Щеки ее пылали. Широко открытые глаза искрились, в них не осталось и
намека на сон. Волосы потоком сбегали вниз по спине. И... О, смотрите,
друзья и ближние! Вы только посмотрите сюда! Она вытаскивает чемодан из
шкафа? Чемодан? О, Боже, да!
Закажи мне комнату... помолись за меня.
Нет уж, ей не нужна будет комната ни в каком отеле, во всяком случае в
обозримом будущем, потому что Беверли Роган останется здесь, дома, большое
спасибо, и тричетыре дня будет принимать пищу стоя.
Помолиться ей все же не мешает перед тем, как он разделается с нею.
Она кинула чемодан в ноги кровати и пошла к бюро. Открыла верхний ящик
и вытащила две пары джинсов и пару плисовых брюк. Бросила их в чемодан.
Снова к бюро, с сигаретой, пускающей дым через плечо. Она схватила свитер,
пару рубашек, одну из старых блуз, в которой идиотски выглядела, но
выбросить отказывалась. Кто бы ей ни звонил, человек этот не принадлежал к
кругу путешественниковаристократов.
Не то чтобы его волновало, кто именно ей звонил и куда она собиралась
ехать, все равно она никуда не поедет. Не это долбило его мозг, тупой и
больной от недосыпа и сверх меры выпитого пива.
Причиной была сигарета.
Она говорила, что выбросила их. Но, выходит, надула его -
доказательство было зажато в зубах. И так как она еще не заметила, что он
стоит в дверях, то он позволил себе удовольствие вспомнить две ночи, которые
уверили его в полном контроле над ней.
- Я не хочу, чтобы ты курила рядом со мной, - сказал он ей, когда они
приехали
домой с вечеринки в Лейк Форест. Это было в октябре. - Я вынужден
вдыхать это дерьмо на вечеринках и в офисе, но я не хочу дышать им, когда я
с тобой. Ты знаешь, на что это похоже? Я скажу тебе правду, хотя и
неприятную. Это все равно что есть чьито сопли.
Он ждал хотя бы слабой искры протеста, но она только посмотрела на него
робко, желая угодить. Ее голос был низким, и нежным, и послушным. - Хорошо,
Том.
- Брось ее тогда.
Она бросила. Том был в хорошем настроении весь остаток ночи.
Через несколько недель, выйдя из кинотеатра, она машинально зажгла
сигарету в вестибюле и закурила, пока они шли к матине через автостоянку.
Был ветреный ноябрьский вечер - ветер бил, как маньяк, в каждый квадратный
сантиметр обнаженной поверхности кожи. Том вспомнил запах озера - такое
бывает в холодные ночи - то был одновременно и запах рыбы, и запах какой-то
пустоты. Он позволил ей курить сигарету. Он даже открыл перед ней дверцу
машины. Он сел за руль, закрыл свою дверцу и затем сказал: - Бев?
Она вытащила сигарету изо рта, повернулась к нему, вопрошая, и он
разрядился: его тяжелая рука ударила ее по щеке - достаточно сильно, чтобы
рука задрожала, достаточно сильно, чтобы ее голова откинулась назад. Ее
глаза расширились от удивления и боли... и чего-то еще. Рука потянулась к
щеке, чтобы ощутить ее теплоту и дрожащую немоту. Она закричала: - Ооооо!
Том!
Он посмотрел на нее, его глаза сузились, рот улыбался небрежно. Он
оживился, с интересом ожидая, что будет дальше, как она станет реагировать.
Член в его брюках напрягался, но он едва ли замечал это. Это на потом. На
сейчас урок был в самом разгаре. Он еще раз разыграл происшедшее. Ее лицо.
Что это было за третье, едва мелькнувшее выражение? Первое удивление. Второе
- боль. Затем ностальгия?
Взгляд памяти... чьей-то памяти. Только одно мгновение. Она сама вряд
ли знала, что это было - мысль или выражение.
Теперь - что она не сказала. Он знал это, как знал собственное имя.
Она не сказала: "Сукин сын!"
Не сказала: "До свидания, город настоящих мужчин".
Не сказала: "Все, Том".
Она только посмотрела на него ранеными, карими глазами и произнесла: -
Зачем ты сделал это?
Затем пыталась сказать еще что-то, но - залилась слезами.
- Выброси ее.
- Что? Что, Том? - Ее косметика растеклась по лицу грязными следами. Он
не обращал на это внимания. Ему даже нравилось видеть ее такой. Лицо было
грязным, но в нем было что-то сексуальновозбуждающее. Сучье.
