Ветер сюда не проникал, солнечный свет — тоже, небо над головой показалось неожиданно синим — почти фиолетовым — и холодным. Пахло плесенью и застарелой сыростью. Ручей бурлил совсем рядом, подмывая заднюю стену.
Он подошел к алтарю. Каким бы заброшенным тот ни выглядел, а кто-то из здешних побывал здесь до них, и не так давно — на камне лежали зачерствевшие лепешки и почему-то нитка ярко-красного стекляруса: чье-то нехитрое подношение. Рельеф на глыбе камня позеленел от сырости, но он все равно разглядел приземистую фигуру с насмешливо высунутым языком.
— Корра, — пробормотал он.
* * *
Горный кряж задерживал облака; они клубились над вершиной, точно потоки мутной воды, тени наползали на поляну, и холод чужого, недружелюбного мира пронизал его до костей.
Он оглянулся. Сорейль стояла у него за спиной, глядя отчаянными глазами. Впереди темнел вход в штольню — наполовину осыпавшийся, черный, точно беззубый рот. Он поднял лампу, подобранную в опустевшем бараке рудокопов, заправил ее загустевшим маслом из найденного тут же кувшинчика и зажег фитиль. Свет был тусклый, колеблющийся, грязное стекло плохо пропускало его.
Айльф сделал было шаг в сторону отверстия, но Леон покачал головой:
— Нет-нет. Ты останешься здесь, с лошадьми. Если… если мы не выйдем до завтрашнего вечера, подожди еще ночь и уезжай. Скажешь амбассадору Бергу…
Айльф пожал плечами. Его лицо ничего не выражало, и Леон вдруг подумал, что со стороны сам он выглядит патетично до глупости.
— Ты слышал, что я сказал? — спросил он как можно строже.
— Сударь, — тихо отозвался юноша, — можно вас на минутку…
— Ну что еще? — Он передал фонарь Сорейль: —
Подержи, я сейчас.
— Видите ли, сударь, — неохотно сказал Айльф, — вы, конечно, вправе лезть в любую вонючую дыру, не мое это дело, но предупредить вас я все же должен… В общем… ничего вы там не найдете.
— Почему?
— Об этом не принято говорить, сударь, не знаю я, что там делается, да и знать не хочу; но не слишком-то полагайтесь на ее слова.
Он кивнул в сторону Сорейль.
Леон, в свою очередь, оглянулся на девушку — она стояла неподвижно, колеблющееся пламя освещало ее тонкое лицо.
— Брось! Не выдумала же она все это!
— Выдумала? Нет-нет, что вы, сударь. Она верит в то, что говорит, это точно. Просто — вы чужак здесь… А потому вы можете увидеть там одно, а она — совсем другое.
Юноша помолчал.
— Она говорит, детишки эти там пропали… Может, и так, кто знает… А только, сударь, детишек-то как следует никто не видел с тех пор, как их из деревни погнали.
— Ну и что?
— Ничего… — пожал плечами юноша.
Леон поглядел в непривычно серьезные глаза Айльфа.
— Послушай, — медленно сказал он, — когда мы только ехали сюда… по плоскогорью… я видел огни. Вся гора была в огнях, точно… точно замок маркграфа, нет… иначе… все равно. И никто, никто их не заметил, только мы с Бергом.
— Очень может быть.
— Ты их видел? — Нет.
— Что там внутри, Айльф?
— Никто не знает, сударь. Это все равно что… Что бывает после того, как мы умираем?
— Воссоединение… — неуверенно отозвался Леон, стараясь ответить, как надо.
— Чушь, — отрезал Айльф. — Вы знаете наши верования, беседовали со святым отцом и все такое, но вы же сами в это не верите! Подыгрываете нам, стараетесь! Пришли из-за моря, верно?
Леон молча смотрел на него.
— Нет никакой страны Терры за морем! — шепотом сказал Айльф. — Там вообще нет населенных земель.
У Леона пересохло в горле.
— Откуда ты…
— Гунтр говорил. Уж он в таких делах разбирался. Я, как узнал про вас, сразу понял — не отсюда вы… Может быть…
Он замялся.
— Ну, что еще?
— Гунтр очень надеялся, что однажды придет кто-то… Может, он как раз вас и ждал? Таких, как вы.
Сорейль нетерпеливо переступила с ноги на ногу — пламя в фонаре качнулось, по отвалам грунта побежали тени. Леон вздохнул.
— Отложим этот разговор, ладно?
— Как хотите, сударь. Но только… если вы увидите там совсем не то, что она, верьте себе, а не ей. Только я почему-то думаю, что вы вообще ничего не увидите.
