Горячий гамбургер оказался довольно вкусным. Джессика жевала, заставив себя на время выбросить из головы убийственные воспоминания о пережитых злоключениях. Услышав чириканье телефона, она поднесла трубку к уху и услышала приглушенный расстоянием, но, как всегда, бодрый голос отца:
— Джесси! Привет, милая. Как жизнь?
— Лучше не бывает, — отозвалась Джессика, откусывая еще кусок гамбургера. — Моя жизнь просто бурлит от всевозможных событий.
— Да? Знаешь, хотел тебе сказать: завтра день рождения у Дорис — ну, жены Алана. Ты бы позвонила и поздравила ее. Ей будет приятно.
— Непременно, — глухо произнесла Джессика, продолжая жевать, — поздравлю. Она еще не собралась завести ребеночка?
— Вроде нет. Делает карьеру. А что с твоим голосом? Ничего не случилось?
— Ровным счетом ничего. Просто я немножко выдохлась — много работы в последнее время…
Джессика мучительно вспоминала, что она собиралась спросить у отца. Дорис, статуэтка… А-а, чем можно испортить коньки Тома. Нет, больше ее это не интересует. Вдруг Джессику озарило другое воспоминание:
— Папа, помнишь, когда я была маленькая, ты показывал фокус со свечками? Подносил их одну к другой, и они сами загорались. Как ты это делал?
— Надо фитиль одной свечи обработать марганцем, а другой глицерином. А что? Хочешь повторить этот фокус? Не получится, милая. Технология изготовления свечей за последние годы изменилась — соотношение стеарина и парафина Другое… Так ты не забудешь позвонить Дорис?
— Позвоню, позвоню, — устало заверила Джессика, комкая измазанную соусом бумажную упаковку. — Ладно, папа, мне пора.
«Не получится, — сказала она себе, останавливаясь на перекрестке, — ничего не получится. Свечи больше не зажгутся, как по волшебству. Да и другого волшебства ждать не приходится».
Она опустила на глаза темные очки и жестом показала молодому человеку, который сидел за рулем соседнего «бьюика», что пропускает его.
Как ни странно, позорная история не стала достоянием общественности: про нее вообще никто не узнал, и Джессике оставалось только благодарить небеса за такое чудо. Когда ее душевные переживания немного улеглись, она запоздало поняла, что все закончилось наилучшим для нее образом, если у нее и есть ангел-хранитель, то он в тот вечер не бездельничал. Правда, для спасения своей подопечной он избрал шоковый метод, но, может быть, это было сделано в воспитательных целях.
Джессика ничего не рассказала даже Кайли, ограничившись коротким сообщением, что эпизод с участием Патрика Леспера в ее личной жизни можно считать завершенным и ее это нисколько не огорчает. Та в свою очередь сообщила последнюю сводку из вражеского лагеря: съемки на Кейп-Бретоне сворачиваются, вскоре вся группа вернется. Разумеется, Джессика не могла об этом не думать. Однако, наученная горьким опытом, решила ничего больше не планировать.
По прошествии двух недель на город обрушилась жара. В пятницу Джессика мечтала лишь об одном: поскорее закончить работу, добраться до дому и устроиться на диване с порцией вишневого мороженого, которое уже дожидалось ее в холодильнике. Предвкушение этой невинной радости и выходных дней заметно повысило ее настроение, когда она наконец вышла из остужаемой кондиционерами сети коридоров в жгучее уличное пекло и направилась к студийной автостоянке.
Том стоял, привалившись к ее машине, и похлопывал себя по ноге свежесломанной буйно-зеленой веткой. Он очень загорел, светлые волосы совершенно выцвели: он был вопиюще хорош собой. У Джессики чуть колени не подломились, но она взяла себя в руки и спокойно двинулась к нему, успев, однако, краем сознания отметить тот отрадный факт, что сегодня на ней незнакомая Тому кожаная мини-юбка — малыш успеет ее оценить. Тем временем Том отклеился от машины, перебросил ветку из руки в руку и улыбнулся в четверть обычной силы.
— Приветик. Я хотел купить тебе цветы…
— …Но решил, что это банально, — закончила за него Джессика.
Том несколько раз кивнул и окинул ее беглым взглядом с головы до пят:
— Классно выглядишь. Знаешь, одного моего знакомого спросили: «Ваша жена такая же хорошенькая, как и раньше?» Он ответил: «Да, но теперь у нее это занимает на полтора часа больше». Как живешь?
