Два трансвестита в платьях фасона «Мэри Тайлер Мур» и на шестидюймовых платформах сидят на кровати и затягиваются косяком. Они вопросительно смотрят на меня и возвращаются к прерванному разговору.
– Так что ты сказала Донни?
– Да только чтобы перестала из себя строить. Понимаешь, если она хочет танцами разжиться на операцию, так надо давать им то, чего они хотят...
Я хватаю свою тень, когда он еще не успел выйти из-за занавеса, и прижимаю его спиной к стене. Предплечьем я пережимаю ему горло, а рукоять пружинного ножа уже в миллиметре от его правого глаза.
– Говори, зачем за мной следишь, а то лезвие выпущу! – шиплю я.
Пидоры в платьях хватают сумочки и исчезают со всей возможной скоростью, которую можно развить на платформах.
Моя тень улыбается медленно и широко, показывает ладони – пустые.
– Нет причин для враждебности, миледи. Я ничего плохого вам делать не собирался.
Я отступаю и отпускаю его, но нож не убираю. Моей тенью оказался мужчина хрупкого сложения, ростом примерно пять футов семь дюймов. Волосы у него седые, закручены тугими локонами в пряди Медузы, но угадать его возраст сложно. Он одет в свободное пальто почти до лодыжек, кожаные штаны в обтяжку, черную бархатную рубашку с гофрированным воротником и ботинки «Док Мартенс» со шнуровкой до колен. На пальцах маникюр, но на безымянных пальцах «ложки сутенера» – ногти такие длинные, что загибаются внутрь. Он небрежно мне улыбается, но светло-голубые глаза смотрят пристально – как у кота, который выбирает наилучший способ избежать челюстей собаки.
– Зачем вы за мной следили?
– Это моя работа – следовать за такими, как вы. – Его правая рука ныряет в нагрудный карман пальто и достает пригласительный билет. – Мои... работодатели очень осторожны и... разборчивы насчет того, кого допускать в свое заведение. У них весьма избранная клиентура. – Он изысканным жестом подает мне билет. – Скажете, что вас прислал Дзен, миледи.
И с этими словами он выскальзывает из кабинета, лишь оглянувшись через плечо, что я не всажу нож ему в спину.
Я рассматриваю билет и слегка хмурюсь. С виду он ничем не отличается от тысяч других пригласительных билетов и извещений, раздаваемых возле увеселительных мест Нью-Йорка каждую ночь. На лицевой стороне – обнаженный женский торс. Соски проколоты и соединены филигранной цепочкой, половые губы застегнуты пряжкой. Кольцо хирургической стали болтается у пупка натурщицы. На обороте готическим шрифтом напечатано:
«Выхода Нет, Черный Грот»: Угол Четырнадцатой Западной и Десятой авеню. Приглашаем.
Что-то странное есть в текстуре чернил, которыми напечатан билет, – и что-то не менее знакомое. Я нюхаю, прикасаюсь кончиком языка. К чернилам примешана человеческая кровь. И немало.
Я выхожу из кабинета, как раз когда педерасты возвращаются с вышибалой, но я уже сквозь полумрак танцплощадки иду к выходу. Не важно. Я уже знаю, в какой ночной клуб пойду отсюда.
* * *
Швейцар в «Выхода Нет» одет в ковбойские кожаные штаны, замшевую перевязь в паху и кожаный с хромированной сталью ошейник раба. Нахмурившись при виде меня, он поднимает руку, преграждая мне путь.
– Семьдесят пять долларов за вход.
– Меня послал Дзен, – отвечаю я, показывая пригласительный билет.
Швейцар отдергивает руку, будто я ее обварила, и таращит глаза.
– Простите, миледи! Я... я не понял... Милости просим в «Выхода Нет»! Вам во вторую дверь направо за дамской комнатой, позади главного зала.
Я прохожу в шлакоблочный вестибюль, уставленный рядами шкафчиков, как в раздевалке спортзала, вхожу в дверь с бархатной шторой и оказываюсь в бетонном коридоре, освещенном мертвенно-красными прожекторами, будто заливающими стены кровью. Через пятьдесят футов дорогу мне перегораживает дверь вроде тех, что ставят в подвалах банка. Я поворачиваю ручку, и слышится шипение пневмопривода. Грохот музыки, усиленной до невыносимости, выплескивается в коридор.
В главном зале «Выхода Нет» вполне может разместиться авиалайнер. По полу тянется узор шлакоблоков и бетона, скрытый обычным дымом сухого льда и игрой лазерных лучей. Длинный бар из шлакоблоков и стеклянных кирпичей занимает почти всю западную стену, и рядом с ним – несколько столов и кабинок. У северной стены возвышается эстрада с колодками, кобылой для бичевания и стойкой с бичами и кандалами.