Он ухмыльнулся; его лицо в пляшущих тенях на миг стало похоже на уродливую маску с храмового барельефа.
Леон растерянно пожал плечами. Ну что он может сказать? Гунтр надеялся, что придет кто-то со стороны, и что? Устроит революцию? Освободит крепостных? Парламент созовет? Поведет местных людей к свету знаний? Кто — два самых заурядных человека, связанных по рукам и ногам инструкциями Корпуса? Но дело даже не в этом: общество приспосабливается к людям не меньше, чем люди к обществу, — глупо было бы полагать, что местные жители, зажатые в жестких кастовых рамках и точно знающие собственное место, нуждаются в мессиях из просвещенного технократического мира. Еретики, вольнодумцы и прекраснодушные строители утопий водились во все времена, но их идеи отнюдь не способствовали всеобщему счастью. Другое дело — помочь одному-единственному человеку. Тому, кто действительно нуждается в помощи. Он отобрал фонарь у Сорейль и решительно шагнул вперед.
Ему пришлось согнуться чуть не пополам — таким низким был укрепленный балками свод. Штольня шла наклонно, углубляясь в сердце горы. Видимо, это был пусть и не ствол шахты, но один из главных ходов. Как они в остальных-то работали, — пронеслась в голове мысль, — лежа?»
Он отцепил от пояса нож и пометил опорную балку, выцарапав стрелу, обращенную наконечником к выходу. На закопченном, почерневшем от времени дереве свежий надрез белел неожиданно ярко, словно светился.
Сорейль шла за ним: он ощущал это по тому, как пригас и без того слабый дневной свет у него за спиной, когда девушка заслонила вход в штольню. «Хорошо бы управиться до темноты, — подумал он, — наверняка есть и другие выходы на поверхность, но увидеть их можно только при свете дня. Впрочем, всегда можно вернуться по собственным следам, нужно просто чаще оставлять направляющие метки».
Из тьмы выплыла какая-то темная куча; он с опаской приблизился к ней, ожидая, что из-под гнилого тряпья блеснут кости, но это была всего-навсего брошенная шахтерами ветошь. За ней громоздилась груда щебня. Он посмотрел вверх — для этого ему пришлось вывернуть шею набок; грунт сыпался с потолка — прогнившие балки в любую минуту грозили обвалиться. Паршиво…
Сорейль по-прежнему шла за ним, не отставая ни на шаг — так что он слышал ее прерывистое частое дыхание, — но за все время не сказала ни слова. Он слышал и еще какой-то звук — глухой, частый, но равномерный, и не сразу сообразил, что это удары его собственного сердца.
«Наверное, это потому, что здесь очень тихо, — подумал он. — Оттого и кажется, будто чужеродное пространство стискивает тебя со всех сторон, обволакивает, не дает дышать…» Его не готовили по горному делу, вот проклятье! Сотрудники Корпуса — люди психически стойкие: страдай он клаустрофобией, его просто не взяли бы в штат, но ему все равно было не по себе.
В колеблющемся тусклом свете фонаря он мог различить путь лишь на несколько шагов вперед; дальше лежали тьма и неизвестность. Женщина за спиной вдруг показалась чужеродным существом — вот-вот прыгнет ему на спину и вцепится когтями в глотку. чушь, игра воображения, но почему она, черт возьми, все время молчит?
— Ты их здесь потеряла, — спросил он, — в этой штольне? Или вы ухитрились забраться в какой-нибудь штрек?
— Что? — Ее голос в замкнутом пространстве, глотающем звуки, казался таким же неестественным, как его собственный.
— А ты уверена, что вы вошли именно в эту штольню
— Да, — наконец отозвалась Сорейль.
— А потом? Куда вы пошли потом?
— Я не помню, сударь, — пролепетала она.
Она держалась так, будто резко поглупела, — бредущая за ним говорящая тень. Он попытался отогнать подспудное раздражение: девочка и сейчас напугана, а вчера напугалась еще больше, проклятый маркграф со своими прихвостнями выбил из нее всякую способность соображать, а где-то там, в путанице штреков, бродят во тьме две крохотные фигурки…
Он на миг застыл, прислушиваясь. Его собственное тело вдруг стало неожиданно громким: шум крови в ушах, дыхание, пульсы в крупных артериях. Где-то капала вода — неожиданно звонко, но так же равномерно. Больше ничего.
— Может, попробуешь позвать их? — предположил он.
— Что вы, сударь, — она пришла в ужас, — нельзя! Нельзя!
