А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Так что я не уверен, что нам следует жаловаться, имея в своем распоряжении сорок пять самых мощных боевых систем, когда-либо существовавших на свете. — Тейлор отвел взгляд от Рено. — Мэнни, меня гораздо больше волнуют калибраторы. Как обстоят дела с ними?
После того, как Старик так решительно встал на его защиту, Мартинесу было вдвойне неприятно переходить к следующей неувязке.
— Сэр, — сказал Мартинес, — как вы знаете, на полк полагается четыре калибратора для электромагнитных орудийных установок на М-100. Из-за заводских неполадок первую партию пришлось в июле отправить назад, но до сих пор мы получили взамен только два прибора модели А-2. Оба мы привезли с собой в Россию, но теперь один из них вышел из строя. Зампотех лично им занимался, и мы ждем срочную замену из Штатов. Но, похоже, у нас будет только один калибратор на все три района сбора.
— А ручная калибровка абсолютно невозможна? — поинтересовался Тейлор.
— Нет, сэр. Орудийная система слишком сложна. Тут дело не в прицелах и стволах, как в старые времена. Требуется перенастраивать электронные системы управления, а для этого нужен рекалибрационный компьютер.
— Ладно. Допустим, у нас только один калибратор. Сколько времени понадобится, чтобы подготовить весь полк для последующих операций?
— Тут все зависит… — начал Мартинес. Он чуть не сказал: «от количества наших потерь», но вовремя спохватился. Так можно накаркать беду. — От множества факторов. Следует учитывать расстояние между районами сбора. Мы в состоянии подправить одну птаху за пятнадцать минут. Но какое-то время требуется еще и на подключение прибора. Я бы сказал — от тридцати до тридцати шести часов. Причем наибольшее время займут перелеты между районами.
— Черт, — выругался Тейлор, — я не хочу, чтобы мы сидели так долго. Исходя из износа во время учебных стрельб, сколько целей может поразить система, прежде чем искажение прицела станет очевидным, и на каком этапе наши орудия становятся не более, чем дорогостоящими хлопушками?
Мартинес задумался. Он знал, что учебные стрельбы сбивают прицелы гораздо в меньшей степени, чем боевые. Но и Тейлор тоже это знал.
— Сэр, практически точность стрельбы начинает падать уже после первого залпа. Но сбой становится очевидным после трехсот — четырехсот выстрелов. Каждая система немного отличается от остальных. Иногда возникает впечатление, что у каждой — свой характер. Лучшие из них сохранят пятидесятипроцентный уровень попаданий после шестисот выстрелов. Но на это нельзя рассчитывать.
Тейлор повернулся на стуле лицом к слушателям.
— Я уверен, что большинство из вас вне себя от счастья от услышанных цифр. Звучит действительно внушительно. Но я нутром чую, что нам придется расстреливать боеприпасы с гораздо большей интенсивностью, чем рассчитывали умники из Форт-Ливенворт. — Тейлор кивнул в подтверждение своих слов. — Лучшая система в мире! Но даже если она сработает как положено, джентльмены, те аккуратные и прилизанные военные игры в Объединенном центре испытаний боеприпасов не учитывают стрельбу по ненужным целям, необъяснимые промахи, путаницу и просто неизбежную бестолковщину боя. Мы получили очень ответственное задание, и действовать нам придется на очень большой территории. И я думаю, что операция на том не закончится. Следовательно, командирам экипажей придется внимательно следить за системами автоматического обнаружения целей, чтобы убедиться, что мы уничтожаем именно то, что нам надо, а не расстреливаем один и тот же «джип» по десять раз. Можно использовать технику, можно даже полагаться на нее — но, в конце концов, нельзя ей доверять. — Тейлор холодно уставился на подчиненных, насупив покрытый шрамами лоб. — Не забывайте об этом. И — думайте.
Последние слова прозвенели металлом и повисли в холодном воздухе.
Откинувшись на спинку стула в более расслабленной позе, он продолжил:
— Ну, ладно. Исправный калибратор сперва поступит в распоряжение Второй эскадрильи — район «Платина», затем переходит в «Серебро» к Первой и, наконец, в «Золото» к Третьей эскадрилье, если только развитие событий не внесет коррективы в наш план. У тебя что-нибудь еще осталось, Мэнни?
