— Тебе сложно понять это, Кристофер. Ты не был в Европе во время войны, ты не видел, что мы делали друг с другом. Мы потеряли головы. Мы стали животными. Когда война закончилась, все считали, что зверство ушло вместе с ней. Словно так могло произойти. «Война, призванная покончить с войнами», — так мы ее называли. Но как может закончиться война? Она является частью нас, она в нашей крови. Если большевикам удастся еще больше распространить свое влияние, то будет еще одна война, куда хуже предыдущей. Моя работа заключается в том, чтобы предотвратить это любой ценой. Наш народ только что выиграл войну, и мир никогда не казался ему таким приятным. Люди хотят, чтобы мир продолжался вечно: чтобы цвел в полях мак, чтобы на полках стояли фотографии дяди Артура со всеми его регалиями, чтобы каждый день развевался на ветру национальный флаг, чтобы всю зиму горели дрова в камине. И мне страшно за них. Их вот-вот поглотят Замятин и История, а они даже не догадываются об этом. Вот почему нам необходим Унгерн Штернберг. Это достойно сожаления, но необходимо, уверяю тебя. — Он кашлянул. — Не беспокойся, он не продержится долго. В подобные времена такие люди, как он, выполняют свое предназначение. Он очистил Монголию от китайцев — и правильно сделал. Если бы мы сделали это, были бы осложнения, дипломатические дискуссии, репарации. Он будет сдерживать большевиков до тех пор, пока мы не организуем что-нибудь более цивилизованное, более постоянное. Тогда вместо него мы посадим на трон своего человека. Может быть, тибетского мальчика. Мы будем поставлять оружие и советников, денежные запасы. Мы наладим работу телеграфа, откроем банки, начнем оживленную торговлю. В конце концов, все это получится — вот увидишь. Поверь мне, что это обсуждали очень важные люди. Очень важные. Обсуждали все стороны этой проблемы. Это во благо. Ты увидишь. Все это во благо.
Рев мотора наполнял мир. Фары разрывали темноту перед ними, но как только машина проезжала, позади нее тут же образовывалась та же темнота, плотная и тревожная.
Чиндамани повернулась к Кристоферу.
— Это как волшебство, — сказала она. — Лампы, которые могут превратить темноту в дневной свет. Коробки, которые могут бегать быстрее, чем крылатые кони. Ты никогда не рассказывал мне о них, о том, что твои люди могут делать такие удивительные вещи.
— Нет, — ответил Кристофер, глядя в темноту. — Я не говорил тебе. Все, что мы делаем, — это волшебство. В один прекрасный день мы весь мир превратим в волшебную страну. Подожди и ты увидишь.
Глава 49
Этой ночью они остановились на отдых в центре огромной низины в трехстах километрах от Сининг-Фу. На пустынном небе светила огромная луна, превращая песок в серебро, а низину в гигантскую отполированную миску. Песок уже остыл. Они развели костер при помощи купленного в Сининг-Фу древесного угля и молча поели, поеживаясь от холода.
Кристофер не мог объяснить Чиндамани то, что беспокоило его. Он сказал ей, что через несколько дней они будут в Урге. Воспитанная в вере в чудеса, очарованная магическим пульсом машины, которая уже так далеко пронесла их по этой земле, лишенной снега и льда, она поверила ему.
Он рассказал ей то, что узнал об Унгерне Штернберге — не для того, чтобы напугать, но для того, чтобы предупредить. Он рассказал, что у русского в Даурии была стая волков, которым он время от времени скармливал свои жертвы, — это сообщил ему Уинтерпоул. Но она никогда не видела волка, никогда не слышала воя в ночной тишине, и решила, что он рассказывает сказки типа тех, которые она когда-то рассказывала Самдапу в его лабранге в разгар зимы и которые он с удовольствием слушал.
Она очень скучала по мальчику и боялась за него, и страх ее усиливался по мере того, как сокращалось разделяющее их расстояние. В ней появился суеверный страх, что она может каким-то образом послужить причиной его смерти. Но она отчетливо понимала и видела, на что способен Замятин, что убийство детей не является для него чем-то невозможным.
