Таким образом, мы получали пресловутый «социальный заказ» и приказ родной партии на борьбу с мафией. Об одной такой операции и рассказывается в моей книге. Неприкасаемые Подседерцев щелкнул пальцами.– Останови!Гаврилов нажал кнопку на пульте, и на экране телевизора замерло изображение грустно усмехающегося Журавлева.– Откуда запись? – резко бросил Подседерцев.– От верблюда, – хохотнул Гаврилов.– Слушай, кончай в одну харю веселиться, достал уже! – Подседерцев развернул кресло, оказавшись лицом к лицу с притихшим Гавриловым. – Никита, не до шуток.Они сидели в самой надежной комнате офиса, где стены с прослойкой из песка и спецтехника полностью гарантировали защиту от прослушивания. На агентство Подседерцев денег не жалел, но и эксплуатировал в своих интересах нещадно.Дорогая итальянская мебель, толстый ковер, два безликих офорта на матово-серых стенах – по сути, все в кабинете принадлежало Подседерцеву, без его негласного покровительства не было бы ни солидных клиентов, ни возможности сохранить доходы от вездесущего рэкета. Лично Гаврилову принадлежал лишь громоздкий письменный прибор, подаренный на день рождения операми. Он вздохнул и кисло улыбнувшись сказал:– А ты думал, я тебя позвал мягкую порнушку для лиц престарелого возраста смотреть? Говорил же, дело серьезное. Пленку свистушка монтировала в одной частной студии. Там у меня свой человечек. Свистнул мне, я дал указание сделать копию.– Так, сначала о девке. На кого она работает?– Сама на себя. Фрилайсенс, как говорят американцы. А по-русски – на вольных хлебах.– А в штат не берут?– Везде своих едоков хватает.– Еще что?– Та-ак. – Гаврилов потянулся за папкой. В ней оказался один-единственный лист. – Анастасия Валерьевна Ладыгина, независимая журналистка. По матери – Андрианова. Мать же в свою очередь и в настоящее время – Селезнева. А в девичестве – Мшанская.– Бля, Гаврилов, я тебе сейчас в ухо дам! – Подседерцев тяжело заворочался в кресле.– Что непонятно? Мама развелась с ее папой, взяла фамилию нового мужа, а потом еще раз вышла замуж.– Значит, девка – Ладыгина?– Отнюдь. Ладыгин был ее муж, фамилию Настя оставила как псевдоним. По примеру мамаши развелась. У мамы было три официальных мужа, у козявки еще все впереди. – Гаврилов выдержал паузу. – А по папе Настенька – Столетова, под этой фамилией и живет.– Слава богу, разродился! – проворчал Подседерцев. – Стоп! Столетов, Столетов... – Он щелкнул пальцами. – Валерий Иванович Столетов. «Важняк» из союзной прокуратуры?– Верно. Ныне простой российский пенсионер.– С папой девочке повезло. Что еще?– Ерунда всякая. Что может быть у девчонки в двадцать лет? – Гаврилов сделал кислое лицо.– Все, что хочешь! Дай сюда. – Подседерцев отобрал у него листок, быстро пробежал глазами и сунул в карман. – Себе копию сделаешь.– Даже ни разу не обиделся, – Гаврилов выдал свою дежурную присказку.Покрутил в руках черную коробочку пульта управления. – А теперь без шуток. Есть свежие новости. Мы аккуратно бросили девку в разработку. Оказалось, на интервью Журавлев вылез инициативно.– Точно?– Да. Он по старой памяти крутится в нескольких редакциях, там с ней и пересекся. Подкинуть ей идею интервью для бывшего опера проблем не составляло.Вот так.– Кому она хотела сдать пленку?– У них это называется «слить материал». Испанцам. Делают цикл «Неизвестная Россия». Никто ей задания не давал, все по собственной инициативе.– Или мне показалось, или он заранее договорился с ней о предпоследнем вопросе.– Или. – Гаврилов хитро улыбнулся, став похожим на остролицую лису, высунувшую мордочку из норы. – О чем есть соответствующая запись. Он, жук старый, для этого увел девчонку на кухню. По старому опыту знает, что работающий холодильник фонит так, что у «слухачей» в наушниках один треск стоит. Но не повезло, именно на этой фразе холодильник отключился, и мои ребята сумели все зафиксировать. Слушать будешь?– Потом. На кой черт ему это? Минуту... – Подседерцев потер бугристый лоб.Может, почуял, что сидит «под колпаком», и хочет раздуть скандал, заставив нас отступить?– Мимо! Ничего он не засек, я гарантирую. Видишь ли, Боря, это господь всеведущ и всемогущ. А человек смертен, поэтому его и тянет на великие дела.