— Нет, сэр. Ничего такого, о чем следовало бы говорить на общем совещании. Мы по-прежнему собираемся убраться отсюда к рассвету, но ремонт М-100 не позволяет нам начать сворачивать мастерские. — Мартинес пожал плечами. — Но это — моя проблема.
— Не бойся перегнуть палку. Весьма вероятно, что стратегические системы японцев засекут нас на взлете, и я не хочу оставить им здесь объекты для атаки. Мэнни, как только сможешь, немедленно убирайся отсюда вместе со всеми своими снабженцами и чумазыми механиками. Если надо, отправляйтесь маленькими группами, но эвакуируйтесь все. Вы нам понадобитесь на новых местах.
— Да, сэр, — отозвался Мартинес. Но он не знал, успеет ли. Оставалось еще столько дел…
Работе не было видно конца, и где та граница, за которой можно остановиться и сказать: все, больше делать нечего, теперь можно собирать инструменты и двигаться в путь. Только справишься с одной проблемой, как — глядь — к тебе опять несется пара взволнованных лейтенантов, чтобы сообщить о двух новых.
«Будь сильным, приятель, — твердил себе Мартинес. — Будь твердым. Как Старик Эль Диабло».
Пришел черед настоящего дела. Настоящего дела.
Закончив сообщение, Мартинес вдруг едва удержался от смеха, вспомнив, как пример самого черного юмора, однажды сказанные ему Тейлором слова.
«Всегда можно определить, когда приближается бой, — заявил тогда Старик. — Все начинает идти наперекосяк».
Они с Тейлором сидели в трактире в уродливом маленьком мексиканском горном городке под названием Бонита. А Мартинес посмеялся, думая, что то и был бой — беготня за оборванными бандитами по пустынным горам. Он заливался счастливым смехом, попивая легкую терпкую «Маргариту», уверенный, что держит все под контролем и что так будет всегда. А Тейлор улыбнулся улыбкой мертвеца, положив на стол ноги в сапогах со шпорами.
Тейлор знал, что говорил. Он знал гораздо больше, чем мог себе представить молоденький капитан-квартирмейстер.
Настоящее дело.
Тейлор стоял перед своими офицерами. Он знал, как зовут каждого, даже самых молодых и недавно назначенных в полк. Но знать людей — совсем другое. На лицах своих подчиненных он замечал в разной степени выраженные признаки волнения и бравады, невежества и энтузиазма. Даже сейчас бой являлся не только соревнованием машин, но и результатом бесчисленного множества решений, принимаемых коллективом людей. Его обязанностью было подготовить эту группу к войне. Они служили под его началом недолго, и он знал, что подготовил их недостаточно хорошо. Но еще Тейлор знал, что времени не хватает никогда и никто не бывает подготовлен идеально.
Он сознавал, что многие из них, особенно молодые, ждали от него речи. Будь то в кино, для речи обязательно нашлось бы место, но он полагал, что никакие его словеса не сравнятся с несколькими лишними минутами, проведенными ими с собственными подчиненными и посвященными дополнительным разъяснениям и уточнениям. Цель, которую он преследовал, сведя их всех вместе, уже достигнута. Они знают, что не забыты, не покинуты, не оставлены одни.
Каждый человек — часть одного большого целого. И совещание тянулось достаточно долго, чтобы успокоить даже самых взволнованных, чтобы пробудить в каждом неодолимое желание вскочить со стула и приступить к работе.
Мэнни волнуется, но это ничего. Тейлор в него верил. И в Мередита, мучающегося от того, что не смог сосчитать все волоски на головах противника. И в Хейфеца, чья храбрость порождена отчаянием. И в лейтенанта в заднем ряду, который как-то вечером в офицерском клубе смутил Тейлора, пустившись в пространные извинения из-за того, что его родители обеспечили ему лучшую косметическую хирургию, чтобы скрыть шрамы от болезни Рансимана. Он еще сказал, что не хочет, чтобы Тейлор не счел его настоящим мужчиной. А Тейлор настолько удивился, что не нашел ни слова в ответ.
Он знал, что Теркус смело и решительно поведет свою эскадрилью, но все же направил туда Счастливчика Дейва проследить, чтобы тот не стал слишком уж смелым и решительным. Он даже верил, что Рено превзойдет самого себя в кризисной ситуации, ведь за его плечами будет маячить призрак его отца. Он верил в усмехающихся молодых десантников с их крутыми татуировками, в механиков и оружейников. Он искренне верил в то, что большинство мужчин, сидящих перед ним, в трудный час откроют в себе большие возможности, чем сами ожидали.
