Парень еще слишком молод, чтобы иметь трезвую голову. Дикер знал, что мальчик очень тяжело пережил свой развод. Странно все происходит. Одни мужчины приходят в бешенство. Другие замыкаются в себе или принимают опрометчивые решения.
Дикеру искренне нравился Райдер. Он не хотел обманывать его доверие. Но там, откуда появилась эта кошечка, было еще множество других таких же кошечек, и Дикеру не хотелось, чтобы мальчик попал в переделку из-за какой-то русской шлюхи.
Тяжело вздохнув, старик разорвал конверт и бросил клочки в корзину для мусора.
Снежинки падали, как бесчисленные обрывки бумаги. Вначале казалось, что эскадрилья летит вне пределов досягаемости снежной бури, но, сделав длинную дугу, предписанную маршрутом, над необитаемой местностью, они повернули на северо-запад и опять попали в зону снегопада. Хейфец вышел из командного отсека, в котором была точно такая же аппаратура, как и на командном вертолете Тейлора. После целой вереницы событий и связанных с ними переживаний у него был неприятный разговор с Рено из Третьей эскадрильи, и он чувствовал себя совершенно измученным. Он немного подождал, затем протиснулся за сиденье летчиков. Он не стал садиться. Там, в командном центре, мир можно было увидеть только через призму мониторов и цифровых индикаторов. Здесь же он смог увидеть реальный мир своими глазами: холодным, белым, несущимся прямо на него.
Сразу после разговора Хейфеца с Рено Тейлор опять взял командование полком на себя.
У одного из двух вертолетов сопровождения Тейлора возникли трудности — очевидно, когда они атаковали противника, произошла перегрузка системы. Тейлор старался неотступно следить за ним. Однако это не мешало ему осуществлять командование полком с помощью великолепных средств контроля и управления, которые новое столетие передало в руки своих солдат. Казалось, что все трудности уже позади и три эскадрильи, подавляя все на пути электронными средствами борьбы, летели к месту сбора.
Тейлор уничтожил вражеские самолеты, нанесшие удар по старой базе в Омске. Хейфец надеялся, что после этого он почувствует то первобытное удовлетворение, которое испытывает человек, когда убивает врага, уничтожившего близких ему людей. Эта древняя вечная жажда крови неистребима в характере человеческого существа.
Хейфец знал, что Тейлор будет очень переживать смерть Мартинеса. Тейлор всегда будет чувствовать ответственность за жизнь каждого погибшего солдата, и он наверняка придет в ярость, когда узнает из отчетов Рено о неоправданных потерях во время неразрешенного командиром полета за славой. Но существует разница между теми чувствами, которые человек испытывает, когда узнает о смерти какого-то человека, которого он знал только по имени или в лицо, и потерей человека, с которым вместе жил, воевал и делил тяготы в сложные периоды своей жизни.
Мартинес был порядочным человеком. На первый взгляд он казался шутником, неспособным остановить свой выбор на какой-то одной девушке в том возрасте, когда большинство офицеров были женаты и имели детей. Хейфецу, разбиравшемуся в таких вещах, казалось, что Мартинесу не давало покоя его происхождение. Он был талантлив, на удивление талантлив и очень исполнителен. Его спортивная машина всегда ожидала его поздно ночью около здания штаба. Он лелеял ее, как женщину, а она ждала его, глядя на ярко освещенные окна, когда он забывал о ее существовании, как влюбленная, но покинутая женщина. Сейчас Хейфец сожалел о тех случаях, когда он разговаривал с ним слишком повелительным тоном или проходил мимо стола молодого офицера, не обращая на него внимания. Он сожалел о своей вечной погруженности в собственные мысли.
Рено, хотя сказал он это эгоистично и грубо, был в какой-то степени прав, когда жаловался: «О Боже, мы только что сорвали банк, а вы беспокоитесь о грошах».
И впервые Хейфец подумал, что эта фраза не была со стороны Рено намеренным оскорбительным намеком, и поэтому это замечание казалось сейчас особенно жестоким. Хейфец осознал, что он действительно стал человеком, уделяющим слишком много внимания мелочам, — настоящий штабной офицер.
Да, они сорвали банк. И какими бы тяжелыми ни были боевые потери, они были незначительны в сравнении с тем сокрушительным поражением, которое полк нанес противнику вдоль широкой полосы фронта. Иными словами, все уравнения боя нужно будет рассчитывать заново. Победы такого масштаба обычно вдохновляли историков-любителей на поиски легендарных имен.