Ее отношения с Кристофером стали основанием для все растущей неуверенности. Она любила в нем все, и это было так странно, что постоянно приводило ее в удивление и восторг. Его глаза, его руки, чужеземная колючесть его бороды, его временами странное употребление тибетских слов, мягкие прикосновения его пальцев, легкое прикосновение его дыхания к ее влажной коже — все это наполняло ее чуждым ей и непонятным удовольствием, а иногда просто приносило удовлетворение от того, что она находится рядом с ним. Когда она делила с ним постель, то испытывала такое сильное наслаждение, о существовании которого она даже не догадывалась. Она всегда считала, что чувственные удовольствия являются уделом простых смертных или богов: так как она не относилась ни к тем, ни к другим, она до этого имела о них самое смутное представление.
В первый раз она поняла смысл искушения: его силу, тонкость, интимность. Она была готова отдать много жизней за то, чтобы он еще один раз вошел в нее, за то, чтобы ощутить его губы на своей груди, за то, чтобы просто лежать с ним обнаженной в темноте. В первую ночь в пустыне он пришел к ней, охваченный приступом страсти и отчаянием, которого она никогда не видела в нем. В тот момент, когда он вошел в нее, она поняла жизненно важную истину: любовь не уменьшается. Она растет с каждым днем до тех пор, пока не наполнит собою все.
И она опять задумалась, как она будет жить, когда придет время уйти от него и вернуться к теням, которым она принадлежала.
Им понадобилось еще два дня, чтобы оставить позади Гоби и находившуюся за ней низкую гряду гор. Пять раз машина ломалась, и каждый раз Уинтерпоул клялся, что это конец. Он ругался и возился в ней, возился и ругался до тех пор, пока что-то не происходило, и машина покорялась его упорству, и они снова отправлялись в путь. Кристофер с удивлением обнаружил в таком праздном человеке, как Уинтерпоул, такое мастерство. Как оказалось, машины были страстью Уинтерпоула. Он сказал, что предпочитает их людям, и Кристофер поверил ему.
Наконец пустыня осталась позади, и они поехали по равнинам, покрытым травой. Это была страна кочевников, страна белых войлочных юрт и гарцующих лошадей, страна быстрых вольных потоков и пологих лугов, где в полной тишине паслись гигантские стада овец, коз и коров. Они проехали мимо небольшого табуна белых лошадей — у каждой на широкой груди болтался амулет в войлочном мешочке. Это были священные животные, принадлежавшие соседнему монастырю. Когда они проезжали мимо лагерей кочевников, им навстречу бежали собаки, но не успевали их облаять — они неслись на самой высокой скорости к голубому горизонту. Настроение у всех троих было приподнятое.
— Отсюда до Урги всего двести пятьдесят километров, — заметил Уинтерпоул. — Если нам повезет, завтра мы будем там.
* * *
В тот же день они натолкнулись на пурпурно-белые цветы сон-травы. Внезапно показалось, что зима осталась где-то очень далеко, а глубокие снега Тибета — не более чем мираж. Цветистый ковер простирался до самого горизонта. По просьбе Кристофера Уинтерпоул остановил машину, и они вышли.
Он наблюдал за Чиндамани, восхищенно нагнувшейся над пурпурным цветком и взявшей его в ладони.
— Понюхай его, — сказал он.
Но запах был уже повсюду, наполняя воздух густым, странным, невыносимо сладостным ароматом, напоминающим женские духи, нагревшиеся на ярком солнце.
— Я говорила тебе, что в Монголии есть цветы, — прошептала она.
С севера налетел слабый ветерок, растрепавший ее волосы. Трава и цветы пришли в движение: это был огромный безбрежный океан, колышущийся в такт только ему слышной музыке.
— Они стоят того, чтобы ты приехала сюда? — спросил он.
Она встала и улыбалась, восхищенная изобилием зеленого цвета. Для него это было обычно — просто усыпанный цветами луг. Для нее мир перевернулся с ног на голову.
Она внезапно рассмеялась и побежала по лугу, как ребенок, в первый раз вывезенный на пикник. Кристофер попытался представить ее у себя дома, в Нортумберленде, английским летом в Карфаксе, спускающуюся к реке по подстриженным, аккуратным лужайкам; но было очевидно, что она принадлежит другому миру, который не вписывается в чопорный и ухоженный английский мир.
Внезапно она остановилась. Она не издала ни звука, но Кристофер сразу понял, что случилось что-то плохое, очень плохое. Она замерла, тело ее напряглось, пальцы сжались в кулаки — она смотрела на что-то, находившееся вне поле его зрения.