По залу бродят человек сто, в разной степени одетые или раздетые. У некоторых на лицах черные кожаные маски, на других надета упряжь, а один ходит с хромированной железякой во рту и к ней привязаны поводья. Их концы в руках у пухлой женщины в корсете «веселая вдова». Все они, к моему удивлению, люди.
Я огибаю главный зал. Дамская комната – это унитаз, огороженный шлакоблочными стенами высотой до пояса. Дверь, которую мне было велено найти, охраняется чудовищно здоровенным типом в кожаных штанах, натянутой на бицепсах рубашке и кожаной маске на молнии. Никакой капюшон не может скрыть, что вышибала – огр.
– Меня послал Дзен, – говорю я, помахивая пригласительным билетом.
Огр, что-то хмыкнув, отступает в сторону и сует магнитный ключ в компьютерный замок двери. Видна лестница, ведущая в подвал. Когда я прохожу, огр запирает за мной дверь, предоставляя меня моей судьбе.
Спускаясь по лестнице, я слышу музыку – не диско, не техно и не рэйв, а что-то из Моцарта. Внизу еще одна дверь, охраняемая тоже огром, на этот раз таким уродливым, что хоть в маске, хоть без маски, его никто за человека не примет. Сросшиеся брови хмурятся, и огр потирает левый бивень, изучая пригласительный билет. В этой кривой огромной лапище он кажется игральной картой.
– Меня прислал Дзен, – поясняю я.
Огр фыркает, как африканский кабан, и открывает последнюю дверь ключом величиной с монтировку.
– Желаю повеселиться, – хрюкает он.
Внутри клуба темно – света от выкрашенных розовым тусклых ламп достаточно лишь для того, чтобы люди-служители не спотыкались и не падали. Полно бархатных штор, античных статуй и викторианской мебели. Но первое, что привлекает мое внимание, – свисающие с потолка люди: мужчины, женщины и дети. Представлены почти все главные этнические группы. Они голые и висят на крюках, привязанных к рояльным струнам. Некоторые завернуты в колючую проволоку. Есть среди них ободранные, с обнаженными мышцами. И все они живые.
Что-то теплое и мокрое капает мне на руку – кровь. Я поднимаю глаза – надо мной висит наполовину ободранный молодой мужчина. Мясо ниже колен с него тщательно снято, остались только кости. Он улыбается мне, как средневековый мученик, и глаза его то уходят в сторону, то снова наводятся на меня, когда он говорит:
– Милости просим в «Черный Грот», миледи.
Остальные люди-люстры подхватывают его приветствие голосами размытыми и сонными.
Вот это местечко для меня, - мурлычет Другая.
Я слишком отвлеклась на хор освежеванных херувимов, чтобы давить в себе голос Другой, и потому я слизываю кровь с руки и иду дальше. Ко мне направляется женщина, полностью облитая черным латексом, если не считать горла, руки сунуты за спину в единственную перчатку. Идет она под звон болтающихся цепей. На ней ошейник, длинной стальной цепью прикрепленный к стене. Из обнаженной яремной вены торчит внутривенный катетер.
Вперед выходит стройный юноша в кружевных трусиках и накрахмаленном переднике. На золотом подносе у него шприц и хрустальный бокал для вина.
Я гляжу на шприц, потом на шею женщины с катетером. Лица ее я не вижу – оно скрыто кожаной маской, рот застегнут на молнию снаружи. Глаза у нее влажные и блестящие, как у зверя в капкане.
Встряхнув головой, я отворачиваюсь. Обстановка вызывает у меня отвращение и интерес. В углу зала струнный квартет играет Сороковую симфонию Моцарта соль-минор. Присмотревшись, я замечаю, что у музыкантов во ртах резиновые кляпы, а веки сшиты.
С другого конца комнаты раздается крик, и из занавешенной кабинки выскакивает голый мальчишка не старше десяти лет. За ним вылетает, рассерженно шипя, вампир, одетый в рясу священника. Ближайший официант хватает испуганного мальчишку за волосы и бьет головой о стену, оглушая. Я делаю шаг, чтобы вмешаться, но поп-вампир бьет официанта с такой силой, что ломает ему шею. Голый окровавленный мальчик, шмыгая носом и вытирая кулаками глаза, бежит в объятия вампира. Священник бормочет ему ласковые слова и гладит по волосам, уводя обратно в кабинку. Струнный ансамбль переключается с Моцарта на аранжировку «Лиловой мглы» квартета Кроноса. Из тени выходит огр и вскидывает на плечо тело мертвого официанта, как пустую сумку.
