Во второй пьесе главную роль играл МакКольм, потому что, по совпадению, этот герой как раз был шотландец.
Гвидион ни в чем не участвовал, но, сочувствуя Ллевелису, помогал ему и вот уже час спокойно слушал, как Ллевелис пытается нащупать верную манеру игры, на все лады повторяя:
– Скажите: как вы любите меня? Нет, вы все-таки скажите: как, как именно вы любите меня? Но все же – как?..
– Вот сейчас очень хорошо было. Так и говори. И подпрыгивай вот так, – советовал Гвидион, впуская в комнату Керидвен и Морвидд. – Ого! И вы? – спросил он, видя, что на них надето.
– Мы играем ведьм, – сказала Керидвен. – Ха-ха!
И, в ужасных обносках, они с Морвидд немедленно сплясали бесовские пляски тут же, на холодном полу.
* * *
В химической лаборатории полосы красноватого солнечного света падали прямо на стену с портретами великих ученых, благодаря чему Агрикола смотрел на всех с особенно большим сомнением.
– Сегодня мы попробуем получить соли и затем соляные растворы мианитов, – сказал Змейк. – А где, собственно, Телери, дочь Тангвен?
– Она, собственно, за дверью. Она боится, – ответил Афарви. – С тех пор, как она в прошлый раз увидела сухую перегонку флюоратфеанола, она говорит, что лучше тихо пересидит там, внизу, в каменном льве, знаете, там, в пасти у него, между зубов, потому что очень страшно. Только вы не ругайте ее, пожалуйста. Она вообще очень пугливая. С детства.
Змейк сухо поблагодарил за совет и вышел. Через три минуты он возвратился вместе с Телери, извлеченной из пасти каменного льва. Змейк продолжал разговор, начатый снаружи. Негромко, адресуясь одной только Телери, он говорил:
– Кристаллы солей мианитов окрашены. Соли латтрия – изумрудно-зеленого цвета, соли эрмия – нежно-розовые, соли аидия – розово-фиолетовые, иллирия и иттания – лазурные, цербия – желтые. При этом их невозможно спутать с солями, например, меди, железа или никеля: окраска солей мианитов более сложная, полихромная, – как будто смешали разные цвета на палитре. К тому же окраска этих соединений меняется в зависимости от освещения. Природный аидий встречается на дне мелких водоемов в виде огромных белоснежных полей кристаллов со структурой кристаллов льда. Он обладает пирофорным свойством, то есть самовоспламеняется на воздухе.
– Да? – вырвалось у Телери.
– Горение природного аидия производит незабываемое впечатление: кажется, будто пылает снег, – продолжал Змейк. – После сгорания все пространство остается покрыто прозрачными кристаллами гидрата латтрия, напоминающими по форме цветы лотоса, розового оттенка. Эти кристаллические образования возгоняются в течение пятнадцати минут, минуя все переходные стадии. Но если гидрат латтрия растворить в небольшом количестве воды, получится жидкость с высочайшей плотностью. Тяжелый шпат, кварц, корунд, малахит и даже гранит, будучи брошенными туда, будут плавать по ее поверхности.
Телери слушала с приоткрытым ртом.
– Так вы хотите увидеть соли мианитов или нет? – спросил Змейк.
Телери робко кивнула.
– Тогда берите в руки колбу, – велел Змейк, – щипцы, горелку, штатив и идите на свое место.
* * *
– Ах, Боже мой, всегда мечтал о такой булавке для галстука! Какая прекрасная вещь! Завидую вам, кузен. Но когда-нибудь я выиграю ее у вас в покер, – с тонкой улыбкой сказал Кервин Квирт, доктор биохимии и преподаватель школы в Кармартене. Эта тонкая улыбка не сходила у него с лица вот уже сорок минут. Она как будто прилипла. С этим выражением лица он встречал у дверей поток гостей, в то время как родители благосклонно кивали ему издалека, как всегда, с удовольствием наблюдая его в этой роли.
Наконец Кервин Квирт почувствовал, что чем дольше он беседует с герцогиней Нортвортской, тем больше улыбка его тускнеет и лицо начинает сводить судорога, сделал знак музыкантам, чтобы те перестали играть увертюру к «Тангейзеру», сделал знак дворецкому, чтобы тот объявил первую перемену блюд, и повел к столу весело щебечущую кузину Франсис.
– Дорогой Риддерх, вы слыхали, каких чудес добилась в последнее время наука?
Кервин Квирт вздрогнул.
– Можно совершенно безболезненно, без хирургического вмешательства, открыть у себя во лбу третий глаз!.. – в восторге воскликнула кузина, увлекавшаяся косметологией.
