— Да? Да?
— Яханци думает... Он думает, что это только начало, генерал.
— Начало? Почему он так думает? У него есть для этого какие-либо причины?
— Монголы выкрикивали что-то насчет ребенка, ваше превосходительство. Яханци говорит, что он что-то вроде Будды. Я толком не понял, о чем он говорил, — для меня все это слишком запутанно, господин генерал. Но, похоже, что они ожидают, что этот ребенок станет каким-то вождем. Так говорит Яханци, а он, я думаю, в этом разбирается. Этот ребенок, ну, он что-то вроде Спасителя, появления которого они ждут. Вы их знаете. Яханци говорит, что слухи об этом ребенке доходили до него с разных концов страны. Я спросил его, что если...
Голос Сепайлова начал затихать. Фон Унгерн Штернберг застыл в своем кресле, его руки лихорадочно вцепились в кожаные подлокотники. На нем был монгольский шелковый плащ красного цвета, накинутый на форму; из-под него виднелись черные бриджи и черные сапоги: образ генерала, который учится быть богом. Взглянув в его лицо, Сепайлов вспомнил иконы, которым поклонялся в детстве. Это было тонкое, сухое, аскетичное византийское лицо, которому для окончательного сходства с иконой не хватало охры, темно-красной краски и позолоты. Его лицо напоминало прекрасное, измученное лицо святого, только в нем не было ни следа святости. Он всегда был неаккуратным, но в последнее время Сепайлов стал замечать, что в голове у него еще больший беспорядок. Унгерн сдавал. Он был полон пророчеств, снов и прочих нематериальных вещей, характерных для сумасшедшего бога. Но главное было в том, что он разваливался на части.
— Откуда пришел этот ребенок? — гневно и резко спросил он.
— Яханци думает...
— Да? — Унгерн потушил наполовину выкуренную сигарету и прикурил следующую.
— Он думает, что мальчик, должно быть, пришел с Тибета. Он даже уверен в этом. Я полагаю, что он знает больше, чем говорит. Кто-то сказал ему, что мальчик не один, с ним мужчина.
— Мужчина? Тибетец?
Сепайлов покачал головой.
— Яханци думает, что он либо монгол, либо...
Он замялся.
— Да?
— Либо русский. Бурят. Так говорит Яханци. И, возможно, с ними еще один мальчик. По слухам, европеец. Говорят, что он тоже является чьим-то воплощением.
— Что говорит Яханци по поводу первого мальчика, тибетца, — кто он такой, по его мнению? Кем он сам себя считает?
— Что-то вроде Спасителя, ваше превосходительство. Будда. Вам надо спросить самого Яханци.
Лицо Унгерна приняло жесткое выражение. На лбу заметно запульсировала длинная вена. Сепайлов уже не мог смотреть ему в глаза.
— Какой Будда? Разве Яханци не сказал этого? Ну же! Что он сказал?
— Я... Я... — Сепайлов начал заикаться.
В своей жизни он убил немало людей просто голыми руками, но Унгерн все еще мог заставить его заикаться, словно он был школьником.
— Так что же?
— Я не помню, ваше превосходительство. Что... кажется, это слово начиналось на "м".
— Майдари? Правильно? Майдари Будда? Ну же!
— Да. Кажется, так, ваше превосходительство. Я уверен, что так. Но вам надо спросить Яханци. Он знает точно.
— Прекрасно. Скажите Яханци, что я хочу видеть его. Прямо сейчас. Убедитесь, что он все понял. Мне безразлично, занят ли он на Совете, или у него есть другие дела, просто приведите его сюда. И скажите ему, что сегодня вечером я хочу встретиться с Бог до Ханом.
— С Кхутукхту?
— Да, с Кхутукхту. С глазу на глаз. В его дворце. Сегодня вечером.
— Отлично. — Сепайлов поднялся, чтобы идти.
— Сядьте, — рявкнул Унгерн. — Я еще не закончил.
Сепайлов поспешно сел.
— Извините, я...
— Направьте Казанцеву сообщение. Отправляйтесь на радиостанцию и лично отправьте сообщение. Убедитесь, что на том конце вас слушает Казанцев.
— Да, ваше превосходительство.
— Скажите ему, чтобы он начал поиски мальчиков и мужчины. Пусть выделит для этого всех свободных людей. Убедитесь, что он понял. Надежных людей. Монголов, тибетцев, бурят. Но не русских. Понятно?
— Да, ваше превосходительство. Это все, ваше превосходительство?