— Твоими молитвами. Ты проявился, чтобы порадовать меня очередным анекдотом?
Том потер кончик носа и снова переложил ветку в другую руку.
— Джесс… Я тут подумал… Может, сделаем вид, что ничего не произошло? Честно говоря, без тебя мне скверно. Не могу избавиться от ощущения, что мне чего-то не хватает. Все время ловлю себя на одном и том же: надо с тобой что-то обсудить, что-то тебе рассказать — а рассказывать некому. Четыре месяца прошло — я приехал, а куда? В другую жизнь? Где тебя нет? А кто же теперь будет меня шпынять, объяснять мне двадцать четыре часа в сутки, что хорошо, а что плохо, что можно, а что нельзя? Кто будет направлять меня по верному пути?
Джессика почувствовала, как ее кольнуло разочарование: конечно, порой ей нравилось читать Тому нотации и поучать, как неразумного младенца, но неужели ему не хватает лишь этого?
— Ты уверен, что тебе это необходимо? Живи себе беззаботно и радостно. Зачем тебе и дальше мучиться с мнительной занудой?
— Да уж, Джесси, славно мы тогда поговорили… Не знаю, что на меня нашло, все получилось само собой. Я почему-то взбесился оттого, что тебе больно, и захотел сделать еще больнее. Вообще, повел себя как осел. Ты правильно назвала меня дрянью. Я ведь сказал то, чего у меня и в мыслях не было… Ты супер, ты самая классная девочка на свете. Во всяком случае, таково мое мнение.
Джессика не могла сурово смотреть на кающегося Тома — это было выше ее сил.
— Сейчас ты говоришь правду? А почему ты не позвонил мне… потом?
А разве ты выслушала бы меня по телефону? Ведь ты просто швырнула бы трубку. Я ошибался? Ну, извини. Но я и так распсиховался, а мне надо было как-то держать себя в рабочем режиме. Боялся совсем слететь с катушек. Я действительно очень измотался. Ох, если бы только знала, каково это: три месяца просидеть на продуваемом всеми ветрами острове и каждый день вкалывать по двенадцать часов. Живешь как в кошмарном сне. Океан ревет круглосуточно: его не выключишь, звук не убавишь. Ночью лежишь и только слушаешь волны: ш-ш-ш, ш-ш-ш… Ноги болят, спина болит, перед глазами плавают разноцветные огоньки, в голове крутятся реплики… Безостановочно… А утром весь марафон заново. Когда снимали драку с матросами, мне со всего маху залепили доской по локтю — боль такая, что вообще все слова из головы вылетели. Кроме одного. Думаешь, мне дали прийти в себя? Упаковали руку в какой-то прорезиненный бандаж и сказали: «Перелома нет, давай, вперед»… Господи, а сколько ж раз приходилось падать: то на землю, то на камни, то на какие-то колючки… Я уже стал забывать, как меня зовут: даже Маккрэйн пару раз назвал меня Дэвидом… И потом, однажды я тебе позвонил. У одного парня был день рождения, наши устроили маленькую вечеринку. Я посидел, посидел, через час почему-то стало тошно, и я решился. Услышал только, как ты сняла трубку, и сразу же отключился. Я не знал, что говорить, — все мысли ветром выдуло.
— Томми, бедняжка, бедняжка… Я никогда не забуду: тебя зовут Томми…
Том коротко вздохнул.
— Я столько раз мысленно проигрывал сцену, в которой ты голосом моих вредных нянек заявляла, что говорить нам больше не о чем и я пожизненно могу быть свободен… Уже сам в нее поверил. А теперь эта идея кажется мне бредовой. Джесси, я неправильно начал этот разговор. Не туда поплыл — понес какую-то околесицу. Просто я слишком давно тебя не видел. А сейчас я смотрю, и мне кажется, что мы только вчера расстались. Помнишь, как ты раскрасила мне физиономию своей косметикой, и я разыграл сцену из «Молчания ягнят»? Как ты смеялась? А бананы помнишь? Джесси, можно к тебе вернуться? Пожалуйста… Знаешь, мне недавно приснилось, что я сижу в кресле у тебя в гримерной, а ты улыбаешься и говоришь мне: «Сиди тихо, малыш»… И я во сне догадался, что это не наяву. И если я дотронусь до тебя, то проснусь. Я сидел тихо-тихо, но все равно проснулся. И стало так паршиво… Я понял, что скоро начну выть и кусаться. И что я как любил тебя, так и люблю — ничего не изменилось. Никуда мне от тебя не деться. Просто есть ты и есть все остальные. Ты прости меня, если можешь. Я, конечно, этого не заслуживаю, но я так хочу все вернуть, так хочу снова тебя почувствовать… Очень хочу, Джесси…
Джессика молча взяла Тома за пуговицу, подтянула к себе и уткнулась в его щеку. Раздуваемые ветерком светлые волосы щекотали ее лицо, и она ощутила, как черная щель во времени сдвинулась и исчезла без следа — просто вернулся прошлый июнь, скрывшийся было за поворотом, а теперь снова вылетевший в порывах теплого ветра и в запахе только что распустившихся листьев. И еще она поняла, что лето не всегда сначала манит, а потом разочаровывает — иногда оно позволяет сорвать банк.