– Я вижу, вы решили взглянуть.
Дзен стоит в сторонке, глядит на меня и криво улыбается. Левая рука его лежит на узких плечах голой девочки лет не больше шести или семи. Глаза ребенка густо подведены, как у египетских жриц, безволосая половая щель зашита.
Дзен перестает улыбаться и головой показывает на одну из занавешенных ниш.
– Мои работодатели хотели бы с вами говорить, миледи.
– Ваши работодатели? А кто они такие?
Дзен приподнимает тяжелый бархат завеса и жестом приглашает меня войти.
– Их Безмятежнейшие Величества Барон Луксор и Леди Нюи.
Имена кажутся знакомыми, хотя не могу вспомнить откуда. В любом случае ясно, что это Нобли. За двадцать лет, что я искала Моргана, мне попался только один имеющий власть вампир – Панглосс, вампирический породитель Моргана. Атак почти все кровососы, с которыми я имела дело, были исключительно мелкой сошкой, часто даже вурдалаками с мозговой смертью. И тут меня ведут не к одному, а сразу к двум Ноблям. Я проверяю, что пружинный нож у меня наготове.
Внутри «аудиенц-зала» стоит антикварное полуторное кресло, на котором расположился вампир мужского пола, голый, если не считать кожаной набедренной повязки, пояса для чулок, самих черных шелковых чулок и мягких кожаных туфель. Стрижка чуть напоминает «Битлз» – черные волосы обрамляют лицо без бровей и ресниц. Кожа настолько бледна, что кажется прозрачной, как тонко отполированный опал. У ног вампира лежит человек, тоже мужского пола, в костюме из латекса, свернувшись, как преданная гончая. Я переключаюсь в спектр Притворщиков, чтобы оценить ауру лорда вампиров. Она действительно мощная, пульсирует и пузырится вокруг его головы кипящим сахаром.
– Вы барон Луксор?
Губы Нобля растягиваются подобием улыбки.
– А вы – Синяя Женщина?
– Я Соня Блу, если вы это имеете в виду.
Луксор медленно садится, не отводя от меня глаз. Несомненно, он меня тоже оценивает.
– Мы приказали Дзену за вами присмотреть. Старик говорил, что вы рано или поздно придете.
– Старик?
– Панглосс. – Луксор встает, чуть покачнувшись на четырехдюймовых каблуках. – Это он нам рассказал о вас – что вы оставили Моргану отметину, переварили его химеру...
– Вы все говорите «мы», но я вижу только вас одного. А где леди Нюи, о которой говорил Дзен?
Луксор улыбается и поворачивается ко мне лицом, блеснув клыками.
– О, она здесь! Она всегда здесь.
Вдруг его опалесцирующая кожа рябит и дергается, мышцы под ней танцуют. Талия лорда вампиров уходит внутрь, будто сдавленная невидимой рукой. Мышцы на груди колышутся и расцветают парой небольших, но вполне пригодных грудей. Набедренная повязка опадает, когда Луксор втягивает мошонку в себя. Кости на его лице хлюпают и скрипят, перестраиваясь в более мягкое и женственное лицо. Густая струя медных локонов льется с кожи головы на плечи. Должна признать, что на меня это произвело впечатление. Такое владение собственной формой – вещь непростая, даже для Нобля.
Леди Нюи хлопает в ладоши, и раб в латексном коконе вскакивает и бежит в тень. Он тут же возвращается с шелковым кимоно, украшенным бабочками. Леди Нюи, расставив руки, позволяет ему себя одеть.
– Зачем вы меня искали?
– Нам сказали, что вы – создание огромной силы. И достаточно... целеустремленное. И что вы желаете смерти Лорда Утренней Звезды.
– А вам что за дело до этого?
Леди Нюи достает шприц и вставляет его в катетер, торчащий из локтевого сгиба каучукового раба. Не прерывая разговора, она нацеживает четверть пинты крови и выливает ее в фужер для шампанского.
– Морган – наш враг уже много столетий. Представители наших родов дерутся между собой еще со времен Бурбонов. Несчетно погибло ренфилдов, защищавших нас от его нападений. Мы хотим, чтобы он умер раз и навсегда.
– И что?
Леди Нюи отвечает не сразу, а сначала принюхивается к нацеженной крови, потом отхлебывает. Одобрительно улыбается и жестом приглашает меня угощаться.
– Исключительный букет. Прошу вас, попробуйте. Из моих личных запасов, как видите.