— Почему? — Ее внезапная тупость раздражала его, и было еще что-то, чего он не понимал…
— Услышат… Они услышат.
— Кто? — устало спросил он. — Дети?
— Да нет же, сударь! Вовсе не дети.
— Корры?
Она внезапно бросилась на него, зажав ему рот обеими руками. От неожиданности он чуть не выронил лампу.
— Замолчите! — взвизгнула она острым, как нож, голосом. — Умоляю, замолчите!
Он свободной рукой начал отрывать от лица холодные пальцы; наконец ему удалось освободиться, и он с силой оттолкнул — почти отшвырнул ее.
— С ума сошла?
Она упала, потом, молча всхлипывая, вновь встала на ноги.
Все было не так, как он себе представлял, точно в дурном сне, в котором блуждаешь по темным переходам, неожиданно понимая, что твой спутник — вовсе не твой старинный приятель, а ухмыляющийся подменыш, нечто, принявшее человеческий облик.
Он с трудом подавил желание повернуть назад, пока тьма, напиравшая со всех сторон, окончательно не раздавила ему грудную клетку.
Слева — тьма из тьмы — выплыл вход в боковой штрек. Он остановился, выцарапал стрелу на ближайшей опоре.
— Туда? — спросил он. — Или ты опять не помнишь?
Она не ответила: белое лицо, подсвеченное снизу пламенем фонаря и оттого напоминавшее гипсовую маску. Глаза казались темными провалами.
Если представить себе, в какой панике были тогда Сорейль и ее семья, скорее всего, они метнулись в первый попавшийся штрек: сразу, как только его заметили.
— Ты говорила, у вас была плошка, — обернулся он к ней, — когда она погасла? Где?
— Что? — она вздрогнула. Он и сам напрягся — так резко прозвучал его голос. — Я… не помню.
— Ну, как-то же вы тут передвигались?
«Но она лишь беспомощно захлопала ресницами… точно кукла», — подумалось ему.
Ему вдруг стало страшно. Он оказался в черном зеве горы с чуждым существом, которого совсем не знал: перебросился несколькими фразами, и все. Почему, ну почему он поддался на эту авантюру? Пожалел ее? Как, каким образом ей удалось вызвать у него такую жалость, что он бросил Берга, бросил все, помчался по первому ее зову как сумасшедший?
Наваждение…
— Ладно, — выдавил он сквозь зубы, — попробуем. Он боялся, что потолок штрека окажется еще ниже, чем тут, в штольне, и им придется пробираться чуть не ползком, и заранее пригнулся еще сильнее, но в темном коридоре было неожиданно просторно: он даже смог выпрямиться почти в полный рост. На полу в свете фонаря блестели лужицы воды, вода стекала со стен, оставляя на них ржавые подтеки, и он с ужасом понял, что по обе стороны штрека были еще коридоры — темные норы, ведущие неизвестно куда… вся гора была изрыта норами, точно гигантский муравейник. Звуки здесь разносились неожиданно далеко, отражаясь от стен, — плеск воды, шорох их собственной одежды, треск фитиля в лампе…
— Куда теперь? — спросил он.
— Н… не знаю, — она еле сумела выговорить, так у нее стучали зубы.
«Черт, — подумал он, — она же до смерти напугана. Вот еще напасть на мою голову!» Он с удивлением обнаружил, что никак не может сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как они забрались в шахту, — это он-то, всегда умевший определять время с точностью до нескольких минут!
— Погоди, — сказал он, — мне надо передохнуть. Он поставил лампу на пол, сел, привалившись к сырой стене, и попробовал вдохнуть полной грудью. Вероятно, сейчас уже поздний вечер, быть может, ночь… Берг один в палатке. Он отстегнул поясную сумку и извлек передатчик, даже не давая себе труда скрываться.
Она молча наблюдала за ним, в затравленном взгляде мелькнула тень любопытства.
— Что это?
— Устройство, позволяющее переговариваться на расстоянии, — неохотно пояснил он. — Хочу попробовать связаться со своим другом.
— А… где ваш друг?
— Сейчас, наверное, на пути в Солер.
— Вы хотите сказать, сударь, что он услышит вас… так далеко?..
— Надеюсь…
— Вы — могучий чародей, да? — шепотом спросила она.
— Нет, что ты… Я — нет.
И, немного поразмыслив, добавил:
— Но меня этим устройством… механизмом… снабдили могущественные чародеи. Там, в Терре.