– Я читала в журнале «Эклер», – сказала кузина Дилис, – что сейчас проводят какое-то необыкновенное омоложение с помощью муравьиной кислоты. Говорят, она очень улучшает цвет лица.
– Метановая кислота, в просторечии называемая муравьиной, – заметил Кервин Квирт, оглядываясь в поисках вилочки для оливок, – самая сильная из карбоновых кислот: попадая на кожу, она не просто жжет, но буквально растворяет ее. Безводная муравьиная кислота растворяет полимеры, которые не берут растворы других кислот и щелочей. Обладая свойствами альдегида, метановая кислота окрашивается на воздухе в иссиня-фиолетовый цвет, – это к слову о цвете лица.
– Какое бонмо! Какая прелесть! Риддерх, признайтесь, где вы выучили этот очаровательный пассаж? – захихикала кузина Гвенивер.
– Господи, да у меня это каждый первокурсник знает, – рассеянно отвечал Кервин Квирт. – Впрочем, в этом году мне же не дали первый курс, я забыл, – прибавил он машинально. Едва выговорив это, он прикусил язык, – слишком поздно для того, чтобы можно было что-то изменить. Его услышали.
– Значит, тебе не дали первый курс? – меряя Кервина Квирта тяжелым взглядом, спросил его отец. – Интересно, почему?
– Что такое? – Кервин Квирт из последних сил попытался изобразить непонимание.
– Нет, может быть, ты объяснишь нам, о чем тут речь, – настаивал отец.
– Ну, наконец-то мы поговорим о твоей работе, – сказала мать в полной тишине.
– Как «работе»? Риддерх, вы… работаете? – защебетала кузина Дилис. – Верх эксцентричности!..
– В нашем роду, – отставляя бокал с крюшоном, брезгливо заявил граф Уорвик, старейший из гостей, – никто никогда не позволил бы себе работать и тем запятнать наш герб.
– Три золотые короны, одна над другой, на голове козла, – почти механически сказал Кервин Квирт.
При других обстоятельствах Кервину Квирту не раз удавалось обворожить собеседника своим блестящим знанием геральдики, но сейчас у него в мыслях царила такая неразбериха от растерянности и ужаса, что описание герба получилось не совсем удачным. Граф задохнулся от возмущения, но его слова потонули в шуме голосов.
– Ваши дела так плохи, дорогой кузен? – перебил графа юный виконт Джерри. – Я, конечно, слышал, что вы проигрались в пух и прах, но не думал, что все зашло так далеко. Вы вынуждены преподавать в Оксфорде, чтобы заработать на жизнь? Неужели родители отказали вам в своей поддержке?
– Ну, почему же в Оксфорде? Наша школа – довольно солидное учебное заведение, хотя едва ли вы слышали о ней, – сказал Кервин Квирт, сохраняя внешнее спокойствие, но не отрывая взгляда от салфетки. – Я сам ее кончал, кстати. И финансовое мое положение здесь ни при чем. Я стал преподавателем по собственному желанию.
– Помилуйте, Риддерх, что за странный каприз? Что за чудачество? – рассмеялся кузен Ирвин.
– Как оригинально! – сказала, хихикая, одна из кузин. – Если вы хотели этим привлечь к себе внимание, – то вы, несомненно, этого добились. Я бы с удовольствием побеседовала с вами один на один об этой… как ее там?.. кислоте, – добавила она жеманно.
– Я уверена, что во всех лондонских салонах ближайшую неделю только и будет разговоров, что об этом. Бьюсь об заклад, эта тема затмит даже скандал с лордом Норруэйским, – наводя на Кервина Квирта лорнет, воскликнула тетушка Гленвен.
Все некоторое время продолжали изощряться по этому поводу, пока тема не надоела. Кервин Квирт мрачно молчал. Он не знал, что было написано на лицах его родителей, потому что так и не решился на них взглянуть. Их молчание пугало его все больше и больше. Только когда гости ушли, он подошел к отцу.
– Я понимаю, дорогой отец, что вы ждали от меня совсем иного. Вы ждали… – начал он.
– Да, мы много лет ждали, когда ты наконец проговоришься, – сказал отец. – Триста лет – это неплохой результат. Чувствуется моя кровь.
– Наоборот, – сказала мать, притопнув ножкой. – Это моя кровь. Ты до сих пор еще очень многого обо мне не знаешь.
Кервин Квирт в изумлении переводил взгляд с одного на другого.
