку колдуна они опустились на редкую траву, усеянную сухими веточками, неколкой хвоей и темными шишечками-ягодами. Лицо колдуна было сухим и бесстрастным, как кора этой старой лиственницы.
– Я знаю, что ты чувствуешь сейчас и о чем думаешь, Аймик, назвавший себя Безродным, — заговорил он без обиняков. – Тебе горько, что ты так и не стал нашим братом и даже отстранен от Большого Загона. Ты винишь во всем меня, Рамира, колдуна детей Сизой Горлицы, и думаешь, что я – твой враг… Так?
Помолчав немного и не дождавшись ответа, колдун продолжил, словно ничего не случилось. Словно ответ уже прозвучал… или вовсе не нужен:
– Но ты, Аймик, пришедший с севера, прав только наполовину… или даже меньше. Это правда – я, Рамир, колдун детей Сизой Горлицы, сказал вождю, старикам и охотникам нашего Рода: «Аймик, пришедший с севера, не может быть усыновлен нами! Если мы это сделаем, великий гнев Могучих Духов обрушится на наш Род! Таких могучих, перед которыми я бессилен!» Это правда – я, Рамир, колдун детей Сизой Горлицы, наложил запрет на твое участие в сегодняшнем Большом Загоне. Ибо не сделай я этого – случилась бы беда. Горшая, чем в тот день, когда погиб Кайюм…
Глаза колдуна стали необычно круглыми и желтыми; от них было невозможно отвести взгляд.
– Но я говорил это вовсе не потому, что невзлюбил тебя, Аймик, и хочу тебе навредить. Вовсе нет! Ты умен, умел и отважен, и я хочу тебе помочь. И помогу. Но не так, как ты того желаешь… Назвавший себя Безродным, ты должен узнать, кто ты на самом деле.
Аймик молчал. Слушать собеседника мешал иной голос, ледяной, осклизлый, невесть откуда идущий. Сейчас он звучал явственнее, чем недавно: «Слушай-слушай этого лиса! Он тебе наговорит… Думаешь зачем? Чтобы сыну вождя угодить, чтобы боялись и почитали, чтобы дары несли! Чтобы жить не охотясь…»
– Аймик, ты не безродный, ты – ИЗБРАННЫЙ. Избранный величайшими Духами! А это, – Рамир невесело усмехнулся, – это отделяет Избранного от всех остальных. Безродный стал бы нашим братом, Избранный — нет. Избранничество не благо – проклятие. Великое горе ждет тех, кто пересекает тропу Избранного… хотя бы и не желая ему зла. Я оберегаю Род и говорю тебе: ты не можешь здесь остаться! Тебя ждет твоя тропа. Это самое лучшее и для тебя, и для всех остальных…
Аймик молчал.
– Пойми, здесь нет твоих врагов, но ты должен уйти. Как ушел от своих. Хотя бы ради тех, кого любишь. Пойми: иначе ты принесешь им только горе…
Аймик слушал прижимая ладони к вискам, чтобы заглушить разрывающий голову пульсирующий вой: «Не верь этому лису, он врет, он тебя гонит, чтобы отнять Ату, отдать твою Ату Хайюрру, Ата, Ата,
ТВОЯ АТА!»
Он заговорил, с трудом выдавливая из себя каждое слово. Излишне громко, быть может. Лишь бы перебить этот голос… Ненавистный… Хуже запаха прелой листвы…
– Великий колдун! Я… Аймик… хочу знать. Понять хочу… Меня матери лишили… Чужаком был… у своих. Потом ушел. Потом жил в одиночестве, никого не трогал. Вашего сородича спас. И сюда не сам явился – Хайюрр позвал; чего только не наобещал…
Аймик усмехнулся. Слова его обретали силу; он открыто смотрел прямо в лицо колдуну.
– И вот меня снова гонят. Почему, за что? Ты говоришь: «Воля Духов!» Но что сделал я вашим Духам? Уж вам-то самим, детям Сизой Горлицы, я точно не делал ничего дурного. Все, чего я хочу, – быть охотником. Братьев-сестер иметь. Жену иметь. Детей растить. Скажи, духовидец, чем же я так не угодил Духам? И как их умолить, какие дары принести, чтобы меня и Ату в покое оставили? Ответь. И помоги, если ты и впрямь не враг мне!
