Дверь открывается — в проходе стоит Томаш. В руках у него некрасивый букет несвежих гербер.
— Ивона? — У Томаша мягкий глубокий голос. Мгновение паники. Надо немедленно взять себя в руки, сейчас он подойдет ближе. Проглотить комок в горле, чтобы суметь произнести хоть слово. Тогда он ничего не заметит. А потом все само пройдет.
— Это я, — улыбается Ивона. — Не узнаешь? Я так плохо выгляжу?
Жаль, что ее не предупредили, она бы подкрасилась.
— Ты замечательно выглядишь. Можно? Я рассчитывал, что Марты не будет…
— Она, наверное, уже дома. Не стой в дверях, заходи.
Значит, он хочет с ней поговорить. Томаш подходит, пододвигает стул.
— Как ты себя чувствуешь? — У него необычный голос, спокойный, уверенный.
Солгать? Или сказать правду? Пусть знает.
— Умираю, — говорит Ивона и снова улыбается. — А как ты?
Глаза Томаша совсем рядом. Морщинки. И эта знакомая серьезность во взгляде.
— Хотел тебя увидеть.
— Очень мило с твоей стороны.
А теперь они будут молчать? Нет, только не это.
— Я хотел тебя попросить…
— Хотела тебя о чем-то попросить…
Они произносят это одновременно и замолкают, не закончив фразы. Смотрят друг другу в глаза и неуверенно улыбаются.
— Ты первый, — предлагает Ивона.
— Я хотел попросить тебя простить меня. А Томаш, оказывается, смелый.
— Во мне это хранится, как в банке. — Интонация получилась низковатая, ну ничего, он не заметил.
— Это для меня очень важно. Я не хотел…
— Я, к сожалению, все помню. Но это уже не имеет значения.
Что ему нужно?
— Может, для тебя и нет, но для меня…
Ивона не может позволить себе расчувствоваться.
— Отстань.
— Я как раз хотел тебя поблагодарить… Это ему не поможет.
— И за что, интересно?
— За то, что Марта ничего не узнала.
— Не спеши с выводами.
— Ты шутишь? Томаш испугался?
— Шучу, шучу… — Ивона качает головой.
— Я так боялся, когда ты приехала. Вы теперь…
— …как сестры? — Нужно подсказывать ему слова, тогда беседа пойдет так, как ей нужно.
— Вроде того. Я как раз хотел тебя попросить, чтобы ты ей не говорила…
Он что, насмехается над ней?
— О чем? Томчик, дорогой? Об одной сумасшедшей ночи на пенопласте? Ты ведешь себя, как женщина.
— Я не должен был…
Томаш не шутит, ну ладно, его дело.
— Конечно, не должен.
— Я уже встречался с Мартой. Как будто она об этом не знала!
— С тех пор, как ты вернулась, я не могу…
— Тогда ты мог. — Ивоне хочется говорить с язвительностью и иронией, чтобы не было так тяжело.
— Не шути.
Он ее знает. Она будет с ним откровенна.
— Зачем ты меня об этом просишь? Не бойся, я не собираюсь разрушать ваш счастливый брак.
— Речь не о нас. Мы как-нибудь справимся.
О нас. О нас с ним или о нем с Мартой. О нас.
— Так о чем речь? — Ивона чувствует, как ее пробирает холод. Она устала.
— О тебе. Обо мне.
— Слушаю.
— Я хотел попросить у тебя прощения.
Опять! Этот тон! Господи! Шел бы он уже. Или нет.
— Ты меня достал. Не притворяйся несчастным. Я умираю. Я не заслуживаю подлости… Ты так замечательно поступил двадцать лет назад, что можешь себе позволить это еще раз.
Ранила. А сейчас она его заденет еще сильнее.
— Я пришел сюда не для того, чтобы тебя обидеть. Ивонка, я…
Ивона поднимается на локте. Перед глазами у нее темнеет. Она сыта по горло!
