Я выбегаю из кафе так быстро, насколько мне позволяют мои белые туфли на высоких каблуках. По маленькому романтическому мосту Сен-Луи на остров Сите. Четырежды оборачиваюсь, но Фаусто не видно.
Он не бежит за мной. Я могла бы прыгнуть в воду, ему безразлично.
Ныряю в Нотр-Дам. Здесь тихо и прохладно. Покупаю свечку за десять франков, зажигаю ее перед большой мадонной у главного алтаря и не мигая смотрю на пламя.
— Почему ты допустила мое замужество? — вопрошаю я каменную статую. — Почему не треснула от гнева? Я бы поняла. — Но мадонна продолжает улыбаться, а я вдруг плачу. Слезы бегут по моим щекам. Этого со мной не бывало. А это еще что? Боли в желудке? Немудрено, Фаусто все испортил. Если бы я не ела только здоровую пищу, точно лежала бы давно в гробу! Но может, я умру от разбитого сердца.
Слезы помогают. Выплакавшись, я вижу все очень четко. Я не позволю никому мною командовать. Мне сорок два года. Слава богу, взрослая! В расцвете лет. И я буду работать, пока это доставляет мне радость!
Я выхожу из собора и сразу ловлю такси. Хороший знак! По пути к супермаркету, торгующему коврами, ловлю себя на страшной мысли: я люблю Фаусто, но не возражала бы, если бы он сдох. С тех пор, как я его знаю, я храню ему верность. Для меня не существовало других мужчин. И это благодарность?
Я смотрю в окно на сплошной поток машин. Сколько мужчин за рулем! Неужели все они так же плохо обращаются со своими женами?
Меня вдруг пронизывает мысль: «кратко и сладко» — это относится только к другим? Если честно, знала бы я телефон того черноволосого парня из автобуса, я бы ему позвонила.
Тут мне вспоминается Томми Кальман.
Его теплая рука на моей коленке в Версале. Его восхищенный взгляд. Большие, красивые глаза. Мы постоянно встречаемся в обществе.
Дважды я была у него в галерее. И каждый раз он непременно пытается добиться моей благосклонности. Это уже стало игрой между нами.
Возможно, теперь игра обернется чем-то серьезным?
— Томми, — сказала я ему в прошлый раз, это было совсем недавно, мы были одни в его кабинете, — у меня не получается так быстро. Я из Вены. Там принято перебеситься, пока ты не замужем. А в браке хранят верность.
Он этого не понял!
Он нашел это жутко глупым, ибо француженка, просветил он меня, делает наоборот: она целомудренна до свадьбы. А с кольцом на пальце все дозволено. Первая ссора — и она уже заводит себе любовника. Или двух. Ей ведь надо наверстать упущенное.
Если верить Томми, это полезно. Пока никто не узнает, пока все держится в тайне и никто ни за что не сознается.
Томми учил меня, как здесь принято. Правило номер один в Париже — всегда лгать! Лгать, чего бы это ни стоило!
— Вот смотрите, — с энтузиазмом пояснял Томми, — это очень легко. Вы всегда все отрицаете. Даже в самом вопиющем случае вы сохраняете хладнокровие. И даже если муж застал вас в постели, главное — спокойствие! Вы говорите: не волнуйся, дорогой. Мы не делаем то, о чем ты думаешь. У господина озноб, и я согреваю его. Любовь к ближнему — надеюсь, это что-то говорит тебе?
Он с вызовом посмотрел на меня.
— Что вы скажете на это, мадам?
— В это поверит только круглый идиот!
— Поверит тот, кто захочет. — Он попытался меня поцеловать, но я увернулась.
— Серьезно, месье Кальман, не такие уж мужчины дураки!
— Да? А вы знаете, как неохотно разводятся мужчины?
— Мой муж никогда не проглотит такое!
— Посмотрим, — Томми все больше входит в раж. — К тому же, божественная, несравненная мадам Сент-Аполл, он никогда не застукает нас. Разве вы не сказали, что по средам вы всегда одна? Я наведаюсь к вам после обеда. Вам только нужно назвать точное время. — Он взял мою руку и положил ее себе между ног, вернее, на своего набухшего толстячка. А я это ненавижу!
Не люблю, когда мою руку насильно кладут на интимные части тела! А тем более на чужие! Но Фаусто позорит меня перед всем городом. В моменты острых кризисов, как сейчас, мужчина необходим! Око за око, зуб за зуб. Решено, звоню Томми.
В следующую среду я сделаю то, что делают тысячи парижанок: после обеда встречусь с любовником, а вечером лягу в кровать с мужем. Что может француженка, смогу и я. Решение созрело: я не плачу, не расспрашиваю и не страдаю больше ни секунды.
