отовсюду слышался густой мерный храп. Ворота конюшни были заперты, но мне еще помнились мальчишеские ухватки, когда сараи служили моим излюбленным прибежищем. Я проворно взобрался на сеновал и сразу отыскал заложенное щитом отверстие. Высунувшись наружу, осторожно огляделся по сторонам. Все спокойно. Выбравшись ногами вперед, я повис на руках, потом мягко спрыгнул на изрядно унавоженный двор.
Дорогу я знал как нельзя лучше. В Романии для меня был открыт только один путь. Да и во всем мире тоже, если уж на то пошло. Надпись «К Темной Башне» сопровождалась стрелкой, указывающей налево. В предрассветной мгле, при свете меркнущих звезд заблудиться было невозможно. Выйдя на большак, я припустил изо всей мочи.
Не давая себе роздыху, я несся вперед как очумелый, хотя погони за мной никакой не предвиделось. И вовсе не потому, что мне не терпелось добраться до этой невообразимой башни. Инстинкт побуждал меня держаться от нее подальше. Но в то же время эта башня представлялась мне желанным приютом, могущим меня спасти от куда более чудовищных несчастий. В захлестнувшем меня хаосе только там виделась мне твердая точка опоры, причем единственная, другой я попросту не способен был вообразить.
25. Сомнительный провожатый
Не прошло и часа, как дорога круто взяла вверх.
Теперь, когда долина осталась позади, ветер пронизывал меня до костей. Я поплотнее закутался в вонючее одеяло, которым чалый укрывал меня на ночь. К рассвету я уже одолел первый перевал и оказался на изрезанной оврагами плоской возвышенности, заросшей чахлой травой и колючим кустарником.
Я подумал, что цивилизованные лошади, которые держали меня в плену, вряд ли поселились бы здесь из-за явной нехватки корма. Однако, завидев на горизонте дымок, приблизился к нему не без опаски.
Вскоре я увидел перед собой широкую лощину, по которой протекал довольно полноводный ручей. Истинное сокровище среди пустынной, засушливой местности: воды в нем хватило бы и для самого большого стада. Впрочем, коровы на бережке уже давным-давно забыли о жажде. Как рассевшиеся вокруг грифы — о голоде…
От процветавшего некогда здешнего ранчо тоже остался один скелет. Крыши не сохранилось почти ни одной. Глинобитный жилой дом дышал на ладан. Стены его обвалились — и только из неприглядной на вид боковой пристройки курился дымок. Не будь мой желудок так пуст — я бы довольствовался глотком воды из ручья. Однако ноги у меня подкашивались, и я свернул на заросшую сорняками тропинку, которая вела к покосившемуся крыльцу.
На мой стук отозвались не сразу. Переступив порог, я очутился в просторной, скудно обставленной комнате. У очага возился сгорбленный бородатый старик в набедренной повязке. За отсутствием камина дым уходил прямо через отверстие в потолке. Сумрачный свет просачивался внутрь только через окна, смотревшие во внутренний дворик.
Хозяин с явным усилием повернул голову в мою сторону. Как только глаза мои немного свыклись с темнотой жилища, я едва удержался от изумленного возгласа. Лицо старика сплошь покрывали кровавые чирьи. И не только лицо — но, насколько я мог разглядеть, и все тело…
— Доброе утро, — сказал я, так и не дождавшись приветствия.
— Для кого доброе, для кого нет, — угрюмо пробурчал хозяин.
Имело ли смысл втолковывать ему, что я к этим счастливчикам не отношусь?
— Я иду со стороны долины, — начал я. — Всю ночь без привала, и хоть бы одна живая душа навстречу, Вы не подскажете, где тут можно перекусить?
Раздумывая над моим вопросом, старик медленно, словно сомнамбула, раскачивался взад-вперед, потом горестно заговорил:
— Да, мы все еще не чураемся здесь пищи, хотя чего ради — вряд ли кто объяснит. Мне вот-вот принесут поесть, и тогда вам представится случай продлить свое существование, коли вы сочтете это нужным.
— Отлично, — я потер руки, хотя тон хозяина делал неуместным наличие аппетита.
Увидев в углу табуретку, я придвинул ее поближе к огню.
— Утречко-то выдалось прохладное. Хозяин, выдержав по своему обычаю паузу, в ответ заметил:
— А пальто у вас не ахти какое.
— Что поделаешь: лучшего не нашлось. Разговор, казалось, готов был на этом прерваться, однако минуту-другую спустя хозяин указал на плащ с капюшоном, свисавший с гвоздя в стене.