— У тебя нет права осуждать меня или дарить мне отпущение грехов.
— Ивонка, я пришел, чтобы тебя увидеть. Поблагодарить тебя. Ты всегда была необходима Марте… Нам.
В ответ — тяжелое молчание. Ивона щурится. Много света? Но ведь почти совсем темно… Она приподнимается и опирается на спинку кровати — неприятно разговаривать, глядя снизу вверх. Ей нужно его видеть. Она не будет шутить, нет.
— А ты не думал, что я не согрешила, когда переспала с тобой? — Слова не должны быть острыми, нужно подбирать более осторожные выражения. — Тебе не приходило в голову, что я могла тебя любить всем сердцем, а та ночь была для меня…
— Я уже любил Марту. — В голосе Томаша боль.
— Однако не настолько сильно, чтобы не пожелать меня.
Она не хотела быть саркастичной, но так получилось.
— Не передергивай, умоляю. Внезапно она расстроилась:
— Ты меня слышишь? Тебе сложно это принять. Это так неудобно, правда? И что теперь, Томчик?
— Не знаю.
Она совсем его не поняла. Совсем.
— Да и не надо ничего говорить. Убирайся.
Томаш встает, смотрит на нее так же, как когда-то.
Как она не заметила этой невыносимой тоски в его глазах? Он молча уйдет, и что тут скажешь? Ничего.
Ивона сжимает зубы. Комок опускается вниз. Только бы не заурчало в животе. Томаш сейчас уйдет. Вот он уже стоит в дверях. Его плечи еще сильнее поникли, чем тогда, когда он уходил, двадцать лет назад. Но он возвращается и наталкивается на ее испуганный взгляд — она не успела его скрыть. Томаш садится на стул, придвигаясь совсем близко к кровати. Ивона закрывает глаза и слушает голос человека, которого когда-то боготворила.
— Я знал, что ты меня любила. Поэтому и пришел попросить у тебя прощения. Но я любил Марту. Это я был нечестным, а не ты. Меня это гнетет. Возможно, мне больше не удастся поговорить с тобой. Не перебивай, прошу! Это труднее, чем я думал. Я знал, тебе казалось, что ты любишь меня, но… Мне жаль…
Ивона не выдерживает:
— Ты, придурок! Ни у одного мужчины не может быть такой каши в голове, чтобы он жалел о чем-то по прошествии стольких лет! Мне казалось? Мне не казалось, я действительно любила!
— Мне тем более жаль. — Его голос слегка дрожит.
— Спасибо. Ты думал, этого будет достаточно? — Ивона успокаивается.
— Я просто хотел это сказать.
— Ну, уже сказал.
Зачем он сидит тут? Все кончено. И совсем не так страшно, как казалось.
— Ивона?
Постельное белье забавной расцветки. Ей не к лицу. Зато сочетается с ковриком у кровати. И в этом свете она наверняка выглядит как труп. Ивона рассматривает белье: разводы, какой-то орнамент, затем поднимает голову:
— Да?
— Правда, прости. Я действительно хотел тебя поблагодарить. За все, за все эти годы. За помощь. Даже за испанскую мушку. Я только хотел тебя увидеть.
— Увидел. — Голос упорно сопротивляется странной слабости, охватившей ее.
— Да. Держись. Уйдет. Сейчас уйдет.
— Держись.
— Да.
И тогда эта слабость превращается в отчаянный крик:
— Почему? Почему не я? Почему она?
Боже, ну зачем она об этом спросила? Ивона закрывает глаза. Нет, пусть он не отвечает. Но до нее доносится ответ:
— Потому что я ее люблю. Теперь ее очередь.
— Спасибо тебе, — говорит она тихо.
— Не понимаю…
Он смотрит на нее, недоумевая. Ну что тут можно не понять?
— Спасибо тебе… Ты мог бы быть со мной нечестным. Спасибо, хотя мне было нелегко…
Томаш и этот его взгляд. Такой же, как двадцать лет назад. А сейчас он уйдет.