Уже два дня прошло, как я последний раз пила, да и то кровь зверя, а не человека. У меня ладони начинают чесаться при взгляде на каучукового раба.
– Н-нет, спасибо.
Леди Нюи смотрит на меня изучающим взглядом, рассеянно вертя бокал в ладонях.
– Ах да... Панглосс говорил нам, что у вас странная привязанность к людям... Но вы же пробовали их кровь?
– Да.
– Отчего же вы тогда колеблетесь? Все люди, которых вы сегодня видели, пришли сюда по собственной свободной воле. Они умоляли нас их использовать. В мире полно тех, кто жаждет собственного уничтожения. Они тянутся к нам, как мотыльки к огню. И вы это знаете, дорогая.
– И даже дети?
– Это беглецы. Удрали от родителей и опекунов куда более бесчеловечных, чем мы. Они просили убежища, мы его предоставили.
– Я вам не верю.
Сосредоточив внимание на каучуковом рабе, я вижу нити цвета сырых жил, исходящие из его головы и ведущие к Нюи-Луксор. Резким рывком разума я обрываю связь между хозяином и рабом.
Каучуковый раб вскакивает и вопит. Он сдирает маску, и оказывается пожилым человеком с седыми волосами и внешностью процветающего банкира. Не переставая визжать, он вцепляется в катетер на сгибе руки, глаза его лезут из орбит, как мячики для пинг-понга.
– Как ты смеешь! – кричит леди Нюи, и на мертвенно-бледных щеках появляются неприличные малиновые пятна. Да, она действительно разозлилась, раз позволила такому количеству крови собраться в одной точке. – Как смеешь ты рвать мою цепь?
Тело каучукового раба щелкает как плеть, когда Нюи снова впихивает в него свою волю. Он падает на пол, шевеля губами и дергая конечностями. Вонючий, неприятно органический запах исходит от него – он наложил в штаны.
Нюи резко оборачивается ко мне, глаза горят красным, клыки обнажены. Она настолько потеряла над собой контроль, что ее внешность снова меняется и становится обличием Луксора. По дороге мелькает истинный образ вампира – ходячий труп цвета колесной мази, морщинистая кожа натянута на высохших мышцах, – и снова иллюзия восстанавливается.
– Я тебе сердце за это вырву, соплячка! – рычит Луксор-Нюи, протягивая ко мне пальцы с шестидюймовыми когтями.
– Это вряд ли, – отвечаю я, и лезвие ножа выскакивает из рукояти.
При виде серебра в глазах Луксора вспыхивает испуг, и он убирает руку, будто от гнезда шершней.
– Убери! Убери эту мерзость! – шипит он.
– В чем дело, ваша милость? Разве Панглосс вам не рассказал о моей любимой игрушке? Которой я и его, и Моргана пометила?
Луксор не отводит глаз от лезвия, следит за ним, как кобра за движениями флейты факира.
– Серебро, – лепечет он. – С-с-с-серебро.
Я начинаю отступать от Луксора и прочь из ниши, готовая всеми силами пробивать себе путь с боем, если надо будет.
– Итак, вы ненавидите Моргана и хотите, чтобы я убрала его у вас с дороги? Забавно: три года назад с таким предложением ко мне обратился Панглосс. Поскольку вы двое – или трое? – такие близкие друзья, я даже удивлена, что он вам не сказал. Все вы, Нобли, одинаковые – ручки боитесь запачкать! Знали бы вы, как мне плевать на ваши чувства к Моргану! Да, я его убью. Но сделаю я это для себя, а не для кровососа с переменным полом! И знаете что, Луксор? Когда я с ним покончу, я приду за вами. За вами обоими.
~~
Я знаю, что за мной следят. «Хвост» я почуяла задолго до того, как вышла из Вест-Виллидж. И, насколько я ощущаю его разум, это не человек. Наверняка кто-то из побочных отпрысков Луксора послан за мной присмотреть и выяснить, где я залягу покемарить. Что ж, ему придется узнать и то, что я не люблю слежки. Почувствовать это на собственной шкуре.
Я делаю вид, что не заметила его, закрыв свои мысли – на всякий случай, если у покойничка есть какая-то ментальная сила. Бреду по улицам, уводя его в сторону Алфабет-Сити, засунув руки в карманы и насвистывая сквозь зубы. Потом останавливаюсь у витрины магазина на Первой авеню и изучаю выставку фигурок ко Дню Мертвых. Скелет из папье-маше в одежде хирурга вскрывает скелет пациента, скелет жениха венчается со скелетом невесты, скелет-парикмахер моет голову скелету-клиенту. Я улыбаюсь, очарованная таким наивным и приземленным представлением о Потом.