– Вот что у него от тебя – так это страсть к сомнительным опытам, – продолжала мать. – Вечно из этого твоего кабинета то дым, то вонь. Вот я изучаю разные виды тишины, – никому не досаждаю. Правда, мне до сих пор не удалось выделить тишину в чистом виде, но кое-чего в этой области я добилась. В следующем месяце у меня выходит статья о вечерней тишине, – увидите, сколько шуму она наделает!..
– Кстати о публикациях, – сказал отец, поворачиваясь к Кервину Квирту. – Твоя последняя статья о молекулярных разъединениях очень, очень. Я, конечно, не специалист в этой области, но тем не менее, – добродушно прибавил он, раскуривая трубку.
Кервин Квирт прошептал потрясенно:
– Если вы читали мои работы, значит, вы знаете мой научный псевдоним… И выписываете «Беседы об элементах»! С ума сойти! Получается, что все это время вы все обо мне знали! И ни разу не подали виду, что знаете!.. А я-то, дурак, изводился, думал, что любая неосторожность вас убьет!..
– Ты же сам решил соблюдать все в тайне, так зачем мы будем тебе мешать? – сказала мать. – Нас очень порадовало это решение. Нам было приятно, что у тебя проявилась эта фамильная черта. Твой прадед почти четыреста лет держал твою прабабку в неведении относительно своей страсти к огородничеству. Она думала, что он просиживает мантию в палате лордов, а он в это время подвязывал огурцы на заднем дворе.
* * *
Едва переступив порог школы, Кервин Квирт первым делом поспешил к Змейку в кабинет и там опрометчиво сел на стул, от возбуждения забыв, где он находится. Змейк хладнокровно освободил его от этого цепкого и недоброжелательно настроенного предмета мебели, предложил ему свое кресло, и, оставшись стоять напротив него, облокотившись о каминную полку, сказал:
– Вижу, что у вас были веские причины ворваться ко мне в столь ранний час, Риддерх.
– Я вам первому должен сказать… Вы не представляете себе, учитель… Эта моя поездка домой оказалась решающей. Мое положение наконец-то определилось. Вы просто не поверите, но оказалось, что мои родители все это время все обо мне знали! Более того, они сами не чужды научных занятий. Отец занимается восстановлением кристаллов из огня путем крионотермии…
– Он занимается этим в домашних условиях? – слегка удивился Змейк. – Довольно рискованно.
– Да, конечно, это во многом любительские опыты, не в том суть. Мне нет больше нужды скрывать от них мои дела!.. – Кервин Квирт рассмеялся. – Больше никаких отлучек в середине учебного года, никаких замен, и мой первый курс отныне перестанет напоминать кучку беспризорников!..
– Поздравляю вас. Жаль, конечно, что такая бездна знаний по придворному этикету пропадет теперь втуне, – сказал Змейк, – зато наконец вы сможете более или менее серьезно заняться наукой. Только учтите: Мерлин теперь незамедлительно даст вам все курсы, которые он давно мечтал ввести в программу. Боюсь, отныне вы будете читать не только «Морфологию облаков» и «Реальную анатомию», которые уже несколько в стороне от вашей специальности, но как бы вам не дали и «Физиологию небесных тел», не спросив вашего мнения на этот счет.
– …Я триста лет переживал, что родители узнают обо мне правду и это их убьет! – сказал с отрешенной улыбкой Кервин Квирт.
– Прежде я тоже думал, что правда о характере моих занятий может убить моих родителей, но позднее, взвешивая все привходящие, я понял, что с гораздо большей вероятностью мои родители убьют меня, что вернуло мне совершенное спокойствие и вкус к жизни, – сказал Змейк.
Кервин Квирт собрался уже уходить, когда Змейк бросил ему вслед:
– Ах да, чуть не забыл: в школе работает комиссия Зануцкого, вы знакомы с ним?
Кервин сглотнул. Он был слегка знаком.
– Вас могут вызвать на переаттестацию – в любой момент, в том числе и с урока. Министерские комиссии имеют такие полномочия, – это чтобы у вас было правильное представление о происходящем. Рекомендую вам вести себя с ними предельно корректно.
– А что там за переаттестация? – безрадостно спросил Кервин Квирт.
– Ну, вас там ненадолго вздернут на дыбу и познакомят с расплавленным свинцом, – отвечал Змейк.
– Ваши шутки, дорогой учитель… – начал было Кервин Квирт, но так как на лице Змейка написано было: «имеют много общего с истиной», он махнул рукой и сказал только: – Я буду вести себя корректно.