— Знаешь, Джесс, — пробормотал Том, гладя ее по спине, — я предлагаю перебраться в машину. И вообще, может, поедем домой? У меня есть подозрение, что мы сейчас похожи на парочку застенчивых идиотов. Обниматься, прикрываясь этой дурацкой веткой, как-то глупо.
Джессика слегка отстранилась и посмотрела в его глаза, замечательно гармонировавшие с цветом неба.
— Гадкий, гадкий мальчик, — проворковала она, преисполняясь самозабвенным ликующим блаженством, — ну зачем ты ломаешь деревья?
ФЛЕГМАТИК
Эрик всегда верил в магию чисел. Никому об этом не докладывая (чтобы не прослыть абсолютным психом), он тем не менее регулярно пересчитывал количество кнопок на пультах управления, клавиш у компьютера, ступенек на лестницах и машин одного цвета, проехавших за определенный промежуток времени. Потом он эти цифры складывал, умножал и делил, соотносил с календарной датой, числом недель, дней и часов, оставшихся до какого-либо события, и делал определенные выводы — как правило, оптимистические. Он упорно предпочитал верить в лучшее, но в итоге все получалось так, как получалось, и пророчества цифр (им же придуманные) сбывались далеко не так часто, как хотелось.
Тем не менее, придя в редакцию газеты «Торонто стар» одиннадцатого июня и обнаружив по наручным часам, что он пересек порог ровно в одиннадцать, Эрик воодушевился и молчаливо постановил: сегодняшний день его чем-нибудь порадует. Ожидания вновь обманули: первой, кого он увидел, была Лана — шустрая и бойкая малютка-кинокритикесса, недавно бросившая его самым беспардонным»образом после двух лет периодических свиданий. Впрочем, сама Лана была свято убеждена: разрыв прошел вполне цивилизованно и им просто необходимо оставаться задушевными друзьями. Эрик в этом сомневался, но покорился, ибо задним числом понимал: в течение этих двух лет вел он себя неправильно, навещая Лану исключительно по выходным и изредка выбираясь с ней в театр или в гости. Она была вправе ожидать большего и рассудила здраво — продолжать эти не шаткие, не валкие отношения просто бессмысленно.
Если признаться честно, Эрик никогда не испытывал к Лане особо страстных чувств, но привык к их встречам и был уверен: это надолго. Он вообще был человеком привычки. Когда же Лана объявила, что больше не нуждается в его услугах, у нее новый партнер (которого она, кстати, уже несколько месяцев успешно совмещала с Эриком), он не подал виду, но обиделся и в очередной раз задал себе вопрос, почему ему так не везет с женщинами. Дважды, причем с небольшим интервалом, он влюблялся во вполне привлекательных дам, обремененных маленькими сыновьями, но обе расстались с ним, потому что он не был готов стать нежным отцом их милым крошкам. Теперь его бросила Лана. Между тем через месяц Эрик собирался отметить свое тридцатилетие и очень надеялся, что его поздравит хотя бы по телефону хотя бы ласковый женский (мамин не в счет) голос, в котором будут слышаться волнующие многообещающие интонации.
— Новые очки? — поинтересовалась Лана вместо приветствия. Она не любила здороваться и прощаться. Эрик автоматически дотронулся до оправы.
— И как ты только заметила?
— Я наблюдательная. — Лана отвернулась и энергично замолотила по клавишам компьютера. После непродолжительной серии ударов ее пальцы на секунду зависли в воздухе. — А старые ты уронил на пол или случайно уселся на них?
Оставив реплику без ответа, Эрик сделал вывод: их расставание с Ланой было обоюдно верным шагом. Вообще-то очки выскользнули у него из мокрых рук и разбились в раковине (а потом он порезал ладонь, собирая осколки), но почему бы не тешить себя мыслью, что он еще встретит женщину, которая будет находить его рассеянность и вопиющую неловкость умилительными?
