– Почему у вас французское имя, если вы – американка?
– Это идея родилась у моей работодательницы. Chaffe a rouge. Она считает, что я – раскаленная докрасна.
Подруга Николсона работала у какой-то женщины, настоящего чудовища. Совпадения нагромождались одно на другое.
– Значит, это нечто вроде псевдонима, – сказал Харри.
– Да. Можно так сказать.
– Как вас зовут на самом деле?
Она снова улыбнулась.
– Я скажу вам это позже.
Он увидел под золотистой собольей шубкой маленькую грудь – полную противоположность сариного бюста с угрожающими сосками. Харри предпочитал женщин с небольшими грудями, он часто спрашивал себя, какие изменения претерпела Алексис в этой области. В двенадцать лет она была совершенно безгрудой, верхняя часть её тела могла принадлежать мальчику. Иногда Харри задумывался о том, что говорили о нем подобные предпочтения. Он поиграл с мыслью о том, что он – латентный гомосексуалист, потом отверг эту пугающую гипотезу. Нет, он женился на Саре не из-за её грудей, не для того, чтобы доказать себе, что он – настоящий, стопроцентный, гетеросексуальный американец. Он женился на ней, потому что ему нравились её акцент, титул, английское происхождение, деньги. Сейчас на него произвела впечатление явно дорогая шубка Шоффе. Это подарок Николсона?
– У вас в Париже дела? – спросила она.
– Вы угадали.
– Позвольте мне угадать, какие именно.
– Хорошо, но сначала скажите мне, нельзя ли угостить вас ещё одной порцией того, что вы пьете?
– Это «кампари». Нет, спасибо. Я должна следить за моим весом. Понимаете, я – манекенщица.
– У кого вы работаете?
– У Терезы.
Настоящее чудовище – Тереза? Вполне возможно. Тереза была мировой знаменитостью, все слышали о том, какая она стерва.
– Я бы хотел переспать с вами, – сказал Харри.
Она даже не поморщилась.
– Удивительно. Я думала о том же самом.
Харри потерял дар речи. Он не мог поверить в свое везенье.
– Я знаю место, – сказала она.
– У тебя?
– Нет, мы не можем туда пойти. Моя соседка по квартире пригласила на обед своего дружка. Это было бы слишком опасно.
– Тогда что за место ты имеешь в виду?
– Гостиница для любовников, mueble, – сказала она. – Поскольку мы не останемся там на всю ночь, комната обойдется всего в семь тысяч франков.
Восемь долларов? В какую дыру она собирается отвести его?
– Там чисто?
– Ты – настоящий американец. – Она засмеялась. – Это все, о чем вы способны думать? Чисто ли там? Не обворуют ли, не ограбят ли, не отравят ли вас? Это смешно.
– Мне не нравится, когда надо мной смеются. Меня это не забавляет. К тому же ты тоже американка.
Она перестала улыбаться, нахмурилась.
– Извини. Я не хотела тебя оскорбить. Честное слово. Как тебя зовут?
– Харри.
– Ты очень красив, Харри.
Лишь когда она встала, Харри понял, какая она высокая. Ее рост составлял около ста семидесяти восьми сантиметров – Харри сделал скидку на трехдюймовые каблуки из крокодиловой кожи. Рост Сары составлял лишь сто шестьдесят восемь сантиметров. Харри собрался изменить ей впервые за все время их брака. Он знал, что должен испытывать чувство вины, но не ощущал его.
– Нам надо найти такси, – сказала она. – Пешком туда не дойти. Гостиница находится в Семнадцатом округе.
В машине он взял молодую женщину за руку. Ее кожа была очень нежной, аромат духов – чертовски возбуждающим («Ле флер» Терезы?) Он не мог дождаться того момента, когда увидит её обнаженной. У нее, конечно, невероятно длинные ноги и красивые, небольшие, упругие груди. Какую позицию она предпочитает? Какие противозачаточные средства? Возможно, она настроена лишь на «шестьдесят девять». Она ничего не сказала о деньгах для себя, только о стоимости комнаты, и это порадовало Харри, потому что он где-то читал, что все девушки по вызову и проститутки обязательно заранее сообщают стоимость услуг. С другой стороны, возможно, любительницы, подрабатывавшие в конце месяца, действовали иначе. Иэн Николсон должен был предупредить его об этом. Черт возьми, как можно было забыть о такой важной информации!