— Вот накидка одного из моих сыновей: хотите — забирайте себе.
— Спасибо большущее! Охотно возьму. Предложение, естественно, меня обрадовало, но из вежливости я добавил:
— Надеюсь, ваш сын не будет против?
— Вряд ли он что-нибудь возразит, — продолжал старик тем же бесцветным, монотонным голосом. — Он уже умер — да и все другие мои сыновья тоже умерли.
Мне не оставалось иного способа замять неловкость, как только снять с гвоздя и примерить подарок. Это была длинная, мне чуть не до пят, хламида из верблюжьей шерсти, легкая и теплая.
— Красотища! — воскликнул я с наигранной беспечностью, которой тут же устыдился. — Кстати, я еще не представился: Шендон.
Слова мои повисли в воздухе. Старику понадобилась целая вечность, чтобы повернуться ко мне лицом. Наконец он распрямился и впился в меня огненным взглядом. Гнев старика застал меня врасплох, однако инстинктивно я чувствовал, что вовсе не я тому причина.
— Иов, — отрекомендовался он.
Чирьи вылетели у меня из головы — и я протянул было руку, но он смотрел куда-то мимо меня. По-видимому, он не слишком нуждался в моем обществе, но не мог же я уйти, не дождавшись обещанного завтрака.
— Очень рад, — проговорил я. — Еще раз большое вам спасибо, мистер Иов.
— Просто Иов. Вез мистера. Имя — это единственное, что у меня еще есть. Все остальное отобрано.
Мою благодарность он, казалось, пропустил мимо ушей, но тут же выяснилось, что я ошибался.
— Перед уходом я дам вам еще сандалии, они вам пригодятся, — торжественно заявил он, подбрасывая в огонь полено.
Кочергой ему служил обломок обгоревшей наполовину доски. Приглядевшись, я различил на ней какие-то буквы. Разобрать их вверх ногами было не так-то просто, однако я умудрился прочесть уцелевший от огня один-единственный слог «Тем…».
Меня подбросило как от удара током.
— А что там дальше было написано? Случайно, не «Тёмная Башня»?
— Да-да, именно так.
— Где же этот указатель находился? — не отставал я.
— Когда я приобрел это поместье, он был прибит к старому тополю, который стоял вон там. — Старик ткнул в сторону дороги раздувшимся от волдырей пальцем. — Потом началась вся эта кутерьма, коровы все до единой передохли от чумы, и кочерга из дома тоже куда-то пропала. Пришлось заменить ее вот этой самой доской. Она хороша тем, что древесина в ней уж больно прочная — не сравнить со здешними тощими палками.
— Но куда именно эта надпись указывала? — упорствовал я.
Иов, пытаясь припомнить нужное направление, принялся озираться по сторонам.
— Вон туда, за дом: там начинается тропка, которая ведет в горы.
В эту минуту на пороге появилась убитая горем женщина с котелком похлебки в руках. По распоряжению Иова она принесла для меня тарелку, а чуть позже — и пару сандалий.
— А вы сами когда-нибудь туда заглядывали? — поинтересовался я, когда мы вновь остались вдвоем.
— Дальше границы моих владений не бывал — это в полумиле от края леса. — Иов облизал ложку и с горечью покачал головой. — Я обычно объезжал свои пастбища верхом, когда еще мог держаться в седле.
У меня у самого от забот голова шла крутом, тем не менее я почитал себя обязанным отплатить Иову за гостеприимство сочувствием к его невзгодам.
— Да, что и говорить, трудненько вам пришлось, — участливо сказал я. — Хлебнули лиха вдоволь, верно, старина?
Глаза его вновь сверкнули плохо скрываемым негодованием.
— Я несу на себе худшее бремя, какое суждено всем нам, — бремя существования.
У меня было точно такое же чувство, но что толку? Чаще всего нас подстрекает дурацкое стремление побудить собеседника легкомысленно относиться к своим тяготам, но зато собственные неприятности мы охотно изображаем как настоящие бедствия.
— Выходит, по-вашему, жить на свете — тошнее всего?
Мой вопрос окончательно вывел его из равновесия. Не спуская с меня неистово пылающих глаз, он с пеной у рта принялся декламировать яростной скороговоркой:
Мы родимся на свет, чтоб страдать до кончины,
А зачем жили мы — не узнаем причины.