Хотя еще четыре утра, на улицах уже встречаются люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
– Так что ты сказала Донни?
– Да только чтобы перестала из себя строить. Понимаешь, если она хочет танцами разжиться на операцию, так надо давать им то, чего они хотят...
Я хватаю свою тень, когда он еще не успел выйти из-за занавеса, и прижимаю его спиной к стене. Предплечьем я пережимаю ему горло, а рукоять пружинного ножа уже в миллиметре от его правого глаза.
– Говори, зачем за мной следишь, а то лезвие выпущу! – шиплю я.
Пидоры в платьях хватают сумочки и исчезают со всей возможной скоростью, которую можно развить на платформах.
Моя тень улыбается медленно и широко, показывает ладони – пустые.
– Нет причин для враждебности, миледи. Я ничего плохого вам делать не собирался.
Я отступаю и отпускаю его, но нож не убираю. Моей тенью оказался мужчина хрупкого сложения, ростом примерно пять футов семь дюймов. Волосы у него седые, закручены тугими локонами в пряди Медузы, но угадать его возраст сложно. Он одет в свободное пальто почти до лодыжек, кожаные штаны в обтяжку, черную бархатную рубашку с гофрированным воротником и ботинки «Док Мартенс» со шнуровкой до колен. На пальцах маникюр, но на безымянных пальцах «ложки сутенера» – ногти такие длинные, что загибаются внутрь. Он небрежно мне улыбается, но светло-голубые глаза смотрят пристально – как у кота, который выбирает наилучший способ избежать челюстей собаки.
– Зачем вы за мной следили?
– Это моя работа – следовать за такими, как вы. – Его правая рука ныряет в нагрудный карман пальто и достает пригласительный билет. – Мои... работодатели очень осторожны и... разборчивы насчет того, кого допускать в свое заведение. У них весьма избранная клиентура. – Он изысканным жестом подает мне билет. – Скажете, что вас прислал Дзен, миледи.
И с этими словами он выскальзывает из кабинета, лишь оглянувшись через плечо, что я не всажу нож ему в спину.
Я рассматриваю билет и слегка хмурюсь. С виду он ничем не отличается от тысяч других пригласительных билетов и извещений, раздаваемых возле увеселительных мест Нью-Йорка каждую ночь. На лицевой стороне – обнаженный женский торс. Соски проколоты и соединены филигранной цепочкой, половые губы застегнуты пряжкой. Кольцо хирургической стали болтается у пупка натурщицы. На обороте готическим шрифтом напечатано:
«Выхода Нет, Черный Грот»: Угол Четырнадцатой Западной и Десятой авеню. Приглашаем.
Что-то странное есть в текстуре чернил, которыми напечатан билет, – и что-то не менее знакомое. Я нюхаю, прикасаюсь кончиком языка. К чернилам примешана человеческая кровь. И немало.
Я выхожу из кабинета, как раз когда педерасты возвращаются с вышибалой, но я уже сквозь полумрак танцплощадки иду к выходу. Не важно. Я уже знаю, в какой ночной клуб пойду отсюда.
* * *
Швейцар в «Выхода Нет» одет в ковбойские кожаные штаны, замшевую перевязь в паху и кожаный с хромированной сталью ошейник раба. Нахмурившись при виде меня, он поднимает руку, преграждая мне путь.
– Семьдесят пять долларов за вход.
– Меня послал Дзен, – отвечаю я, показывая пригласительный билет.
Швейцар отдергивает руку, будто я ее обварила, и таращит глаза.
– Простите, миледи! Я... я не понял... Милости просим в «Выхода Нет»! Вам во вторую дверь направо за дамской комнатой, позади главного зала.
Я прохожу в шлакоблочный вестибюль, уставленный рядами шкафчиков, как в раздевалке спортзала, вхожу в дверь с бархатной шторой и оказываюсь в бетонном коридоре, освещенном мертвенно-красными прожекторами, будто заливающими стены кровью. Через пятьдесят футов дорогу мне перегораживает дверь вроде тех, что ставят в подвалах банка. Я поворачиваю ручку, и слышится шипение пневмопривода. Грохот музыки, усиленной до невыносимости, выплескивается в коридор.
В главном зале «Выхода Нет» вполне может разместиться авиалайнер. По полу тянется узор шлакоблоков и бетона, скрытый обычным дымом сухого льда и игрой лазерных лучей. Длинный бар из шлакоблоков и стеклянных кирпичей занимает почти всю западную стену, и рядом с ним – несколько столов и кабинок. У северной стены возвышается эстрада с колодками, кобылой для бичевания и стойкой с бичами и кандалами.