«Сигнал может не пройти через толщу, — подумал он. —Ладно, попробуем…» Он набрал код — это далось ему с трудом, пальцы почему-то дрожали, но и верно — вместо того, чтобы выдать тихий писк знакомых ответных позывных, чертов прибор молчал. Он слышал, как с потолка падают в лужу капли воды — и… и все.
— Он молчит! — показалось ему или действительно в ее голосе проскользнули нотки торжества?
— Должно быть, скалы и впрямь экранируют сигнал, — пробормотал он, скорее себе, чем ей. — Выберемся на поверхность, попробую связаться еще раз.
Тем не менее ему было не по себе: теоретически такое возможно, но практически… передатчик был мощным.
Он убрал крохотное устройство обратно в сумку.
— Ладно, — сказал он вслух, — потом поговорю. Зачем ему, собственно, нужен Берг? Сообщить ему, что он, Леон Калганов, застрял невесть в какой дыре — так Бергу это и так известно.
Он вдруг поймал себя на том, что перестал верить девушке. Может, Айльф прав — действительно ли она забралась сюда с детьми? Действительно ли потеряла их? Да, она так говорила, но что произошло на самом деле? Хотя нет, маркграф тоже рассказывал…
Он уже собрался вставать, когда его рука наткнулась на что-то в груде щебня у стены. Он осторожно потянул предмет в круг света — это был детский башмачок… неуклюже сшитый, как все у них… маленький.
— Это… — он обернулся к Сорейль, — кто-то из твоих потерял?
Она тихонько погладила башмачок пальцами и кивнула. Глаза ее наполнились слезами, но она не плакала — просто смотрела на него.
Потом шепотом произнесла:
— Нужно уходить, сударь. Зря я так. Уже ничего не поможет… Они совсем ушли.
— Почему? — устало сказал он. — Наоборот. Ведь они где-то здесь. Пойдем.
Он взял ее за руку, пальцы у нее были холодные.
— Попробуем пройти чуть дальше. Может, там… Он набрал полную грудь воздуха и крикнул:
— Эй!!!
— Эй, — невыразительно откликнулось эхо.
— Я же говорила вам, сударь, — безнадежно произнесла Сорейль, — не нужно было кричать. Ни к чему это.
— Ну, знаешь… — он совсем ее не понимал, не мог понять.
И тут он услышал музыку.
В ней не было ничего человеческого — странные, непривычные слуху созвучия, но все-таки это была именно музыка, холодная, чистая; точно кристаллы кварца, друзы молочного шпата, в которых каждая грань начинает жить самостоятельной жизнью, если на нее направить пучок света.
— Слышишь? — спросил он.
Она подняла голову, закусив губу и напряженно прислушиваясь.
Потом, в свою очередь, спросила: — Что?
— Эти… эти звуки?
— Вода капает, — неуверенно предположила девушка.
Она стояла, прижимая к груди детский башмачок.
— И все? —Да.
Глядела на него прозрачными глазами, в которых играл отблеск фонаря — две ярко-красные точки. Леон не удивился. Почему-то ожидал чего-то в этом роде.
Он потянул девушку за руку туда, где чужой, медлительный, холодный голос — не понять, инструмент или существо, — вел сложную, как математическое уравнение, мелодию — так могла петь сама гора, будь она одушевлена.
Он пошел на зов, и музыка становилась громче. Штрек оборвался внезапно: они оказались в пещере, размеры которой он ощущал даже в темноте. Он поднял фонарь: своды, с которых правильными рядами, точно органные трубы, свешивались сталактиты, уходили вверх, теряясь во тьме, на полу стояла вода — в черном озере, отражаясь от многочисленных каменных граней, играл свет фонаря; странные фигуры стояли там — по колено в воде, по пояс, и ему потребовалось какое-то время, чтобы сообразить, что это всего-навсего наплывы под сталактитами — столбы, каменные грибы и кургузые деревья. Фигуры с крыльями, с лицами, белые, в белых балахонах — слишком совершенные, чтобы состоять из плоти и крови, слишком человечные, чтобы быть просто игрой природы.
Музыка носилась по залу, взлетала вверх к каменным трубам, плескалась в озере. Потом оборвалась — так же внезапно, как и началась.
Вода капала со сталактитов, разбегалась четкими кругами по озеру, блики играли на лицах нерукотворных скульптур, и оттого казалось, что они гримасничают. Сорейль у него за спиной пронзительно завизжала.
В этом странно гармоничном мире ее визг был таким нестерпимым, что он чуть не ударил ее.
— Ты что?
Она судорожно зажала себе рот обеими руками, потом, овладев собой, с трудом произнесла:
— Скорей! Сударь, нужно бежать отсюда. Это же… Она вновь заткнула себе рот, трясясь от страха.