Не узнаем вовек, кто себе на забаву
Сотворил нас и кто учиняет расправу.
Нас позвали за стол — так накрытый, что чудо,
Но повар, свихнувшись, перепортил все блюда.
Мы с расчетом свои замышляем поступки,
Но итоги ничтожней трухлявой скорлупки.
Наше тело и ум совершенны на диво,
Но они меж собою грызутся сварливо
И за первенство спорят весь век неустанно,
Досаждая друг другу в войне постоянной.
Оба пола в соитье не ведают счастья:
Плоть враждует с душой, раздирая на части
Наслаждения наши, — ведь радостям тела
До сердечных забот ни малейшего дела
Нет в союзе погибельном. Страстью томимы,
Себе же на горе потомство плодим мы.
Наши дети отцов ненавидят сыздетства,
Ибо наше ничтожество — вот их наследство.
Для несчастных сынов мы — козлы отпущенья:
Мы привязаны к ним, но не знать нам прощенья.
Как и нам, суждена им одна безнадега —
И мозгов в голове у них тоже немного.
Жизнь отнимет у них все, что юность сулила,
А в конце, как и нас, поджидает могила.
Но упорно — хоть тресни — бубним и талдычим,
И жестокую силу трусливо величим,
Продолжая обман из колена в колено
Жалкой басней: все сущее, мол, непременно
Вышней волей продумано в каждой детали.
Возносите хвалы — и забудьте печали!
Вот бессмысленный треп туполобой оравы —
Глас народа бредовый, нелепый, гугнявый.
Прочь бегите вы, прочь, дурни с писаной торбой,
От того, кто вкусил умудренности скорбной!
Вспышка длилась недолго. Иов замолчал, сник и вновь принялся за еду с таким видом, словно в доме лежал покойник.
Возразить мне было нечего. Кое-что из того, что он сказал, вполне отвечало сумятице у меня в голове — мыслям и чувствам, угнетавшим меня с тех пор, как я покинул Замок Ниграмус. Иов прояснил мне многое: его страстная обвинительная тирада открыла мне глаза на мое собственное положение. Я и так с горечью сознавал, что похож на перекати-поле, в изобилии попадавшиеся мне на каждом шагу близ дома Иова, — ни свежих побегов, ни прочных корней у меня нет. Со времен юности я не встретил еще ни единого человека, который дорожил бы моим обществом. Теперь действительность предстала мне в еще более ужасном свете. Дело было не только во мне самом — и не в том, что судьбе угодно было обделить меня счастьем. Мне вдруг сделалось понятно, что на достижение в нашем бренном мире хоть чего-либо мало-мальски стоящего незачем и надеяться.
Поначалу я собирался попросить у Иова разрешения немного передохнуть под его кровом, однако сон с меня как рукой сняло. Меня подгонял вперед неодолимый зуд, подобный тому, какой побуждает иного растравлять свои едва зажившие раны. Мне предстояло убедиться в истинных размерах зла, и я роковым образом был уверен, где именно смогу бросить лот в грозную пучину.
Хозяин дома, казалось, перестал меня замечать, однако едва я пошевелился, он поднял голову.
— Вы все еще намерены туда отправиться? — глухо спросил он, показывая на обгоревшую доску. — Добра не ждите. Вам оттуда не выбраться.
— Знаю, — ответил я твердо, стараясь сохранить спокойствие. — Иду навстречу тому, что меня ждет. Не хочу дожидаться, пока оно само нагрянет.
Я пересек расположенное на косогоре пастбище, миновал густой ельник и не без труда взобрался по каменистым уступам на крутой перевал, всходивший едва ли не под самые облака. Там я сбился с пути, но, одолев горный хребет, напал на новую тропку, по которой через жидкий кустарник и заросли болиголова выбрался на дорогу.
Местность выглядела безотрадно. Над головой нависали тяжелые тучи, через свинцовую толщу которых, казалось, сроду не пробивался луч солнца. Однако суровый этот край некогда был, по всем признакам, обитаем. Кое-где, среди куч можжевельника и обнажившихся горных пород, поросших грязно-серым лишайником, желтела нескошенная луговая трава. Растерявшие листву деревья были в незапамятные времена явно посажены рукой хозяина, заботившегося о густой тени у входа в дом. Теперь вместо домов чернели одни только ямы, над которыми свисали скрюченные от дряхлости ветви. Изредка попадались полуразрушенные заборы из грубо обтесанного камня. Что они ограждали теперь, кроме пустоты и заброшенности?