* * *
– Доктор Кервин, вы вернулись! – и визг первого курса потряс двор. После Змейка первокурсники были, бесспорно, вторыми, кто имел право знать, что произошло. Кервин Квирт условно раскрыл им навстречу объятия, поскольку их было так много, что реально обнять он мог не более десяти процентов, и сказал:
– Я останусь с вами до конца времен, еще успею надоесть вам, вы еще будете избегать меня и считать докучливой помехой в вашей жизни, – и с прорывающимся в голосе счастьем он потрепал по волосам всех, до кого смог дотянуться. – Льщу себя надеждой, что вы хоть пощадите меня и не вынесете через месяц на свалку как старый хлам.
– Вы ничуть не старомодны, доктор Кервин! – горячо заверили его. – Вы наоборот – выглядите шикарно!
– А что – сейчас так носят? – притворно удивился Кервин Квирт, делая вид, что не понимает, что их оценка относится к его душе, а не к одежде, которая по случайности была шедевром венецианского карнавального костюма.
– Да! Сейчас именно так и носят! – завопили первокурсники, не желая отступать от сказанного и своим шумом привлекая наконец Мерлина, который высунул свой нос из-за оконной ставни наверху и, не сразу сориентировавшись, что происходит, на всякий случай сообщил:
– Три часа дополнительного мытья полов.
– Мне? – спросил с улыбкой Кервин Квирт.
Ставня захлопнулась.
Внезапно из-за угла показался Зануцки с молчаливым кортежем из методистов. При виде Кервина Квирта лицо его прояснилось.
– Доктор Квирт? – уточнил он. – Ко мне.
* * *
Дочитав в сто восьмой раз пьесу, в которую он был абсолютно влюблен, Ллевелис задумчиво сказал Гвидиону:
– Ты знаешь, по-моему, они тоже имели его в виду. Судя по ремаркам. Смотри: «рассеянно», «по-птичьи склоняя голову набок», «вдруг рассердившись», «величественно», «роняя туфли на бегу», «решительным жестом отметая все возможные возражения и одновременно окончательно теряя нить беседы». Они точно хотели намекнуть на него еще тогда. В семнадцатом веке.
– У них тоже наболело, – отозвался Гвидион. – Ты лучше подумай, что вам нужно из реквизита.
– Так, кровь не нужна. Крови здесь нет вообще, – стал соображать Ллевелис. – Но вот для второй пьесы… вспомни, как она начинается.
…Идти парламентером к Змейку в одиночестве никто не отважился, поэтому подошли все вместе.
– Вы не могли бы помочь нам со спектаклем? – выпалили первокурсники нестройным хором.
– Вы хотите, чтобы я сыграл Ричарда Третьего? – безразличным тоном спросил Змейк, не отрываясь от работы. – Пожалуйста, я с удовольствием.
– Нет, нам нужна гроза. То есть нам нужно устроить бурю! – рискнул МакКольм.
Змейк поднял голову и посмотрел на них.
– Пиротехническими средствами хорошей грозы не добьешься, – в раздумье сказал он. – Я глубоко убежден, что самую лучшую бурю вам может устроить профессор Курои, – и когда все приуныли, Змейк добавил: – Или, если качество грозы вас не очень волнует и вы согласны удовольствоваться внешним подобием, можно, на худой конец, обратиться к Кервину Квирту.
* * *
Двинвен играла в спектакле Крейдиладд, к которой сватались три чужеземца. Двое из них были совершенно экзотические, – согласно тексту пьесы, из Бенгалии и из Аравии, – а третий был всего-навсего из Франции, и, собственно, он-то и получал в конце концов руку Крейдиладд.
На первой репетиции Афарви, игравший будущего супруга Крейдиладд, заглянул в листы с текстом пьесы и разочарованно сказал: «А почему француз?» «А что?» – сказали все. «А может быть, вот так?» – предложил Афарви. Он сложил руки ладонями внутрь и начал с небольшим акцентом, заключавшимся в нелюбви к закрытым слогам:
– Поистине, ваш стан подобен побегам бамбука, ножка – бутону лотоса, лицо – чистейшая яшма!.. Позвольте мне преподнести вам на память безделицу – золотые шпильки с фениксами, – рука Афарви нырнула за ними в широкий рукав. – Мне стыдно за эту ничтожную поделку, не стоящую и минутного вашего внимания. Буду счастлив, если они сгодятся на гостинцы вашей прислуге.