— А ты измышляешь очередной шедевр?
— Какой там шедевр. Очередной обзор новинок на DVD. А неделя абсолютно пустая — придется всерьез разбирать даже тупой ужастик. Как тебе такое начало: «Слова „ночь“ в названии фильма ужасов зачастую достаточно, чтобы сразу напугать до смерти. К вящей радости любителей потрястись от страха на сон грядущий на свет из тьмы явились „Ночь живых мертвецов“, „Ночь кровавого ужаса“, „Ночь зомби“, „Ночь демонов“ и еще тысяча и одна „ночь“. Хорошо?
— Гениально. Вставь в перечень еще «Ночь игуаны» и проверь, обратит ли Берт на это внимание, когда будет просматривать твой опус.
— Да ну… Берт сегодня не в духе — наверное, опять поскандалил с Джулией. Может закатить истерику.
Тридцатисемилетний литературный критик Берт, под началом которого шесть человек упражнялись в остроумии, анализируя различные аспекты культурной жизни, являлся, с точки зрения Эрика, законченным неврастеником, циником и злопыхателем, однако почему-то пользовался невероятным успехом: он трижды успел развестись с законными женами, а всевозможных интрижек (о коих Эрика своевременно оповещала Лана) у него вообще было без счета. Свою роль, разумеется, играли не внешние данные босса (кого могли прельстить практически лысый череп и водянистые глаза?), но его интеллект, блестящий ум и незаурядные ораторские способности. На данный момент официальной спутницей Берта считалась музыкальный критик Джулия — тощая мегера с невероятной по сложности высокой прической, из которой постоянно выбивались длинные пегие пряди. Кроме нее, в шестерку обозревателей-искусствоведов входили Лана — стриженная под мальчика большеротая женщина-воробышек, арт-критик Эндрю — веселый бородатый толстяк с редкостными дефектами дикции, театральный критик Хелен — добродушная пышная дама, умеющая громко и восторженно удивляться всему увиденному и услышанному, стрингер Пол — томный[еруdиноподобный мальчик, в обязанности которого входило любыми способами добывать мелкую информацию, и Эрик — бессменный составитель еженедельных книжных обзоров.
Эрик уселся на свое место — справа от Ланы, по другую сторону плексигласовой перегородки, — снял очки, зажмурился и потер лоб.
— Голова болит? — спросила она через прозрачную стенку, не поднимаясь с кресла.
— Глаза устали. Перевод надо закончить к следующей среде, а у меня еще не готовы пятьдесят две страницы. У Суареса очень сложная лексика — дело движется не так быстро, как я надеялся. В его текст надо полностью погрузиться, проникнуться его мироощущением, точно воспроизвести стиль, а у меня нет такой возможности из-за этих проклятых обзоров. Невозможно столько читать и столько писать. И Берт опять заявит, что я скучен и неостроумен, что через мои сочинения невозможно продраться. А я просто выдохся.
— Брось, Эрик. Мы обсуждали это сотни раз. Ты ведь не можешь отказаться от обзоров, они тебя кормят. Одними переводами не проживешь.
— Знаю не хуже тебя. Но я устал. Мои мозги досуха выжаты. Их надо окунуть в какой-то питательный раствор. Единственная радость, что через пару недель я переберусь в Лонг-Вуд. Буду до самой осени дышать, гулять, спать, наконец. Пора брать тайм-аут.
Старый дом на полуострове Принс-Эдуард-Каунти, бабушкино наследство, формально принадлежал его матери, но родители предпочитали жить там зимой, а летом Эрик становился полноправным владельцем фамильной усадьбы. Полуостров с одной стороны глубоко вдавался в Онтарио, с другой был окружен куда более мелкими озерами, но местечко Лонг-Вуд, рядом с которым в свое время и выстроили дом, находилось в двух милях от большой воды и никак не соприкасалось с оживленными трассами, ведущими прямо в туристическую мекку — знаменитый Кингстон. Это относительное неудобство — невозможность быстро подобраться к озеру — на взгляд Эрика, являлось главным достоинством его жилища: оно гарантировало тишину, покой и отсутствие назойливых путешественников, которые, подобно муравьям, все лето ползли и ползли на восток — в сторону Тысячи островов.
— Кстати! — Лана радостно потрясла указательным пальцем и подкатилась на своем кресле поближе к Эрику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29