«И тем не менее, — думал с тоской Хейфец, — это был похоронный звон. По старшему поколению солдат и офицеров». По таким людям, как Давид Хейфец. В дни его молодости он уходил на войну, сидя в стальной колеснице. Вместе со стрелком они выбирали цель, определяли ее параметры и стреляли…
Новые правила войны свели функции человека до включения и выключения рычагов и нажатия кнопок. Он всегда раньше придерживался мнения, что человек навсегда останется в центре боевых действий, сейчас же он не был в этом уверен.
Осталось так мало вещей, в которых он был уверен.
— Сэр, все в порядке? — спросил второй пилот, стоявший у него за спиной. Ему было непривычно видеть Хейфеца в состоянии нерешительности.
— Да, все в порядке, — сказал Хейфец. — Я просто смотрю на снег.
— Будет страшно трудно спрятать этих птичек в районе сбора, — сказал второй пилот. — Черт бы их подрал! Когда они проектировали автоматическую систему маскировки, они не подумали о снеге, ведь так?
— Ничего, справимся, — сказал Хейфец.
Ему совсем не хотелось разговаривать.
— Да, сэр, — быстро отозвался второй пилот, опасаясь, что зашел слишком далеко в своем разговоре с этим бесстрастным человеком, стоящим рядом с ним. — Что-нибудь придумаем.
Хейфец смотрел на стремительно падавший снег. Он сейчас ни в чем не был уверен. В начале боя он испытывал почти религиозный экстаз, внутри него горел какой-то радостный огонь. Но по мере того, как потери противника росли, он начинал чувствовать себя отомщенным. Он знал, что иранцы и повстанцы с изуродованными и обожженными лицами и телами были совсем не теми людьми, которых он встретил много лет назад по дороге в Дамаск.
И иранцы даже не были арабами. Но у них был тот же первородный грех, общее религиозное видение мира, моральное и духовное родство.
Да, он был человеком с предрассудками. А существуют ли люди без предрассудков? Где они, эти люди из сказки, в этом мире, где поклонение другому богу означало смертный приговор, где другой цвет кожи низводил тебя до уровня животного? Господи, где же справедливость?
Да, он знал. Он знал, в чем источник добродетели, и его охватывала невыразимая печаль.
Все эти годы он жил, как отшельник в пустыне, которую он сам для себя создал, убеждая себя в том, что отказывает себе во всем ради Миры и сына. Ради того, чтобы отомстить за них.
Сегодня, когда число убитых врагов росло так стремительно, он чувствовал себя отомщенным, но не удовлетворенным. Да, это была месть, но это была его собственная месть. Она никак не была связана с Мирой или с мальчиком.
Мира всегда была великодушна, умела прощать грехи даже малознакомых ей людей. Он знал, что если бы она могла говорить с ним после своей смерти от силы огня и божественного света, созданного человеком, она бы говорила мягко. Она бы ни за что не попросила его отвернуться от мира. Он сделал это по своей воле, потому что у него была в этом потребность. Он хорошо помнил, как она в своей каморке работала над кипами отчетов в светло-желтом свете лампы и виски ее были покрыты капельками пота. Мира была адвокатом, а получала столько же, сколько чернорабочий, она старалась искупить вину своей страны, защищая права палестинцев. А если бы братья тех, кого она пыталась защитить, явились причиной ее смерти, она бы их тоже простила. Ее великодушие не знало границ. И его она тоже всегда прощала.
Все эти лицемерные ритуалы, это самопожертвование были его грехом перед Мирой.
Он знал, чего она хотела: чтобы он продолжал жить нормально. Он же не выполнил ее желания, он нянчился со своей виной и все время старался разбередить свои душевные раны. Все это он делал ради себя. Он создал для себя крепость жертвенности, в стенах которой он и прятался всю свою жизнь. И убийства, убийства, убийства…
Мира никогда об этом не просила. Мира ни о чем никогда не просила, кроме любви, а мальчик просил еще меньше.
Он машинально вытащил бумажник из заднего кармана, ощупал удостоверение личности, водительские права и дотронулся до того потайного места, где когда-то давно была спрятана их фотография. Старый бумажник уже начал рваться по швам.