Он лишь сейчас почувствовал, до чего ему холодно; раньше он этого не замечал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Он подошел к алтарю. Каким бы заброшенным тот ни выглядел, а кто-то из здешних побывал здесь до них, и не так давно — на камне лежали зачерствевшие лепешки и почему-то нитка ярко-красного стекляруса: чье-то нехитрое подношение. Рельеф на глыбе камня позеленел от сырости, но он все равно разглядел приземистую фигуру с насмешливо высунутым языком.
— Корра, — пробормотал он.
* * *
Горный кряж задерживал облака; они клубились над вершиной, точно потоки мутной воды, тени наползали на поляну, и холод чужого, недружелюбного мира пронизал его до костей.
Он оглянулся. Сорейль стояла у него за спиной, глядя отчаянными глазами. Впереди темнел вход в штольню — наполовину осыпавшийся, черный, точно беззубый рот. Он поднял лампу, подобранную в опустевшем бараке рудокопов, заправил ее загустевшим маслом из найденного тут же кувшинчика и зажег фитиль. Свет был тусклый, колеблющийся, грязное стекло плохо пропускало его.
Айльф сделал было шаг в сторону отверстия, но Леон покачал головой:
— Нет-нет. Ты останешься здесь, с лошадьми. Если… если мы не выйдем до завтрашнего вечера, подожди еще ночь и уезжай. Скажешь амбассадору Бергу…
Айльф пожал плечами. Его лицо ничего не выражало, и Леон вдруг подумал, что со стороны сам он выглядит патетично до глупости.
— Ты слышал, что я сказал? — спросил он как можно строже.
— Сударь, — тихо отозвался юноша, — можно вас на минутку…
— Ну что еще? — Он передал фонарь Сорейль: —
Подержи, я сейчас.
— Видите ли, сударь, — неохотно сказал Айльф, — вы, конечно, вправе лезть в любую вонючую дыру, не мое это дело, но предупредить вас я все же должен… В общем… ничего вы там не найдете.
— Почему?
— Об этом не принято говорить, сударь, не знаю я, что там делается, да и знать не хочу; но не слишком-то полагайтесь на ее слова.
Он кивнул в сторону Сорейль.
Леон, в свою очередь, оглянулся на девушку — она стояла неподвижно, колеблющееся пламя освещало ее тонкое лицо.
— Брось! Не выдумала же она все это!
— Выдумала? Нет-нет, что вы, сударь. Она верит в то, что говорит, это точно. Просто — вы чужак здесь… А потому вы можете увидеть там одно, а она — совсем другое.
Юноша помолчал.
— Она говорит, детишки эти там пропали… Может, и так, кто знает… А только, сударь, детишек-то как следует никто не видел с тех пор, как их из деревни погнали.
— Ну и что?
— Ничего… — пожал плечами юноша.
Леон поглядел в непривычно серьезные глаза Айльфа.
— Послушай, — медленно сказал он, — когда мы только ехали сюда… по плоскогорью… я видел огни. Вся гора была в огнях, точно… точно замок маркграфа, нет… иначе… все равно. И никто, никто их не заметил, только мы с Бергом.
— Очень может быть.
— Ты их видел? — Нет.
— Что там внутри, Айльф?
— Никто не знает, сударь. Это все равно что… Что бывает после того, как мы умираем?
— Воссоединение… — неуверенно отозвался Леон, стараясь ответить, как надо.
— Чушь, — отрезал Айльф. — Вы знаете наши верования, беседовали со святым отцом и все такое, но вы же сами в это не верите! Подыгрываете нам, стараетесь! Пришли из-за моря, верно?
Леон молча смотрел на него.
— Нет никакой страны Терры за морем! — шепотом сказал Айльф. — Там вообще нет населенных земель.
У Леона пересохло в горле.
— Откуда ты…
— Гунтр говорил. Уж он в таких делах разбирался. Я, как узнал про вас, сразу понял — не отсюда вы… Может быть…
Он замялся.
— Ну, что еще?
— Гунтр очень надеялся, что однажды придет кто-то… Может, он как раз вас и ждал? Таких, как вы.
Сорейль нетерпеливо переступила с ноги на ногу — пламя в фонаре качнулось, по отвалам грунта побежали тени. Леон вздохнул.
— Отложим этот разговор, ладно?
— Как хотите, сударь. Но только… если вы увидите там совсем не то, что она, верьте себе, а не ей. Только я почему-то думаю, что вы вообще ничего не увидите.
Он ухмыльнулся; его лицо в пляшущих тенях на миг стало похоже на уродливую маску с храмового барельефа.