Я приспосабливаюсь к этому жизнерадостному городу.
А там будет видно.
Томми Кальман среднего роста, коренастый, с густой, слегка седеющей шевелюрой. У него темные, живые, умные глаза. И он очень знаменит.
Томми — выходец из Германии. Он владелец картинной галереи, издатель, меценат. Он до смерти мучает своих скульпторов и художников, зато продает их произведения за большие деньги по всему миру.
Томми не сходит с экранов телевизоров и с полос газет и журналов. Приемы, которые он устраивает, — событие сезона. Среди его гостей — самая избранная публика. Есть ли у него подруга? Не знаю. Если да, он это держит в тайне. Его жена Тереза, черная американка, большую часть года живет в Нью-Йорке. От другого брака у него есть двое взрослых детей. Томми купил первую квартиру, отремонтированную мною в Париже, для своей дочери Аллы. С тех пор мы поддерживаем знакомство.
Еще Томми издает художественный журнал. Его редакция — в квартире на улице Рояль, наискосок от «Максима». Там мы и встречаемся. В шестнадцать часов. В первую среду мая.
Фаусто постоянно в разъездах. Бог знает где. Со времени нашей ссоры во «Флоре» мы почти не виделись. Каждый раз, когда я прихожу домой, у Лолло наготове одна и та же фраза: «Месье придет сегодня позже».
Пусть убирается к черту! Солнце сияет, каштаны цветут, я свежа и молода, бульвары в зелени, и жизнь мне улыбается. Я выкупана и накрашена, красиво причесана и надушена, на мне изумительное белье из светлого шелка с тонкими кружевами и короткое лиловое платье от Курреже, которое всем желающим дает возможность полюбоваться моими длинными ногами.
Целый час я колдовала над собой. Наносила серебристые тени на веки, брызгала волосы лаком, запудривала веснушки. Потом легкое прикосновение розовой губной помады. Никаких румян. Я бледна, нежна и прекрасна, и я иду к мужчине, который способен оценить это. Который мечтает обо мне и не замечает других женщин, если я поблизости.
И хотя я его не люблю, я радуюсь встрече с ним. Мы понимаем друг друга. Смеемся над одними и теми же анекдотами, нам нравятся одни и те же картины, а кроме того: то, что могут другие, смогу и я. Мне нужны приключения, иначе я не выдержу!
5
«Мадам придет сегодня позже», — скажет Лолло моему супругу, если тот появится. Теперь его очередь ждать! Сегодня я в центре внимания! На улице в мою сторону оборачиваются. И чтобы уж ничего не утаивать: я немного под хмельком! Я осушила целую рюмку арманьяка и сняла свое обручальное кольцо с тринадцатью бриллиантами!
А вот и нужный дом!
Какой элегантный! Поднимаюсь на последний этаж. Сердце стучит, как сумасшедшее. Звоню в массивную зеленую дверь. Томми Кальман тут же открывает. Едва ли он выше меня, зато вдвое шире. На нем темно-синий костюм с торчащим из кармашка красным шелковым платочком. Он широко раскрывает свои живые глаза и таращится на меня. В чем дело? Он что, не узнает меня?
— Дорогая мадам Сент-Аполл, — говорит он наконец и целует мою руку, — вы выглядите как ангелочек из сусального золота. Это вы для меня так постарались?
Я киваю и улыбаюсь ему.
— Это мне большой комплимент, — говорит он радостно. — Входите, пожалуйста.
Он запирает за мной дверь. Медленно обходит меня со всех сторон и восхищается.
— С удовольствием заполучил бы вас в виде статуи, — шутит он. — Эти красивые ноги я бы сразу продал. В Америку. Или в Токио. Там платят огромные суммы. Вы знаете об этом?
— Пусть так, — отвечаю я, — но я остаюсь в Париже.
Потом мы обнимаемся. Мое первое объятие за много недель! Хорошо!
— Осмотритесь здесь, — приглашает Томми, — чувствуйте себя как дома. И… — он крепко прижимает меня к себе, — я так счастлив, что вы пришли!
От Томми хорошо пахнет. Кремом после бритья, смешанным с табаком. Наслаждаясь этим запахом, я прохожу по квартире.
Три большие комнаты выходят на улицу Рояль, с прекрасным видом поверх парижских крыш. Повсюду лежит бумага. Папки, акты, копии, фотографии, стопки журналов, рукописи, записи.
Кругом царит художественный беспорядок, и я сразу чувствую себя в своей тарелке. Хаос привычен мне с детства. Здесь как дома, в ателье моего отца, только без красок и мольберта. Но не менее интересно.