— Оставайся здесь, — приказал Кристофер Уинтерпоулу, сразу принимая на себя командование. — Достань свой револьвер из машины. Может быть, там ничего нет, но мы не можем позволить себе рисковать. Оставь двигатель включенным.
Он побежал к ней, молясь, чтобы с ней все было в порядке, чтобы оказалось, что она просто испугалась того, чего не ожидала увидеть, — например, бегущего оленя. Но ее молчание встревожило его больше, чем вскрик или зов о помощи.
Сначала он не понял, что это такое. Чиндамани стояла на вершине пологого откоса, спускавшегося к крошечной речушке. Весь берег был усыпан какими-то круглыми штуками, которые на первый взгляд напоминали побеги растений, увенчанные тыквами или дынями.
Но когда он поравнялся с Чиндамани, то увидел то, что увидела она. Кто-то срубил несколько деревьев в соседнем лесу, обтесал их и воткнул колья по обоим берегам, усыпав ими оба откоса почти до самого верха. На каждом колышке была человеческая голова.
Кристофер решил, что это произошло примерно месяц назад. От некоторых голов остались лишь кости, другие сморщились, как головы мумий, напоминая старый пергамент. На нескольких были головные уборы китайских солдат. Было даже невозможно предположить, сколько их здесь. В какую бы сторону он ни посмотрел, им не было видно конца.
Он обнял Чиндамани за плечи и увел ее от реки. Когда они повернулись, он увидел колышек на вершине откоса. Он уже видел несколько таких на берегу — вместо голов к ним были прибиты таблички. Кристофер подошел ближе, чтобы получше рассмотреть, что там написано.
Слова были написаны по-русски и по-китайски. Он прочитал то, что было написано по-русски, но ничего не понял: «Еще сто тридцать дней, и все будет кончено. Я Смерть. Я Разрушитель Миров. Роман фон Унгерн Штернберг».
Он узнал два предложения, они были взяты из индуистской священной книги «Бхагавад Гита». Но первое предложение осталось для него загадкой. Оно напоминало фразу из Апокалипсиса. Но он был уверен, что никогда не встречал ее в «Откровениях Святого Иоанна».
Он снова оглянулся на мрачные трофеи, напоминавшие об учиненной Унгерном бойне. Затем он посмотрел на реку. Она была мирной и чистой, она избавилась от зимнего льда и снова текла к морю. Но он представил себе, какой она была месяц назад, когда в нее сбрасывали трупы тысяч китайских солдат, перебитых фон Унгерном и его людьми.
Спаситель Монголии наконец явился и приступил к работе.
Глава 50
Где-то за час до заката они услышали первые выстрелы. Это было на следующий день после того, как они обнаружили обсаженную головами реку. Всякий раз, когда они проезжали мимо цветущих полей, Чиндамани отворачивалась. «О, Роза, ты больна», — тихо прошептал Кристофер: он видел, что за червь подтачивает ее изнутри.
— Останови машину! — крикнул он.
Прозвучал еще выстрел: стреляли где-то далеко, и звук донесло до них слабое эхо.
Уинтерпоул резко затормозил, так что машину занесло, и выключил мотор. Воцарилась полная тишина. Где-то запела птица, залившись насмешливой трелью. Раздался резкий хлопок, затем второй, и все снова стихло.
— Что, черт возьми, происходит? — возмутился Уинтерпоул.
— Заткнись, — оборвал его Кристофер.
Он пытался определить направление, откуда доносятся выстрелы. Это были именно выстрелы, он не мог ошибиться.
Поблизости раздались еще два выстрела. В стрельбе было что-то осторожное, что-то методичное, что не понравилось Кристоферу. Сезон охоты на вальдшнепов еще не начался, да к тому же монголы не охотятся на птиц с ружьями.
— Уинтерпоул, оставайся с Чиндамани в машине, — приказал он. — Держи револьвер наготове и стреляй в случае необходимости; если кто-то появится поблизости, отпугни его. Даже если он будет выглядеть безобидным. Мы не можем рисковать. Я проверю, что это за стрельба.
— Почему бы нам просто не поехать дальше? — возразил Уинтерпоул.
— Дальше — куда? — отрезал Кристофер. — Прежде чем я поеду дальше, я хочу узнать, в кого там стреляют — в птиц или людей. Я очень сомневаюсь, что это охотятся на птиц, а если идет охота на людей, я хочу знать, кто на кого охотится. Я доверяю тебе Чиндамани, чтобы ты обеспечил ее безопасность. Ты теперь человек действия, Уинтерпоул. Пора тебе немного запачкать свои белоснежные ручки.