— Нет. Скажите ему, что я хочу, чтобы мальчиков убили. Мужчину, по возможности, надо взять живым. А мальчиков убить. Меня не волнует, если ему придется убить всех мальчиков от Урги до Улиассутая, мне важно, чтобы были убиты два конкретных мальчика. Особенно маленький тибетец. Убедитесь, что он понял инструкции. Можете идти.
Сепайлов снова поднялся, отдал честь и повернулся кругом.
— И еще...
— Да, господин генерал?
— Скажите Казанцеву, что мне нужна голова. Что он должен прислать мне голову мальчика. Убедитесь, что он понял. Он может набить ее соломой или чем угодно. Но мне нужна голова.
— Да, ваше превосходительство. Голова. Очень хорошо, ваше превосходительство. Я скажу ему. — Это было нормально. Это он мог понять. Это имело к нему непосредственное отношение. Вся остальная абракадабра раздражала его. Он передаст Казанцеву насчет головы.
Сепайлов поднял полог юрты и вышел на улицу. Руки его тряслись. Он уже несколько месяцев не видел Унгерна в таком гневе. Он глубоко вздохнул и пошел прочь. Мысль о головах сделала его беспокойным. Он надеялся, что до ночи будет хоть одна казнь, в которой он примет участие.
Глава 55
— А он придет?
— Да, — ответила Чиндамани. — Он придет.
— Почему?
— Потому что я попросила его об этом. Он не может отказать мне.
Кристофер встал и подошел к окну. Они с Чиндамани сидели на нижнем этаже старого здания Российского консульства в Урге, примерно посередине между Та-Кхуре и Май-Май-Ченгом. Консульство представляло собой большое деревянное оштукатуренное двухэтажное здание, покрытое железной крышей. Прямо по соседству находилась небольшая часовня, увенчанная башенкой.
Консул и его люди бежали из Урги несколько месяцев назад, оставив священника, двух собак, сторожа и старое русское кладбище — свалку мусора, безымянные могилы, сорняки.
Они встретили священника, отца Антона, по дороге в город. Уинтерпоул вовлек его в разговор, развлекая рассказами о своих встречах с отцом Иоанном, знаменитым духовным целителем из Кронштадта. Оказалось, что у них есть общие знакомые и что им нравятся одни и те же книги, хотя Кристофер подозревал, что такая близость Уинтерпоула к русской ортодоксальной церкви скорее всего блеф. Но блеф или не блеф, это обеспечило им дружеские отношения со священником.
Он привел их в консульство, предложив разделить его достаточно убогое жилище. Сам он жил на первом этаже, в завешанной иконами комнате, находившейся в западном крыле здания, а им предоставил комнаты на втором этаже — более комфортабельные апартаменты, принадлежавшие дипломатам.
Вскоре после отъезда консула и его людей здание было разграблено, и в комнатах не было ни мебели, ни более мелких предметов интерьера. У отца Антона был доступ в подвал, где хранились скудные запасы. Он принес им помятый самовар и тарелки, пропитавшиеся затхлым запахом постельные принадлежности, лампы и масло. Несмотря на суровость этих условий, им казалось, что они попали в удобное и роскошное помещение, столь разительно отличался самый простой домашний быт от того, что они вынесли в пути. У них был черный чай и древесный уголь, чтобы разжечь ночью жаровню, если похолодает, а по утрам на простынях лежал солнечный свет, напоминая растопленное масло.
* * *
Уинтерпоул был наверху, составляя какое-то донесение, хотя только Богу было известно, каким образом он собирается его отправить. Кристофер и Чиндамани ждали человека из города, которому вчера Чиндамани передала послание через сторожа. Церинг был послушником в Дорже-Ла, но несколько лет назад отправился в Ургу, чтобы получить образование в мампа тацанг, медицинской школе.
— Ему можно доверять? — спросил Кристофер.
— Да, Ка-рис То-фе, ему можно доверять. Больше, чем Уан-Та-По, который сидит наверху.
Фамилию Уинтерпоула она могла произнести только таким образом.
— Как его зовут?
— Церинг. Церинг Гялцен. В Дорже-Ла было два брата, Церинг и Цевонг. Цевонг ушел из Дорже-Ла буквально накануне твоего появления.
Кристофер оглянулся и посмотрел на нее. Снаружи по двору летала желтая пыль.
— Я уже слышал о Цевонге, — признался он. — В Калимпонге, в Индии.
Он аккуратно объяснил ей все, что знал об обстоятельствах смерти Цевонга. Он не упомянул лишь серебряный крестик, спрятанный на нем и найденный Мартином Кормаком.
Как только он закончил рассказ, раздался стук в дверь. Кристофер открыл ее и увидел сторожа.
