Он помнил, как отрезал конечности у кричащих людей при чадящем, неверном свете факелов на ветру, когда солнце садилось и продолжалась бойня. Он помнил черные фонтаны крови, сгустки и брызги крови, пропитавшие его одежду, лицо, волосы, руки, грудь. Он сам превращался в кошмарное кровавое создание, его руки становились такими скользкими, что едва удерживали инструменты, которыми он резал, пилил и прижигал, а раненых без конца все подносили и подносили к ним без остановки, даже после наступления ночи.
Бывают вещи похуже деревенской практики в Бассании, решил он на следующее утро, и с тех пор ни разу не усомнился в этом, хотя иногда проснувшееся честолюбие, манящее и опасное, как куртизанка из Кабадха, пыталось убедить его в обратном. Рустем провел большую часть взрослой жизни, стараясь казаться старше своих лет. Но он еще не стар. Пока не стар. И он спрашивал себя не раз в сумерках, когда обычно являются подобные мысли, как бы он поступил, если бы в его дверь постучали благоприятный случай и риск.
После, оглядываясь назад, он не мог вспомнить, раздался ли в тот день стук в дверь. Все последующие события происходили с головокружительной быстротой, и он мог его не запомнить. Однако ему казалось, что наружная дверь просто с грохотом распахнулась без предупреждения, чуть не ударив пациентку, ожидающую у стены, и внутрь ворвались солдаты, до отказа наполнив тихую комнату хаосом внешнего мира.
Рустем знал одного из них — командира: тот уже давно служил в Керакеке. Сейчас лицо этого человека было искажено, глаза выпучены, вид возбужденный. Когда он заговорил, его голос визжал, как пила дровосека. Он крикнул:
— Ты должен идти! Немедленно! В крепость!
— Несчастный случай? — спросил Рустем со своего коврика, нарочно сдержанно, не обращая внимания на властный тон солдата и пытаясь восстановить спокойствие при помощи собственного хладнокровия. Это входило в курс обучения лекаря, и он хотел, чтобы его студенты увидели, как он это делает. Приходящие к ним люди часто бывали возбуждены, а лекарь не мог себе этого позволить. Он отметил, что лицо солдата обращено на восток, когда он произнес первые слова. Нейтральное знамение. Этот человек принадлежит к касте воинов, конечно, а это может быть и хорошо, и плохо, в зависимости от касты заболевшего человека. Ветер дует с севера — это нехорошо, но за окном не видно и не слышно птиц, а это служит некоторым противовесом.
— Несчастье! Да! — выкрикнул солдат, его никак нельзя было назвать спокойным. — Пойдем! Это Царь Царей! Стрела!
Хладнокровие покинуло Рустема, словно новобранца, оказавшегося лицом к лицу с сарантийской кавалерией. Один из учеников потрясенно ахнул. Женщина с катарактой взвыла и рухнула на пол бесформенной грудой. Рустем быстро встал, стараясь привести в порядок разбегающиеся мысли. Вошли четыре человека. Несчастливое число. Вместе с женщиной пять. Можно ли ее сосчитать, чтобы избежать дурного предзнаменования?
Быстро подсчитывая добрые знаки, он подошел к большому столу у двери и схватил свою маленькую полотняную сумку. Поспешно уложил в нее несколько трав и горшочков и взял кожаный футляр с хирургическими инструментами. Обычно он посылал вперед ученика или слугу со своей сумкой, чтобы успокоить находящихся в крепости и чтобы его самого не увидели поспешно выбегающим из дома, но при данных обстоятельствах нельзя было вести себя, как обычно. Это же Царь Царей!
Рустем чувствовал, как сильно бьется его сердце. Он старался дышать ровно. У него кружилась голова. По правде говоря, он боялся. По многим причинам. Важно было не подавать виду. Он взял посох, нарочно медленно двигаясь, надел на голову шляпу. Повернулся к солдату, лицом на север, и сказал:
— Я готов. Мы можем идти.
Четверо солдат выскочили из дверей впереди него. Рустем задержался и сделал попытку сохранить какой-то порядок в комнате, которую покидал. Бхарай, его лучший ученик, смотрел на него.
— Вы можете попрактиковаться с хирургическими инструментами на овощах, а потом на кусочках дерева, используя щупы, — сказал Рустем. — Оценивайте друг друга по очереди. Отошлите больных домой. Закройте ставни, если ветер усилится. Разрешаю вам развести огонь в очаге и зажечь масляные светильники.