Журавлев смертен, как ты и я. Но у него есть одно преимущество – он точно знает, сколько ему отпущено.– Не понял?– И я поначалу не понял причину его активности. Денег же на писанине особых не сделаешь. В серьезных делах он не участвует, о фирмочке его я промолчу, там даже на жизнь денег не заработать. Так в чем же причина, спросил я себя? Не мотив, а причина!– Гаврилов, не томи! – Подседерцев угрожающе сжал кулак.– Ладно уж... Короче, болен он. – Гаврилов бросил на стол еще одну папку.Здесь данные обследования. Рак поджелудочной железы. Лечили мужика от диабета, а вышло... Тут еще выписка из истории болезни, копия из медицинской книжки. Я запросил мнение эксперта. По всем показаниям, жить Журавлеву осталось месяца три.– Он это знает?– Считает, что полгода. Так ему врач сказал. Но мой специалист настаивает, что полноценной жизни – не больше трех месяцев. Дальше медленная агония. Вот и весь мотив. Лебединая песня опера, так это надо понимать.– Ясненько! – Подседерцев резко встал, кресло жалобно скрипнуло. Прошел к окну, встал, сцепив руки за спиной. Гаврилов не отрываясь смотрел на его широкую спину, почти полностью закрывшую оконный проем. Порой спина бывает не менее выразительна, чем лицо, опытному глазу нетрудно угадать, если не о чем, то хотя бы как думает человек.Сейчас спина Подседерцева была напряжена так, словно он пытался совладать с тяжестью, неожиданно обрушившейся на плечи.– Гаврилов, а ты не устаешь дурака валять? Это же самая трудная маска.Тебе разве в Высшей школе КГБ не говорили? – Подседерцев не повернулся. Сунул палец между пластинок жалюзи, сделал вид, что увидел что-то интересное в окнах дома напротив. Стекла в рамах были особенные, с невидимой глазу неровностью поверхности, исключавшей снятие информации лазерным лучом. Для любителей пользоваться микрофоном направленного действия в раму были вмонтированы миниатюрные динамики. Вместо разговора в кабинете «слухач», залегший на одной из соседних крыш, мог наслаждаться бесконечным концертом хард-рока.– У нас в Вышке много чего говорили. Но я и без них знал, что умных никто не любит. Дураком легче и жить, и работать. – Интуиция подсказала, что Подседерцев сейчас резко развернется, и, понимая, что надеть маску простака не успеет, Гаврилов быстро наклонил голову над рассыпанными на столе бумагами.– Только из меня дурака делать не надо! – Подседерцев круто развернулся, под каблуками пискнул синтетический ворс ковра. – Первое, Журавлев подставляется на интервью и рекламирует свою новую книжку. Второе, он смертельно болен, а, значит, готов пуститься во все тяжкие. Так что же он такое накропал, если ты меня через всю Москву к себе приволок, а? Только не вздумай сказать, что до сих пор не удосужился выяснить. Гаврилов, я же тебя не первый год знаю, так что можешь не надрываться. Корчишь из себя клоуна, а у самого с утра лицо, как после клизмы!Гаврилов хмыкнул, вытащил из стола толстую папку, покачал в руке, потом звонко шлепнул ею по полированной столешнице.– Это ксерокс рукописи Журавлева. Вчера вечером получил, закончил читать к утру. Мура ужасная, слов нет, но фактура! В нашей операции ты использовал докладную записку Журавлева десятилетней давности. Он с ней носился по всем высоким кабинетам, пока ему открытым текстом не сказали, что он ни фига не смыслит ни в мафии, ни в контрразведке. Пока мы с тобой гадали, как его закадрить, он, паразит, взял и написал об операции, которую с таким трудом пробивал. Все написал! Слово в слово по докладной. Основные фигуранты, как бы он их ни назвал, легко угадываются. Все ходы операции прописаны так, что бери и делай. Вот такие у меня новости.Подседерцев вернулся к столу, садиться не стал, уперся кулаками в край, нависнув над притихшим Гавриловым.– Идиот, – тихо произнес он, уставившись на титульный лист рукописи.Гаврилов не понял, кому это было адресовано – ему лично или автору рукописи, но уточнять не стал. Продолжая незаметно, снизу, следить за выражением лица Подседерцева, продолжил:– Сюжет банален до безобразия. Оперу зарубили операцию, а он раскрутил ее на свой страх и риск без визы руководства. Внедрил своего человека в высший эшелон мафии и стал играть на противоречиях кремлевских группировок.