В самой дальней комнате, между книжных гор, стоит широкая софа, обтянутая красным репсом, с большими пестрыми подушками из хлопка. Ковер синий. Цвета хорошо сочетаются. Слава богу! Ведь здесь, если не ошибаюсь, я проведу всю вторую половину дня, а если бы узоры враждовали друг с другом, я бы не осталась. Я ужасно чувствительна, что касается красок. От кричащих тонов мне становится по-настоящему плохо. Но здесь приятно.
Вообще все идет прекрасно!
Официально я пришла, чтобы обсудить одно рекламное объявление в журнале Томми. Для этой цели он отпустил секретаршу, наполнил холодильник шампанским и положил свежее мыло в ванную. На низком стеклянном столике возле софы на красивой старинной тарелке из севрского фарфора лежат птифуры, от которых исходит чудный аромат, а рядом три клубничных тортика, я их просто обожаю.
— Пожалуйста, угощайтесь! — кричит Томми из кухни, где он открывает шампанское и наполняет фужеры. — Снимите туфли, положите повыше ноги, устраивайтесь поудобней, мадам. Я сейчас иду!
Я сажусь на софу, не слишком жесткую, не слишком мягкую, в самый раз. У меня вырывается блаженный вздох. Сколько женщин лопнули бы от зависти и дали себе отсечь мизинец, лишь бы очутиться на моем месте, на этой красной софе знаменитого мецената, во всяком случае большинство художниц Парижа — это уж точно!
Но что со мной?
Я вновь трезвею? Мой инстинкт с неожиданной ясностью подсказывает мне, что без всего этого я могла бы обойтись. Что Томми в подметки не годится Фаусто, в постели он не преобразится, а если да — то в худшую сторону. «Иди домой!» — приказывает мне внутренний голос. Что делать? Надеть туфли и сбежать?
Слишком поздно!
Уже входит хозяин с шампанским. На лице у него сияет улыбка, красивые глаза сверкают.
— Вуаля, моя нежная подруга. Это для вас. — Он протягивает мне полный фужер и садится рядом. Пиджак уже снят, теперь он расстегивает рубашку. Рановато, я бы сказала. Подозрительная спешка. Грудь у него покрыта черными волосами. Настоящие заросли, просто шкура. Я этого, правда, не люблю, но считается, что у волосатых мужчин высокая потенция. Как раз то, что мне сейчас надо. После пяти недель без единого поцелуя!
Мы не чокаемся, как это принято в высшем свете. Поднимаем фужеры, пристально глядя друг на друга.
— За нас двоих, милая Тиция! Можно мне вас так называть? Вы исполнили мою страстную мечту. Вы знаете об этом?
Он наклоняется вперед и целует меня в губы. Неплохо. У меня все мешается в голове. Только теперь я понимаю, как изголодалась.
— Погодите, я закрою окна!
Томми встает. Без колебаний он сразу же закрывает и жалюзи. Наступает приятный интимный полумрак. Золотые лучи пробиваются сквозь щели и рисуют узоры на ковре и моих голых ногах. Шампанское будоражит, но я не могу расслабиться. Что-то мешает. Но что?
— Должен вам признаться, — Томми снимает туфли, — у нас не так много времени. Мне сегодня нужно лететь в Чикаго. Речь идет о крупном деле — наследстве одного знаменитого художника. Я лечу в восемь, а до этого мне еще надо упаковаться и сделать пару звонков.
— Может, мне уйти? — спрашиваю я. — Приду в другой раз, когда вы вернетесь.
Томми машет руками.
— Ни в коем случае! У нас целый час времени! До пяти. Я хочу блаженствовать с вами, Тиция! Я не отпущу вас.
Я ставлю на пол свой фужер. Один час? Он шутит? Это слишком мало даже для «кратко и сладко». И он вызвал меня всего лишь ради какого-то часа? Знала бы я, непременно отказалась бы. За час никто не сделает меня счастливой, тем более в первый раз! Один час меня не устраивает. Нет! Еду домой!
Пока я размышляю, Томми приступает к делу. Ловкими движениями он раздевает меня.
— О, какое красивое белье! — вырывается у него возглас восхищения. Он дарит мне поцелуй после каждого предмета. Раз-два-три — и я уже голая. Ну и опыт у него! Однако! Со вздохом покоряюсь своей судьбе. Если уж родился в семье художников, хладнокровно смотришь на вещи. Я останусь и получу удовольствие!
— О, Тиция, дорогая моя! — Томми смотрит на меня в восторге. Я лежу, словно изваяние, на красном репсе, раскинув руки на пестрые подушки. — Вы нежная белая орхидея. Такой я и представлял себе вас. Почему вы так долго заставляли меня ждать? Чтобы помучить?
— Фаусто ревнив, — бормочу я.