Харри никогда в жизни не платил за секс и гордился этим. В Пилгрим-Лейке он имел репутацию местного жеребца. Вряд ли он не затащил в койку хотя бы одну девушку из его родного городка, во многих случаях инициатива исходила от них самих. В колледже часто возникала давка, все ученицы мечтали переспать с парнями из баскетбольной команды. Если бы он смог стать профессиональным игроком, женщины буквально рвали бы его на части, он слышал немало невероятных историй о сексуальных подвигах спортсменов. Но на первом году обучения что-то погасило его энтузиазм, необходимый для достижения профессионального уровня.
«Не жесткость, не грубая сила, – вспоминал он многократные наставления тренера, – а выносливость, скорость и физическая форма. Вот ключи к успеху в баскетболе.»
Однако он понял, что прежде всего его привлекают именно жесткость и грубая сила. Один из одноклассников, с которым ранее занимался отец, начал учить Харри карате, и с этого момента у юноши пропал интерес к баскетбольному мячу и добытым очкам. Ему надоели пасы, защита, обманные финты. А главное – взаимодействие с партнерами, которого требовала эта игра. Он предпочитал совершенствоваться в одиноком, сугубо индивидуальном искусстве самообороны. Оно соответствовало его характеру.
После окончания колледжа Харри вернулся в Пилгрим-Лейк и универсальный магазин Маринго. Новые девушки… Наконец появилась Сара…
– Мы приехали, – сказала Шоффе.
Расплатившись с водителем, он заметил аккуратное здание из серого камня – несомненно, пункт их назначения. На одной стене висела небольшая бронзовая табличка с надписью «Дом Франсуазы». Никакой неоновой вывески, ничего привлекающего внимание, никаких явных намеков. Если бы он прошел мимо этого здания один, ему никогда бы не пришло в голову, что это гостиница для любовников. Гостиница. У них не было никаких вещей, даже сумки!
– У нас нет даже чемодана с одеждой, – сказал он.
Шоффе нажала кнопку звонка.
– Успокойся. Нас бы не пустили сюда с чемоданом.
Миниатюрная пожилая женщина с седыми волосами, стянутыми в пучок, открыла дверь и небрежно посмотрела на них. Харри понял, что для оценки посетителей ей требовалось лишь одно мгновение. Она выглядела так же заурядно, как само здание. Своей невзрачностью она напоминала его бабушку-голландку, Джулиану, в возрасте около пятидесяти пяти лет. (Он по-прежнему поддерживал связь с Джулианой, которая не одобряла его женитьбу на Саре. Эта английская актриса-шлюха – такой была первая реакция Джулианы. Хотя в дальнейшем она воздерживалась от высказываний на эту тему, Харри подозревал, что его бабушка упрямо и непоколебимо придерживалась своего исходного мнения.)
– Bon soir, Madame, Monsieur, – сказала седая женщина.
– Bon soir, Madame, – отозвалась Шоффе, отводя её в сторону.
Женщина проводила их к лифту с коваными решетками и установила рычаг в положение, обозначенное цифрой «4». Выйдя из кабины, они проследовали за ней по коридору. Тишину нарушил лишь чей-то смех, после которого прозвучал сдавленный женский крик. Они остановились возле комнаты с надписью «Мария Антуанетта». Женщина отперла дверь и протянула ключ Харри. Он впервые в жизни видел дверь без ручки на внешней стороне.
– A bientot, Madame, Monsieur.
Она ушла в своем длинном черном платье, напоминая Харри черную кошку, крадущуюся по ночным закоулкам. Харри сосредоточил внимание на комнате и был приятно удивлен её интерьером. Он увидел огромную кровать с ароматизированными простынями в цветочек, зеркальные изголовье и потолок, три стены, обклеенных обоями «под шелк». Четвертая стена была расписана изображением бегущей вприпрыжку по полю влюбленной пары в костюмах восемнадцатого века. На заднем плане виднелись овцы и пастушки с хлыстами в руках.
– Давай повесим нашу одежду, – сказала Шоффе.
Повернувшись, Харри обнаружил, что она уже сняла шубку и платье. Девушка стояла перед ним в открытом кружевном бюстгальтере с расположенной впереди застежкой, прозрачных черных чулках со швом и узком черном поясе. Черные шелковые трусики, отделанные кружевами, лежали на полу возле кровати. На ногах у Шоффе остались туфли из черной крокодиловой кожи с каблуками высотой в три дюйма. Волосы на лобке были абсолютно черными. Должно быть, он задержал свой взгляд на них, потому что она сказала:
– Нет, от природы я вовсе не рыжая, как ты можешь видеть.