Естественно, испортив жизнь многим достойный людям.– Надеюсь, в финале этого гения шлепнули?– Естественно. В назидание потомкам. А название опуса, кстати, характерное – «Лебединая песня».– Да уж! – тяжело выдохнул Подседерцев. – Не дай бог, он эту лебединую песню кому-нибудь пропоет. Писатель из него никакой, а опер был гениальный.Попадет книга в нужные руки, оценят ситуацию и предложат реализовать схему операции. За хорошие деньги, естественно. Наверно, на это, гад, и рассчитывает.Гонорара за книжку даже на похороны не хватит, так я понимаю, а конкуренты какой-нибудь финансовой группировки за такую работу полгрузовика денег отвалят!– Подседерцев полистал страницы, отложил папку.– Дело пахнет керосином, – подыграл ему Гаврилов, отметив, как натянулась кожа на широких скулах Подседерцева. – Я же говорил, Журавлев инициативно ищет контакта. Самое время подкатывать к нему с предложением.– Вся опасность в том, что работать можно только с человеком, не осознающим смерть, как неизбежную данность. Кто до этой простой мысли дошел, тот для нашего .брата умер. Такой человек становится или монахом, или поэтом, но не агентом, это факт. Он ищет вечного, а не выхода на спецорганы.Подседерцев сел в кресло, вытянув под столом тяжелые ноги.– Философия! – скривил губы Гаврилов. – Мало ли мы попов и поэтов агентурили? У меня самого на контакте два рифмоплета были, и не из мелких. А у соседнего отдела полпатриархии в агентах ходило!– Дерьмовые поэты и расстриги, вот кем они были! – отрубил Подседерцев, зло дернув крупной головой. – Без веры в себя, как в часть Высшего. А с этого и начинается настоящий поэт или монах. С верой можно и на костер... Ты говорил, Журавлев в богоискательство ударился?– Еще как!– Плохо дело. С его раком в самый раз на костер, все равно терять нечего.Осторожнее с ним надо будет... Кстати, «слухачей» из квартиры над ним убери от греха подальше. Сегодня же!– Понял. – Гаврилов выжидательно посмотрел на Подседерцева.– Да не пяль ты глаза! Считай, договорились, буду на встрече. Ты его разомнешь, а делать буду я. Не клюнет он сейчас на ерунду, а работа на твое агентство для него ерунда и есть. Упускать, вернее, выпускать из твоего кабинета Журавлева незаагентуренным нельзя, тут ты прав. – Подседерцев быстро сделал пометку в блокноте. – А этой Насте я лично кислород перекрою. Еще не хватало, чтобы она нам испанскую разведку на хвосте притащила. Вот уж не было печали...– А я что тебе весь день толкую! Ситуация начала саморазвиваться. Сам же знаешь, планы составляют для начальства и на случай провала, чтобы было потом чем отбрехаться. А действовать приходится, применяясь к обстановке. Сумеем приспособиться и попасть в темп – грудь в крестах. Нет – сам понимаешь.Подседерцев тяжело посмотрел на Гаврилова и инстинктивно сжал кулак.Гаврилов юрко глянул на тяжелый кулак, лежащий поверх папки, и отвел глаза.Доли секунды ему хватило, чтобы увидеть главное – кулак был сложен не правильно: не было в нем желанной хозяйской воли и готовности к хрусткому удару. Кулак был слабым, с суеверно зажатым – внутрь большим пальцем. Гаврилов остро почувствовал сосущую пустоту под ложечкой. Первый, глубинный, а потому – истинный приступ страха подсказывал: пора менять хозяина. * * * "Гаврилов не прав, еще не наступило то благодатное время, когда ситуация начинает саморазвиваться, когда темп игры возрастает во сто крат, когда только успевай просчитывать варианты и делать очередной ход. До того этапа операции, когда потеря темпа грозит поражением, еще ох как далеко, – с тоской подумал Подседерцев. – Это потом начальство отпускает вожжи, позволяя непосредственным исполнителям во имя спасения операции творить все, что считают нужным.Сковывать инициативу так же губительно, как и терять темп, но до осознания этого немудреного правила надо ждать, пока операция не начнет трещать по всем швам. Пока жареный петух не клюнет, – а он на Руси – птица счастья, – ничего хорошего от начальства ждать не приходится".