Колдун словно вернулся из замирной дали, в которую он всматривался сквозь Вопрошающего. Теперь его глаза были обращены лишь на Аймика – обычные, светло-серые человеческие глаза. Только очень грустные.
– Что я могу тебе ответить? Духи – не люди; их тропы – не наши тропы. Мы знаем лишь краешек их Мира, но и то, что знаем… Они очень разные, духи, и вражда между ними… Война в их Мире… Вы, охотники, и представить себе не можете, что это такое. Хвала Изначальному, этот, Средний Мир пока защищен…
– Зачем ты говоришь мне все это? Мне, охотнику, нет никакого дела до Мира Духов!
– Но ИМ есть дело до тебя. И тут ты не властен ничего изменить. Никто не властен. Ты спрашиваешь: «За что их гнев?» Говорю же тебе: это не гнев, это Избранничество; иным оно и не бывает. Почему именно ты? Нет ответа, кроме одного: тропы Духов – не наши тропы.
Помолчали. Потом Аймик криво усмехнулся:
– И в чем же оно – мое Избранничество? Что я должен делать? Куда идти?
– Не знаю, – со вздохом сказал колдун. – Эти духи далеки от нас…
(«А ведь и Армер, помнится, говорил что-то такое». )
…Им нет дела до забот Рода Сизой Горлицы. Колдун детей Волка, у которого ты жил, мог бы дать тебе совет… Но нам этот Род неведом.
– Колдун детей Волка? Но почему?
– Потому что это как-то связано с их Родом. И это все, что я могу тебе сказать.
– С их Родом? А я-то здесь при чем? Я – сын Тигрольва.
– Да, но твоя мать – дочь Волка. Впрочем…
(«Мать! Вот оно что».)
…Я не знаю, так ли это. Не знаю, куда тебе идти. Это – твоя тропа. Искать ее придется тебе самому. Духи подскажут. Только не обманись.
Подумав, Аймик задал последний вопрос:
– Правильно ли я понял могучего колдуна детей Сизой Горлицы: я, Аймик Безродный, никогда не буду усыновлен вашим великим Родом, не найду здесь своих братьев и сестер? Я, спасший Хайюрра, проливший свою кровь за Род Сизой Горлицы, должен буду навсегда покинуть ваше стойбище?
– Да! – прозвучал твердый ответ. – Аймик Избранный не сможет стать сыном Сизой Горлицы, не завершив тропы, на которую его поставили Могучие Духи! Рамир, колдун детей Сизой Горлицы, высоко ценит все, что отважный Аймик сделал для их Рода. Но благо Рода превыше всего. А уклонившийся от Избранничества несет горе и гибель не только себе самому, но и всем, кто его окружает.
Они молча сидели вдвоем, бок о бок, словно два старых друга, – колдун и безродный, бесправный, гонимый Аймик Избранный. Они оба смотрели туда, откуда налетающий ветер доносил возбужденные голоса, радостные крики, смех, возобновляющееся и обрывающееся пение. Туда, где далеко внизу, под обрывом, шла первоначальная разделка добычи. Отсюда не были видны ни охотники ни их жертвы. Только край обрыва, истоптанный, обрушенный могучими ногами рыжеволосых гигантов. Все еще дымилась черная гарь. Одинокий кустик, зацепившийся за край обрыва остатками корней, трепетал на ветру, никак не желая сдаваться, из последних сил противясь неизбежной гибели…
Аймик с облегчением чувствовал, что неведомая сила, пытавшаяся им завладеть, отступила, что омерзительный (и притягивающий!) голос больше не слышен и не имеет над ним власти. Ощущал он и другое: ненависть и угрозу, исходящую от чего-то… или от кого-то, стоящего за всем этим. Древнюю, нечеловеческую…
Ветерок обвеял лицо и приблизил слаженное пение:
…Они отдали нам бивни!
Отдали! Отдали! Отдали!
Они отдали нам кости!
Отдали! Отдали! Отдали!