— Хорошо, учитель, — с поклоном ответил Бхарай. Рустем вышел вслед за солдатами. Он остановился в саду, снова повернулся лицом на север, сдвинув ступни, и сорвал три побега бамбука. Они могут понадобиться ему в качестве зондов. Солдаты нетерпеливо ждали на дороге, возбужденные и испуганные. Воздух вибрировал от их тревоги. Рустем выпрямился, шепотом помолился Перуну и Богине и повернулся к солдатам. В этот момент он заметил Катиун и Яриту у входа в дом. В их глазах застыл страх. Глаза Яриты казались огромными, даже издалека. Наверное, один из солдат рассказал женщинам, что происходит.
Он ободряюще кивнул обеим и увидел, как Катиун хладнокровно кивнула ему в ответ, обнимая за плечи Яриту. С ними все будет в порядке. Если он вернется.
Он вышел через маленькую калитку на дорогу, сделал первый шаг правой ногой и взглянул вверх, не будет ли знамений от птиц. Но ни одной не было видно: все они укрылись от поднимающегося ветра. Никаких знамений. Жаль, что прислали четырех солдат. Кому-то следовало быть умнее. Однако с этим уже ничего не поделаешь. В крепости он сожжет благовония, чтобы умилостивить богов. Рустем покрепче сжал посох и постарался принять невозмутимый вид. Он сомневался, что ему это удалось. Царь Царей. Стрела.
Внезапно он остановился на пыльной дороге.
И в то самое мгновение, когда он остановился, обозвав себя глупцом, и собрался вернуться в приемную, хотя знал, что это очень дурная примета, у него за спиной раздался голос.
— Папа! — позвал этот тоненький голосок.
Рустем обернулся и увидел, что держит его сын в обеих руках. Сердце его на мгновение остановилось, по крайней мере, ему так показалось. Он с трудом сглотнул, замер у самой калитки и заставил себя еще раз сделать глубокий вдох.
— Да, Шаски, — тихо ответил он. Он посмотрел на маленького мальчика в саду, и на него снизошло странное спокойствие. На него смотрели ученики и пациенты, стоящие тесной кучкой на крыльце, солдаты на дороге, женщины у дверей. Дул ветер.
— Этот человек сказал… Он сказал — стрела, папа.
И Шаски протянул вперед маленькие ручки и подал отцу хирургический инструмент, который вынес во двор.
— Он действительно так сказал, — серьезно ответил Рустем. — Значит, мне надо взять это с собой, не так ли?
Шаски кивнул головой. Его темно-карие глаза смотрели серьезно, он держался очень прямо, словно жрец с жертвоприношением в руках. «Ему семь лет, — подумал Рустем. — Да хранит его Анаита».
Он снова вошел через деревянную калитку, наклонился и взял у мальчика тонкий инструмент в кожаном футляре. Он когда-то привез его из Афганистана, прощальный подарок от тамошнего учителя.
Солдат действительно упомянул о стреле. Рустема охватило неожиданное желание положить руку на голову сына, на темно-каштановые кудрявые волосы, ощутить тепло маленькой головки. Конечно, все дело в том, что он, возможно, не вернется из крепости. Это могло стать последним прощанием. Невозможно отказаться лечить Царя Царей, а в зависимости от того, куда вошла стрела…
У Шаски было такое напряженное лицо, словно он каким-то сверхъестественным образом это понимал. Конечно, он не мог понимать, но мальчик только что избавил его от необходимости возвращаться в приемную, после того как он уже вышел за калитку и сорвал бамбуковые побеги, а это было очень плохой приметой. Или ему пришлось бы послать кого-нибудь за инструментом.
Рустем обнаружил, что не в состоянии говорить. Он еще секунду смотрел вниз, на Шаски, потом поднял взгляд на жен. Им он тоже не успевал ничего сказать. Мир все же ворвался в дверь их дома. То, чему суждено случиться, произойдет.
Рустем повернулся и быстро вышел в калитку, а потом зашагал вместе с солдатами по круто уходящей вверх дороге под порывами северного ветра. Он не оглядывался назад, зная, что это дурная примета, но был уверен, что Шаски все еще стоит там и смотрит на него, один в саду, прямой, как копье, маленький, как тростинка на речном берегу.