Для него не имело значения, что фотография была выцветшей и помятой. Мира, сын…
На его лице появилось что-то похожее на улыбку, какая обычно появляется на лице человека после долгого тяжелого дня. Он думал, что очень хорошо помнит каждую деталь фотографии, каждый блик света. Но он был не прав. Он забыл, какой красивой была Мира. Он забыл, каким маленьким был его сын, забыл о его нежелании смотреть в фотоаппарат и на человека, державшего этот фотоаппарат. Он столько забыл.
— Прости меня, — сказал он и начал рвать фотографию с верхнего угла, и постепенно порвал ее всю на мелкие кусочки, чтобы люди, которые будут приводить машину в порядок после боя, не смогли догадаться, что там было изображено.
Второй пилот смотрел через плечо на Хейфеца. На какое-то мгновение показалось, что он хочет что-то сказать, но затем передумал и опять отвернулся к пульту управления.
Полковник Ногучи сидел за пультом управления самолета. Он чувствовал себя полным сил, готовым к действиям, к мщению. Наконец-то они нуждались в нем. Старый Нобуру с его почти женской щепетильностью был оттеснен ходом событий. Наступило время, когда новые люди должны были вступить в борьбу. Наступило время новых машин.
Американцы совершили страшную ошибку.
Он очень удивился, когда узнал, кто были его теперешние враги. Но это не имело значения, так было даже лучше. Американцы ничему не научились. И сейчас он преподнесет им такой урок, который они не забудут никогда.
Какой-то молодой американский офицер раскрыл замысел операции. Он наивно болтал по радиосвязи, выболтал все: город Орск, название района сосредоточения — «Серебро».
Он даже говорил о своих личных чувствах. Ногучи казалось невероятным, что офицер может настолько обнажить свои чувства перед подчиненными.
Поиск местоположения объекта с помощью радиоперехвата был, конечно, теперь гораздо сложнее, чем несколько десятков лет назад, из-за наличия у противника высокоэффективных средств связи с перестраиваемыми частотами и использования введения в заблуждение. Но для любого новшества в области военной технологии всегда находилось средство противодействия. У японцев имелась техника, с помощью которой они могли обнаружить американцев.
Как только станция перехвата определила их общие координаты, разведка нацелила наземные и космические радиолокаторы на район дислокации противника. Новые американские системы оказались очень и очень хорошими.
Неожиданно хорошими. Даже самые современные радиолокаторы не могли обнаружить их ни с фронта, ни с флангов. Более уязвимой оказалась задняя полусфера. Отраженные сигналы были слабыми, но различимыми, если ты знаешь, что ищешь.
Сейчас координаты противника постоянно корректировались, и Ногучи мог неслышно преследовать американские вертолеты. Из профессионального любопытства ему бы хотелось увидеть одну из новых машин противника своими собственными глазами. Хотя, конечно, он не собирался приближаться к ним слишком близко. Ногучи верил, что он давно победил свой внутренний страх перед боем, что он сделал из себя образцового воина. Но когда радиоуправляемые самолеты-мишени, называемые «Скрэмблерами», будут запущены вне зоны действия ПВО противника, он тут же постарается убраться из этого района настолько быстро, насколько это позволит скорость его самолета.
— Я Пять-пять Эхо, — раздался молодой, явно испуганный голос. — Я вынужден садиться. У меня отказала система управления.
— Понял, — ответил спокойно Тейлор, стараясь скрыть свое беспокойство от пилота поврежденного вертолета сопровождения. — Садитесь. Мы будем вас прикрывать. Отбой. Пять-пять Майк, прикрой их. Конец связи.
— Вас понял.
— Говорит Эхо. Вижу по курсу деревню.
— Держись подальше от нее, — приказал Тейлор.
— Я не могу управлять этой штукой.
— Спокойно, без паники.
— Мы теряем высоту, — голос летчика вертолета сопровождения был полон нескрываемого ужаса. Тейлор десятки раз слышал этот голос за время своей службы в армии. Первый раз он услышал его однажды солнечным утром в Африке, и это был его собственный голос.
— Спокойно. — Это было все, что он мог сказать. — Старайся управиться.
— Мы падаем!
Связь с вертолетом прервалась.
— Мерри, Хэнк, дайте же четкую картину местности. Держите его под прицелом. — Тейлор быстро подключился к командной связи полка. — Сьерра один-три. Я Сьерра пять-пять. Прием.
