Его развезло. Он был славный дядя, я его жалел. Он расчувствовался. Обнял меня и похлопал по спине. Почему?то я всегда пользуюсь симпатией самых что ни на есть натуральнейших натуралов. Наверное, удачно мимикрирую. Я вспомнил вчерашнее задушевное прощание с Артемом и невольно передернулся.– Пока, – небрежно кивнул Алекс, не вынимая рук из карманов куртки. А ведь он никогда руки не подает. Ни при встрече, ни на прощание. Ну?ну… Дверь захлопнулась. Я остался один. Только я и мои черные мысли.Я взял три стакана и унес в мойку. Из кухонного шкафа достал заначенную бутылку дешевого коньяка, вернулся в комнату и налил в свой стакан. Вот так всегда: не пьешь – не пьешь, потом случается какая?нибудь хреновина, и уже не можешь остановиться… Все?таки я алкаш. Нет, просто слабовольный человек. Теперь буду потихоньку глушить коньяк, пока не усну. Кто ж завязывает с вечера? С утра – это святое. И всегда с завтрашнего.Я поставил «Сплин». Он соответствовал моему душевному состоянию. Мэрлин Мэнсон соответствовал бы еще больше, но диск у меня замылили. А из Сети качать – никакого трафика не напасешься, нелегальные провайдеры – дорогие, а на легального я, как тунеядец, не имею разрешения.Позвонить Маринке? Олег не хочет пугать свою жену – это его дело. Но Марина не из тех, кто легко пугается. Да и Лиза, пожалуй, тоже. Какая надобность от них таиться? С рациональной точки зрения – ни малейшей. Но: опасность – не для баб! Серьезные разговоры – не для баб!Почему мы так любим тайны, сборища, «мужские секреты», закрытые для женщин клубы? Армейское братство, флотские порядки, футбольные объятия… Мужики сбегают от нежно любимых жен и подруг, чтобы провести пьяный вечер в мужской компании. Мужчин все время тянет друг к другу. Поэтому они особенно бесятся, когда их подозревают в гомосексуальности. Один мой знакомый утверждал, что стоит «распоряжением сверху» объявить, что мужчине запрещается жениться на женщине, как все мужики с облегчением побросают жен и радостно кинутся друг другу на шею. Бедняга выдавал желаемое за действительное. Кто ж тогда станет на всех этих бесхозных мужиков стирать и готовить?! Пару деньков покантуются вместе, водки попьют, на рыбалку сходят, и убегут обратно к бабам.Хотя у нас… Если президенту вдруг вздумается сказать: мол, граждане, для укрепления державы хорошо бы всем патриотам поменять ориентацию – сменили бы. «Единая» так в один день поменяет. Черт, опять про Артема вспомнил. А я не хочу про него вспоминать. Я не при чем. Я ничего не сделал. Я не виноват. О чем бишь я думал? О мужчинах и женщинах?Мужики давно решили, что женщина – существо ущербной расы; интересно, что женщины сами это принимают и поддерживают. «Мужественная женщина» звучит похвалой, а «женственный мужчина» – ругательством. Баба – президент или космонавт вызывает восхищение у либералов (низшее существо СУМЕЛО прибиться к высшим) и ненависть у консерваторов, причем консерваторов обоего пола (низшее существо ПОСМЕЛО примазаться к высшим!), а мужчина?парикмахер – насмешку у тех и других. Девчонка спокойно признается, что предпочла бы родиться мальчиком, а если парень заявит, что хотел бы родиться девкой – сочтут психом, и ведь сами же девки сочтут – значит, понимают свою ущербность. Разница между нами и натуралами лишь в том, что последние этими низшими, неполноценными существами пользуются, то есть загрязняют себя, а мы – нет.Марина бы убила меня за такие слова: феминистку невооруженным глазом видать. С ее точки зрения все наоборот: мужчины – недочеловеки, питекантропы. По политическим убеждениям я и сам феминист: на следующих выборах (если будут) намереваюсь голосовать (если доживу) за Хакамаду (если доживет). Я уж и со счету сбился, сколько раз отдавал ей свой бесполезный голос; но что такое вся моя жизнь, как не цепь бесполезных действий?Не стану я ей звонить… сегодня. Черт, забыл, что это не водка, хлопнул сразу полстакана… Скоро рассвет, выхода нет, ключ поверни, и полетели… нужно вписать в чью?то тетрадь кровью, как в метрополитене… выхода нет… Какой там рассвет, еще даже не вечер.Я сел на подоконник, поставил пепельницу на колени. Дрожащие, летящие над дорогой синие, белые, оранжевые огни; справа – ажурные соты желтых и голубых квадратных огоньков, это окна дома?