* * *
Винаж, сын Винажа, комендант южной крепости Керакек, родился еще южнее, в крохотном пальмовом оазисе к востоку от Кандира, питаемом родниками островке редкой растительности, окруженном со всех сторон пустыней. Конечно, в этой деревне был базар. Смуглые мрачные жители песков обменивались с ее жителями товарами и услугами. Они приезжали верхом на верблюдах, потом снова уезжали, исчезая вдали за колеблющейся линией горизонта.
Винаж вырос в семье купца и довольно хорошо знал кочевые племена, как во времена мирной торговли, так и тогда, когда великий Царь посылал на юг армии ради еще одной бесплодной попытки пробиться к западному морю по ту сторону песков. Пустыня и дикие племена, кочующие по ее просторам, раз за разом срывали его планы. Ни пески, ни те, кто в них жил, не были склонны покориться.
Но проведенное на юге детство сделало Винажа, который предпочел армию жизни торговца, самым подходящим кандидатом на пост коменданта одной из крепостей в пустыне. Начальники в Кабадхе проявили редкую для них ясность мышления и, когда он поднялся до достаточно высокого чина, поставили его командовать Керакеком, а не, скажем, солдатами, охраняющими рыболовецкий порт на севере, где ему пришлось бы иметь дело с одетыми в меха купцами и разбойниками из Москава. Иногда военным удается сделать что-нибудь так, как надо, почти против своей воли. Винаж знал пустыню и относился к ней и к ее обитателям с должным уважением. Он смог освоить несколько диалектов кочевников, немного говорил на языке киндатов, и его не смущал песок в постели, в одежде или в складках кожи.
И все же ничто в биографии этого человека не давало оснований предположить, что солдат Винаж, сын торговца, может настолько забыть об осторожности, чтобы заговорить в присутствии высших лиц Бассании и по собственному почину предложить вызвать к умирающему Царю Царей этого лекаря из маленького городка. Ведь он даже не принадлежал к касте священников.
Помимо всего, произнеся эти слова, комендант рисковал собственной жизнью. Он пропал, если кто-нибудь потом решит, что лечение сельского врача ускорило смерть царя — пусть даже Великий Ширван уже повернулся лицом к очагу, словно смотрел в пламя бога грома Перуна или на темную фигуру Богини.
Стрела сидела в его теле очень глубоко. Кровь продолжала медленно сочиться из раны, пропитывала простыни на постели и повязку вокруг нее. Собственно говоря, казалось чудом, что царь еще дышит, еще остается с ними, пристально глядя на пляску языков пламени. Поднялся ветер из пустыни. Небо потемнело.
По-видимому, Ширван не собирался обращаться к своим придворным с последними напутственными словами и называть преемника, хотя он сделал жест, позволявший догадаться о его выборе. Третий сын царя Мюраш посыпал свою голову и плечи горячим пеплом из очага и теперь стоял на коленях рядом с постелью и молился, раскачиваясь взад и вперед. Все остальные сыновья царя отсутствовали. Голос Мюраша, то громче, то тише бормочущий молитвы, был единственным издаваемым человеком звуком в комнате, не считая тяжелого дыхания великого Царя.
В этой тишине сквозь завывание ветра ясно послышался топот сапог, который наконец-то раздался в коридоре. Винаж втянул воздух и на короткое мгновение прикрыл глаза, призывая Перуна и посылая ритуальные проклятия на голову вечного Врага Азала. Потом он оглянулся и увидел, как открылась дверь и вошел лекарь, который вылечил его от весьма неудобной сыпи, подхваченной им во время осеннего разведывательного рейда в район приграничных сарантийских поселений и крепостей.
Лекарь вслед за перепуганным начальником охраны вошел в комнату. Он остановился, опираясь на свой посох, окинул взглядом комнату и только потом посмотрел на лежащего на постели человека. С ним не было слуги — наверное, он покинул дом в большой спешке: инструкции, данные капитану Винажем, были недвусмысленными, — поэтому сам нес свою сумку. Не оглядываясь, он протянул назад полотняную сумку, посох и какой-то инструмент в чехле, и начальник охраны проворно принял их у него. Лекарь — его звали Рустем — держался очень сдержанно, без тени улыбки, что не слишком нравилось Винажу, но этот человек учился в Афганистане и, по-видимому, не имел привычки убивать людей. И он действительно вылечил ту сыпь.