- Сигарета. Выброси ее.
Она поняла. И почувствовала себя виноватой.
- Я просто забыла! - закричала она. - Это все!
- Выброси ее, Бев, или ты получишь еще одну пощечину!
Она открыла окно и выбросила сигарету. Затем повернулась к нему, ее
лицо было бледное, испуганное и какое-то суровое.
- Ты не можешь... ты не должен бить меня. Это плохой фундамент для
дальнейших отношений. - Она пыталась найти нужный взрослый тон, но у нее не
получалось. Он подавил ее. Он был с ребенком в этой машине. Чувственным,
адски возбуждающим, но ребенком.
- Не могу и не должен - две разные вещи, девочка, - сказал он. Он едва
сдерживал свое ликование. - И я один решаю, что будет составлять наши
дальнейшие отношения, а что нет. Если ты можешь жить с этим, отлично. Если
нет, ты можешь пойти пешком. Я не остановлю тебя. Я, может быть, вытолкну
тебя в жопу, но не остановлю! Это свободная страна. Что еще мне сказать?
- Ты уже, вероятно, достаточно сказал, - прошептала она, и он ударил ее
снова, сильнее, чем в первый раз, потому что ни одна девка никогда не должна
перечить Тому Рогану. Он бы стукнул королеву английскую, если бы она
вздумала перечить ему.
Щекой она ударилась о дверцу. Рука ее схватилась за ручку, а затем
упала. Она просто забилась в угол, как кролик, одной рукой закрыв рот, глаза
большие, влажные, испуганные. Минуту Том смотрел на нее, затем вышел из
машины и обошел ее сзади. Он открыл ее дверпу. Он дышал черным ветреным
ноябрьским воздухом, и до него явственно доносился запах озера.
- Ты хочешь выйти, Бев? Я видел, как ты потянулась к ручке дверцы,
поэтому я думаю, что ты, должно быть, хочешь выйти, О'кей. Хорошо. Я просил
тебя что-то сделать, и ты сказала, что сделаешь. Потом ты не сделала. Так ты
хочешь выйти? Давай. Выходи. Что за черт! Выходи. Ты хочешь выйти?
- Нет, - прошептала она.
- Что? Мне не слышно.
- Нет, я не хочу выйти, - сказала она немного громче.
- У тебя что, эмфизема от этих сигарет? Если ты не можешь говорить, я
дам тебе мегафон, черт возьми. Это твой последний шанс, Беверли. Скажи
громко, чтобы я мог слышать тебя: ты хочешь выйти из этой машины или ты
хочешь вернуться со мной?
- Хочу вернуться с тобой, - сказала она, и схватилась руками за
рубашку, как маленькая девочка. Она не смотрела на него. Слезы скользили по
ее щекам.
- Ладно, - сказал он. - Прекрасно. Но сначала ты скажешь это мне, Бев.
Ты скажешь: "Я не буду курить в твоем присутствии, Том".
Теперь она смотрела на него, глаза у нее были раненые, молящие,
непонятные. "Ты можешь меня заставить сделать это" говорили ее глаза, - но,
пожалуйста, не надо. Не надо, я люблю тебя, может это кончиться?
- Нет - не могло.
- Скажи это.
- Не буду курить в твоем присутствии, Том.
- Хорошо. Теперь скажи: "Прости".
- Прости, - повторила она глухо.
Сигарета, дымясь, лежала на тротуаре, как отрезанный кусок взрывателя.
Люди, выходящие из театра, смотрели на них - на мужчину, стоящего около
открытой дверцы "Беги" последней модели, и на женщину, сидящую внутри: руки
прижаты к губам, голова откинута назад, волосы ниспадают золотом в
сумеречном свете.
Он раздавил сигарету. Размазал ее по тротуару.
- Теперь скажи: "Я никогда не сделаю этого без твоего разрешения".
- Я никогда...
Она начала икать.
...никогда... ннн...
- Скажи это, Бев.
...никогда не сделаю этого. Без твоего разрешения.
Он захлопнул дверцу и вернулся назад, на свое место водителя. Он сидел
за рулем и вез их назад, к ним домой, в центр города. Никто из них не сказал
ни слова. Одна половина отношений была улажена на автостоянке, вторая -
через сорок минут, в постели Тома.
- Не хочу заниматься любовью, - сказала она. Он увидел в ее глазах
другую правду и напряженный клитор между ногами, и когда он снял ее блузку,
ее соски были каменнотвердые. Она застонала, когда он потер их, и
сладострастно вскрикнула, когда он стал сосать сначала один, потом другой,
безостановочно массируя их. Она взяла его руку и сунула ее между ног.
