Пять лет Ребекка потратила на то, чтобы довести дом до совершенства, и теперь Мэндерли представлял собой хорошо налаженный часовой механизм, не дававший сбоев. Она рассылала приглашения на балы-маскарады, отмечала, когда и кого надо встретить на станции, продумывала меню, чтобы блюда не повторялись, чтобы угощение всегда удивляло гостей, даже если они приезжали всего два раза в год, еда всякий раз была новой и неожиданной, даже кольца для салфеток менялись в зависимости от предстоящего угощения, каждая комната убиралась на свой лад, не говоря про ухоженный сад. Ребекка помнила, какая комната нравилась ее гостям, и там стояли именно те цветы и те книги, что отвечали их вкусам и привычкам. Все это продумывала она сама, и все с такой тщательностью и тактом, что многие гости даже и не подозревали, что все это – дело ее рук, и они считали, что Максиму и Ребекке повезло с прислугой, которая предугадывает все желания.
Почему же она избегала бывать в доме, который довела до совершенства? И приходила туда лишь изредка, в торжественных случаях, всегда продуманных, как все, что она делала. Но, как только гости разъезжались, возвращалась сюда – в одноэтажный уединенный домик без всяких удобств. Мне хотелось узнать, в чем дело, и мне казалось, что я знаю ответ. И как-то в ранний апрельский вечер, когда уже стемнело, за неделю до ее смерти, я подошел к домику, заметив свет, струившийся из окон, и зашел, чтобы прямо спросить ее об этом.
Ее любимый пес Джаспер остался вместе с нею, и либо он, либо сама Ребекка услышала шорох шагов по гальке, во всяком случае, мое появление ничуть не удивило ее и не испугало.
Постучав, я вошел. И сегодня, стоя на этом же самом берегу, я мысленно еще раз распахнул дверь и шагнул в дом. Прищурив глаза, я всматривался все пристальнее и пристальнее, и, уверен, ни одна деталь не ускользнула от меня. В доме пахло деревом и турецкими сигаретами. Ребекка недавно начала курить и курила одну сигарету за другой. На полу лежал ковер красного цвета – самый обычный и ничем не примечательный, слева от меня – узкая кровать, служившая одновременно и софой, покрытая шотландским пледом. На одной из книжных полок в ряд стояли модели парусников – еще не законченные, но удивительно красивые. Здесь же стоял и другой шкаф – с книгами, с чашками и тарелками, и на небольшом столике – примус для приготовления еды. Рядом с камином – потертое кресло. Такое впечатление, что оно уже отслужило свою службу в одной из комнат какой-нибудь горничной в Мэндерли.
По другую сторону от камина, напротив софы-кровати, – письменный стол, заваленный книгами, где лежали ручки, пресс-папье с розовой, испещренной чернилами промокашкой, чернильница и пепельница с еще дымившейся сигаретой. Там же стояла тщательно начищенная масляная лампа. Мягкий полукруг света создавал атмосферу безыскусной безмятежности. Даже сейчас, двадцать лет спустя, я продолжал всматриваться в увиденное тогда и снова восхищался изысканной простотой убранства. Что-то в ней – быть может, запах дерева, или модели парусников, или чистота, – вызвало ощущение детской комнаты, вроде той, где мы играли с Розой и моей няней.
Ребекка сидела за письменным столом. На ней была ее обычная одежда для плавания в море – простая и очень удобная: брюки и вязаный гернзейский свитер. Она коротко отрезала по моде свои некогда длинные волосы, что сильно изменило ее наружность. Я все еще не мог привыкнуть к ее новому обличью и всякий раз заново поражался. В ней появилось что-то мальчишеское, и в то же время стрижка придавала ей еще больше женственности и подчеркивала ее красоту.
Подняв глаза, она не улыбнулась и не поздоровалась. Ее руки лежали в кругу света: тонкие, длинные пальцы с красиво очерченными ногтями. Руки успели покрыться легким загаром под лучами раннего весеннего солнца. Ребекка сидела совершенно неподвижно, но ее рука как бы непроизвольно протянулась вперед, чтобы положить ручку на чернильницу.
И я не мог оторвать взгляда от этой изящной руки. Она никогда не носила перчаток, когда работала в саду, или гребла на лодке, или скакала верхом.
На левой руке у Ребекки были два кольца: тоненькое золотое обручальное и еще одно колечко с бриллиантами. На правой – только чернильные пятнышки.