Целую минуту ответа не было, и он нервничал. Затем раздался голос Хейфеца:
— Сьерра пять-пять. Я Сьерра три-один. Прием.
— Возьми опять командование на себя. Один из вертолетов сопровождения вынужден сесть. Прием.
Даже сейчас Тейлор не мог не почувствовать, что его самолюбие уязвлено. Единственный приземлившийся М-100, какова бы ни была причина, был одним из двух из его эскорта. В обязанности эскорта входило обеспечение безопасности его вертолета, но он, конечно, чувствовал себя ответственным за их безопасность. И потеря машины, несомненно, его вина.
Это он заставил их гоняться за быстроходными истребителями. Он слишком многого захотел от М-100.
— Это тот, у которого была поломка? — спросил Хейфец.
— Я точно не знаю, что произошло. Мы снижаемся, чтобы взять экипаж на борт.
— Что-нибудь еще?
— Веди всех в район сосредоточения, — сказал Тейлор. — Похоже, я вас догоню чуть позже. Прием.
— Вас понял. Увидимся в районе сосредоточения «Серебро».
«Добрый старина Дейв, — думал Тейлор. — Слава Богу, что он есть».
Помощник начальника оперативного отдела вывел на центральный экран изображение упавшего вертолета. Он был похож на подбитую птицу. Фюзеляж сильно покалечен, отдельные обломки металла валяются на снегу. Но кабина была цела.
— Пять-пять Эхо, я Сьерра пять-пять. Прием. — Тейлор ухватился за край пульта управления, он с нетерпением ждал ответа, хотя бы одного слова, которое бы означало, что экипаж остался в живых.
Ответа не было.
— О черт, — сказал Мередит, — экипаж…
Офицеры столпились вокруг монитора. На экране были видны обломки машины, она упала в двух километрах от разрушенного селения.
Маленькие темные точки уже начали двигаться к упавшему М-100 от крайних домов.
— Что ты думаешь, Мерри?
— Это боевые машины пехоты. Старые модели советского производства.
— Есть ли вероятность того, что это наши союзники?
— Никакой, — тотчас же ответил Мередит, — в этой местности их нет.
Как будто подслушав этот разговор, БМП начали освещать прожекторами упавший вертолет.
— Шеф, — крикнул Тейлор по внутренней связи, — ты можешь открыть по ним огонь.
— Нет, это слишком близко для больших орудий. Мы их подстрелим из пушек Гатлинга. Вручную. Всем оставаться на связи.
— Пять-пять Майк, — вызвал Тейлор другой вертолет сопровождения. — Смотри за небом. Мы снижаемся.
Внезапно вертолет резко дернуло, и его бросило на панель управления.
Но на позывные Тейлора ответил другой голос. Это был голос пилота упавшей машины. Слава Богу, он жив.
— Я пять-пять Эхо. Слышит меня кто-нибудь? Вы меня слышите? Нас обстреливает противник. У меня на борту есть раненые. Нас обстреливают…
— Майк, подожди, — сказал Тейлор в микрофон. — Мы тебя слышим, Эхо. Держись. Мы идем.
В этот момент М-100 резко развернулся, на этот раз и Тейлор. и Мередит потеряли равновесие.
— Давай, — сказал Хэнк Паркер, обращаясь к монитору, будто подбадривая футбольную команду в кульминационный момент матча.
— Я пойду вперед, — сказал Тейлор и быстро протиснулся через люк, ведущий в кабину. В этот момент вертолет сбросил высоту и накренился.
Когда Тейлор резко опустился на сиденье, Кребс уже открыл огонь из пушки Гатлинга.
Впервые за весь день они использовали легкие орудия ближнего боя.
— Я буду следить за рычагами управления, — сказал Кребсу, — а ты веди огонь.
— Вас понял. — Уорент-офицер дал еще одну очередь. — Старый добрый Гатлинг. А их чуть было не убрали с этих вертолетов. Чертовски рад, что мы этого не сделали.
Внизу на снегу горели две вражеские машины. Третья, развернувшись, двинулась обратно к разрушенной деревне, чтобы там укрыться.
Тейлор вручную развернул М-100 так, чтобы Кребс мог открыть огонь по третьей БМП. Затем он снова выполнил разворот и направился к тому месту, где лежал упавший М-100.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72