Новые данные на Журавлева, добытые Гавриловым, действительно требовали срочной корректировки сценария операции. Но на начальном этапе любые действия требуют визы. Согласие начальства, пусть даже в форме невнятного бормотания или многозначительного кивка – страховой полис и карт-бланш одновременно. Этому Подседерцева, еще на Лубянке закаленного в бюрократических игрищах, учить не надо было. Поэтому первую коррективу в детально разработанный план он внес сразу же, покинув офис Гаврилова. Связался по спецсвязи с Шефом и напросился на внеочередной доклад.Сказать, что Подседерцев любил своего Шефа, значило погрешить против истины. Он отдавал должное запредельной верности, демонстрируемой его Шефом Хозяину, но не более того. Как умный человек, Подседерцев уважал людей, обладающих качествами, отсутствующими у него.В верности Шефа было что-то собачье, зависимое.Любовь Хозяина была по-барски крутой, именно такую больше всего любят русские женщины и служилые мужики. Потреплет жесткая рука по холке – радуйся, въедет хозяйский сапог под зад – сам виноват, скули на задворках и вспоминай, чем же провинился.И Хозяин, и Шеф представляли совершенно определенную, а значит – ограниченную во времени тенденцию. Вне постоянной схватки со старыми врагами или с бывшими соратниками, впавшими в ересь дележа власти, они были никем.Хозяину предстояло вытащить из грязи телегу российской Империи и, окучивая кнутом дохлых кляч и рвущих из рук вожжи, повернуть оглобли на столбовую дорогу, с которой, не без его участия, вышеупомянутая телега и свалилась в канаву, растеряв половину поклажи. Но вожжи у них вырвут, непременно вырвут, как только колеса въедут на накатанный тракт. Это Подседерцев отлично понимал, иллюзий по отношению к людской натуре в силу ремесла никогда не испытывал, а, пообтесавшись в кремлевских коридорах, растерял даже их остатки. Опасность перехвата управления исходила не столько от оголтелой оппозиции – им, дуракам, ничего не досталось, соответственно, и терять нечего – к вожжам полезут те, кто под шумок успел накопить капитал, кто захочет покоя и надежности.Подседерцев закончил доклад, давние отношения позволяли не стоять на вытяжку, а сидеть, удобно устроившись в кресле, и выжидающе посмотрел на Шефа.Шеф выставил ногу из-под стола и, кряхтя от боли, принялся растирать колено.– Боря, ты в теннис не играешь? – неожиданно спросил он.– Это с моими габаритами? – усмехнулся Подседерцев, поиграв крутыми, как у грузчика, плечами.– Сейчас все на корт лезут. И косые, и хромые, и пузатые, как тараканы беременные. Мода такая. – Шеф охнул, нащупав на колене какую-то особенно болезненную точку. – Вот зараза! И черт дернул вчера мяч гонять... Сам-то что об этой забаве думаешь?– Индикатор изменения мышления. При Сталине элита увлекалась футболом. Как крепостники, владели командами. Из лож наблюдали за битвой гладиаторов. Не надо забывать, что футбол – игра командная, цивилизованный вариант русской стенки на стенку. Чем в то время элита и забавлялась. Левый уклон, правый уклон, промпартия...– Забавно. – Шеф убрал ногу под стол. – Мне, крестьянскому сыну, такие аналогии в голову не приходили. А Хрущ?– Он типичный перевертыш. Оскопленный вариант Усатого. А Ленька, по старой цэковской традиции, хоть и любил футбол-хоккей, а для души баловался охотой.Егеря обкладывали, гнали кабана на выстрел, а он сидел на вышке, прихлебывал «Пшеничную» и мочил зверюг из снайперской винтовки. Показатель?– Согласен. Да, в его времена уже массовыми травлями не баловались.Индивидуально работали, – кивнул круглой головой Шеф. Как у всякого тщеславного в душе человека, лысина была прикрыта тонкими редкими прядками.«Жаль, нельзя подсказать, не поймет. Постригся бы наголо, благо мода позволяет. Череп-то лепной, хороший. А ну его! Я ему не жена и не любовница», – подумал Подседерцев и продолжил:– А теннис – игра интриганов-индивидуалистов. Один на один. Без крови, в белых Штанишках. Под улюлюканье болельщиков, своих и чужих.– А почему дядюшка Зю в волейбол играет? – В глазах Шефа вспыхнул нездоровый огонек.– А это вариант тенниса, только коллективный. И без претензий на аристократичность. Все это называется умным термином – психодинамика личности.Если умеешь ее вычислять даже в таких мелочах, как спортивные пристрастия, колешь людей, как грецкие орехи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72