По залу бродят человек сто, в разной степени одетые или раздетые. У некоторых на лицах черные кожаные маски, на других надета упряжь, а один ходит с хромированной железякой во рту и к ней привязаны поводья. Их концы в руках у пухлой женщины в корсете «веселая вдова». Все они, к моему удивлению, люди.
Я огибаю главный зал. Дамская комната – это унитаз, огороженный шлакоблочными стенами высотой до пояса. Дверь, которую мне было велено найти, охраняется чудовищно здоровенным типом в кожаных штанах, натянутой на бицепсах рубашке и кожаной маске на молнии. Никакой капюшон не может скрыть, что вышибала – огр.
– Меня послал Дзен, – говорю я, помахивая пригласительным билетом.
Огр, что-то хмыкнув, отступает в сторону и сует магнитный ключ в компьютерный замок двери. Видна лестница, ведущая в подвал. Когда я прохожу, огр запирает за мной дверь, предоставляя меня моей судьбе.
Спускаясь по лестнице, я слышу музыку – не диско, не техно и не рэйв, а что-то из Моцарта. Внизу еще одна дверь, охраняемая тоже огром, на этот раз таким уродливым, что хоть в маске, хоть без маски, его никто за человека не примет. Сросшиеся брови хмурятся, и огр потирает левый бивень, изучая пригласительный билет. В этой кривой огромной лапище он кажется игральной картой.
– Меня прислал Дзен, – поясняю я.
Огр фыркает, как африканский кабан, и открывает последнюю дверь ключом величиной с монтировку.
– Желаю повеселиться, – хрюкает он.
Внутри клуба темно – света от выкрашенных розовым тусклых ламп достаточно лишь для того, чтобы люди-служители не спотыкались и не падали. Полно бархатных штор, античных статуй и викторианской мебели. Но первое, что привлекает мое внимание, – свисающие с потолка люди: мужчины, женщины и дети. Представлены почти все главные этнические группы. Они голые и висят на крюках, привязанных к рояльным струнам. Некоторые завернуты в колючую проволоку. Есть среди них ободранные, с обнаженными мышцами. И все они живые.
Что-то теплое и мокрое капает мне на руку – кровь. Я поднимаю глаза – надо мной висит наполовину ободранный молодой мужчина. Мясо ниже колен с него тщательно снято, остались только кости. Он улыбается мне, как средневековый мученик, и глаза его то уходят в сторону, то снова наводятся на меня, когда он говорит:
– Милости просим в «Черный Грот», миледи.
Остальные люди-люстры подхватывают его приветствие голосами размытыми и сонными.
Вот это местечко для меня, - мурлычет Другая.
Я слишком отвлеклась на хор освежеванных херувимов, чтобы давить в себе голос Другой, и потому я слизываю кровь с руки и иду дальше. Ко мне направляется женщина, полностью облитая черным латексом, если не считать горла, руки сунуты за спину в единственную перчатку. Идет она под звон болтающихся цепей. На ней ошейник, длинной стальной цепью прикрепленный к стене. Из обнаженной яремной вены торчит внутривенный катетер.
Вперед выходит стройный юноша в кружевных трусиках и накрахмаленном переднике. На золотом подносе у него шприц и хрустальный бокал для вина.
Я гляжу на шприц, потом на шею женщины с катетером. Лица ее я не вижу – оно скрыто кожаной маской, рот застегнут на молнию снаружи. Глаза у нее влажные и блестящие, как у зверя в капкане.
Встряхнув головой, я отворачиваюсь. Обстановка вызывает у меня отвращение и интерес. В углу зала струнный квартет играет Сороковую симфонию Моцарта соль-минор. Присмотревшись, я замечаю, что у музыкантов во ртах резиновые кляпы, а веки сшиты.
С другого конца комнаты раздается крик, и из занавешенной кабинки выскакивает голый мальчишка не старше десяти лет. За ним вылетает, рассерженно шипя, вампир, одетый в рясу священника. Ближайший официант хватает испуганного мальчишку за волосы и бьет головой о стену, оглушая. Я делаю шаг, чтобы вмешаться, но поп-вампир бьет официанта с такой силой, что ломает ему шею. Голый окровавленный мальчик, шмыгая носом и вытирая кулаками глаза, бежит в объятия вампира. Священник бормочет ему ласковые слова и гладит по волосам, уводя обратно в кабинку. Струнный ансамбль переключается с Моцарта на аранжировку «Лиловой мглы» квартета Кроноса. Из тени выходит огр и вскидывает на плечо тело мертвого официанта, как пустую сумку.