— Человек, который вы искать, здесь, — сказал он на ломаном тибетском. — Он просить вас выйти улица. Не идти внутрь.
Чиндамани и Кристофер вместе спустились вниз. Через разбитые окна в коридор влетали вороны, тут же стремясь вылететь из них. Одна из двух собак, огромное создание желтовато-коричневого цвета с пятнами на спине, носилась взад-вперед, гулко лая. В своей увешанной иконами комнате дребезжащим голосом отец Антон бормотал что-то о деве Марии.
У входной двери стоял молодой лама, явно чувствовавший себя неловко. Пыль влетала со двора и крутилась у его ног. Он беспокойно переступал с ноги на ногу, словно не в силах стоять спокойно. У него было узкое, умное лицо, тонкое и аскетичное, как у всех монахов.
Чиндамани официально поприветствовала его. Он покраснел и низко поклонился, затем приблизился и протянул ей кхата, традиционный шарф, который она приняла с улыбкой.
— У меня нет шарфа, чтобы дать тебе взамен, — сказала она.
— Для меня вполне достаточно того, что я снова нахожусь в вашем присутствии, — ответил он с низко опушенной головой.
— А я очень рада видеть тебя, — ответила она. — У тебя есть шарф для моего друга Ка-рис То-фе? Он сын Дорже Ламы, ты должен уважительно обращаться с ним.
Молодой человек поднял голову и достал второй шарф, положив его на вытянутые руки Кристофера. Чиндамани передала ему только что полученный шарф, и он в свою очередь положил его на руки Церинга. Монах поклонился еще ниже и застыл так, ожидая разрешения сдвинуться с места.
— Пожалуйста, проходи внутрь и поговори с нами, — пригласила Чиндамани.
— Я предпочитаю остаться здесь, — ответил Церинг.
— Очень хорошо. Давай останемся здесь. Ты сделал то, о чем я просила?
Лама кивнул. Голова его двигалась на тонкой шее так, словно он был птицей, клюющей зерна. Он был одет в обычные желтовато-коричневые одежды ламы, но у него не было того подавленного и отсутствующего вида, которым отличалось большинство священнослужителей. На чем бы ни основывался его аскетизм, его причиной явно было не отвращение к жизни.
«Желтое монашеское одеяние не является защитой от людей». — Слова появились в голове Кристофера без приглашения.
Он вспомнил, что они вроде бы принадлежали Мартину Кормаку, когда тот говорил о брате этого человека.
— Что ты выяснил? — спросила она.
— Прежде всего, с вашего разрешения, я должен кое-что показать вам, — произнес монах.
Он указал на что-то лежавшее на земле в нескольких метрах от него. Это был небольшой кожаный мешок, грубо прошитый и затянутый шнуром. Он поднял его и молча вручил Кристоферу. Кристофер взял мешок — в нем находился какой-то почти круглый предмет, несколько неровный и довольно тяжелый.
— Откройте, — сказал монах.
Кристофер развязал неуклюжие узлы, затягивавшие мешок. Внутри была голова ребенка — лицо его было искажено и запачкано кровью. Кто-то сжалился и закрыл его глаза, но, в любом случае, Кристофер был в шоке от увиденного и едва не выронил жуткую ношу.
Чиндамани подошла к Кристоферу и тоже заглянула в мешок.
— Это Самдап? — спросил Кристофер, не уверенный в том, что он узнал мертвое лицо.
Чиндамани покачала головой.
— Нет, — прошептала она. — Это не Самдап.
Она повернулась к Церингу.
— Где ты взял это?
— Русский генерал Унгерн Штернберг наполнил такими головами целую комнату. Все мальчики того же возраста, что и Дорже Самдап Ринпоче. Генерал знает, что он здесь. Он ищет его.
Кристофер завязал мешок. Он задумался, куда бы деть его. Он остро ощутил даже не ужас, а абсурд происходящего.
— Ты поможешь нам найти его, прежде чем его найдет генерал? — спросила она.
— Думаю, что да. Один из моих друзей по школе состоит в революционной ячейке, организованной несколько лет назад человеком по имени Сухэ-Батор. Этот друг обо всем рассказывает мне, потому что я тибетец и потому что, по его мнению, у меня более либеральные взгляды, чем у большинства других. Вот уже несколько дней он находится в возбужденном состоянии, хотя и не говорит точно, в чем причина. Однако он все же рассказал мне кое-что, что кажется важным. Он сказал, что Унгерн собирает головы, что он ищет мальчика, кхубилгана, но не найдет его. Что мальчик в безопасности, но Унгерн не будет знать об этом, пока не будет слишком поздно. Он сказал мне, куда складывают головы, и мне удалось взять ту, что я показал вам. Там нет охраны, их просто бросают в комнату, чтобы они гнили там. Я принес вам как доказательство того, что мой друг говорил правду.