Я видел, что Ребекка занята и мой визит помешал ей. И потому задержался ненадолго, минут на десять-пятнадцать. Тепло от камина сразу согрело меня. Пристально – до головокружения – я продолжал вглядываться, и мне казалось, что еще немного, и я увижу то, что хотел увидеть, о чем думал целый день. И стоит мне как следует сосредоточиться, как оно появится у меня перед глазами.
И мой взгляд снова пробегал по книжному шкафу, по шотландскому пледу, огню, пылающему в камине. Пес вдруг заскулил – и в этот миг я увидел. Рядом с чернильницей и розовым пресс-папье лежала черная тетрадка, в которой Ребекка писала что-то перед моим приходом. Промокнув страничку, как только я переступил порог, она со вздохом закрыла тетрадь, отодвинула ее и встала…
– Я помешал тебе. Ты писала дневники?
– Какой у тебя острый взгляд. А может, письмо!
– Ты пишешь письма в тетради? – удивился я.
– Ну хорошо. Историю моей жизни. Сегодня у меня день воспоминаний. И я успела исписать целую страницу. А завтра наверняка вырву эти страницы и выброшу их. А может, и сохраню. Для своих внуков… Или для своих детей. И в какой-нибудь дождливый день они сядут и прочтут мою автобиографию, на это у них уйдет час или два, как ты считаешь? Я рада, что они смогут что-то узнать обо мне…
– В любом случае они будут помнить тебя.
– Надеюсь…
Я открыл глаза и посмотрел на домик, стоявший прямо передо мной. Головокружение прошло. Сердце еще учащенно билось, но ум прояснился. Мне хочется это особенно отметить, учитывая, что я увидел в следующее мгновение. Вспоминая разговор, интонации голоса Ребекки, я смотрел на домик. Теперь я не сомневался, что на столе лежала тетрадь.
И точно такая же тетрадь сейчас лежала на моем столе – вот почему она сразу показалась мне смутно знакомой, и отчего-то мне сразу стало не по себе. Точно такая же и в то же время другая: та, что я получил, была пуста. А та, которую я видел тогда, была исписана.
Где же она сейчас? Сгорела в пожаре? Или же не пострадала? И мне в голову пришла догадка.
Кто-то окликнул меня. Я обернулся и увидел спешащую ко мне Элли, я посмотрел на берег и увидел Грея, шедшего к домику. Он остановился, посмотрел на Элли, на меня, развернулся и побежал к нам.
Я снова смотрел на домик. Несмотря на возраст, мне удалось сохранить хорошее зрение, и при своей дальнозоркости я вынужден был надевать очки только для чтения. И я совершенно отчетливо увидел – стекла были достаточно чистыми. Я видел, как чей-то силуэт промелькнул за стеклом. Кто-то поднял руку, взял что-то и отошел в глубь комнаты. Не просто так колыхнулась тонкая занавеска. В коттедже кто-то был. И этот кто-то не хотел, чтобы его заметили, я продолжаю настаивать на своем, несмотря на недоверие Элли и Грея.
Вот что я увидел тогда – и мог бы дать удостовериться спутникам, что не ошибаюсь, если бы не случилось нечто предельно глупое. Словно какое-то обезумевшее животное лягнуло меня прямо в сердце. Я подумал: «Она не умерла! Мы похоронили кого-то другого. Она жива. И наконец-то она вернулась». И тут же вспомнились слова из кошмарного видения: «Выпусти меня, мне надо поговорить с тобой».
– Ребекка… – сказал я, и тут Элли подбежала ко мне, а потом случилось что-то непонятное.
Я не знаю, что именно, но вдруг понял, что лежу на земле, пиджак Грея находится у меня под головой, воротник рубашки расстегнут, шарф размотан, а пуговицы пальто расстегнуты. Грей стоит на коленях, склонившись надо мной, а Элли держит мою руку за запястье и говорит: «Пульс очень слабый и неровный»…
– Хватит, Элли, – услышал я свой собственный голос. – Не начинай все опять. Через минуту я окончательно приду в себя..