— Ты можешь остаться еще на минуту? — Ивоне хочется его задержать.
— С радостью. — Томаш несмело улыбается. — Если это будет тебе приятно.
— С радостью не может быть неприятно. — Ивона касается своих волос. Они утратили блеск. Она стала надевать косынку, чтобы было не очень заметно, в каком они состоянии. — Я ужасно выгляжу, правда?
— Нет. — У него такое выражение лица, словно он говорит искренне. — Ивонка?
— Да?
— Это очень важная для меня встреча. Я рад, что мы в конце концов смогли так поговорить.
— Как?
— Сердечно.
Сердечно. Что он вообразил? Это разве сердечно? Неужели он ничего не понял? Ивона вновь чувствует тяжесть в животе, неприятную, мешающую тяжесть. А что ей терять? Теперь нечего. Надо сказать ему. Пусть он ощутит боль, которую испытывала она.
— Сердечно? А ты знаешь, что я из-за тебя уехала?
— Из-за меня?
Он действительно удивлен.
— Да. И когда… утром… ну, понимаешь…
— Я очень хорошо помню…
— Да, из-за тебя… Только потом я узнала, что… — Ивона делает паузу, глубоко вздыхает и принимает решение, — беременна. — Она смотрит на Томаша, но не встречает его взгляда. — Томчик? Ты меня слышишь?
— Да.
— Я была беременна. От тебя. — Назад дороги нет.
— От меня?
В интонации Томаша звучит не удивление, а недоверие.
— От тебя, — твердо повторяет Ивона.
— Ивонка… прошу тебя… Ну зачем? Его голос звучит ласково и знакомо.
— Тебе не жаль? — Ивона ждет, что он… но что же он?
— Не знаю. Не верю. Ты бы мне сказала.
— Мне нужно было отправить тебе факс с сообщением о моей беременности?
— Перестань.
Он кажется грустным. Тогда Ивона делает последнюю попытку:
— Как ты можешь…
— Послушай… — Томаш резко ее прерывает. — Это было не нужно, не нужно… У нас нет детей…
Как будто она не знает!
— Мне известно! Это не могло быть ее решение! Это ты заставил Марту…
— Я никогда ее не…
— Но у вас же нет детей! — Теперь Ивона хочет знать все. — Марта мне написала, что вы приняли такое решение!
В глазах Томаша снова появляется наивное изумление:
— Она тебе это написала?
— Господи, ты меня вообще слушаешь? На тебя ничто не производит впечатления? Я должна посочувствовать Марте вместо того, чтобы ревновать ее?
Молчит, Томчик молчит. Затем нарушает тишину, но не так, как ей бы хотелось:
— А ты не подумала, что нам тяжело, оттого что у нас нет детей?
— Вам тяжело оттого, что у вас нет детей? А ты бы был счастлив, если бы у нас был ребенок?
Да он ее совсем не слушает! Он словно говорит с собой, а не с ней.
— Сначала было тяжело. Марте было тяжело, но я…
— Это было твое решение? Ничего не говори! Ты так решил?
— Ты немного знаешь… — начинает Томаш. Но Ивоне нужно знать.
— Почему вы решили не иметь детей? Томчик, я с тобой разговариваю! Я уже могу задавать любые вопросы, я перешла все границы, для меня больше не существует ни добра, ни зла, Томчик, я должна знать. Ты или она?
Она смотрит на него. У нее могло бы даже возникнуть желание пожалеть Томаша, если это было не его решение…
— Нет, Ивонка, это было не ее решение.
— Как ты мог? — Ивона не в силах с собой справиться. — Как ты мог вынудить ее пойти на это? Ты же знал, как она тактична, ни в чем тебе не откажет. Как ты мог?
Томаш смотрит на нее с недоверием:
— Ивона! Она не… Я ее не вынуждал… Она решила остаться со мной… несмотря…
Ивона откидывается на подушку. Все ясно.