- Я думал, ты не хочешь, - сказал он, и она отвернула свое лицо... но
не дала уйти его руке, и движение ее губ ускорилось.
Он толкнул ее на постель... и теперь он был мягкий, нежный, не рвал ее
нижнее белье, а снимал его с тщательной осторожностью, что отдавало
жеманством.
Войти в нее было подобно тому, чтобы войти в изысканную смазку.
Он двигался в ней, используя ее, но позволяя также ей использовать его,
и она кончила первый раз почти сразу, крича и вдавливая ногти в его спину.
Потом они раскачивались в длинных, медленных ударах и где-то там он подумал,
что она снова кончает. Он подумал о счетах на работе, что у него будет все
о'кей. Потом она начала делать более быстрые движения, ее ритм в конце
концов растворился в диком оргазме. Он посмотрел на ее лицо - мазки туши,
размазанную губную помаду, и почувствовал исступление.
Она дергалась бедрами сильнее и сильнее - в те дни между ними не было
никакой пропасти, и их животы ударялись друг о друга все более быстрыми
шлепками.
В конце она закричала и потом укусила его плечо своими маленькими
ровными зубами.
- Сколько раз ты кончила? - спросил он ее, когда они приняли душ.
Она отвернула лицо, и когда заговорила, голос ее был настолько тихий,
что он еле уловил его. - Ты не об этом должен спрашивать.
- Нет? Кто тебе сказал это? Мистер Роджерс?
Он взял ее лицо рукой, большой палец глубоко вошел в одну щеку,
остальные сжали вторую, между ними в ладони прятался подбородок.
- Ты разговариваешь с Томом, - сказал он. - Слышишь меня, Бев? Скажи
папе.
- Три, - неохотно сказала она.
- Хорошо, - сказал он. - Можешь взять сигарету.
Она посмотрела на него недоверчиво, ее красные волосы рассыпались по
подушке, на ней не было ничего, кроме трусиков. Просто смотреть на нее вот
так заставляло его машину работать снова. Он кивнул.
- Продолжай, - сказал он. - Все верно.
Через три месяца они официально поженились. Пришло двое его друзей и
один ее, которого звали Кей Маккол; Том назвал его "трахатель грудастых
феминисток".
Все эти воспоминания прошли через мозг Тома в доли секунды, как быстрая
съемка, когда он стоял в дверях, наблюдая за ней. Она зарылась в нижнем
ящике
шкафа, и сейчас кидала в чемодан нижнее белье - не то, что он любил,
скользящие атласные и гладкие шелковистые трусики; это был хлопок, хлопок,
как для маленькой девочки, уже полинявший. Хлопчатобумажная ночнушка,
которая выглядела словно из "Маленького домика в прериях". Она пошарила в
глубине нижнего ящика, чтобы посмотреть, что еще можно положить.
Между тем Том Реган прошел по ворсистому коврику к гардеробу. Ноги у
него были голые и поступь бесшумная, как дуновение бриза. Сигарета. Вот что
на самом деле свело его с ума. Прошло много времени с тех пор, как она
получила свой первый урок. С тех пор были другие уроки, много других, и были
жаркие денечки, когда она носила блузы с длинными рукавами или даже глухие
свитера, застегнутые по самую шею. Серые дни, когда она носила
солнцезащитные очки. Но тот первый урок был таким неожиданным и
основательным...
Он забыл телефонный звонок, который разбил его сон. Сигарета. Если она
курила, значит, забыла Тома Рогана. Временно, конечно, только временно, но
даже временно было чертовски долго. Что могло ее заставить забыть - не имело
значения. Такое не должно случаться в доме ни по какой причине.
На внутренней стороне дверцы шкафа висел на крючке широкий черный
кожаный ремень. На нем не было пряжки - он давно ее снял. На том конце, где
была пряжка, он был сдвоен, и эта сдвоенная часть образовала петлю, в
которую Том Роган сейчас засунул руку.
"Том, ты плохо вел себя! - говорила иногда его мать - впрочем вернее
было бы сказать не "иногда", а "часто". - Иди сюда, Томми. Я должна тебя
выпороть". Жизнь его в детстве шла от .порки до порки. В конце концов он
сбежал в Викита Колледж, но, очевидно, полное бегство невозможно - он
продолжал слышать ее голос во сне: "Иди еюда, Томми. Я должна тебя выпороть.
Выпороть..."