Уже на второй минуте все участники спектакля бросили свои дела и, столпившись перед сценой, задумчиво смотрели на игру Афарви. Он кланялся, улыбался, откидывал назад длинную косу, подбирал полы какой-то будто бы длинной одежды и доставал какие-то шпильки и нефритовые диски из рукавов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Гвидион ни в чем не участвовал, но, сочувствуя Ллевелису, помогал ему и вот уже час спокойно слушал, как Ллевелис пытается нащупать верную манеру игры, на все лады повторяя:
– Скажите: как вы любите меня? Нет, вы все-таки скажите: как, как именно вы любите меня? Но все же – как?..
– Вот сейчас очень хорошо было. Так и говори. И подпрыгивай вот так, – советовал Гвидион, впуская в комнату Керидвен и Морвидд. – Ого! И вы? – спросил он, видя, что на них надето.
– Мы играем ведьм, – сказала Керидвен. – Ха-ха!
И, в ужасных обносках, они с Морвидд немедленно сплясали бесовские пляски тут же, на холодном полу.
* * *
В химической лаборатории полосы красноватого солнечного света падали прямо на стену с портретами великих ученых, благодаря чему Агрикола смотрел на всех с особенно большим сомнением.
– Сегодня мы попробуем получить соли и затем соляные растворы мианитов, – сказал Змейк. – А где, собственно, Телери, дочь Тангвен?
– Она, собственно, за дверью. Она боится, – ответил Афарви. – С тех пор, как она в прошлый раз увидела сухую перегонку флюоратфеанола, она говорит, что лучше тихо пересидит там, внизу, в каменном льве, знаете, там, в пасти у него, между зубов, потому что очень страшно. Только вы не ругайте ее, пожалуйста. Она вообще очень пугливая. С детства.
Змейк сухо поблагодарил за совет и вышел. Через три минуты он возвратился вместе с Телери, извлеченной из пасти каменного льва. Змейк продолжал разговор, начатый снаружи. Негромко, адресуясь одной только Телери, он говорил:
– Кристаллы солей мианитов окрашены. Соли латтрия – изумрудно-зеленого цвета, соли эрмия – нежно-розовые, соли аидия – розово-фиолетовые, иллирия и иттания – лазурные, цербия – желтые. При этом их невозможно спутать с солями, например, меди, железа или никеля: окраска солей мианитов более сложная, полихромная, – как будто смешали разные цвета на палитре. К тому же окраска этих соединений меняется в зависимости от освещения. Природный аидий встречается на дне мелких водоемов в виде огромных белоснежных полей кристаллов со структурой кристаллов льда. Он обладает пирофорным свойством, то есть самовоспламеняется на воздухе.
– Да? – вырвалось у Телери.
– Горение природного аидия производит незабываемое впечатление: кажется, будто пылает снег, – продолжал Змейк. – После сгорания все пространство остается покрыто прозрачными кристаллами гидрата латтрия, напоминающими по форме цветы лотоса, розового оттенка. Эти кристаллические образования возгоняются в течение пятнадцати минут, минуя все переходные стадии. Но если гидрат латтрия растворить в небольшом количестве воды, получится жидкость с высочайшей плотностью. Тяжелый шпат, кварц, корунд, малахит и даже гранит, будучи брошенными туда, будут плавать по ее поверхности.
Телери слушала с приоткрытым ртом.
– Так вы хотите увидеть соли мианитов или нет? – спросил Змейк.
Телери робко кивнула.
– Тогда берите в руки колбу, – велел Змейк, – щипцы, горелку, штатив и идите на свое место.
* * *
– Ах, Боже мой, всегда мечтал о такой булавке для галстука! Какая прекрасная вещь! Завидую вам, кузен. Но когда-нибудь я выиграю ее у вас в покер, – с тонкой улыбкой сказал Кервин Квирт, доктор биохимии и преподаватель школы в Кармартене. Эта тонкая улыбка не сходила у него с лица вот уже сорок минут. Она как будто прилипла. С этим выражением лица он встречал у дверей поток гостей, в то время как родители благосклонно кивали ему издалека, как всегда, с удовольствием наблюдая его в этой роли.
Наконец Кервин Квирт почувствовал, что чем дольше он беседует с герцогиней Нортвортской, тем больше улыбка его тускнеет и лицо начинает сводить судорога, сделал знак музыкантам, чтобы те перестали играть увертюру к «Тангейзеру», сделал знак дворецкому, чтобы тот объявил первую перемену блюд, и повел к столу весело щебечущую кузину Франсис.
– Дорогой Риддерх, вы слыхали, каких чудес добилась в последнее время наука?
Кервин Квирт вздрогнул.
– Можно совершенно безболезненно, без хирургического вмешательства, открыть у себя во лбу третий глаз!.. – в восторге воскликнула кузина, увлекавшаяся косметологией.