— Я так и знала! Я знала, что ты заставил ее принять это решение. Она всегда хотела иметь детей. Но у вас еще есть время. Жизнь ужасно коротка…
Томаш встает и подходит к окну. Почти ничего не видно — темно. Слышен его мягкий голос:
— Не вмешивайся в нашу жизнь. Ты знаешь не все. Это она приняла решение… Что будет со мной. Не оставит меня до самой смерти. У меня хроническое… Одним словом, мои семенные клетки нежизнеспособны. Так было всегда. Она не оставит меня…
Ивона не понимает, не может понять, боится, что никогда не поймет.
— Я не могу иметь детей, — повторяет Томаш. Да, идея с беременностью была не очень удачной. В каком дурацком положении она оказалась! Но есть более важные вещи.
— Почему я ничего не знала? — спрашивает Ивона с болью.
Томаш отворачивается от окна.
— Ты меня слышала? У меня хроническое воспаление…
— Бедная Марта… — шепчет Ивона, борясь с желанием заплакать.
— Ты солгала. Зачем? Я и так… Мне и без того было тяжело… Но я все равно рад, что ты вернулась…
Мысли Ивоны где-то далеко.
— Прости меня, Томчик, прости, — произносит она небрежно. — Мне хотелось тебя разозлить. Прости.
Томаш склоняется и внимательно смотрит на нее. Его темные глаза отражаются в ее голубых.
— Ты не должна, Ивонка. Не должна. Пойми это. Все, что ты делаешь против других, будет оборачиваться против тебя. Ты не должна. Уже не должна.
Томаш не садится. Сейчас он уйдет.
— У тебя была какая-то просьба.
Скажет ему, попросит его. Нужно сохранить…
— Мне бы хотелось, чтобы она… нет, чтобы ты ничего не говорил ей о моем состоянии. Я не хочу, чтобы она узнала. Особенно сейчас.
— О чем я не должна узнать? — В дверях стоит Марта. Томаш оборачивается.
Ивона чувствует, как внезапно пересохло в горле. Марта с трудом скрывает ярость. Аккуратно опуская ручку, она закрывает за собой дверь.
— О, Томочка, что за встреча! Не ожидала тебя здесь найти. О чем же я не должна узнать?
Ивона молчит.
— Я тебе говорил, что хочу навестить Ивону.
— Я думала… — Голос Марты срывается.
— Просто хотел поговорить с ней наедине. Марта танцующим шагом подходит к мужу.
— Как это мило. Правда, Ивона? Разве это не мило, что Томчик решил тебя навестить? О чем же я не должна узнать?
У Ивоны и Томаша одновременно вырывается возглас:
— Марта, пожалуйста!
Их голоса, сливаясь, звучат неприлично заговорщически.
— Ах, какая солидарность! Нет, это я прошу, пожалуйста! О чем я не должна узнать?
— Марта! Взгляни на нее! — Томаш стоит уже рядом с Мартой.
Но она больше не обращает внимания на больную Ивону, неподвижно лежащую на кровати. Марта пододвигает стул, садится, свободно кладет ногу на ногу. Она как никогда хорошо выглядит. Парикмахер сделал ей завивку. Ее слегка подкрашенные глаза блестят, на щеках появился румянец.
— Может, я не должна узнать о том, что ты трахнул ее двадцать лет назад? Об этом я не должна знать, Ивонка? А ты, Томочка, думаешь, что я об этом не знала?
Томаш кладет руку ей на плечо:
— Марта! Пожалуйста, пойдем домой. Здесь не место для подобного разговора.
— Нет, дорогой. — Марта сбрасывает его руку, как надоевшую муху. — Это самое подходящее место для такой беседы.
Марта говорит совершенно спокойно. Она смотрит Томашу прямо в глаза.
— Если бы у тебя было хоть немного такта, ты бы возразил. Или хотя бы сказал, что не трахнул ее, а занимался с ней любовью, или что-нибудь в этом роде…
— Марта, я…
— Да замолчи ты, глупец! — Марта повышает голос, не замечая, что Ивона вздрагивает от ее крика.