Леон растерянно пожал плечами. Ну что он может сказать? Гунтр надеялся, что придет кто-то со стороны, и что? Устроит революцию? Освободит крепостных? Парламент созовет? Поведет местных людей к свету знаний? Кто — два самых заурядных человека, связанных по рукам и ногам инструкциями Корпуса? Но дело даже не в этом: общество приспосабливается к людям не меньше, чем люди к обществу, — глупо было бы полагать, что местные жители, зажатые в жестких кастовых рамках и точно знающие собственное место, нуждаются в мессиях из просвещенного технократического мира. Еретики, вольнодумцы и прекраснодушные строители утопий водились во все времена, но их идеи отнюдь не способствовали всеобщему счастью. Другое дело — помочь одному-единственному человеку. Тому, кто действительно нуждается в помощи. Он отобрал фонарь у Сорейль и решительно шагнул вперед.
Ему пришлось согнуться чуть не пополам — таким низким был укрепленный балками свод. Штольня шла наклонно, углубляясь в сердце горы. Видимо, это был пусть и не ствол шахты, но один из главных ходов. Как они в остальных-то работали, — пронеслась в голове мысль, — лежа?»
Он отцепил от пояса нож и пометил опорную балку, выцарапав стрелу, обращенную наконечником к выходу. На закопченном, почерневшем от времени дереве свежий надрез белел неожиданно ярко, словно светился.
Сорейль шла за ним: он ощущал это по тому, как пригас и без того слабый дневной свет у него за спиной, когда девушка заслонила вход в штольню. «Хорошо бы управиться до темноты, — подумал он, — наверняка есть и другие выходы на поверхность, но увидеть их можно только при свете дня. Впрочем, всегда можно вернуться по собственным следам, нужно просто чаще оставлять направляющие метки».
Из тьмы выплыла какая-то темная куча; он с опаской приблизился к ней, ожидая, что из-под гнилого тряпья блеснут кости, но это была всего-навсего брошенная шахтерами ветошь. За ней громоздилась груда щебня. Он посмотрел вверх — для этого ему пришлось вывернуть шею набок; грунт сыпался с потолка — прогнившие балки в любую минуту грозили обвалиться. Паршиво…
Сорейль по-прежнему шла за ним, не отставая ни на шаг — так что он слышал ее прерывистое частое дыхание, — но за все время не сказала ни слова. Он слышал и еще какой-то звук — глухой, частый, но равномерный, и не сразу сообразил, что это удары его собственного сердца.
«Наверное, это потому, что здесь очень тихо, — подумал он. — Оттого и кажется, будто чужеродное пространство стискивает тебя со всех сторон, обволакивает, не дает дышать…» Его не готовили по горному делу, вот проклятье! Сотрудники Корпуса — люди психически стойкие: страдай он клаустрофобией, его просто не взяли бы в штат, но ему все равно было не по себе.
В колеблющемся тусклом свете фонаря он мог различить путь лишь на несколько шагов вперед; дальше лежали тьма и неизвестность. Женщина за спиной вдруг показалась чужеродным существом — вот-вот прыгнет ему на спину и вцепится когтями в глотку. чушь, игра воображения, но почему она, черт возьми, все время молчит?
— Ты их здесь потеряла, — спросил он, — в этой штольне? Или вы ухитрились забраться в какой-нибудь штрек?
— Что? — Ее голос в замкнутом пространстве, глотающем звуки, казался таким же неестественным, как его собственный.
— А ты уверена, что вы вошли именно в эту штольню
— Да, — наконец отозвалась Сорейль.
— А потом? Куда вы пошли потом?
— Я не помню, сударь, — пролепетала она.
Она держалась так, будто резко поглупела, — бредущая за ним говорящая тень. Он попытался отогнать подспудное раздражение: девочка и сейчас напугана, а вчера напугалась еще больше, проклятый маркграф со своими прихвостнями выбил из нее всякую способность соображать, а где-то там, в путанице штреков, бродят во тьме две крохотные фигурки…
Он на миг застыл, прислушиваясь. Его собственное тело вдруг стало неожиданно громким: шум крови в ушах, дыхание, пульсы в крупных артериях. Где-то капала вода — неожиданно звонко, но так же равномерно. Больше ничего.
— Может, попробуешь позвать их? — предположил он.
— Что вы, сударь, — она пришла в ужас, — нельзя! Нельзя!
— Почему? — Ее внезапная тупость раздражала его, и было еще что-то, чего он не понимал…
— Услышат… Они услышат.