близнеца; и вдруг по берегу пруда медленно проплывают один за другим два ослепительно алых огня – машину не видно, огни едут сами по себе. Диск кончился. «Энигму» поставить? А может, сразу похоронный марш? Почему я так боюсь думать о главном? Ни хрена не боюсь, просто не думается. Скоро рассвет, выхода нет… Как он выразился? «Метафизическое» объяснение? Кто прикончил Артема? Вы и убили?с, говорит Порфирий. Или это Смердяков говорит? Я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра. Опять целый день не жрамши – так и загнуться можно. Но нет аппетита. Ладно. Коньяк, он достаточно калорийный. Невкусный, дешевый, так можно еще стакан залпом, чего уж там.А все?таки что Алекс имел в виду под метафизикой? Мы ведь условились, что надо переговорить отдельно. Так что у меня будет предлог позвонить, если сам не объявится.Объявится, никуда не денется. Я всегда получаю что хочу. Только лучше бы не надо. Если я причиною чужих несчастий… О чем, блин, я опять думаю? Кто про что, а вшивый про баню… А, мать вашу, все окурки рассыпались. Не стоит так резко вставать. Но кто за меня диск поменяет, если не вставать? Нет, не дождетесь смерти моей… я встану, только осторожно, аккуратно. Я задел локтем стопку дисков – они с мягким стуком разлетелись по ковру. Ладно, вот только еще одну налью – последнюю (она же лишняя). … декабря 200… года, воскресенье – Кто это – они? – рассеянно спросил Вечеровский.– Пришельцы, – сказал я.– А?а, – сказал Вечеровский. – Понимаю. Действительно, никто еще не додумался, что они будут похожи на милиционера с аберрациями поведения. Аркадий и Борис Стругацкие. «За миллиард дет до конца света» Ночью ко мне пришел седой из «Перекрестка» и сказал, что можно спастись, если я получу справку из ЖЭУ. Только надо встать в полшестого, чтобы занять очередь. А будильника у меня нет. Седой обещал, что покараулит в кресле, и я чуть не прослезился от благодарности. Седой снял парик. Все будет хорошо, сказал он. Рука с когтями потянулась к горлу…Было ровно полшестого. Разумеется, в комнате никого. Громко играла музыка. Как это я не выключил с вечера радио, да еще ухитрился заснуть под него? На тумбочке лежал пакетик с кокаином. Меня охватила тоска. Я сделал усилие, чтобы поднять голову с подушки, но она была тяжелая, как камень. Черт, и на ковре, везде рассыпан кокс.Глубокая ночь, а вовсе не полшестого. Никакого кокаина нет. Радио молчит. Слава богу, это опять был сон. Сон во сне, так бывает. Я почувствовал, как по ногам потянуло холодом, и обнаружил, что одеяло свалилось. Встал, чтобы поднять его, и холодом повеяло еще сильнее. Мое сердце оборвалось от ужаса: входная дверь была открыта, кровь растеклась…Из цепочки мнимых пробуждений меня вырвал постоянный спаситель – телефонный звонок. Марина Юрьевна интересовалась, один ли я.– Почему все подозревают, что я не один? С кем я, по?твоему, должен быть?– Говорят, у вас вчера было совещание, – сказала она вкрадчиво.– Правильно ли я понял, что ты приглашаешь меня поделиться информацией? Кстати, кто говорит о совещании?– Короче, приходи ко мне сейчас…Голова абсолютно не болела. А когда провалялся полчаса в ванне, почистил зубы и побрился – совсем человеком стал. Даже нашел в себе силы прибрать вчерашний бардак. И потопал. Кто ходит в гости по утрам…Хозяйка принесла чай, лимон на блюдечке и пачку магазинного печенья. Я уселся по?турецки на диван и взял в руки пульт. На MTV показывали двадцатку самых?самых. Надоедливая «Вагина» с их ударным хитом «Fuck off» съехала с первой позиции сразу на четвертую. Возглавил парад «Дракула» с ремиксом на «Doppelganger'a»: иногда хороший вкус побеждает. Впрочем, это наверняка ненадолго. Я переключил на другой музыкальный канал: показывали концерт «Кино» черт знает какой давности.– Тебе никогда не казалось странным, – задумчиво сказала Марина, – что по телевизору мертвые люди вперемешку с живыми улыбаются, поют, разговаривают?– Они не мертвые, – сказал я. – Они вечно молодые… Так кто ж такой ренегат? Кто тебе рассказал про вчерашний мальчишник? Леха?– Он самый. Скоро придет. И тебя, между прочим, попросил позвать. Чего?то вы с ним якобы вчера не закончили – разговора какого?