Марта видит только мужа, которому она наконец может сказать о том, что ей было давно известно. — Ты думаешь, я об этом не знала? Я жила с этим двадцать лет. Я знала, что в тебе это сидит. Но ты не можешь с ней быть!
Тогда Ивона слабым голосом просит:
— Уйдите отсюда. Это не мое дело.
И Марта, словно только сейчас заметившая, что они с Томашем не одни, оборачивается к кровати:
— Нет, это твое дело!
— Нет, дорогая. — Ивона не хочет отказываться от своего права на покой. — Это не мое дело.
— Если можно… — неловко пытается заявить о своем присутствии Томаш, — мне бы хотелось это прояснить. С вами обеими.
— Нечего тут прояснять. — Ивона подтягивает к груди одеяло.
— Так это правда? — спрашивает Марта на выдохе. Всю жизнь она надеялась, что, если дело дойдет до объяснения, Томаш станет все отрицать.
— Оставьте меня в покое. Просьба Ивоны звучит мольбой. Женщины смотрят друг на друга. Голос Томаша, как всегда, спокоен:
— Это правда. Да, Марта, во время забастовки, в институте, с нами произошел этот… случай. — Глядя на Ивону, он тихо добавляет: — Прости.
— За что? Это правда…
— Атмосфера или бог знает что… — Томаш, опустив глаза, неподвижно стоит перед Мартой.
Ивона переводит взгляд с него на нее, ее тонкие, измученные руки со следами от иглы венфлона, вынутой на дневной перерыв, крепко сжимают пододеяльник. Сейчас!
— Я тебя любила. И все. Я боролась.
— Со мной? — Марта поднимает голову, ее бесконечно удивленный взгляд встречается со взглядом Ивоны, в глазах обеих таится боль.
— Не с тобой, а за Томаша. — Ивона не отводит взгляда от карих глаз. Пусть знает. — Я его любила.
— Но… — Томашу вновь хочется напомнить о своем присутствии, но женщины не обращают на него внимания.
— Я проиграла. — Ивона замечает, что уголки губ Марты начинают дрожать. — Поэтому и уехала.
— Вот оно что. Она уехала. Сколько лет можно думать о случившемся?
Марта смотрит то на Томаша, то на Ивону.
— Ничего и не случилось. — Ивона безразлична. Она сказала все, что хотела.
— Случилось. — Для Томчика существует только Марта. — Как ты могла выйти за меня замуж и не признаться, что все знаешь?
— Это было твое дело. Ваше дело! — Марта резко встает. — Что я должна была сказать? «Знаю, что ты на мне женишься от тоски по ней»?
— Что ты говоришь? — Голоса Томаша и Ивоны вновь звучат одновременно.
— Очень интересная встреча, вы не находите?
— Столько лет… Ты ни слова не сказала… — Томаш обращается к жене.
— Но ведь и ты обещал быть честным! — Марта отбрасывает волосы назад.
— Я сдержал слово.
— А она? — Взмах руки по направлению к кровати.
— Ивона для меня не существует! Это было давно… Я тебя любил, не хотел потерять! Ивона уехала. Прошлое не могло быть настолько важным, чтобы разрушить настоящее! Я был с тобой искренен. Всегда. Это ты была нечестна.
— Да?
— Ты знала, но никогда меня не спросила. А я все эти годы боялся тебя ранить ничего не значащими для нас воспоминаниями. Тебя это тяготило, Марта.
— Ты, наверное, шутишь? — Голос Марты ядовит. — Я? Я — виновата? Не уверена, правильно ли поняла… — Марта замечает, что Ивона хочет что-то сказать, поэтому с угрозой во взгляде обращает к ней лицо. — Нет, нет, молчи, ты так замечательно умеешь говорить, что мы можем забыть, о чем речь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16