— Что такое «кхубилган»? — спросил Кристофер.
— Это трулку по-монгольски, — объяснил Церинг. Голос его был свежим, и тон его не был таким неестественно высокопарным, как у других тибетских монахов. — Разницы между двумя словами нет. Мой друг сказал «кхубилган геген», что означает «просветленное воплощение», так что я понял, что речь идет о ком-то очень важном. О ком-то вроде Майдари Будды.
— А твой друг сказал тебе, где прячут мальчика?
Церинг покачал головой.
— Нет. Но мне кажется, что я знаю, где собираются революционеры. На одной маленькой улочке в Та-Кхуре есть большая юрта. Я видел своего друга около нее несколько раз. Если это их центр, они вполне могут держать повелителя Самдапа именно там.
Кристофер задумался. Похоже, что Церинг был прав и что мальчик был здесь, в Урге, и ждал, пока Замятин сделает следующий шаг.
— А твой друг ничего не говорил про второго ребенка, который тоже является воплощением? О маленьком чужеземце?
— Я не понял. Вы имеете в виду трулку, как Дорже Лама?
— Да. Он внук Дорже Ламы. Он мой сын.
Лама снова покачал головой.
— Нет, — ответил он. — Он упоминал только кхубилгана. Я думаю, что он имел в виду тибетца. Он ничего не говорил о трулку-чужеземце. Извините.
Чиндамани взяла Уайлэма за руку и крепко сжала ее.
— Он здесь, Ка-рис, я уверена. Пожалуйста, не волнуйся.
Он в ответ стиснул ее руку.
— Я знаю, — ответил он. — Но сейчас, когда мы так близко к ним, я начинаю нервничать.
Он повернулся к Церингу.
— Когда мы сможем заглянуть в эту юрту?
— Это должно быть скоро. У нас не много времени.
— Почему?
— Госпожа Чиндамани объяснит вам.
Кристофер озадаченно посмотрел на нее.
Лицо Чиндамани стало серьезным. Она мягко прикусила губу.
— Это пророчество, Ка-рис. Майдари Будда должен появиться в праздник Паринирвана.
— Паринирвана?
— Это окончательный вход Будды в состояние нирваны, состояние небесного блаженства. Праздник посвящен дню его земной смерти.
— О чем говорит пророчество?
Она посмотрела сначала на Церинга, а потом на Кристофера.
— Оно говорит, что новый Будда должен появиться в тот день, когда последний Будда ушел из этого мира. Они едины. Будда, достигший нирваны, должен вернуться с небес на землю для спасения людей. Пророчество говорит, что он должен появиться в храме Майдари в Урге.
— А если он не появится там в этот день?
Она заколебалась.
— Тогда он должен будет умереть, чтобы снова родиться, — ответила она. — Если его не провозгласят Буддой, он вернется в состояние нирваны, а там выберет новую человеческую оболочку для своей следующей инкарнации.
— Но если Самдап не появится в этом году, почему он не может появиться в следующем? Или еще через год?
Она покачала головой. Над ней в облаке пыли пролетела ворона, размахивая неровными черными крыльями.
— Это должно быть в этом году, — ответила она тихим голосом, почти шепотом. — Ты помнишь, что когда ты был в Дорже-Ла, твой отец говорил тебе о другом пророчестве? Когда Дорже-Ла будет править чужеземец, Дорже-Ла будет править миром.
Он кивнул. Он помнил это.
— А он говорил тебе о продолжении?
Кристофер задумался.
— Да, — ответил он. — Там шла речь о сыне сына чужеземца. Он считал, что это относится к Уильяму.
Она улыбнулась ему.
— Я думаю, что он был прав, — согласилась она. — Эти слова гласили: в тот год, когда сын сына чужеземца придет в страну снегов, появится Майдари. Он будет последним настоятелем Дорже-Ла, и величайшим. Теперь ты понимаешь? Теперь ты видишь, что это должно произойти именно в этом году?
Кристофер молчал. Он смотрел на нее, на длинный луч насыщенного пылью солнечного света, упавший на ее лицо, на прядь волос, черных, как предзнаменование, упавшую на щеку. Позади нее стоял в тени худой монах, не сводящий глаз с Кристофера. Он чувствовал себя игрушкой, переходящей из рук в руки, которую гоняют взад и вперед силы, которых он даже не может себе представить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47