Шел я долго, силы мои были на исходе. Близился уже закат, однако окрестности становились все менее и менее привлекательными. Одолев еще один мощный кряж на подступах к Титанам, я увидел, что дальше дорога разветвляется. Сказать, что я обольщался иллюзиями, было бы пустой тратой слов, но все же, надо сознаться, думал найти на перепутье хоть какой-нибудь ориентир. Надежда меня обманула — и я застыл у развилки столбом, тупо глядя в пространство перед собой.
Не знаю, долго ли я так простоял, но через какое-то время почувствовал, что я не один. За спиной послышалось странное постукиванье, сопровождаемое ширканьем о дорогу. Собравшись с духом, я обернулся и увидел незнакомца, который как нельзя лучше вписывался в пейзаж. Настороживший меня стук производил проворно переставляемый им костыль: делая шаг вперед, незнакомец всякий раз волочил свою опору за собой по дорожной пыли.
Зная по прежнему опыту, что все оборванные калеки — обычно попрошайки, я по привычке обратился к нему довольно резко, как если бы он пристал ко мне на станции окружной железной дороги:
— Ну, чего надо?
Бродяга, ничуть не смутившись, усмехнулся с откровенной наглостью.
— А может, лучше тебя самого об этом спросить? — скрипучим голосом осведомился он. — Вид у тебя такой, будто ты заблудился.
Трудно передать, насколько он меня разозлил, однако другой помощи ждать было неоткуда, и я постарался сдержать раздражение.
— Что-то не вижу здесь дорожного указателя. Бродяга сплюнул и, тряхнув костылем, поинтересовался:
— А куда топать изволили?
Желание поскорее от него отделаться боролось во мне со стремлением разузнать поточнее, где мы находимся.
— Сразу и не скажешь. Я решил уклониться от прямого ответа. Бродяга подтащился ближе и вплотную придвинул ко мне свою грязную физиономию.
— Но куда тебе охота попасть, сказать-то можешь, верно?
Открывать свои карты мне, признаться, не очень улыбалось, и я промямлил:
— Да так, в разные места планировал заглянуть. — Но потом вдруг решился и выпалил: — Сгодится, к примеру, и Темная Башня.
Бродяга иронически фыркнул.
— Мозгляк мозгляком, а тоже повыше норовит метнуть… Ты хоть соображаешь, что там тебя ждет?
Я стиснул кулаки, но усилием воли подавил гнев, вспомнив об его увечье.
— Не твое собачье дело! Если знаешь, как туда добраться, — выкладывай!
— Еще бы не знать! Кому как не мне… Нимало не сконфуженный моим бешенством, он продолжал ухмыляться, явно забавляясь безвыходностью моего положения.
— Темная Башня? Не та ли, что на берегу карового озера Эшеров?
Сначала я решил было, что он задумал втереть мне очки, но при этих словах сомнения мои развеялись, и досада в душе улеглась.
— Та самая.
Минуту-другую он усердно скреб концом костыля по щебню, явно задавшись целью подольше меня помучить. Потом с дьявольски лукавым видом прищурив глаз, повернул голову в сторону, словно обращался к кому-то третьему:
— Я его спрашивал-спрашивал, чего ему там надо, а он уперся — и ни в какую. Ни слова из него не вытянешь.
— Ну хорошо. — Уверившись, что предо мной человек сведущий, я счел бессмысленным увиливать от прямого ответа.
— Что меня ждет в башне, понятия не имею. Догадываюсь, но смутно. Там еще есть какая-то Пещера Гнипахеллир — не слыхивал о такой?
Бродяга пристально всматривался в кончик своего костыля, которым больше уже не размахивал. Потом вдруг вскинул на меня засверкавший нехорошим блеском взгляд.
— Ты что, в самом деле собираешься проникнуть внутрь?
Головоломность предстоящей мне задачи поглощала меня целиком, и сил для того, чтобы возмущаться, уже не было.
— Как получится. Может быть, только сделаю там привал. Вообще-то, конечный пункт моего маршрута — Иппокрена.
— В таком случае пещеры тебе не миновать, — проговорил он с неожиданной жесткостью. — Но одному тебе туда не попасть… живым, по крайней мере.
Безапелляционный тон бродяги заставлял прислушиваться к его словам. Я только беспомощно развел руками.
— Так или иначе, выбора у меня нет. Надо — значит надо.
— Вот это другой разговор, — вскричал он. — Надо — значит будет. Гляди!