– Боже мой, боже мой! – воскликнула Элли и всхлипнула. Как мы добрались до машины, я не помню. На это ушло изрядное количество времени, это было очень трудно, и нам с Элли никогда не удалось бы справиться с этим, не окажись рядом Теренса Грея. Должен сказать без экивоков, он вел себя безукоризненно. Женщины в такого рода ситуациях теряются, способны только глупо охать и ахать. Грей сохранил спокойствие. На наше счастье, он оказался очень сильным и выносливым. Наконец им удалось устроить меня на заднем сиденье автомобиля, и мне стало намного лучше, когда Грей сел рядом. Я поблагодарил его. Кажется, я проговорил даже: «Спасибо, Терри».
Когда мы вернулись домой, приехал доктор. Элли сразу стала такой строгой, что я не посмел спорить с ней, к тому же мне бы просто не хватило на это сил. Мне повезло в том, что доктор не был паникером. Он внимательно обследовал меня, прослушал, потом вышел в соседнюю комнату переговорить с Элли и Греем, после чего вернулся и высказал свое мнение:
– Это всего лишь обморок. Самый заурядный обморок. Обычное переутомление…
– Я же говорил, что ничего страшного, – сказал я убежденно.
Мне необходимо было набраться сил, а для этого необходимо было провести в кровати какое-то время. Но я уже не слушал перечисление того, что мне придется делать: какую диету соблюдать, какие пилюли принимать и сколько часов в день спать, и, конечно, ни в коем случае не волноваться. Меня утешало то, что это не был инфаркт или инсульт. И это не скажется на моих умственных и физических способностях. Всего лишь обморок, вызванный той вспышкой гнева, с которой я обрушился на ни в чем не повинную Элли, затем переутомление и, наконец, фигура, которую я увидел сквозь оконное стекло.
Я, разумеется, не стал упоминать об этом при враче. Он человек без воображения, и мне не хотелось, чтобы он думал, будто я выжил из ума.
– Позаботься о себе, Артур, – сказал он, уходя. – Тебе надо поменьше работать, не нагружать себя. Считай, что это еще одно предупреждение. Им нельзя пренебрегать.
Конечно же, постараюсь. Мне не хотелось именно сейчас сесть на мель, когда впереди столько дел. Я ведь только приступил к ним. Я упустил массу времени, прежде чем собрался записать свой рассказ. А для того чтобы его закончить, потребуется немало трудов, и мне надо беречь силы.
Итак, первое, что я сделал: попросил прощения у Элли, и между нами воцарился мир. Элли тоже извинилась, но я ответил, что она говорила правду и мне нечего прощать.
Второе: я понял, что могу довериться Теренсу Грею и теперь готов считать его своим помощником в моем начинании. Забыть то, как он был внимателен и заботлив, нельзя. Третье: теперь мы могли говорить друг с другом вполне откровенно и обсуждать все от начала до конца.
Грей навестил меня через день, когда я несколько оправился, и мы с ним распределили обязанности. Он признался, что успел наметить несколько важных «пунктов» – как я их назвал для себя – после разговора с Фрицем, чтобы уточнить кое-что из них с Фейвелом в ближайшее время в Лондоне. Грей перезвонил Джеку и перенес встречу на следующую неделю, когда я окрепну. Он сказал, что непременно учтет мои предупреждения относительно этого типа и, если будут возникать какие-то сомнительные моменты, сразу постарается обсудить их со мной, чтобы сразу прояснить все до конца.
А мне, в свою очередь, предстоит открыть свои заветные тайники, порыться в памяти и выложить всю историю – а если мне будет так удобнее, то записать ее. Это будет выглядеть лишь как показания свидетеля. И ничего более.
Мы пожали друг другу руки, чтобы скрепить договор. Грей пересказал, что он успел узнать за это время, что обнаружил на запылившихся надгробных плитах усыпальницы (ничего нового для себя я не услышал) и что он нашел в Лондоне в Соммерсет-хаузе и Паблик рекорд офисе – вот это удивило меня.
А я показал ему присланную мне черную тетрадь с фотографией девочки с крыльями. И наконец вручил ему ключ от ворот Мэндерли.
– Сходи туда завтра, – попросил я. – И непременно загляни в домик на берегу. Там кто-то был, я видел. И что самое главное – я догадываюсь, кто это мог быть.
– Конечно, зайду, – пообещал Терренс. – Не волнуйтесь. Выбросьте это из памяти. Таблетки, которые прописал врач, помогут вам заснуть и отдохнуть как следует.