– Я читала в журнале «Эклер», – сказала кузина Дилис, – что сейчас проводят какое-то необыкновенное омоложение с помощью муравьиной кислоты. Говорят, она очень улучшает цвет лица.
– Метановая кислота, в просторечии называемая муравьиной, – заметил Кервин Квирт, оглядываясь в поисках вилочки для оливок, – самая сильная из карбоновых кислот: попадая на кожу, она не просто жжет, но буквально растворяет ее. Безводная муравьиная кислота растворяет полимеры, которые не берут растворы других кислот и щелочей. Обладая свойствами альдегида, метановая кислота окрашивается на воздухе в иссиня-фиолетовый цвет, – это к слову о цвете лица.
– Какое бонмо! Какая прелесть! Риддерх, признайтесь, где вы выучили этот очаровательный пассаж? – захихикала кузина Гвенивер.
– Господи, да у меня это каждый первокурсник знает, – рассеянно отвечал Кервин Квирт. – Впрочем, в этом году мне же не дали первый курс, я забыл, – прибавил он машинально. Едва выговорив это, он прикусил язык, – слишком поздно для того, чтобы можно было что-то изменить. Его услышали.
– Значит, тебе не дали первый курс? – меряя Кервина Квирта тяжелым взглядом, спросил его отец. – Интересно, почему?
– Что такое? – Кервин Квирт из последних сил попытался изобразить непонимание.
– Нет, может быть, ты объяснишь нам, о чем тут речь, – настаивал отец.
– Ну, наконец-то мы поговорим о твоей работе, – сказала мать в полной тишине.
– Как «работе»? Риддерх, вы… работаете? – защебетала кузина Дилис. – Верх эксцентричности!..
– В нашем роду, – отставляя бокал с крюшоном, брезгливо заявил граф Уорвик, старейший из гостей, – никто никогда не позволил бы себе работать и тем запятнать наш герб.
– Три золотые короны, одна над другой, на голове козла, – почти механически сказал Кервин Квирт.
При других обстоятельствах Кервину Квирту не раз удавалось обворожить собеседника своим блестящим знанием геральдики, но сейчас у него в мыслях царила такая неразбериха от растерянности и ужаса, что описание герба получилось не совсем удачным. Граф задохнулся от возмущения, но его слова потонули в шуме голосов.
– Ваши дела так плохи, дорогой кузен? – перебил графа юный виконт Джерри. – Я, конечно, слышал, что вы проигрались в пух и прах, но не думал, что все зашло так далеко. Вы вынуждены преподавать в Оксфорде, чтобы заработать на жизнь? Неужели родители отказали вам в своей поддержке?
– Ну, почему же в Оксфорде? Наша школа – довольно солидное учебное заведение, хотя едва ли вы слышали о ней, – сказал Кервин Квирт, сохраняя внешнее спокойствие, но не отрывая взгляда от салфетки. – Я сам ее кончал, кстати. И финансовое мое положение здесь ни при чем. Я стал преподавателем по собственному желанию.
– Помилуйте, Риддерх, что за странный каприз? Что за чудачество? – рассмеялся кузен Ирвин.
– Как оригинально! – сказала, хихикая, одна из кузин. – Если вы хотели этим привлечь к себе внимание, – то вы, несомненно, этого добились. Я бы с удовольствием побеседовала с вами один на один об этой… как ее там?.. кислоте, – добавила она жеманно.
– Я уверена, что во всех лондонских салонах ближайшую неделю только и будет разговоров, что об этом. Бьюсь об заклад, эта тема затмит даже скандал с лордом Норруэйским, – наводя на Кервина Квирта лорнет, воскликнула тетушка Гленвен.
Все некоторое время продолжали изощряться по этому поводу, пока тема не надоела. Кервин Квирт мрачно молчал. Он не знал, что было написано на лицах его родителей, потому что так и не решился на них взглянуть. Их молчание пугало его все больше и больше. Только когда гости ушли, он подошел к отцу.
– Я понимаю, дорогой отец, что вы ждали от меня совсем иного. Вы ждали… – начал он.
– Да, мы много лет ждали, когда ты наконец проговоришься, – сказал отец. – Триста лет – это неплохой результат. Чувствуется моя кровь.
– Наоборот, – сказала мать, притопнув ножкой. – Это моя кровь. Ты до сих пор еще очень многого обо мне не знаешь.
Кервин Квирт в изумлении переводил взгляд с одного на другого.