С этим восклицанием бродяга отшвырнул костыль и выпрямился во весь рост. Теперь он оказался выше и гораздо стройнее меня, грязь с замурзанного лица исчезла бесследно, и взгляд приобрел твердое, решительное выражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Дорогу я знал как нельзя лучше. В Романии для меня был открыт только один путь. Да и во всем мире тоже, если уж на то пошло. Надпись «К Темной Башне» сопровождалась стрелкой, указывающей налево. В предрассветной мгле, при свете меркнущих звезд заблудиться было невозможно. Выйдя на большак, я припустил изо всей мочи.
Не давая себе роздыху, я несся вперед как очумелый, хотя погони за мной никакой не предвиделось. И вовсе не потому, что мне не терпелось добраться до этой невообразимой башни. Инстинкт побуждал меня держаться от нее подальше. Но в то же время эта башня представлялась мне желанным приютом, могущим меня спасти от куда более чудовищных несчастий. В захлестнувшем меня хаосе только там виделась мне твердая точка опоры, причем единственная, другой я попросту не способен был вообразить.
25. Сомнительный провожатый
Не прошло и часа, как дорога круто взяла вверх.
Теперь, когда долина осталась позади, ветер пронизывал меня до костей. Я поплотнее закутался в вонючее одеяло, которым чалый укрывал меня на ночь. К рассвету я уже одолел первый перевал и оказался на изрезанной оврагами плоской возвышенности, заросшей чахлой травой и колючим кустарником.
Я подумал, что цивилизованные лошади, которые держали меня в плену, вряд ли поселились бы здесь из-за явной нехватки корма. Однако, завидев на горизонте дымок, приблизился к нему не без опаски.
Вскоре я увидел перед собой широкую лощину, по которой протекал довольно полноводный ручей. Истинное сокровище среди пустынной, засушливой местности: воды в нем хватило бы и для самого большого стада. Впрочем, коровы на бережке уже давным-давно забыли о жажде. Как рассевшиеся вокруг грифы — о голоде…
От процветавшего некогда здешнего ранчо тоже остался один скелет. Крыши не сохранилось почти ни одной. Глинобитный жилой дом дышал на ладан. Стены его обвалились — и только из неприглядной на вид боковой пристройки курился дымок. Не будь мой желудок так пуст — я бы довольствовался глотком воды из ручья. Однако ноги у меня подкашивались, и я свернул на заросшую сорняками тропинку, которая вела к покосившемуся крыльцу.
На мой стук отозвались не сразу. Переступив порог, я очутился в просторной, скудно обставленной комнате. У очага возился сгорбленный бородатый старик в набедренной повязке. За отсутствием камина дым уходил прямо через отверстие в потолке. Сумрачный свет просачивался внутрь только через окна, смотревшие во внутренний дворик.
Хозяин с явным усилием повернул голову в мою сторону. Как только глаза мои немного свыклись с темнотой жилища, я едва удержался от изумленного возгласа. Лицо старика сплошь покрывали кровавые чирьи. И не только лицо — но, насколько я мог разглядеть, и все тело…
— Доброе утро, — сказал я, так и не дождавшись приветствия.
— Для кого доброе, для кого нет, — угрюмо пробурчал хозяин.
Имело ли смысл втолковывать ему, что я к этим счастливчикам не отношусь?
— Я иду со стороны долины, — начал я. — Всю ночь без привала, и хоть бы одна живая душа навстречу, Вы не подскажете, где тут можно перекусить?
Раздумывая над моим вопросом, старик медленно, словно сомнамбула, раскачивался взад-вперед, потом горестно заговорил:
— Да, мы все еще не чураемся здесь пищи, хотя чего ради — вряд ли кто объяснит. Мне вот-вот принесут поесть, и тогда вам представится случай продлить свое существование, коли вы сочтете это нужным.
— Отлично, — я потер руки, хотя тон хозяина делал неуместным наличие аппетита.
Увидев в углу табуретку, я придвинул ее поближе к огню.
— Утречко-то выдалось прохладное. Хозяин, выдержав по своему обычаю паузу, в ответ заметил:
— А пальто у вас не ахти какое.
— Что поделаешь: лучшего не нашлось. Разговор, казалось, готов был на этом прерваться, однако минуту-другую спустя хозяин указал на плащ с капюшоном, свисавший с гвоздя в стене.
— Вот накидка одного из моих сыновей: хотите — забирайте себе.