Но он не верил в себя, в то, что сможет сейчас найти для них верные слова. За свою жизнь он слишком много прочитал книг и теперь боялся, что слова, которые он скажет, родятся не в его сердце и голове, а невольно припомнятся из какой-нибудь давно прочитанной книги и, следовательно, прозвучат фальшиво.
Лучше вообще ничего не говорить.
Он хотел бы рассказать им о выцветшем красно-белом флаге, который лежал сложенным в его кармане. О том, как снял его с крыши в африканской глухой дыре и пронес на себе много миль, много лет. Он хотел бы достать его и показать им, как показывают древнюю реликвию детям и внукам. Вот. Вот я какой.
Но он знал, что и для этого не найдет слов.
Как и для того, чтобы рассказать, как долго он ждал сегодняшнего дня, как мечтал о нем, хотя умом и понимал, что любой здравомыслящий, порядочный человек может мечтать только о мире.
Он дотронулся до сукна советской шинели, которую по-прежнему носил, чувствуя сквозь грубый материал то место, где лежал старый стяг. Он до сих пор там, успокоил он себя.
Тейлор не вынул его. Вместо этого он начал расстегивать шинель, не отводя взгляда от точно так же одетых офицеров.
— Давайте выкинем эти чертовы тряпки, — сказал он. — И займемся делом.
13
Москва 2 ноября 2020 года
— От тебя ничего не требуется, — убеждала Валю ее подруга. — Просто поболтай с ними, выпей чуть-чуть. Повеселись, и все.
Валя решила не ходить. Имелись тысячи причин, чтобы отказаться от приглашения. После посещения больницы она твердо намеревалась вести себя, как положено примерной жене, думать только о Юре и попытаться убедить себя, что их совместная жизнь все-таки наладится. К тому же она еще не до конца оправилась после операции. Ее прооперировали очень небрежно, и у нее до сих пор случались кровотечения, сопровождаемые чувством слабости и усталости. Ее сил хватало только на то, чтобы простоять полный рабочий день перед своими учениками, заставляя их раз за разом повторять по-английски: «Я счастлив с вами познакомиться».
Валя почти ничего для себя не готовила, и все же стол в комнате, совмещавшей функции спальни и столовой, был постоянно уставлен грязными тарелками и чашками. По вечерам, возвращаясь домой, она даже замечала, что в ее крошечной квартирке установился тяжелый запах прокисшего супа и нестиранного белья. Но она не могла заставить себя взяться за наведение порядка. Вместо того, чтобы как следует убраться, Валя неохотно перекладывала вещи с одного места на другое.
Сначала Нарицкий обрывал ей телефон, но постепенно он устал напрасно добиваться свидания. Она говорила себе, что должна написать Юрию, сидя ночи напролет на старом зеленом диване, завернувшись в одеяло и вполглаза следя за патриотическими и сентиментальными телевизионными программами, прерываемыми только для показа наспех скомпонованных новостей с войны. Валя догадывалась, что дела складывались очень плохо и что Юра, наверное, подвергается огромной опасности. Однако понимание шло только от головы, а не от чувств.
Изображения маленьких домиков и крошечных человечков не затрагивали ничего в ее душе. И отсутствующий Юра тоже превратился в абстракцию. Она сидела на продавленном диване, уставившись на яркий ковер напротив, — она повесила его туда, чтобы скрыть стену с осыпавшейся штукатуркой, а певичка с крашеными волосами надрывалась о горестях любви. «Написать Юре, — билось у нее в голове. — Я должна написать Юре». И все же до сих пор она не вывела ни одной строки, и в моменты наибольшего просветления Валя отдавала себе отчет, что вовсе не любит человека, с которым связала ее судьба, и что ее только страшит перспектива остаться одной.
— Не могу, Таня, — ответила она подруге. — Правда, не могу.
Таня поморщилась. Невольно она окинула взглядом развал, царивший на столе, прежде чем заставить себя снова посмотреть на подругу. Но если Валя и смутилась, то только чуть-чуть. Теперь подобные вещи значили для нее меньше, чем прежде.
— Нельзя же целыми днями вот так сидеть квашней, — настаивала Таня. — Не пойму, что на тебя нашло?
— Я думаю о Юре, — отозвалась Валя, лишь отчасти покривив душой. — Я так плохо поступала по отношению к нему. Даже не писала.