– Я вижу, вы решили взглянуть.
Дзен стоит в сторонке, глядит на меня и криво улыбается. Левая рука его лежит на узких плечах голой девочки лет не больше шести или семи. Глаза ребенка густо подведены, как у египетских жриц, безволосая половая щель зашита.
Дзен перестает улыбаться и головой показывает на одну из занавешенных ниш.
– Мои работодатели хотели бы с вами говорить, миледи.
– Ваши работодатели? А кто они такие?
Дзен приподнимает тяжелый бархат завеса и жестом приглашает меня войти.
– Их Безмятежнейшие Величества Барон Луксор и Леди Нюи.
Имена кажутся знакомыми, хотя не могу вспомнить откуда. В любом случае ясно, что это Нобли. За двадцать лет, что я искала Моргана, мне попался только один имеющий власть вампир – Панглосс, вампирический породитель Моргана. Атак почти все кровососы, с которыми я имела дело, были исключительно мелкой сошкой, часто даже вурдалаками с мозговой смертью. И тут меня ведут не к одному, а сразу к двум Ноблям. Я проверяю, что пружинный нож у меня наготове.
Внутри «аудиенц-зала» стоит антикварное полуторное кресло, на котором расположился вампир мужского пола, голый, если не считать кожаной набедренной повязки, пояса для чулок, самих черных шелковых чулок и мягких кожаных туфель. Стрижка чуть напоминает «Битлз» – черные волосы обрамляют лицо без бровей и ресниц. Кожа настолько бледна, что кажется прозрачной, как тонко отполированный опал. У ног вампира лежит человек, тоже мужского пола, в костюме из латекса, свернувшись, как преданная гончая. Я переключаюсь в спектр Притворщиков, чтобы оценить ауру лорда вампиров. Она действительно мощная, пульсирует и пузырится вокруг его головы кипящим сахаром.
– Вы барон Луксор?
Губы Нобля растягиваются подобием улыбки.
– А вы – Синяя Женщина?
– Я Соня Блу, если вы это имеете в виду.
Луксор медленно садится, не отводя от меня глаз. Несомненно, он меня тоже оценивает.
– Мы приказали Дзену за вами присмотреть. Старик говорил, что вы рано или поздно придете.
– Старик?
– Панглосс. – Луксор встает, чуть покачнувшись на четырехдюймовых каблуках. – Это он нам рассказал о вас – что вы оставили Моргану отметину, переварили его химеру...
– Вы все говорите «мы», но я вижу только вас одного. А где леди Нюи, о которой говорил Дзен?
Луксор улыбается и поворачивается ко мне лицом, блеснув клыками.
– О, она здесь! Она всегда здесь.
Вдруг его опалесцирующая кожа рябит и дергается, мышцы под ней танцуют. Талия лорда вампиров уходит внутрь, будто сдавленная невидимой рукой. Мышцы на груди колышутся и расцветают парой небольших, но вполне пригодных грудей. Набедренная повязка опадает, когда Луксор втягивает мошонку в себя. Кости на его лице хлюпают и скрипят, перестраиваясь в более мягкое и женственное лицо. Густая струя медных локонов льется с кожи головы на плечи. Должна признать, что на меня это произвело впечатление. Такое владение собственной формой – вещь непростая, даже для Нобля.
Леди Нюи хлопает в ладоши, и раб в латексном коконе вскакивает и бежит в тень. Он тут же возвращается с шелковым кимоно, украшенным бабочками. Леди Нюи, расставив руки, позволяет ему себя одеть.
– Зачем вы меня искали?
– Нам сказали, что вы – создание огромной силы. И достаточно... целеустремленное. И что вы желаете смерти Лорда Утренней Звезды.
– А вам что за дело до этого?
Леди Нюи достает шприц и вставляет его в катетер, торчащий из локтевого сгиба каучукового раба. Не прерывая разговора, она нацеживает четверть пинты крови и выливает ее в фужер для шампанского.
– Морган – наш враг уже много столетий. Представители наших родов дерутся между собой еще со времен Бурбонов. Несчетно погибло ренфилдов, защищавших нас от его нападений. Мы хотим, чтобы он умер раз и навсегда.
– И что?
Леди Нюи отвечает не сразу, а сначала принюхивается к нацеженной крови, потом отхлебывает. Одобрительно улыбается и жестом приглашает меня угощаться.
– Исключительный букет. Прошу вас, попробуйте. Из моих личных запасов, как видите.
Уже два дня прошло, как я последний раз пила, да и то кровь зверя, а не человека. У меня ладони начинают чесаться при взгляде на каучукового раба.