— Спасибо большущее! Охотно возьму. Предложение, естественно, меня обрадовало, но из вежливости я добавил:
— Надеюсь, ваш сын не будет против?
— Вряд ли он что-нибудь возразит, — продолжал старик тем же бесцветным, монотонным голосом. — Он уже умер — да и все другие мои сыновья тоже умерли.
Мне не оставалось иного способа замять неловкость, как только снять с гвоздя и примерить подарок. Это была длинная, мне чуть не до пят, хламида из верблюжьей шерсти, легкая и теплая.
— Красотища! — воскликнул я с наигранной беспечностью, которой тут же устыдился. — Кстати, я еще не представился: Шендон.
Слова мои повисли в воздухе. Старику понадобилась целая вечность, чтобы повернуться ко мне лицом. Наконец он распрямился и впился в меня огненным взглядом. Гнев старика застал меня врасплох, однако инстинктивно я чувствовал, что вовсе не я тому причина.
— Иов, — отрекомендовался он.
Чирьи вылетели у меня из головы — и я протянул было руку, но он смотрел куда-то мимо меня. По-видимому, он не слишком нуждался в моем обществе, но не мог же я уйти, не дождавшись обещанного завтрака.
— Очень рад, — проговорил я. — Еще раз большое вам спасибо, мистер Иов.
— Просто Иов. Вез мистера. Имя — это единственное, что у меня еще есть. Все остальное отобрано.
Мою благодарность он, казалось, пропустил мимо ушей, но тут же выяснилось, что я ошибался.
— Перед уходом я дам вам еще сандалии, они вам пригодятся, — торжественно заявил он, подбрасывая в огонь полено.
Кочергой ему служил обломок обгоревшей наполовину доски. Приглядевшись, я различил на ней какие-то буквы. Разобрать их вверх ногами было не так-то просто, однако я умудрился прочесть уцелевший от огня один-единственный слог «Тем…».
Меня подбросило как от удара током.
— А что там дальше было написано? Случайно, не «Тёмная Башня»?
— Да-да, именно так.
— Где же этот указатель находился? — не отставал я.
— Когда я приобрел это поместье, он был прибит к старому тополю, который стоял вон там. — Старик ткнул в сторону дороги раздувшимся от волдырей пальцем. — Потом началась вся эта кутерьма, коровы все до единой передохли от чумы, и кочерга из дома тоже куда-то пропала. Пришлось заменить ее вот этой самой доской. Она хороша тем, что древесина в ней уж больно прочная — не сравнить со здешними тощими палками.
— Но куда именно эта надпись указывала? — упорствовал я.
Иов, пытаясь припомнить нужное направление, принялся озираться по сторонам.
— Вон туда, за дом: там начинается тропка, которая ведет в горы.
В эту минуту на пороге появилась убитая горем женщина с котелком похлебки в руках. По распоряжению Иова она принесла для меня тарелку, а чуть позже — и пару сандалий.
— А вы сами когда-нибудь туда заглядывали? — поинтересовался я, когда мы вновь остались вдвоем.
— Дальше границы моих владений не бывал — это в полумиле от края леса. — Иов облизал ложку и с горечью покачал головой. — Я обычно объезжал свои пастбища верхом, когда еще мог держаться в седле.
У меня у самого от забот голова шла крутом, тем не менее я почитал себя обязанным отплатить Иову за гостеприимство сочувствием к его невзгодам.
— Да, что и говорить, трудненько вам пришлось, — участливо сказал я. — Хлебнули лиха вдоволь, верно, старина?
Глаза его вновь сверкнули плохо скрываемым негодованием.
— Я несу на себе худшее бремя, какое суждено всем нам, — бремя существования.
У меня было точно такое же чувство, но что толку? Чаще всего нас подстрекает дурацкое стремление побудить собеседника легкомысленно относиться к своим тяготам, но зато собственные неприятности мы охотно изображаем как настоящие бедствия.
— Выходит, по-вашему, жить на свете — тошнее всего?
Мой вопрос окончательно вывел его из равновесия. Не спуская с меня неистово пылающих глаз, он с пеной у рта принялся декламировать яростной скороговоркой:
Мы родимся на свет, чтоб страдать до кончины,
А зачем жили мы — не узнаем причины.
Не узнаем вовек, кто себе на забаву
Сотворил нас и кто учиняет расправу.
Нас позвали за стол — так накрытый, что чудо,
Но повар, свихнувшись, перепортил все блюда.
Мы с расчетом свои замышляем поступки,
Но итоги ничтожней трухлявой скорлупки.