Лекарь пригладил одной рукой бороду с проседью, опустился на колени и коснулся лбом пола, чем выказал неожиданно привычку к хорошим манерам. Получив разрешение визиря, встал. Царь не отрывал глаз от огня, юный принц не переставал молиться. Лекарь поклонился визирю, потом осторожно повернулся, — встав лицом на запад, как и положено, отметил Винаж, — и отрывисто произнес:
— С этим недугом я буду бороться.
Он еще даже не приблизился к пациенту, — не то чтобы осмотрел его, — но у него и не было выбора. Он обязан был сделать все, что сможет. «Зачем убивать еще одного человека?» — спросил недавно царь. Винаж почти наверняка именно это и сделал, предложив привести сюда лекаря.
Лекарь обернулся и посмотрел на Винажа.
— Если комендант гарнизона останется и поможет мне, я буду ему благодарен. Мне может пригодиться опыт солдата. Всем остальным, почтенные и милостивые господа, необходимо немедленно покинуть комнату, прошу вас.
Не поднимаясь с колен, принц с яростью произнес:
— Я не покину своего отца.
Этот человек почти наверняка вот-вот станет Царем Царей, мечом Перуна, когда человек на кровати перестанет дышать.
— Понятное желание, господин принц, — хладнокровно ответил лекарь. — Но если вы желаете добра своему любимому отцу, в чем я убежден, и хотите помочь ему сейчас, вы окажете мне честь и подождете снаружи. Хирургическую операцию нельзя проводить в толпе людей.
— Не будет никакой… толпы, — возразил визирь. Произнося слово «толпа», Мазендар скривил губу. — Останется принц Мюраш и я сам. Ты не из касты священников, разумеется, и комендант тоже. Поэтому мы должны остаться здесь. Все другие выйдут, как ты просил.
Лекарь просто покачал головой:
— Нет, мой господин. Убейте меня сразу, если пожелаете. Но меня учили, и я тоже так считаю, что члены семьи и близкие друзья не должны присутствовать, когда врач лечит больного. Царский лекарь должен принадлежать к касте священнослужителей, я знаю. Но я не занимаю такого положения… Я просто пытаюсь помочь великому Царю, потому что меня попросили. Если я буду бороться с этим недугом, то должен поступать так, как меня учили. Иначе я ничем не помогу Царю Царей, и в этом случае моя собственная жизнь станет для меня тяжким бременем.
Этот человек — самодовольный педант со слишком ранней сединой, подумал Винаж, но в мужестве ему не откажешь. Он увидел, как принц Мюраш поднял взгляд и его черные глаза вспыхнули. Однако не успел принц заговорить, как слабый холодный голос с постели тихо произнес:
— Вы слышали, что сказал лекарь. Его привели сюда ради его искусства. Почему в моем присутствии пререкаются? Убирайтесь. Все.
Воцарилось молчание.
— Конечно, милостивый господин, — ответил визирь Мазендар, а принц неуверенно встал, открывая и закрывая рот. Царь по-прежнему смотрел в огонь. Винажу показалось, что его голос уже доносится откуда-то из-за пределов царства живых. Он умрет, лекарь умрет, весьма вероятно, что Винаж тоже умрет. Он глупец, глупец, и дни его кончаются.
Люди занервничали и устремились в коридор, где уже зажгли факелы на стенах. Свистел ветер, тоскливо, словно голос другого мира. Винаж видел, как его начальник стражи положил вещи лекаря и поспешно вышел. Юный принц остановился прямо перед худым лекарем, который стоял совершенно неподвижно, ожидая, когда они уйдут. Мюраш поднял руки и прошептал тихо и яростно:
— Спаси его, не то эти пальцы лишат тебя жизни. Клянусь громом Перуна.
Лекарь ничего не ответил, просто кивнул, хладнокровно рассматривая ладони принца, которые перед его лицом сжались в кулаки, потом снова раскрылись, а пальцы скрючились, словно душили жертву. Мюраш еще мгновение колебался, потом оглянулся на отца. Винаж подумал, что, возможно, он видит его в последний раз, и в его мозгу промелькнуло болезненное воспоминание о его собственном отце на смертном одре, там, на юге. Затем принц зашагал прочь из комнаты, а все остальные расступались перед ним. Он услышал, как голос принца снова начал читать молитву в коридоре.
Мазендар вышел последним. Он задержался у постели, бросил взгляд на Винажа и лекаря, и впервые на его лице отразилась неуверенность. Он прошептал:
— У вас есть для меня приказания, мой господин?
— Я их уже отдал, — тихо ответил человек на постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63