– Н-нет, спасибо.
Леди Нюи смотрит на меня изучающим взглядом, рассеянно вертя бокал в ладонях.
– Ах да... Панглосс говорил нам, что у вас странная привязанность к людям... Но вы же пробовали их кровь?
– Да.
– Отчего же вы тогда колеблетесь? Все люди, которых вы сегодня видели, пришли сюда по собственной свободной воле. Они умоляли нас их использовать. В мире полно тех, кто жаждет собственного уничтожения. Они тянутся к нам, как мотыльки к огню. И вы это знаете, дорогая.
– И даже дети?
– Это беглецы. Удрали от родителей и опекунов куда более бесчеловечных, чем мы. Они просили убежища, мы его предоставили.
– Я вам не верю.
Сосредоточив внимание на каучуковом рабе, я вижу нити цвета сырых жил, исходящие из его головы и ведущие к Нюи-Луксор. Резким рывком разума я обрываю связь между хозяином и рабом.
Каучуковый раб вскакивает и вопит. Он сдирает маску, и оказывается пожилым человеком с седыми волосами и внешностью процветающего банкира. Не переставая визжать, он вцепляется в катетер на сгибе руки, глаза его лезут из орбит, как мячики для пинг-понга.
– Как ты смеешь! – кричит леди Нюи, и на мертвенно-бледных щеках появляются неприличные малиновые пятна. Да, она действительно разозлилась, раз позволила такому количеству крови собраться в одной точке. – Как смеешь ты рвать мою цепь?
Тело каучукового раба щелкает как плеть, когда Нюи снова впихивает в него свою волю. Он падает на пол, шевеля губами и дергая конечностями. Вонючий, неприятно органический запах исходит от него – он наложил в штаны.
Нюи резко оборачивается ко мне, глаза горят красным, клыки обнажены. Она настолько потеряла над собой контроль, что ее внешность снова меняется и становится обличием Луксора. По дороге мелькает истинный образ вампира – ходячий труп цвета колесной мази, морщинистая кожа натянута на высохших мышцах, – и снова иллюзия восстанавливается.
– Я тебе сердце за это вырву, соплячка! – рычит Луксор-Нюи, протягивая ко мне пальцы с шестидюймовыми когтями.
– Это вряд ли, – отвечаю я, и лезвие ножа выскакивает из рукояти.
При виде серебра в глазах Луксора вспыхивает испуг, и он убирает руку, будто от гнезда шершней.
– Убери! Убери эту мерзость! – шипит он.
– В чем дело, ваша милость? Разве Панглосс вам не рассказал о моей любимой игрушке? Которой я и его, и Моргана пометила?
Луксор не отводит глаз от лезвия, следит за ним, как кобра за движениями флейты факира.
– Серебро, – лепечет он. – С-с-с-серебро.
Я начинаю отступать от Луксора и прочь из ниши, готовая всеми силами пробивать себе путь с боем, если надо будет.
– Итак, вы ненавидите Моргана и хотите, чтобы я убрала его у вас с дороги? Забавно: три года назад с таким предложением ко мне обратился Панглосс. Поскольку вы двое – или трое? – такие близкие друзья, я даже удивлена, что он вам не сказал. Все вы, Нобли, одинаковые – ручки боитесь запачкать! Знали бы вы, как мне плевать на ваши чувства к Моргану! Да, я его убью. Но сделаю я это для себя, а не для кровососа с переменным полом! И знаете что, Луксор? Когда я с ним покончу, я приду за вами. За вами обоими.
~~
Я знаю, что за мной следят. «Хвост» я почуяла задолго до того, как вышла из Вест-Виллидж. И, насколько я ощущаю его разум, это не человек. Наверняка кто-то из побочных отпрысков Луксора послан за мной присмотреть и выяснить, где я залягу покемарить. Что ж, ему придется узнать и то, что я не люблю слежки. Почувствовать это на собственной шкуре.
Я делаю вид, что не заметила его, закрыв свои мысли – на всякий случай, если у покойничка есть какая-то ментальная сила. Бреду по улицам, уводя его в сторону Алфабет-Сити, засунув руки в карманы и насвистывая сквозь зубы. Потом останавливаюсь у витрины магазина на Первой авеню и изучаю выставку фигурок ко Дню Мертвых. Скелет из папье-маше в одежде хирурга вскрывает скелет пациента, скелет жениха венчается со скелетом невесты, скелет-парикмахер моет голову скелету-клиенту. Я улыбаюсь, очарованная таким наивным и приземленным представлением о Потом.
Хотя еще четыре утра, на улицах уже встречаются люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23