то.– Мы с ним еще и не начинали, – усмехнулся я. – Так он тебе все растрепал? Про Артема?– Откуда я могу знать, все или не все? Слушай, Ванечка… можно тебя спросить… одну неприятную вещь… но очень хочется…– Валяй, – сказал я. Почему?то возникла бредовая мысль, что она сейчас спросит: «Ты Артема убил?» Нет, не так: «Вы убили?с?»– Ты ведь, Ванька, совсем не такой безобидный одуванчик, каким прикидываешься. И не надо так хлопать своими роскошными ресницами, пожалуйста. Гляжу на тебя и думаю: жалостные истории, которые ты мне на днях рассказывал – липа… Скажи, ведь наврал? Все было примерно так, но совсем наоборот? Не был ведь ты несчастною жертвой?– Как ты догадалась?– Мой бывший муж – психоаналитик.– Вот как, – сказал я.– Вот так. Никакой авиакатастрофы не было? И отец твой жив – здоров?– Семь лет как умер. Инфаркт.– То есть никакого отношения к твоему побегу с исторической родины это не имеет?– Ни малейшего.– И никаких братков?жуликов не было?– Не было, – сказал я с некоторым раздражением. – То есть знакомые такие у меня имелись, но совсем не тогда и совершенно в другом контексте. Откуда ты такая умная взялась?– А было… что же было? Полагаю, два человека, из которых один разлюбил, а второй не мог его оставить в покое – это было. И смерть какая?то была. А поскольку родители не при чем, а ты передо мной живой и здоровый… Дориан Грей из деревни Гадюкино…Я невольно усмехнулся:– Ну и язычок же у тебя…– …следовательно, умер тот, другой… а ты в своей печальной повести просто поменял роли. Так что с ним случилось?– Повесился, – пробормотал я. – Теперь откажешь мне от дома?– Да что ты! – опешила Марина. – Какое мое дело?! Потом, знаешь, в любви так сложно разобрать, кто жертва, а кто палач… Только я одного не пойму: ты ведь на самом деле до сих пор в депрессии пребываешь, это видно. Почему? Мало ли кто вешается из?за нас? Насильно мил не будешь. Это дело житейское. Отчего ты так убиваешься?Ничего она не поняла, подумал я с облегчением. Насквозь меня – не видит. Просто логика?психология. Ох уж эти умные дамы.– Ты будешь смеяться, но совесть мучает, – сказал я.– Совесть? Ну?ну, – она бросила на меня скептический взгляд. – А мачеха?то хоть в Ленинбурге у тебя была?– Отцова жена? Почему была? Она и сейчас есть.– О, слава аллаху, хоть что?то есть. А до полусмерти тебя, конечно, никогда не били?– Представь себе – били. Только совсем по другому поводу, – сказал я почти машинально: меня, как током, ударило еще одно забытое, запрятанное воспоминание.Как мог я об том случае не подумать? А ведь мое подсознание само приплело это к клубку выдумок! Тогда, на четвертом курсе, староста (мой тогдашний приятель) болел, не то прогуливал, и я за него получил стипендию на всю группу, а был уже вечер, после пятой пары, и пришлось мне с деньгами домой тащиться. Кто?то выследил. Что вы хотите, у нас в универе такие штучки тогда были не редкость, да и сейчас, думаю, тоже случаются.Их было не то четверо. Уж очень мне не хотелось отдавать дипломат, я представлял, какими это грозит проблемами, и дрался – ну если не как лев, то по крайней мере как очень рассерженная кошка. Одного узнал в лицо – видел часто в дискотеке. Потом, в больнице, так живо, ярко представил себе это лицо разрезанным колесом трамвая… Когда выписался – случайно узнал, что на него, в свою очередь, напали какие?то типы и забили до смерти, как раз на следующий день после того инцидента со мной… Его – до смерти, а мне повезло больше, все косточки срослись, даже шрама ни малейшего не осталось. И я совсем забыл.Значит, не два случая, а три! Три смерти. Со времени первой – десять лет прошло. И десять лет, как мое лицо и тело перестали меняться. Время замерло для меня в двадцать три года. Но ведь тогда, десять лет назад, – это не была ненависть, просто… Что за бред! Хватит! Это вчера от водки такие глупости в башку лезли. Больше ни капли, ни стакана.– Мусенька, – сказал я ласково?вкрадчиво, – как ты определила, что я вру? Мне казалось, я очень убедительно сочинял. Чуть сам не прослезился.– Отвечу, если объяснишь, с какой целью врал.– Мне показалось, тебе приятно, когда мужчины перед тобой унижаются.