— По крайней мере, называй меня Симоном, старина. Сделай такое одолжение.
Кристофер ничего не ответил. Он достал из машины револьвер, который взял в Дорже-Ла, револьвер Царонга Ринпоче.
Они ехали по краю огромного соснового леса, лежавшего справа от них. Кристофер был уверен, что выстрелы доносились именно оттуда. Его предположения подтвердились — когда он вылезал из машины, один за другим прогремели еще два выстрела. Учитывая, что это лес, он решил, что стрельба идет менее чем в километре отсюда.
— Будь осторожен, Ка-рис То-фе, — очень тихо произнесла Чиндамани, обращаясь только к нему, словно кроме них больше никого не было. — Я боюсь за тебя — пожалуйста, будь осторожен.
Он наклонился и поцеловал ее в щеку.
Лес молниеносно поглотил его. Казалось, он был пловцом, нырнувшим в море и сменившим солнечное сияние на зеленый мир, пронизанный узкими лучами преломленного света, с трудом продиравшимися сквозь мрачные тени. Толстый ковер из сосновых иголок полностью заглушил его шаги.
Повсюду валялись упавшие с сосен шишки. Тишина правила лесом, как безумный король правит безлюдным королевством: она была твердой и убийственной, готовой к разрушениям. Единственным звуком был звук его дыхания, резкий и ритмичный. Обоняние его раздражал сильный запах смолы и гниющего подлеска. Если там и были птицы, то они куда-то спрятались и, безголосые и бескрылые, наблюдали за ним с потайных ветвей. Если там и были животные, то они скалили зубы в своих темных норах глубоко под землей.
Лес продолжался, обступая его со всех сторон. Теперь его кружал кружевной узор из сучьев и низких ветвей. Он нервно взвел курок, так как уже должен был находиться неподалеку от того места, где раздавались выстрелы.
Поблизости послышался мужской голос, рявкнувший что-то вроде команды. После короткого затишья раздались еще два выстрела, вершины деревьев покачнулись. Он подумал, что стреляют слева, в густой чаще. Оттуда доносились голоса, но он не мог разобрать, что они говорят и на каком языке.
Он скользнул в плотную чащу и двинулся по направлению к голосам. Деревья скрывали его, — но они скрывали и тех, кто стрелял. Возможно, мишенями были кролики. Возможно, они охотились на них. Но он не видел ни одного зверька.
Если бы он был кроликом, он бы содрогнулся при звуке следующего выстрела и выскочил бы прямо на открытое место. Но он замер и вжался в ствол дерева. На просеке, начинавшейся прямо за деревьями, где он прятался, начинало смеркаться.
Около двадцати человек в грязно-белой форме образовали круг на ширину всей просеки. На головах были алые фуражки с кокардами, на которых был изображен череп над перекрещенными костями: это была форма бывших сибирских частей Анненкова. В руках у них были восьмимиллиметровые винтовки, направленные в центр круга. Они далеко ушли от дома, и дорога назад была для них закрыта. Здесь, в безлюдных просторах Монголии, они переживали свой личный апокалипсис. Некоторые из них сражались с 1914 года. Прошло семь лет, а война все никак не кончалась.
В центре круга, в тщательно расчищенной низине, лежало около сорока сваленных в кучу тел. На них была серая форма с красными треугольниками на рукавах; на большинстве были каракулевые шапки с красными звездами, на некоторых — войлочные шлемы с эмблемой, изображающей серп и молот. Около тел стояло еще человек десять в такой же форме, которых ждала та же участь.
Но Кристофер смотрел только на одного человека. Сбоку от груды тел стоял маленького роста белый офицер. На нем была рваная монгольская куртка серого цвета и старая зеленая казацкая фуражка. Правая рука была на перевязи, и казалось, что это у него с самого детства, — если у этого человека когда-либо было детство. На плечах у него были генеральские эполеты. А в левой руке он держал тяжелый револьвер.
— Как ваша фамилия? — спросил он. Его грубый, угрожающий голос далеко разносился в тишине.
Осужденный пошевелился, вокруг него сгущались сумерки. Кристофер увидел в его глазах только полную безнадежность, словно жизнь вытекла из него задолго до того, как его должны были расстрелять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47