— Кто? — устало спросил он. — Дети?
— Да нет же, сударь! Вовсе не дети.
— Корры?
Она внезапно бросилась на него, зажав ему рот обеими руками. От неожиданности он чуть не выронил лампу.
— Замолчите! — взвизгнула она острым, как нож, голосом. — Умоляю, замолчите!
Он свободной рукой начал отрывать от лица холодные пальцы; наконец ему удалось освободиться, и он с силой оттолкнул — почти отшвырнул ее.
— С ума сошла?
Она упала, потом, молча всхлипывая, вновь встала на ноги.
Все было не так, как он себе представлял, точно в дурном сне, в котором блуждаешь по темным переходам, неожиданно понимая, что твой спутник — вовсе не твой старинный приятель, а ухмыляющийся подменыш, нечто, принявшее человеческий облик.
Он с трудом подавил желание повернуть назад, пока тьма, напиравшая со всех сторон, окончательно не раздавила ему грудную клетку.
Слева — тьма из тьмы — выплыл вход в боковой штрек. Он остановился, выцарапал стрелу на ближайшей опоре.
— Туда? — спросил он. — Или ты опять не помнишь?
Она не ответила: белое лицо, подсвеченное снизу пламенем фонаря и оттого напоминавшее гипсовую маску. Глаза казались темными провалами.
Если представить себе, в какой панике были тогда Сорейль и ее семья, скорее всего, они метнулись в первый попавшийся штрек: сразу, как только его заметили.
— Ты говорила, у вас была плошка, — обернулся он к ней, — когда она погасла? Где?
— Что? — она вздрогнула. Он и сам напрягся — так резко прозвучал его голос. — Я… не помню.
— Ну, как-то же вы тут передвигались?
«Но она лишь беспомощно захлопала ресницами… точно кукла», — подумалось ему.
Ему вдруг стало страшно. Он оказался в черном зеве горы с чуждым существом, которого совсем не знал: перебросился несколькими фразами, и все. Почему, ну почему он поддался на эту авантюру? Пожалел ее? Как, каким образом ей удалось вызвать у него такую жалость, что он бросил Берга, бросил все, помчался по первому ее зову как сумасшедший?
Наваждение…
— Ладно, — выдавил он сквозь зубы, — попробуем. Он боялся, что потолок штрека окажется еще ниже, чем тут, в штольне, и им придется пробираться чуть не ползком, и заранее пригнулся еще сильнее, но в темном коридоре было неожиданно просторно: он даже смог выпрямиться почти в полный рост. На полу в свете фонаря блестели лужицы воды, вода стекала со стен, оставляя на них ржавые подтеки, и он с ужасом понял, что по обе стороны штрека были еще коридоры — темные норы, ведущие неизвестно куда… вся гора была изрыта норами, точно гигантский муравейник. Звуки здесь разносились неожиданно далеко, отражаясь от стен, — плеск воды, шорох их собственной одежды, треск фитиля в лампе…
— Куда теперь? — спросил он.
— Н… не знаю, — она еле сумела выговорить, так у нее стучали зубы.
«Черт, — подумал он, — она же до смерти напугана. Вот еще напасть на мою голову!» Он с удивлением обнаружил, что никак не может сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как они забрались в шахту, — это он-то, всегда умевший определять время с точностью до нескольких минут!
— Погоди, — сказал он, — мне надо передохнуть. Он поставил лампу на пол, сел, привалившись к сырой стене, и попробовал вдохнуть полной грудью. Вероятно, сейчас уже поздний вечер, быть может, ночь… Берг один в палатке. Он отстегнул поясную сумку и извлек передатчик, даже не давая себе труда скрываться.
Она молча наблюдала за ним, в затравленном взгляде мелькнула тень любопытства.
— Что это?
— Устройство, позволяющее переговариваться на расстоянии, — неохотно пояснил он. — Хочу попробовать связаться со своим другом.
— А… где ваш друг?
— Сейчас, наверное, на пути в Солер.
— Вы хотите сказать, сударь, что он услышит вас… так далеко?..
— Надеюсь…
— Вы — могучий чародей, да? — шепотом спросила она.
— Нет, что ты… Я — нет.
И, немного поразмыслив, добавил:
— Но меня этим устройством… механизмом… снабдили могущественные чародеи. Там, в Терре.
«Сигнал может не пройти через толщу, — подумал он. —Ладно, попробуем…» Он набрал код — это далось ему с трудом, пальцы почему-то дрожали, но и верно — вместо того, чтобы выдать тихий писк знакомых ответных позывных, чертов прибор молчал. Он слышал, как с потолка падают в лужу капли воды — и… и все.