– Вот что у него от тебя – так это страсть к сомнительным опытам, – продолжала мать. – Вечно из этого твоего кабинета то дым, то вонь. Вот я изучаю разные виды тишины, – никому не досаждаю. Правда, мне до сих пор не удалось выделить тишину в чистом виде, но кое-чего в этой области я добилась. В следующем месяце у меня выходит статья о вечерней тишине, – увидите, сколько шуму она наделает!..
– Кстати о публикациях, – сказал отец, поворачиваясь к Кервину Квирту. – Твоя последняя статья о молекулярных разъединениях очень, очень. Я, конечно, не специалист в этой области, но тем не менее, – добродушно прибавил он, раскуривая трубку.
Кервин Квирт прошептал потрясенно:
– Если вы читали мои работы, значит, вы знаете мой научный псевдоним… И выписываете «Беседы об элементах»! С ума сойти! Получается, что все это время вы все обо мне знали! И ни разу не подали виду, что знаете!.. А я-то, дурак, изводился, думал, что любая неосторожность вас убьет!..
– Ты же сам решил соблюдать все в тайне, так зачем мы будем тебе мешать? – сказала мать. – Нас очень порадовало это решение. Нам было приятно, что у тебя проявилась эта фамильная черта. Твой прадед почти четыреста лет держал твою прабабку в неведении относительно своей страсти к огородничеству. Она думала, что он просиживает мантию в палате лордов, а он в это время подвязывал огурцы на заднем дворе.
* * *
Едва переступив порог школы, Кервин Квирт первым делом поспешил к Змейку в кабинет и там опрометчиво сел на стул, от возбуждения забыв, где он находится. Змейк хладнокровно освободил его от этого цепкого и недоброжелательно настроенного предмета мебели, предложил ему свое кресло, и, оставшись стоять напротив него, облокотившись о каминную полку, сказал:
– Вижу, что у вас были веские причины ворваться ко мне в столь ранний час, Риддерх.
– Я вам первому должен сказать… Вы не представляете себе, учитель… Эта моя поездка домой оказалась решающей. Мое положение наконец-то определилось. Вы просто не поверите, но оказалось, что мои родители все это время все обо мне знали! Более того, они сами не чужды научных занятий. Отец занимается восстановлением кристаллов из огня путем крионотермии…
– Он занимается этим в домашних условиях? – слегка удивился Змейк. – Довольно рискованно.
– Да, конечно, это во многом любительские опыты, не в том суть. Мне нет больше нужды скрывать от них мои дела!.. – Кервин Квирт рассмеялся. – Больше никаких отлучек в середине учебного года, никаких замен, и мой первый курс отныне перестанет напоминать кучку беспризорников!..
– Поздравляю вас. Жаль, конечно, что такая бездна знаний по придворному этикету пропадет теперь втуне, – сказал Змейк, – зато наконец вы сможете более или менее серьезно заняться наукой. Только учтите: Мерлин теперь незамедлительно даст вам все курсы, которые он давно мечтал ввести в программу. Боюсь, отныне вы будете читать не только «Морфологию облаков» и «Реальную анатомию», которые уже несколько в стороне от вашей специальности, но как бы вам не дали и «Физиологию небесных тел», не спросив вашего мнения на этот счет.
– …Я триста лет переживал, что родители узнают обо мне правду и это их убьет! – сказал с отрешенной улыбкой Кервин Квирт.
– Прежде я тоже думал, что правда о характере моих занятий может убить моих родителей, но позднее, взвешивая все привходящие, я понял, что с гораздо большей вероятностью мои родители убьют меня, что вернуло мне совершенное спокойствие и вкус к жизни, – сказал Змейк.
Кервин Квирт собрался уже уходить, когда Змейк бросил ему вслед:
– Ах да, чуть не забыл: в школе работает комиссия Зануцкого, вы знакомы с ним?
Кервин сглотнул. Он был слегка знаком.
– Вас могут вызвать на переаттестацию – в любой момент, в том числе и с урока. Министерские комиссии имеют такие полномочия, – это чтобы у вас было правильное представление о происходящем. Рекомендую вам вести себя с ними предельно корректно.
– А что там за переаттестация? – безрадостно спросил Кервин Квирт.
– Ну, вас там ненадолго вздернут на дыбу и познакомят с расплавленным свинцом, – отвечал Змейк.
– Ваши шутки, дорогой учитель… – начал было Кервин Квирт, но так как на лице Змейка написано было: «имеют много общего с истиной», он махнул рукой и сказал только: – Я буду вести себя корректно.