Наше тело и ум совершенны на диво,
Но они меж собою грызутся сварливо
И за первенство спорят весь век неустанно,
Досаждая друг другу в войне постоянной.
Оба пола в соитье не ведают счастья:
Плоть враждует с душой, раздирая на части
Наслаждения наши, — ведь радостям тела
До сердечных забот ни малейшего дела
Нет в союзе погибельном. Страстью томимы,
Себе же на горе потомство плодим мы.
Наши дети отцов ненавидят сыздетства,
Ибо наше ничтожество — вот их наследство.
Для несчастных сынов мы — козлы отпущенья:
Мы привязаны к ним, но не знать нам прощенья.
Как и нам, суждена им одна безнадега —
И мозгов в голове у них тоже немного.
Жизнь отнимет у них все, что юность сулила,
А в конце, как и нас, поджидает могила.
Но упорно — хоть тресни — бубним и талдычим,
И жестокую силу трусливо величим,
Продолжая обман из колена в колено
Жалкой басней: все сущее, мол, непременно
Вышней волей продумано в каждой детали.
Возносите хвалы — и забудьте печали!
Вот бессмысленный треп туполобой оравы —
Глас народа бредовый, нелепый, гугнявый.
Прочь бегите вы, прочь, дурни с писаной торбой,
От того, кто вкусил умудренности скорбной!
Вспышка длилась недолго. Иов замолчал, сник и вновь принялся за еду с таким видом, словно в доме лежал покойник.
Возразить мне было нечего. Кое-что из того, что он сказал, вполне отвечало сумятице у меня в голове — мыслям и чувствам, угнетавшим меня с тех пор, как я покинул Замок Ниграмус. Иов прояснил мне многое: его страстная обвинительная тирада открыла мне глаза на мое собственное положение. Я и так с горечью сознавал, что похож на перекати-поле, в изобилии попадавшиеся мне на каждом шагу близ дома Иова, — ни свежих побегов, ни прочных корней у меня нет. Со времен юности я не встретил еще ни единого человека, который дорожил бы моим обществом. Теперь действительность предстала мне в еще более ужасном свете. Дело было не только во мне самом — и не в том, что судьбе угодно было обделить меня счастьем. Мне вдруг сделалось понятно, что на достижение в нашем бренном мире хоть чего-либо мало-мальски стоящего незачем и надеяться.
Поначалу я собирался попросить у Иова разрешения немного передохнуть под его кровом, однако сон с меня как рукой сняло. Меня подгонял вперед неодолимый зуд, подобный тому, какой побуждает иного растравлять свои едва зажившие раны. Мне предстояло убедиться в истинных размерах зла, и я роковым образом был уверен, где именно смогу бросить лот в грозную пучину.
Хозяин дома, казалось, перестал меня замечать, однако едва я пошевелился, он поднял голову.
— Вы все еще намерены туда отправиться? — глухо спросил он, показывая на обгоревшую доску. — Добра не ждите. Вам оттуда не выбраться.
— Знаю, — ответил я твердо, стараясь сохранить спокойствие. — Иду навстречу тому, что меня ждет. Не хочу дожидаться, пока оно само нагрянет.
Я пересек расположенное на косогоре пастбище, миновал густой ельник и не без труда взобрался по каменистым уступам на крутой перевал, всходивший едва ли не под самые облака. Там я сбился с пути, но, одолев горный хребет, напал на новую тропку, по которой через жидкий кустарник и заросли болиголова выбрался на дорогу.
Местность выглядела безотрадно. Над головой нависали тяжелые тучи, через свинцовую толщу которых, казалось, сроду не пробивался луч солнца. Однако суровый этот край некогда был, по всем признакам, обитаем. Кое-где, среди куч можжевельника и обнажившихся горных пород, поросших грязно-серым лишайником, желтела нескошенная луговая трава. Растерявшие листву деревья были в незапамятные времена явно посажены рукой хозяина, заботившегося о густой тени у входа в дом. Теперь вместо домов чернели одни только ямы, над которыми свисали скрюченные от дряхлости ветви. Изредка попадались полуразрушенные заборы из грубо обтесанного камня. Что они ограждали теперь, кроме пустоты и заброшенности?