Женщины! Женщины! Женщины!
Охотники возвращаются!
Женщины! Женщины! Женщины!
Ваши мужья возвращаются!
С добычей! С добычей! С добычей!..
Далеко внизу, на тропе, показались охотники, доверху нагруженные первыми, самыми лучшими частями Большой Добычи: набитые заплечники, доверху наполненные носилки, бивни на плечах. Их фигурки в косых солнечных лучах вырисовывались очень четко; длинные тени скользили по траве, по кустарникам.
Аймик встал – первым, против всяких правил – и, неожиданно для себя, заговорил с колдуном так, словно перед ним был вовсе не могучий колдун, способный легко и жестоко отомстить за обиду, а просто приятель-охотник.
– Рамир! Ты говорил со мной как друг, и я, Аймик, которого ты назвал Избранным, благодарю тебя. Мужчины-охотники возвращаются; пора уходить и нам. Я буду думать о твоих словах. Но выслушай и мое последнее слово. Если мне суждено уйти, я уйду. Но только вместе со своей женой, с Атой. Никто из сыновей Сизой Горлицы не имеет на нее права. Никто!
Колдун молча поднялся и молча двинулся по тропе, ведущей в стойбище. Его лицо было непроницаемым.
Гудит высокое пламя пиршественного костра, посылая к летним звездам бесчисленные искры. Шипят на вертелах над очагами куски мяса, источающие дивный, возбуждающий аромат, от которого в начале пира текли слюни и сладко ныли желудки. Но сейчас есть почти никто уже не в силах; общинники опьянели от сытости. И не только от сытости: ходят по кругу деревянные миски с хмельным питьем. Открывшая пир ритуальная охотничья пляска давно окончена; теперь можно все, теперь пляшет кто хочет и как хочет; кто во что горазд. Даже детишки прыгают, толкаются, визжат возле большого костра вместе со взрослыми, под стук колотушек о раскрашенные кости мамонта – праздничные барабаны детей Сизой Горлицы, под крики, смех, улюлюканье тех, кому лень даже с места двинуться – не то что плясать. Или невмоготу. От сытости.
Аймик не пляшет. Он сидит скрестив ноги – не в стороне, со всеми. Он глядит туда, где пляшут, улыбается и даже что-то выкрикивает время от времени. Как нужно, как другие. В руке костяной стержень с нанизанным куском хобота. Когда сползает улыбка и нет сил ее вернуть, Аймик подносит его ко рту и рвет зубами давно остывшее, но мягкое и все еще сочное мясо, жует и глотает, не чувствуя его вкуса.
От костра чуть ли не бегом – громадная фигура Хай-юрра. Он тащит за руки Малуту и Ату, а на плечах устроился Курри, его сынишка. Айюги не видно, должно быть, уже ушла. Все четверо веселы, все хохочут, а Курри так просто захлебывается от смеха, барабаня кулачонками по отцовскому темени. Подбежав, Хайюрр бросает Ату прямо на Аймиковы колени, валит наземь Малуту и, громогласно хохоча, падает сам рядом с Аймиком. Его сынишка с радостным визгом слетает с отцовских плеч и несколько раз перекувыркивается через голову, туда и обратно.
Отсмеявшись, Хайюрр смотрит на Аймика, хлопает его по плечу и слегка приобнимает:
– Не грусти, дружище! Такое – в последний раз! Завтра, как только Обряды закончим, душу из Рамира вытрясу! Чтобы до осени тебя усыновили. Впрямь – сколько можно?
Ата, лежащая на коленях Аймика, заглядывает ему в лицо, проводит ладонью по его довольно-таки редкой бороде и спрашивает:
– Муж мой, ты как?
– Хорошо, все хорошо! – скалит он зубы. – Объелся, должно быть. Хочешь?
Он подносит ко рту жены свой уже опостылевший кусок жареного мамонтового хобота. Она мотает головой, рывком садится и, тут же забыв об Аймике, смотрит на пляшущих.
– Смотри, смотри! – дергает мужа за рукав, показывая другой рукой на двух стариков, выделывающих особенно замысловатые коленца. Заливается смехом и бьет в ладоши. Аймик вторит жене.