— Он молчит! — показалось ему или действительно в ее голосе проскользнули нотки торжества?
— Должно быть, скалы и впрямь экранируют сигнал, — пробормотал он, скорее себе, чем ей. — Выберемся на поверхность, попробую связаться еще раз.
Тем не менее ему было не по себе: теоретически такое возможно, но практически… передатчик был мощным.
Он убрал крохотное устройство обратно в сумку.
— Ладно, — сказал он вслух, — потом поговорю. Зачем ему, собственно, нужен Берг? Сообщить ему, что он, Леон Калганов, застрял невесть в какой дыре — так Бергу это и так известно.
Он вдруг поймал себя на том, что перестал верить девушке. Может, Айльф прав — действительно ли она забралась сюда с детьми? Действительно ли потеряла их? Да, она так говорила, но что произошло на самом деле? Хотя нет, маркграф тоже рассказывал…
Он уже собрался вставать, когда его рука наткнулась на что-то в груде щебня у стены. Он осторожно потянул предмет в круг света — это был детский башмачок… неуклюже сшитый, как все у них… маленький.
— Это… — он обернулся к Сорейль, — кто-то из твоих потерял?
Она тихонько погладила башмачок пальцами и кивнула. Глаза ее наполнились слезами, но она не плакала — просто смотрела на него.
Потом шепотом произнесла:
— Нужно уходить, сударь. Зря я так. Уже ничего не поможет… Они совсем ушли.
— Почему? — устало сказал он. — Наоборот. Ведь они где-то здесь. Пойдем.
Он взял ее за руку, пальцы у нее были холодные.
— Попробуем пройти чуть дальше. Может, там… Он набрал полную грудь воздуха и крикнул:
— Эй!!!
— Эй, — невыразительно откликнулось эхо.
— Я же говорила вам, сударь, — безнадежно произнесла Сорейль, — не нужно было кричать. Ни к чему это.
— Ну, знаешь… — он совсем ее не понимал, не мог понять.
И тут он услышал музыку.
В ней не было ничего человеческого — странные, непривычные слуху созвучия, но все-таки это была именно музыка, холодная, чистая; точно кристаллы кварца, друзы молочного шпата, в которых каждая грань начинает жить самостоятельной жизнью, если на нее направить пучок света.
— Слышишь? — спросил он.
Она подняла голову, закусив губу и напряженно прислушиваясь.
Потом, в свою очередь, спросила: — Что?
— Эти… эти звуки?
— Вода капает, — неуверенно предположила девушка.
Она стояла, прижимая к груди детский башмачок.
— И все? —Да.
Глядела на него прозрачными глазами, в которых играл отблеск фонаря — две ярко-красные точки. Леон не удивился. Почему-то ожидал чего-то в этом роде.
Он потянул девушку за руку туда, где чужой, медлительный, холодный голос — не понять, инструмент или существо, — вел сложную, как математическое уравнение, мелодию — так могла петь сама гора, будь она одушевлена.
Он пошел на зов, и музыка становилась громче. Штрек оборвался внезапно: они оказались в пещере, размеры которой он ощущал даже в темноте. Он поднял фонарь: своды, с которых правильными рядами, точно органные трубы, свешивались сталактиты, уходили вверх, теряясь во тьме, на полу стояла вода — в черном озере, отражаясь от многочисленных каменных граней, играл свет фонаря; странные фигуры стояли там — по колено в воде, по пояс, и ему потребовалось какое-то время, чтобы сообразить, что это всего-навсего наплывы под сталактитами — столбы, каменные грибы и кургузые деревья. Фигуры с крыльями, с лицами, белые, в белых балахонах — слишком совершенные, чтобы состоять из плоти и крови, слишком человечные, чтобы быть просто игрой природы.
Музыка носилась по залу, взлетала вверх к каменным трубам, плескалась в озере. Потом оборвалась — так же внезапно, как и началась.
Вода капала со сталактитов, разбегалась четкими кругами по озеру, блики играли на лицах нерукотворных скульптур, и оттого казалось, что они гримасничают. Сорейль у него за спиной пронзительно завизжала.
В этом странно гармоничном мире ее визг был таким нестерпимым, что он чуть не ударил ее.
— Ты что?
Она судорожно зажала себе рот обеими руками, потом, овладев собой, с трудом произнесла:
— Скорей! Сударь, нужно бежать отсюда. Это же… Она вновь заткнула себе рот, трясясь от страха.
Он лишь сейчас почувствовал, до чего ему холодно; раньше он этого не замечал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44