То, что она красила волосы, не разочаровало Харри, который провел последний год среди людей из мира кино, но его встревожило нечто другое. Он не знал, чем вызвано беспокойство. Его сердце затрепетало, как бы предупреждая об опасности. Подобное случалось с ним перед очередной схваткой в Пилгрим-Лейке с одним из местных парней.
– Нашу одежду, – сказал он. – Да, конечно.
Он принял ванную за гардеробную и тотчас понял, что здесь нет никакой гардеробной. Ее заменяли крючки на стене. Ему стало ясно, почему Шоффе сказала, что в чемоданах для одежды нет нужды. В санузле находились унитаз, ванна, душ, рукомойник и биде, а также комплект выстиранных полотенец и простыней. Он попал вовсе не в бордель. Где он, черт возьми? Харри снял пиджак, рубашку, галстук, повесил их на крючок, потом избавился от туфель и носков, стянул с себя брюки и трусы, повесил их на второй крючок. Однажды Сара сказала ему, что на свете нет более комичного зрелища, чем раздетый мужчина в носках и туфлях.
Он шагнул к Шоффе и осторожно коснулся застежки бюстгальтера, через который виднелись её маленькие груди.
– Ты позволишь?
– Пожалуйста.
Единственный крючок тотчас выскочил из петли. Харри повесил бюстгальтер поверх своего галстука в клеточку. Ему понравилось, как выглядели эти два предмета, висевшие один на другом. Потом он подошел к Шоффе сзади и обхватил руками её груди, зная, что она ощутит его эрекцию своими красивыми упругими ягодицами.
– Как приятно, – сказала она.
Шоффе легла на простыню, и он увидел её дважды – один раз на кровати, другой раз – отраженной в зеркальном изголовье. Двойная картинка действовала возбуждающе, но он почувствовал что-то еще… его сердце снова затрепетало. Или оно не переставало отчаянно биться все это время? Он начал целовать её груди. Соски были не розовыми, как у Сары, а светло-коричневыми, цвета кофе с молоком. Сквозь аромат духов пробивался слишком знакомый мускусный запах, он пугал Харри, лишал спокойствия. Дыхание громко отдавалось в его ушах, оно напоминало ураган, о котором пела Эдит Пиаф. Шоффе двумя руками подняла его голову.
– Я бы хотела снять туфли, – сказала она.
– Я это сделаю.
– Спасибо.
Наклонившись, чтобы снять туфли, он почувствовал, что она делает что-то у изголовья кровати, но не оглянулся. Сняв туфли из крокодиловой кожи, он медленно повернулся и посмотрел на Шоффе. Блестящие зеленые глаза исчезли, точнее, они стали такими же темными, почти черными, как его собственные
– Здравствуй, – сказала она. – Я – Алексис.
15
Харри уставился на нее, потом на две маленькие зеленые контактные линзы, лежавшие на прикроватной тумбочке, куда их положила Шоффе – нет, Алексис, – пока он снимал с неё туфли. Его мозг работал так же отчаянно, как и сердце. Сейчас на ней были только черные чулки, прикрепленные к узкому черному поясу. Когда Харри наконец обрел дар речи, его голос напоминал скорее лягушачий, нежели человеческий.
– Я не верю. Это невозможно. Однако это правда. Ты на самом деле Алексис. Такое не происходит в жизни. И все же это случилось. Алексис. Шоффе. Я не знаю, как тебя называть.
У него пропала эрекция.
– Алексис. – Внезапно она показалась ему очень усталой, словно этот маскарад стал для неё непосильной нагрузкой. – Алексис. Пожалуйста, Харри Алексис.
В последующие недели, месяцы, годы он будет вспоминать их несвязную беседу, словесный калейдоскоп признаний, жестокие обвинения, поток нежности. Кто знал, с чего начать, и как это сделать? Годы разлуки были долгими, болезненными, безмолвными. Затянувшееся мучительное молчание завершилось отчаянной попыткой примирения.
Алексис казалась совершенно спокойной. Ему же казалось, будто он тонет.
– Черт возьми, что ты делаешь в Париже?
– Я же сказала тебе, что живу здесь. Уже пять лет.
– Почему в Париже?
– Это показалось мне естественным выбором после швейцарской строгости и дисциплины.
– Значит, все это время ты находилась в Европе.
– Да. А где, по-твоему, я должна была жить?
– Не знаю. Как я мог это узнать? Ты ни разу не написала мне. – Он ощущал себя глупцом, ребенком. – Ни одного письма за четырнадцать лет.
– Пожалуйста, Харри, не усугубляй мое чувство вины. Я хотела написать тебе, ты должен мне поверить, но я не могла заставить себя.
– Почему?
Она печально покачала головой.
– Потому что это не имело смысла. Для нас обоих. Я знала, что нам обоим будет только хуже, поэтому решила забыть тебя.
– И?
– Отчасти мне это удалось. Я продолжала жить. Так обычно поступают люди. Продолжают жить. Ты продолжал жить.
– И ты действительно забыла меня?
– Нет. А ты?
– Нет.
Они посмотрели друг на друга, потом на их отражения в зеркальном потолке.
– Ты изменилась, – сказал Харри. – То есть осталась прежней, однако разница все же есть. Я не имею в виду рыжие волосы и контактные линзы. Должно быть, на тебя повлияла та школа. Люди, с которыми ты встречалась. Европа. Языки. Ты стала такой светской, искушенной. Рядом с тобой я кажусь себе мужланом.
– Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя так, – сказала она с опозданием в четырнадцать лет. – К тому же это неправда.
– Это правда, и ты это знаешь. Я остался парнем из маленького американского городка. Ты – человек мира.
– Вовсе нет, – жалобно произнесла она. – Я тоже выросла в Пилгрим-Лейке. Думаешь, легко избавиться от корней?
– Похоже, тебе это удалось.
Он интуитивно нанес удар в её самое уязвимое место: Алексис казалась себе обманщицей, надевшей чужую маску.
– Ты заставляешь меня чувствовать себя фальшивкой.
– Au contraire, моя дорогая. Ты держишься очень естественно. Поздравляю тебя. Ты провела даже меня, твоего брата.
– Ты жесток, Харри.
Он действительно был жестоким, эгоистичным. Она права. Что он знал о тех кошмарах, которые она пережила после их расставания? Мог ли заглянуть в её сердце? Это беспокоило его сильнее всего. Она удрала от него, устремилась вперед, выжила, добилась благополучия. И все же он видел за безупречным фасадом её страдания.
– У тебя роман с Николсоном?
– О, Господи. – Она явно растерялась. – Как ты это узнал? Кто тебе сказал?
– Можно сказать, что ты сама. Я был днем в его кабинете, когда ты позвонила
– В кабинете Иэна?
– Да, по делу. Естественно, я слышал лишь то, что говорил он, но этого было достаточно. Он называл тебя Шоффе, и когда мы встретились в кафе… согласись, это довольно редкое имя. Он также сказал, что ты американка.
– Это просто невероятно. – Она закрыла лицо руками. – Чистое сумасшествие.
Он понял, что она плачет, и тоже заплакал. Им снова было двенадцать и тринадцать лет, они прощались на железнодорожном вокзале, только сейчас боль была более сильной, она длилась дольше, она накапливалась много лет и наконец вырвалась наружу.
– Ты влюблен в свою жену? – спросила Алексис.
– Да. Нет. Это трудно объяснить. Это нечто другое. Не то, что у нас с тобой.
Она вытерла щеки тыльной стороной руки, совсем как маленькая девочка. Она была такой бледной.
– То, что было у нас, не может повториться с другим человеком.
– Я люблю тебя.
– До сих пор?
– Всегда.
Он принялся покрывать её лицо нежными поцелуями, и они оба задрожали. Они как бы целовали самих себя.
– Это нереально. И все же совершенно реально, – произнесла Алексис.
– Это правда. Мы снова вместе.
– Слишком поздно.
Он вздохнул.
– Знаю.
Теперь, когда он признал поражение, она посмотрела на него обвиняюще.
– Ты всегда можешь получить развод.
– Я не хочу разводиться.
Он с удивлением понял, что это правда. Как бы он ни любил Алексис, он не хотел разводиться с Сарой.
– Но ты не влюблен в свою жену.
– А ты влюблена в Николсона?
Она не ответила. В этом не было необходимости. Его ответ вполне подходил и ей. Да. Нет. Это трудно объяснить. Это нечто другое. Не то, что у нас с тобой.
– Полагаю, ты приехал сюда без Сары.
– Как странно слышать её имя из твоих уст.
– Здесь она или нет?
– Она в Калифорнии. Снимается там в фильме.
– Слава Богу. Думаю, я бы сейчас не вынесла её присутствия в Париже. – Алексис с тихим стоном упала на подушки. – Это было бы последним ударом.
– Почему бы тебе не снять все остальное и не забраться под простыню? Ты дрожишь.
– Да.
Она сняла пояс, удерживавший чулки, бросила все на пол. В спешке Алексис сделала на чулке затяжку. Ее ногти были алыми и длинными. Харри вспомнил то время, когда они были короткими и бесцветными. Его сестра выросла, ей двадцать шесть лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51