В руках Хайюрра появляется деревянная миска с хме-люгой. Он делает несколько шумных глотков и хохочет от удовольствия.
– А ну, дай-ка сюда! – Из-за плеча Аты протягивается волосатая ручища. Хайюрр забирает у Аймика мясо, а другой рукой ставит Ате на колени изрядно початую миску. Через мгновение весь оставшийся кусок хобота исчезает в щели, открывшейся вдруг в густой поросли его бороды и усов.
– М-м-м, ну и вкуснятина! – хохочет он, поглаживая свой живот. – Думал – и куска не проглочу, да наплясался, выпил – и снова жрать хочу!
Ата, едва пригубив, передает хмелюгу мужу.
Аймик пьет не отрываясь, медленными глотками.
(«Их хмелюга забористей нашей. Или просто здесь ее больше пьют, чем там, у детей Тигрольва?»)
Наполовину опорожненная посудина уходит дальше, в чьи-то протянутые руки. Стучит барабан, стучит в висках, пляшут люди, пляшет пламя костра, пляшут звезды…
…И весело смеется Ата!
– Эй, Аймик, не спи! Плясать пойдем; ты сидишь и сидишь, словно смолой приклеенный. Вот и объелся.
(А-а-а — все равно!)
Он неестественно хохочет…
(Сойдет! Сейчас не заметят.)
– И то! Помоги-ка встать.
…И, опираясь на руку Хайюрра, пытается рывком вскочить на ноги. Это не удается, и, не сразу поднявшись, Аймик чувствует, что мир вокруг слегка покачивается.
– Ну что, спляшем? – говорит он невесть откуда взявшейся Малуте.
Бьют колотушки о раскрашенные кости. Пляшут люди. Пляшут звезды. Пляшет сама ночь… Это длится вечность; они то сбиваются в кучу, то расходятся в круг, обнимая друг друга за плечи, то разбиваются парами… Малута только кажется большой и грузной; она гибкая, она ловкая, с ней легко…
Стук колотушек сливается с дружными выкриками:
– Эй-хо! Эй-хо! Эй-хо!
Сейчас самые веселые духи пляшут вместе с людьми, и… соединяют пары. Движения тел, и рук, и ног все гибче, все вольнее, все призывнее…
– Эй-хо! Эй-хо! Эй-хо!
…А вон и Ата. Она разгорячена, она весела, ее лицо сияет, ее тело выгибается…
…И Хайюрр! Хайюрр-охотник! Хайюрр-воин!.. Отважный Хайюрр!.. Красавец Хайюрр!..
– Эй-хо! Эй-хо! Эй-хо! (Ата! Ата! АТА!!!)
Дрожит земля. Качается небо. Звезды, духи и люди сошлись в соединяющей пляске… АТА! АТА!! АТА!!!
…Аймик понял, что он уже вне круга; он стоит один, тяжело дышит и выискивает глазами Ату и Хайюрра. И когда увидит то… что должен увидеть, тогда… тогда…
Кружащиеся звезды опрокидывают его наземь.
Аймик лежит рядом с Атой в ее постели, слушает звуки ее шепота, не понимая смысла, морщась от ломоты в висках. Он лишь чувствует: жена шепчет что-то радостное, хорошее… Да, Ата нашла свой дом, и как же теперь быть? Как сказать ей, что нужно собираться и уходить неведомо куда, и чем скорее, тем лучше?
(Колдун говорил… О детях Волка: они могут подсказать и помочь… Что ж, они пойдут туда, к Армеру; Ата, быть может, даже обрадуется… Сородичи? Земли детей Тигрольва? Он, Аймик, сумеет пройти незамеченным… Духи помогут – коль скоро он так уж им нужен…)
Аймик рассеянно поглаживает знакомые пряди волос, плечи, спину. Темнота вокруг слегка покачивается… Ата трется носом и щекой о его шею. Он различает в ее шепоте:
– …это ничего, ты не бойся! Все будет хорошо…
(Да, сегодня он был не на высоте. Не то что Хайюрр… Вон он там, до сих пор… Ого! Айюга постанывает, а Малута смеется…)
…«Все будет хорошо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54