— Не без основания. Я бы тоже ревновал. — Он начинает ласково гладить меня вдоль всего тела. Мои плечи, руки, грудь, бедра, мой гладкий, плоский живот. У него чуткие, ухоженные руки, их прикосновение чрезвычайно приятно. Томми возбуждает меня. Кто бы мог подумать?
— Вы великолепны, — говорит он с благоговейным обожанием во взоре, — я это предполагал. Я закажу хорошему скульптору ваше изваяние в камне. Мы обсудим это после моего возвращения. Вы сводите меня с ума, Тиция! Я хочу вас, как никогда не хотел никого!
Томми встает. Потом все происходит безумно стремительно.
Он сбрасывает брюки и обнажает мощный торс. Я в шоке. Во-первых, его живот тоже покрыт черными волосами. Во-вторых, он еще толще, чем кажется в одетом виде. Должно быть, у него потрясающий портной. В-третьих, его украшение слишком короткое. Правда, толстое и крепкое, но не моего формата. К тому же не обрезанное. Странно, а мне казалось, что Кальман — еврейская фамилия.
Да, век живи — век учись.
— Любовь моя, идите ко мне! — Томми с размаху ложится рядом. Софа кряхтит. Черные волосы на животе колются. Он со всей силой обнимает меня. — Ах, как хорошо! Сколько месяцев я ждал этого момента!
Томми целует меня в губы. Осыпает мелкими, ласковыми поцелуйчиками, как ребенок. Его нежность трогательна. Но подход совершенно неправильный! Мне становится ясно: мы не созданы друг для друга.
Томми сжимает меня до боли. Ласкает мои груди и колется. Повсюду острые углы! Какая незадача! То колено мешает, то рука, то нога! Но выпитый алкоголь помогает мне не смотреть на дело трагически. Что же делать! Я ведь здесь не ради удовольствия. Акт отмщения не обязательно должен быть звездным часом. Томми ласкает меня до изнеможения. Сверлит языком мое чрево, членом — пупок. Может, напомнить, что ему еще надо в Чикаго?
Слишком поздно! Великий человек начинает действовать.
Резко, как запускают мотор, он взгромождается на меня. Перекрывает мне воздух. Плотно присасывается к моему рту. Потом с немецкой обстоятельностью втискивает колено между моих ног. Все происходит стремительно, с напором.
Зато ему нужна целая вечность, чтобы попасть в меня. Смотри-ка! У нашей звезды проблемы? Не может быть. Я поднимаю голову. Его член встает и снова опадает.
Это все нервы! Справится!
Он трется о мой живот. Безуспешно. Теперь он берет дело в свои руки. Получится или нет?
Оглушенная арманьяком и шампанским, я вижу все, словно сквозь пелену. Во мне пробуждается научный интерес. Если ничего не выйдет, пойду потом и куплю себе какое-нибудь симпатичное платье. Томми продолжает возиться. Со вздохом закрываю глаза. Я все стерплю, лишь бы не было больно и я смогла бы потом уйти домой.
— Помоги мне, Тиция!
Он подносит своего строптивца к моим губам. Я покорно открываю рот. Томми весь дрожит. Дело пошло на лад. Его эрекция впечатляет. Член упирается мне в небо, он разросся до невероятных размеров.
— Ты сведешь меня с ума! — Томми покидает мой рот, сползает вниз и, сопя, внедряется в меня. Готово! Наконец! Как знать, может, еще получится неплохо? Приятно чувствовать его в себе. Но мой внутренний голос был прав. То, что происходит потом, — самая большая неожиданность в моей жизни.
Томми Кальман, знаменитый меценат, входит в меня и начинает скрестись. Честное слово! Он не любит меня, а скребется! Его член не ударяет, не скользит, не толкает, а скребется! Да еще с подъемом!
Это еще что такое? Я ошеломлена! Может, он этому в Германии научился? Во Франции скребуны мне еще никогда не попадались. Даже не знала, что существует такое. Воистину, век живи — век учись! Томми — скребун! Я о таком не слыхала и не читала, ни в какой книжке! Приятного тут мало.
Но мне выпадали испытания и потяжелей. Тогда, много лет назад, в Вадуце, когда я сломала лодыжку.
А Томми скребется и скребется!
Как он это делает? Загадка. Ой, больно! Что, черт побери, он делает неправильно? А, ясно! Ему мешает его живот. Он не очень глубоко во мне. Было бы лучше, если бы он лежал сзади. Оттуда прямая дорога, он выиграл бы четыре сантиметра, и все было бы прекрасно. И мне легче дышалось бы.
Томми давит на меня, словно скала. Хорошо, что до этого я ничего не ела, а то сейчас бы все пошло назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36