Шел я долго, силы мои были на исходе. Близился уже закат, однако окрестности становились все менее и менее привлекательными. Одолев еще один мощный кряж на подступах к Титанам, я увидел, что дальше дорога разветвляется. Сказать, что я обольщался иллюзиями, было бы пустой тратой слов, но все же, надо сознаться, думал найти на перепутье хоть какой-нибудь ориентир. Надежда меня обманула — и я застыл у развилки столбом, тупо глядя в пространство перед собой.
Не знаю, долго ли я так простоял, но через какое-то время почувствовал, что я не один. За спиной послышалось странное постукиванье, сопровождаемое ширканьем о дорогу. Собравшись с духом, я обернулся и увидел незнакомца, который как нельзя лучше вписывался в пейзаж. Настороживший меня стук производил проворно переставляемый им костыль: делая шаг вперед, незнакомец всякий раз волочил свою опору за собой по дорожной пыли.
Зная по прежнему опыту, что все оборванные калеки — обычно попрошайки, я по привычке обратился к нему довольно резко, как если бы он пристал ко мне на станции окружной железной дороги:
— Ну, чего надо?
Бродяга, ничуть не смутившись, усмехнулся с откровенной наглостью.
— А может, лучше тебя самого об этом спросить? — скрипучим голосом осведомился он. — Вид у тебя такой, будто ты заблудился.
Трудно передать, насколько он меня разозлил, однако другой помощи ждать было неоткуда, и я постарался сдержать раздражение.
— Что-то не вижу здесь дорожного указателя. Бродяга сплюнул и, тряхнув костылем, поинтересовался:
— А куда топать изволили?
Желание поскорее от него отделаться боролось во мне со стремлением разузнать поточнее, где мы находимся.
— Сразу и не скажешь. Я решил уклониться от прямого ответа. Бродяга подтащился ближе и вплотную придвинул ко мне свою грязную физиономию.
— Но куда тебе охота попасть, сказать-то можешь, верно?
Открывать свои карты мне, признаться, не очень улыбалось, и я промямлил:
— Да так, в разные места планировал заглянуть. — Но потом вдруг решился и выпалил: — Сгодится, к примеру, и Темная Башня.
Бродяга иронически фыркнул.
— Мозгляк мозгляком, а тоже повыше норовит метнуть… Ты хоть соображаешь, что там тебя ждет?
Я стиснул кулаки, но усилием воли подавил гнев, вспомнив об его увечье.
— Не твое собачье дело! Если знаешь, как туда добраться, — выкладывай!
— Еще бы не знать! Кому как не мне… Нимало не сконфуженный моим бешенством, он продолжал ухмыляться, явно забавляясь безвыходностью моего положения.
— Темная Башня? Не та ли, что на берегу карового озера Эшеров?
Сначала я решил было, что он задумал втереть мне очки, но при этих словах сомнения мои развеялись, и досада в душе улеглась.
— Та самая.
Минуту-другую он усердно скреб концом костыля по щебню, явно задавшись целью подольше меня помучить. Потом с дьявольски лукавым видом прищурив глаз, повернул голову в сторону, словно обращался к кому-то третьему:
— Я его спрашивал-спрашивал, чего ему там надо, а он уперся — и ни в какую. Ни слова из него не вытянешь.
— Ну хорошо. — Уверившись, что предо мной человек сведущий, я счел бессмысленным увиливать от прямого ответа.
— Что меня ждет в башне, понятия не имею. Догадываюсь, но смутно. Там еще есть какая-то Пещера Гнипахеллир — не слыхивал о такой?
Бродяга пристально всматривался в кончик своего костыля, которым больше уже не размахивал. Потом вдруг вскинул на меня засверкавший нехорошим блеском взгляд.
— Ты что, в самом деле собираешься проникнуть внутрь?
Головоломность предстоящей мне задачи поглощала меня целиком, и сил для того, чтобы возмущаться, уже не было.
— Как получится. Может быть, только сделаю там привал. Вообще-то, конечный пункт моего маршрута — Иппокрена.
— В таком случае пещеры тебе не миновать, — проговорил он с неожиданной жесткостью. — Но одному тебе туда не попасть… живым, по крайней мере.
Безапелляционный тон бродяги заставлял прислушиваться к его словам. Я только беспомощно развел руками.
— Так или иначе, выбора у меня нет. Надо — значит надо.
— Вот это другой разговор, — вскричал он. — Надо — значит будет. Гляди!
С этим восклицанием бродяга отшвырнул костыль и выпрямился во весь рост. Теперь он оказался выше и гораздо стройнее меня, грязь с замурзанного лица исчезла бесследно, и взгляд приобрел твердое, решительное выражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42