* * *
– Доктор Кервин, вы вернулись! – и визг первого курса потряс двор. После Змейка первокурсники были, бесспорно, вторыми, кто имел право знать, что произошло. Кервин Квирт условно раскрыл им навстречу объятия, поскольку их было так много, что реально обнять он мог не более десяти процентов, и сказал:
– Я останусь с вами до конца времен, еще успею надоесть вам, вы еще будете избегать меня и считать докучливой помехой в вашей жизни, – и с прорывающимся в голосе счастьем он потрепал по волосам всех, до кого смог дотянуться. – Льщу себя надеждой, что вы хоть пощадите меня и не вынесете через месяц на свалку как старый хлам.
– Вы ничуть не старомодны, доктор Кервин! – горячо заверили его. – Вы наоборот – выглядите шикарно!
– А что – сейчас так носят? – притворно удивился Кервин Квирт, делая вид, что не понимает, что их оценка относится к его душе, а не к одежде, которая по случайности была шедевром венецианского карнавального костюма.
– Да! Сейчас именно так и носят! – завопили первокурсники, не желая отступать от сказанного и своим шумом привлекая наконец Мерлина, который высунул свой нос из-за оконной ставни наверху и, не сразу сориентировавшись, что происходит, на всякий случай сообщил:
– Три часа дополнительного мытья полов.
– Мне? – спросил с улыбкой Кервин Квирт.
Ставня захлопнулась.
Внезапно из-за угла показался Зануцки с молчаливым кортежем из методистов. При виде Кервина Квирта лицо его прояснилось.
– Доктор Квирт? – уточнил он. – Ко мне.
* * *
Дочитав в сто восьмой раз пьесу, в которую он был абсолютно влюблен, Ллевелис задумчиво сказал Гвидиону:
– Ты знаешь, по-моему, они тоже имели его в виду. Судя по ремаркам. Смотри: «рассеянно», «по-птичьи склоняя голову набок», «вдруг рассердившись», «величественно», «роняя туфли на бегу», «решительным жестом отметая все возможные возражения и одновременно окончательно теряя нить беседы». Они точно хотели намекнуть на него еще тогда. В семнадцатом веке.
– У них тоже наболело, – отозвался Гвидион. – Ты лучше подумай, что вам нужно из реквизита.
– Так, кровь не нужна. Крови здесь нет вообще, – стал соображать Ллевелис. – Но вот для второй пьесы… вспомни, как она начинается.
…Идти парламентером к Змейку в одиночестве никто не отважился, поэтому подошли все вместе.
– Вы не могли бы помочь нам со спектаклем? – выпалили первокурсники нестройным хором.
– Вы хотите, чтобы я сыграл Ричарда Третьего? – безразличным тоном спросил Змейк, не отрываясь от работы. – Пожалуйста, я с удовольствием.
– Нет, нам нужна гроза. То есть нам нужно устроить бурю! – рискнул МакКольм.
Змейк поднял голову и посмотрел на них.
– Пиротехническими средствами хорошей грозы не добьешься, – в раздумье сказал он. – Я глубоко убежден, что самую лучшую бурю вам может устроить профессор Курои, – и когда все приуныли, Змейк добавил: – Или, если качество грозы вас не очень волнует и вы согласны удовольствоваться внешним подобием, можно, на худой конец, обратиться к Кервину Квирту.
* * *
Двинвен играла в спектакле Крейдиладд, к которой сватались три чужеземца. Двое из них были совершенно экзотические, – согласно тексту пьесы, из Бенгалии и из Аравии, – а третий был всего-навсего из Франции, и, собственно, он-то и получал в конце концов руку Крейдиладд.
На первой репетиции Афарви, игравший будущего супруга Крейдиладд, заглянул в листы с текстом пьесы и разочарованно сказал: «А почему француз?» «А что?» – сказали все. «А может быть, вот так?» – предложил Афарви. Он сложил руки ладонями внутрь и начал с небольшим акцентом, заключавшимся в нелюбви к закрытым слогам:
– Поистине, ваш стан подобен побегам бамбука, ножка – бутону лотоса, лицо – чистейшая яшма!.. Позвольте мне преподнести вам на память безделицу – золотые шпильки с фениксами, – рука Афарви нырнула за ними в широкий рукав. – Мне стыдно за эту ничтожную поделку, не стоящую и минутного вашего внимания. Буду счастлив, если они сгодятся на гостинцы вашей прислуге.
Уже на второй минуте все участники спектакля бросили свои дела и, столпившись перед сценой, задумчиво смотрели на игру Афарви. Он кланялся, улыбался, откидывал назад длинную косу, подбирал полы какой-то будто бы длинной одежды и доставал какие-то шпильки и нефритовые диски из рукавов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47