– Я и сам собирался заснуть. Но, Грей, послушайте, кто-то идет по тому же самому следу, что и мы. Вот что мне пришло на ум. Не говорите об этом Элли. Она сочтет, что у меня разыгралось воображение, что мне чудится заговор, что я подозреваю всех и вся… так вот, она ошибается. Нет-нет, Грей, дослушайте… Кто бы там ни был, но именно этот человек отправил мне конверт с фотографиями и тетрадь. Кто-то, кто хочет вызвать у меня беспокойство, я это чувствую. И если я прав, то это могут быть всего два человека… Я назвал ему два имени.
– Как странно, полковник Джулиан, – вежливо проговорил Грей, – очень оригинально. Я никогда бы не подумал на них. Ну а теперь я не имею права дольше задерживаться у вас. Вы сегодня устали. Элли волнуется. Я пообещал, что не задержусь у вас больше пяти минут… Вам действительно необходимо заснуть.
Его мягкость и забота тронули меня. Мне казалось, что Грей не очень любит выказывать свои чувства. Он вдруг наклонился, словно хотел поправить одеяло. Меня к этому времени уже успели уложить в постель, так что разговор происходил в спальне. Пожелав мне спокойной ночи, он уже собрался уходить.
– Погодите, Грей, – остановил я его у порога.
– Да?
– Это очень важно. Помните, что если вам надо будет о чем-то поговорить и вдруг окажется, что я задремал, поговорите тогда с Элли. У нее доброе сердце.
– Я уже успел это заметить, – кивнул Грей. – При первой же встрече.
Его ответ меня успокоил, и то, как он тотчас же ответил, более всего. В этот момент все мои последние сомнения отпали. И меня уже более ничто не смущало в нем, ничто не вызывало подозрений: ни напряженность, которая временами проявлялась в нем, ни суковатость тона, даже средняя школа, которую он заканчивал.
– Вот теперь все, – сказал я.
Когда Грей ушел, я устроился поудобнее на подушке и прислушался к шуму моря. И почти сразу же задремал, чтобы в тот же миг очутиться в лесу Мэндерли. Мне навстречу в белом платье с голубой эмалевой брошью в виде бабочки легким шагом шла… Ребекка.

Часть 2
ГРЕЙ
13 апреля 1951 года
10
Четверг, 13 апреля. Час ночи. Порывистый ветер изменил направление на северо-западное. Значит, будет дождь. Я вернулся слишком поздно и не стал зажигать огонь в камине, поэтому в доме довольно холодно. Пришлось надеть три свитера и выпить виски, купленное на черном рынке в Лондоне. Полковник Джулиан и Элли наконец отвезли меня в Мэндерли – первый мой законный визит туда, но поездка закончилась печально. Из-за этого я не смогу покинуть в ближайшее время Керрит. Придется внести небольшое изменение в свое расписание. С Джеком Фейвелом я смогу встретиться в лучшем случае только на следующей неделе, не раньше понедельника.
Я ушел от полковника Джулиана в половине двенадцатого и, поскольку мне пришлось возвращаться пешком, довольно сильно устал. Надеялся, что благодаря этому смогу сразу заснуть. Но не получилось, поэтому решил сразу описать происшедшее. Элли несколько раз повторила, что врач предупреждал: это может произойти в любой момент. Я был бы рад согласиться с ней, что причиной приступа стала ее ссора с полковником. Но не могу. Это моя вина.
Слишком настырно я задавал вопросы, следовало догадаться, что пора остановиться. И конечно, я не должен был торопиться и идти к домику на берегу. Но так хотелось взглянуть на него днем, и мне даже в голову не пришло, что полковник пойдет следом.
Только сегодня вечером, после его признаний, я наконец осознал, как много для него значит вся эта история. Именно этим объясняется, почему он так тщательно умалчивал обо всем. До этого он и словом не обмолвился о том, сколько времени проводила Ребекка последние месяцы своей жизни на берегу. Не говорил он и о том, что домик стал для нее своего рода последним убежищем. Как жаль, что я не имел об этом представления месяц назад. В свете того, что я услышал от полковника Джулиана и что он показал мне, многое придется перетолковывать заново.
И все равно я обязан был догадаться, насколько его может расстроить мой самовольный поход. Ведь я уже не раз имел возможность убедиться, как он оберегает Ребекку. А она умерла именно в этом месте. Какая-то внутренняя глухота подтолкнула меня вперед. Сначала я должен был получить его разрешение. