— Зря ты в это полезла, Марина. — Он снова посерьезнел. — Не уймешься — менты вконец озвереют. И Никитины не отвяжутся — у них ведь ума хватит тебя по городу таскать, а потом тебе и предъявить. Ты знаешь что сделай? Психиатр знакомый есть? Если нет — помогу, чтоб справку дал, что после взрыва с головой у тебя не очень, сотрясение там, шок, галлюцинации. А раз так, то и взять с тебя нечего. Справку ментам кинешь — и уезжать тебе надо, отсидеться пару месяцев. Поняла?
— Я так вам благодарна — правда, — произнесла, когда молчание затянулось. Слишком затянулось, на ее взгляд, — а ей все равно предстояло узнать, зачем она здесь, и уж лучше бы узнать это пораньше. — Но… вы ведь хотели что-то спросить, правда — вы ведь не просто так мне помогли?
— Ну что ты за человек? — Он возмутился, но она видела, что это притворное возмущение. — Я что, просто так помочь не мог? Может, увидел тебя по телевизору, познакомиться захотел — вот и…
— Мне очень лестно, правда, — потому что вы мне очень нравитесь. — Она попробовала изобразить на лице нечто кокетливое, но, кажется, получилось не очень, потому что она все ждала, когда он скажет наконец, ради чего ее вытащил, — и боялась того, что услышит. — Но вы ведь меня обманываете…
— Ну хорошо — посмотреть я на тебя хотел. — Он подмигнул ей, наливая себе минералки. — Интересно стало, что за человек в свидетели идет по своей воле — ему по телефону угрожают, машину сжигают, в милиции напрягают, а он не боится. А тут человек мой и рассказывает вчера — что забрали тебя и прессуют вовсю. Что ты, мол, с Никитой жила, и знаешь того, кто его на тот свет отправил, и чуть ли не сама на кнопку нажала. Ну вот пришлось связи подключить — чтоб самому на тебя посмотреть. Бывают оторвы — ей лет-то всего ничего, а она крутая уже, лезет во все, верит, что раз мужики на нее смотрят, то ей любого мужика окрутить и свои дела провернуть — как делать нечего…
— И какое же у вас впечатление? — поинтересовалась с максимально возможной игривостью, чувствуя, как тяжело вдруг стало дышать. — Пожалуйста, скажите правду — это важно… Неужели я похожа?..
— Была бы похожа — другой бы был разговор. — Он впервые позволил себе жесткую фразу и, наверное, автоматически произнес ее тоже жестко — похолодев глазами и голосом, так что она поежилась. — Совсем другой…
— Но… Мужчины такие практичные — неужели вы потратили столько усилий, просто чтобы на меня посмотреть? — Ей важно было заполнить неприятную паузу, которая действовала ей на нервы. — Поверьте, я немного знаю мужчин, совсем чуть-чуть — и я вам не верю…
— Да был, конечно, другой интерес. — Он усмехнулся, пожимая плечами. — Есть у меня у ментов «друзья» — с них бы сталось фотографию мою показать и на тебя надавить, чтоб узнала. А потом Никитиным придуркам шепнуть. Ментам же только в радость, когда люди друг друга стреляют. Никитина команда — мелочь, конечно, но когда не ждешь… Да и не нужны мне проблемы — они времени стоят и денег. А я их лучше на другое потрачу. На девушку красивую, скажем…
Снова зазвонил мобильный, и он поднес его к уху, бросив короткое «перезвоню» и отключившись — а потом повернулся к ней.
— Ладно, Марина, все понятно с тобой. Ты, короче, сегодня давай в себя приходи — а завтра сделай что я сказал. Я тебе номер свой оставлю — наберешь, скажу, куда подъехать. Врачу не плати — он мне должен кое-что. А от него к ментам — справку отдашь и уезжай куда-нибудь. Или улетай на солнышке погреться. Отсидишься — обратно прилетай и мне звони, пообщаемся нормально…
Он посмотрел на нее, словно размышляя, все ли ей сказал, — а потом направился к двери, показав ей жестом, чтобы она посидела тут.
Кофе кончился, на дне пузатого бокала темнела жалкая капля, пирожное превратилось в пару грустных крошек, в бутылке с минералкой остались только воспоминания о хранившихся в ней мокрых пузырьках. А пачка «Мальборо лайте» после трех выкуренных почти подряд сигарет при взгляде на нее вызывала приступ тошноты. Так что у нее не осталось ничего, чем бы можно было занять себя, чтобы отвлечься от мыслей.
Это было странно — но, кажется, он ее отпускал. Вытащил из милиции, чтобы она не указала на него по их требованию, а заодно чтобы на нее посмотреть. Он, наверное, считал себя хорошим психологом, и у него были на то основания, раз он так высоко поднялся в своем мире. И он на нее посмотрел, с ней поговорил и пришел к выводу, что она не способна на опасную игру. И поверил ей. И в ее историю — которая сейчас даже ей казалась нереальной, может, после бесед с убежденным в ее лживости хамелеоном, что она выглядит нереально, — и в искреннее признание в собственной глупости. И вообще поверил.
А заодно он объяснил в ее присутствии самому себе, что как свидетель она не представляет ценности, потому что не может никого узнать. И наверное, действительно был готов ее отпустить. Если только не припас ей напоследок какой-то сюрприз — ради которого ее и привезли сюда. Ради которого он сейчас специально взял паузу — чтобы как можно неожиданнее его преподнести. Чтобы вернуться в кабинет, улыбаясь, и сказать ей спокойно, что он знает, что ее заставили его узнать. И знает, что она узнала. И…
— Может, еще коньяку? — Он вошел так тихо, что она дернулась, услышав его голос. — Ну что ты нервная такая, Марина, — ты ж не в ментовке, не у Никиты. Сейчас домой поедешь — лучше, конечно, не домой, а к маме с папой, а еще лучше к подруге какой, чьего адреса нет ни у кого. Доедешь сама — или сказать, чтобы отвезли?
— Вы… вы хотите, чтобы я ушла? — Вопрос был лишним, он вырвался из нее сам, помимо ее воли, — он столько времени в ней томился, ожидая ответа, что, дождавшись его, все равно выскочил наружу. — Вам больше ничего от меня не надо — совсем?
— Почему не надо? — Он усмехнулся, глядя ей в лицо, переводя глаза на туго обтянутую платьем маленькую грудь. — Могли бы посидеть где-нибудь вечером, и вообще… Но я так понимаю, что тебе бы сейчас только до ванной добраться, а потом спать. Может, завтра?
Она кивнула, глядя как он вынимает из кармана визитку, протягивая ей.
— Ну что — дать команду, чтоб отвезли? Или коньячку еще на дорожку? Ты не стесняйся, говори. Первый раз в ментовку попасть, да еще тебе, да еще когда прессуют — после этого приличная доза требуется…
Странно — она была свободна, она наконец обрела то, о чем мечтала и во что не верила уже, но не торопилась уходить. Может, потому, что мир, который представлялся ей чем-то фантастически красивым и недосягаемым из милицейской камеры, мир, до которого сейчас было каких-то десять шагов, вдруг показался ей опасным и враждебным. И абсолютно чужим. Потому что у нее в этом мире была масса недоброжелателей и врагов. И еще там была пустая квартира, в которой не хотелось находиться, потому что туда мог наведаться длинный. И Вика, которая фактически сдала ее милиции и ничего не сделала, чтобы ей помочь. И Виктор, который отказался от нее. Или не отказался — а просто принял меры предосторожности, потому что подумал, что милиция проверит, куда она звонила? А сам собирался вытащить ее — это вообще-то в его интересах было, — но его опередили? Ей до сих пор не хотелось думать, что он мог ее предать. Слишком много всего было позади, чтобы он мог так поступить. И он ей нравился, и она не сомневалась, что он к ней испытывает что-то — что-то посильнее обычной симпатии. И сказать себе сейчас, что он просто ее использовал — дал ей заработать, дал ей возможность жить так, как ей хотелось, но при этом использовал, — было все равно что признать, что она, считавшая себя опытной и искушенной, оказалась обычной дурой. Поверившей слепо в чувства человека, который на самом деле их не испытывал. А этого она не могла себе позволить — по крайней мере сейчас. По крайней мере до встречи с ним. А значит, о нем пока следовало забыть — тем более что она и без его помощи была на свободе.
Так что мир за дверью этого ресторана казался ей чужим. Таким же, как и мир внутри его. Но зато в этом мире был очень привлекательный мужчина. Единственный, кто пришел к ней на помощь и спас ее — пусть и в корыстных целях. И еще он готов был помочь выпутаться из всего этого, просто так, уже безо всякой выгоды. А ей нужна была его помощь — и с милицией, и с этими уродами, — и никто, кроме него, тут помочь ей не мог. Ни Вика, ни Виктор — который к тому же не дал бы ей выйти из игры. Который бы уговаривал и убеждал, и напоминал бы про их прошлое и планы на будущее, и…
— Ты заснула, что ли, Марина? Вот коньяк твой! — Она очнулась от мыслей, глядя с удивлением на стоящий перед ней фужер, а потом на его ухмыляющееся лицо. — Ну даешь — я тебе, понимаешь, встретиться предлагаю, жду ответа, а ты спишь тут! Ты прям как эта, старуха Шапокляк, — кто людям помогает, тот тратит время зря. Я тебя, понимаешь, вытаскиваю, надеюсь, что отблагодаришь, а ты…
Она посмотрела на него кокетливо — зная, что это лишь жалкое подобие того взгляда, которым бы она окинула его, будь она в форме. Удивляясь, что нравится ему такой, какой он ее видит сейчас. Понимая, что и он ей нравится — с каждой минутой все больше и больше. Причем нравится вопреки всему — зато нравится всем. И ярким смуглым лицом — хотя ей никогда не были по вкусу кавказцы и прочие восточные люди. И резкими властными жестами — совсем не обтекаемыми и плавными, как у Виктора, но рубящими и режущими. И тем, кто он, — несмотря на то что она сторонилась таких.
Ей надо было уходить — тем более что она так ждала этой минуты и не верила уже, что она наступит. Но что-то мешало. И она чувствовала, что именно, — и знала, что не надо испытывать судьбу, а надо одернуть себя, выругать зло и тут же встать и уйти. Но…
— О, как вы практичны! Между прочим, я совсем не против того, чтобы вас отблагодарить. Хотя я вас уже отблагодарила — заранее. Эти бандиты — они хотели, чтобы я вас узнала. Они мне вас в ресторане показывали — позавчера. Я отказывалась, а они настаивали. И так разозлились, что отвезли меня в какой-то парк или лес, и грозили пистолетом, и предлагали рыть могилу. И все предлагали вас узнать. А я отказалась. А вы…
Она замолчала, продолжая улыбаться, стараясь не думать, зачем сказала это, и как он отреагирует, и что теперь будет с ней. С чертовой идиоткой, которая при всей своей бездушности вдруг расчувствовалась и решила отплатить добром за добро. И смотрела в его похолодевшие и потяжелевшие вмиг глаза, рассматривающие ее очень внимательно, испытующе. Словно проверяющие, не сошла ли она с ума и не ослышался ли он, — и не находящие никаких признаков ее безумия и своей глухоты.
— Ну придурки!.. — произнес наконец после долгой паузы, скрипнув зубами в конце предложения, словно пытаясь удержаться от более резких слов. — Ты прикинь — ну в натуре придурки. Ну как в башку прийти может, что я бы сам такое делать стал? Да было б мне надо, Никиту бы еще весной похоронили, когда он сдуру на банк мой наехал, а потом извинялся, — и никто б не узнал, и крайний бы еще нашелся. А я, понимаешь, козла этого не трогаю, потому что мелковат он для меня, — а эти… И ведь Никита-то обычный отморозок был, а бригада его — вообще никто и звать никак, а ведь приходит в башку, что я с ним один на один разбираться буду. Дела…
Он смотрел сквозь нее, когда это говорил, он не видел ее и вообще, кажется, о ней забыл — и наконец спохватился, убирая с лица холод, ухмыляясь, хотя и с усилием.
— А ты что раньше не сказала — боялась? А я все думаю — ну видел тебя, точно недавно видел, а вспомнить не могу…
Ей казалось, что он говорит это просто так — просто чтобы замазать пустыми, ничего не значащими словами свой долгий монолог, и успокоиться, и показать ей, что известие не произвело на него никакого особого эффекта. Не потому, что она ему важна, — а потому, что он не хотел, чтобы даже посторонний человек видел, что он подвержен вспышкам эмоций и теряет контроль.
— Мне очень лестно, что вы меня запомнили, — начала было, но он махнул рукой.
— Да, отблагодарила — нечего сказать. Я думал, что приятное услышу — а ты… Ну ладно, благодарность за благодарность, в расчете мы, выходит…
— О, ну зачем же так? — Она посмотрела ему в глаза открытым, откровенным взглядом. — Я просто подумала, что вам важно это знать. А что касается благодарности, то я готова вас отблагодарить. Мне надо только принять душ и привести себя в порядок — и я…
Она намеренно сделала паузу, не отводя глаз, показывая, что за кокетливым тоном стоит нечто большее. Улыбаясь ему двусмысленно, смешивая на лице смущение и порочность, наивность и опыт.
— И я буду готова сделать это так, как вы захотите. Потому что я тоже этого хочу. Так лучше?
17
— О, прошу вас — я устала.
Сильный хлесткий шлепок обжег попку, подбрасывая ее навстречу сильным рукам, вцепившимся в бедра, поставившим на колени. Навстречу тому горячему и крепкому, что рывком вошло между сведенных ног и задвигалось бесцеремонно и грубо.
— О, как это… — Она не договорила, застонав от глубокого проникновения, стершего с ее лица улыбку. Улыбку довольства собой, спровоцировавшей его на еще один акт. Спровоцировавшей тогда, когда он отдыхал, уже кончив, а она лежала на животе, намеренно расставив ножки, подрагивая и оттопыривая попку. Надеясь, что он среагирует, — и добившись-таки своего.
А теперь было не до улыбок и не до похвал самой себе — и не было сил сдерживаться. И она начала подаваться назад, впуская его еще глубже туда, где все покраснело и распухло уже, но было еще более мокрым и ждущим и жадным, чем когда они только оказались в постели.
Ей вдруг показалось, что не человек с ней это делает, а какой-то робот — жутко сильный, с железной хваткой, не знающий усталости, не слышащий ее стонов, неутомимо делающий свое дело. Лишь нагреванием задействованных в процессе деталей свидетельствуя о длительности этого самого процесса.
Она вся мокрая была насквозь, хотя в комнате вовсю работал кондиционер, — и простыня была мокрой, и их тела соприкасались с влажными, хлюпающими шлепками. Потому что это длилось уже почти два часа и без перерывов — если не считать маленькую пятиминутную паузу, которую она сама прервала.
— Да, да, еще, пожалуйста! — то ли крикнула, то ли прошептала, сгибая уставшие руки и роняя на них голову. Но он не нуждался в ее просьбах, он все врывался и врывался, ускоряя темп. Заставляя ее забыть, где она и кто она, лишая слуха, зрения и самой себя, — заставляя ее «я» сосредоточиться в том месте, которое истекало горячей влагой. В том месте, которое так жадно хотело, чтобы это продолжалось еще и еще — и лежа и сидя и стоя, и сзади и сверху и сбоку, и может быть, и в другие места, тоже готовые и ждущие.
Железные пальцы впились в попку, доставляя настоящую боль — такую же, какую доставляли сейчас превратившиеся в яростные и беспощадные удары проникновения, — и она выгнулась, крича, чувствуя, как забила из него раскаленная жидкость, заполняя ее всю. И рухнула на бок, когда он вдруг отпустил ее, — и лежала дрожа, ощущая, как вытекает из нее медленная жирная струйка, дыша тяжело и прерывисто.
— Вот это я понимаю — вот это благодарность, — услышала через какое-то время сквозь вату, плотно укутавшую ее целиком. И медленно повернулась на голос, с трудом переворачивая непослушное тело, падая на спину, утыкаясь взглядом в то, что привело ее к очередному оргазму — а сейчас лежало устало, длинное и красное и влажное, готовясь к очередному проникновению после небольшой передышки. А потом глаза медленно поползли по волосатому животу с длинным шрамом и заросшей совсем груди к ухмыляющемуся лицу. А потом снова вернулись вниз.
— О, я ведь только начала вас благодарить, — прошептала тихо, улыбаясь. — Вы так много для меня сделали — так что это только начало. Я умею быть благодарной — и обещаю вам это показать.
Он не успел среагировать, когда она собралась с силами и рывком оказалась внизу, обхватывая его губами, беря в руки, дразня языком. Уже через несколько секунд чувствуя, как он снова крепнет. Зная, что он не даст ей доделать это до конца — а безжалостно возьмет за волосы и отстранит, и перевернет, и раздвинет ножки, и заставит ее покорное, безвольное тело принять ту позу, которую хочет он. И снова начнет брать — молча, жестоко, беспощадно, без ласк и нежностей и слов.
То есть делать все так, как ей нравится. Так, как это должен делать настоящий мужчина. Мужчина ее мечты — так и не встретившийся до сих пор…
— Значит, высокий, крупный, лет сорок пять, с проседью — кажется, — повторил задумчиво, качая головой. — Кажется, солидный. Кажется, бизнесмен. Да нет, пустышка это — шансов ноль. Ты ешь, ешь — проголодалась ведь?
Она кивнула, не сводя с него глаз. Такого эффектного в тонком черном шелковом халате, украшенном двумя красными иероглифами, распахнутом на груди, открывающем запутавшуюся в густых волосах цепь оригинального плетения и необычной формы крест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42