— Нечего о нем беспокоиться, — возмутилась Татьяна. — Несешь всякую чепуху. Что хорошего он для тебя сделал? Или ты как-то по-особенному живешь? — Таня оглядела царивший в комнате развал. — Они строят из себя таких важных птиц, раздуваются от гордости в своих мундирах, а посмотри, во что мы из-за них вляпались. Я всегда говорила: не связывайся с военными.
Неправда. Когда они только начинали встречаться, Таня превозносила Юрия до небес. Она постоянно твердила, как надежно положение офицерской жены, восхищалась хотя и шедшими на убыль, но все еще существенными армейскими привилегиями и даже хвалила его внешность. Когда-то двухкомнатная квартира в Москве была пределом мечтаний. Теперь же она казалась Вале тюрьмой.
— Ты была лучше устроена с этим, ну как его там, — продолжала Таня. — У него-то, по крайней мере, хоть деньги водились. И он не возражал против того, чтобы ты их тратила.
— Пожалуйста, прекрати, — остановила ее Валя. — Я не хочу о нем говорить. Ты всего не знаешь.
— Валя, ну же, ради Бога, соберись. Ну, посмотри, что у тебя творится. Я тебя не узнаю.
Однако Валя в глубине души понимала, что разбросанные по квартире вещи в большей степени отражают ее истинное "я", чем импортная парфюмерия и тщательный макияж. И еще она знала, что пойдет в конце концов вместе с Таней в гостиницу. Ей только надо подольше потянуть с согласием — не для Тани, а для себя самой.
— Я плохо себя чувствую, — отозвалась Валя.
— Не веди себя, как ребенок.
— И мне действительно надо написать Юре. Он наверняка сейчас воюет где-то там.
— Не глупи. Юрий достаточно умен, чтобы сам о себе позаботиться. Не принимай всерьез болтовню о «долге», о «чести офицера» и так далее. Мужчины любят повыпендриваться. — Таня на миг замолчала, словно задохнувшись при воспоминании о всем том вранье, что ей довелось выслушать от мужчин. Потом безжалостно продолжала: — Могу поспорить, он о тебе даже и не вспоминает. Небось, спит вовсю с какой-нибудь медсестрой или с одной из местных шлюх. Все сибирячки такие бесстыдницы.
— Юра так не поступит, — уверенно отрезала Валя. Хотя бы в одном она ничуть не сомневалась. — Юра не такой. — «Возможно, было бы лучше, — подумала она про себя, — будь он как раз такой».
Таня громко, театрально рассмеялась:
— Милая моя, ты просто не знаешь мужиков. Они все такие. Нельзя судить мужчину по тому, как он ведет себя дома.
— Юра не такой, — упрямо повторила Валя.
Таня вздохнула:
— Что ж, время покажет. Но что мы обсуждаем Юру? Лучше поговорим о тебе. Валя, ты просто должна пойти сегодня, такую возможность грех упускать.
Валя попыталась спрятаться под маской показной невинности.
— Но я же не могу, — сказала она. Потом взглянула на экран телевизора. Мужчина с серебряной сединой призывал к новой эре самоограничения. Новая духовность народа поможет выиграть войну. Несколько минут обе женщины смотрели в телевизор, сохраняя на лицах абсолютно одинаковое выражение, позволившее им пересидеть сотни собраний, не услышав на них ни слова.
— Какие они? — тихо спросила Валя, не поворачивая головы. — Просто любопытно.
— Ну, во-первых, — ответила Таня, — они умеют обращаться с женщинами. И все, конечно, богаты. — На миг Таня задумалась. — Естественно, в этом они ничем не отличаются от других мужиков. Им нужно одно — залезть тебе под юбку. Но… уж если не с тобой, то с кем мне быть откровенной? Они, по крайней мере, не слезают, пару раз дернувшись.
— Таня!
— Да не строй ты из себя невинность. Я только говорю, что мне никогда не было так… так… — Наконец и Татьяна покраснела от своих мыслей. Даже в миг наивысшей откровенности она не могла преодолеть воспитанные с детства привычки. Не так уж и важно, что ты делаешь. Но следи за тем, что говоришь. — Наверное, они этому учатся в школе или еще где-нибудь, — хихикнула она, словно время, как губкой, стерло последние десять лет и они снова стали девчонками-подростками.
Миг опасной открытости прошел, и Татьяна разгладила юбку на коленях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72