– Верно, – сказала она с едва заметным недовольством. – Ты тоже проницательный. Но это относится только к тем, у кого на меня виды. У тебя ж их нет?– У меня ни на кого нет никаких видов, – дипломатично ответил я.– Вот и славно. Ты будешь мне как бы братом. Братец Иванушка! – Она выдала мне обольстительнейшую улыбку, сверкнув зубами. (Наверное, они стоили дороже Артемовых раз в пятьдесят. Если не в пятьсот.)– Так как же ты догадалась, что я рассказал неправду?– Ты из себя корчил этакого бедного падшего ангелочка… А у меня ты вызываешь совсем иные ассоциации.– Какие же? – спросил я.Хоть она меня и раскусила, я все равно продолжал немножко играть роль. Конечно, мне было интересно, какие там ассоциации я у нее вызвал, но я – я настоящий – никогда бы не задал этого вопроса. Я обычно избегаю разговоров о себе с другими людьми, даже такими милыми, как она. Но она жаждет откровенности и задушевности – пусть получит их. Я всегда стараюсь доставлять приятным людям максимум удовольствия – в том случае, если это мне ничего не стоит.– Идет по лесу хищник… – начала Марина с интонацией сказочника. – В глазах усталость, бока ввалились… но на зубки ему лучше не попадать. А как найдет жертву, как цапнет, как переломит хребет, как перегрызет горлышко…– Все это даже лестно, darling, – сказал я с чрезвычайной вежливостью. – Однако вынужден констатировать, что в данном случае проницательность тебе изменила. Я не хищник.– А кто ты? – она усмехнулась довольно неприятно.– Я загнанная лошадь, которую некому пристрелить… Вообще, что мы все мою биографию обсуждаем? Человека замочили!Марина капризно передернула плечом: то ли моя биография казалась ей интересней, чем какое?то там убийство, то ли она просто не любила толковать о неприятных вещах: когда о них молчишь, можно перед самим собой притвориться, будто их не существует. Я тут же сдался, уступил, и мы продолжили наш психоаналитический треп. Мне было, в сущности, все равно, о чем разговаривать. Мы играли в пинг?понг, кидались репликами. Я продолжал самоуничижаться. Марина заявила, что от меня ей не требуется признания ее превосходства, но я в этом сильно сомневался. Она могла даже не отдавать себе в этом отчета, но было ясно: единственная поза, в какой может находиться мужчина в ее присутствии, – коленопреклоненная. А мне не жалко. Отчего не пасть на колени, если ей от этого хорошо? Когда мне не наступают на хвост, я покладист, уступчив и кроток. Как гадюка.И я никогда не опущусь до такой степени, чтобы самоутверждаться за счет женщины. Что за интерес брать верх над заведомо слабейшим противником? Борьба, в том числе моральная, может быть только с равными. А еще лучше – с тем, кто сильней, то есть когда он думает, будто сильней. Завоевывать с боем, а не подбирать что предлагают – в этом весь кайф.Алекс появился довольно скоро. Мне было хорошо слышно, как в прихожей между ним и Мариной произошел обмен китайскими церемониями: кофе? тапочки? как погода? и прочее. Безмятежно?приветливый ее голосок потеплел еще на пару градусов; он нежил, обволакивал, зачаровывал, как пение сирены. Она будто с порога настраивала любого пришедшего, что его ждет маленький праздник. Видит в нем потенциального клиента? Навряд ли – зачем такому парню покупная любовь? У него девиц и так, поди, выше крыши. Нет, она просто старается сохранять и поддерживать форму, не распускаться. Ходит ли она вообще когда?нибудь в халате, с какой?нибудь зеленой дрянью на лице, босая и нечесаная, как все бабы? Или двадцать четыре часа в сутки пребывает в боевой готовности?Он выглядел, как хорошо выспавшийся и отлично пообедавший человек с чистой совестью. С ног до головы в линялой джинсе. Руки опять не подал, просто кивнул. Поморщился:– Сдуреть, сколько вы курите. Вот возьму да заявлю на вас куда следует… – «Вы» у него прозвучало так, словно он считал нас с Маринкой – парой.– Мы беспартийные, – сказала Маринка, но кондиционер все же включила и отправилась варить свой проклятый кофе.– Ох, елки, какая библиотека! – присвистнул Леха. – Я еще позавчера хотел в ней порыться, – он поднялся и подошел к стеллажу. – Господи, у нее тут все семьдесят три тома Акунина! Муся! Неужели ты ЭТО читаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20