Он был самым старшим из четверых. Через три месяца после рождения
младшего Ральф Роган умер - ну, "умер", может быть, не слишком точное слово;
вернее было бы сказать "покончил с собой" поскольку щедро плеснул щелока в
стакан джина и залпом выпил эту адскую смесь, сидя в спальне. Миссис Роган
нашла работу на заводе Форда. Том, хотя ему было только одиннадцать, стал в
семье мужчиной. И если он баловался, если младенец запачкал пеленки после
ухода сиделки и они оставались грязными, когда мама возвращалась домой...
если он забыл перевести Меган на углу Броуд Стрит после яслей и эта носатая
миссис Гант видела... если он, случалось, смотрел "Американ Бэндстрэен", а
Джо в это время устраивала беспорядок на кухне... по любому поводу из тысячи
возможных... уложив малышей в постели, мать вытаскивала огромную палку и
приговаривала как заклинание: "Иди сюда, Томми. Я должна тебя выпороть".
Лучше пороть, чем быть поротым.
И даже если он ничему больше не научился на широкой дороге жизни, этому
уж он научился.
Том еще раз прищелкнул свободным концом ремня и сжал его в кулаке. Это
давало чувство уверенности и превосходства. Кожаный ремень спускался из его
сжатого кулака, как мертвая змея. Головная боль прошла.
Она нашла то, что искала в глубине ящика: старый белый хлопчатобумажный
бюстгальтер с чашечками. Мысль о том, что этот поздний звонок мог быть от
любовника, возникла у него в голове и тут же исчезла. Это было бы забавно.
Женщина, собирающаяся встретиться с любовником, не берет выцветшие блузки и
хлопчатобумажное белье. Она бы не могла.
- Беверли, - сказал он мягко, и она тут же, вздрогнув, с широко
открытыми глазами, распущенными волосами, повернулась к нему.
Ремень поколебался... немного опустился. Он уставился на нее, опять
почувствовав легкий толчок беспокойства. Да, вот так она смотрела перед
большими шоу, и он понимал, что то была смесь страха и некой агрессивности,
голова ее словно была наполнена светильным газом; одна искра - и взорвется.
Она рассматривала эти шоу не как возможность отколоться от "Делиа Фэшнз",
открыть свое дело и перестроить свою жизнь и даже судьбу. Будь это так, у
нее все сложилось бы наилучшим образом. Но она была слишком талантлива,
чтобы удовлетвориться этим. Она рассматривала эти шоу как своего рода
суперэкзамен, на котором ее оценивают строгие учителя. В этих случаях перед
ней возникало некое существо без лица. И называлось это безликое существо -
власть.
И сейчас лицо ее с широко раскрытыми глазами выражало такую
нервозность. И не только лицо. Вокруг нее была как бы видимая глазу аура,
излучавшая высокое напряжение, и это внезапно сделало ее еще более
привлекательной и более опасной, чем она казалась ему годами. Он испугался,
потому что та Она, какую он сейчас видел, была существенной частью той,
какая соответствовала бы его желанию, той, какую он делал.
Беверли выглядела шокированной и испуганной. Но при этом - бешено
возбужденной. Ее щеки пылали горячечным румянцем, лоб блестел, а под нижними
веками обозначились белые дорожки, которые выглядели как вторая пара
глаз.
И изо рта все еще торчала сигарета, теперь слегка под углом, вылитый
Рузвельт, черт возьми! Сигарета! Вид ее вызывал тупую ярость, снова
захлестнувшую его зеленой волной. Смутно, где-то на задворках мозга, он
вспомнил, как она сказала ему однажды ночью из темноты, сказала бесцветным,
равнодушным голосом: "В один прекрасный день ты просто зайдешь слишком
далеко и это будет конец. Прибьешь".
Он ответил: "Ты поступай, как я тебе говорю, Бев, и этот день никогда
не придет".
Теперь, прежде чем ярость вычеркнула все, ему стало интересно, придет
ли в конце концов этот день?
Сигарета. Черт с ним, со звонком, упаковыванием, странным выражением ее
лица. Они будут разбираться с сигаретой. Затем он будет иметь ее. А затем уж
они смогут обсудить все остальное. К тому времени это, быть может, покажется
важным.
- Том, - сказала она, - Том, я должна...
- Ты куришь, - сказал он. Его голос казался пришедшим издалека, как
будто по очень хорошему радио. - Похоже, ты забыла, девочка. Где ты их
прячешь?
- Смотри, я брошу ее, - сказала она и пошла к двери р ванную комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21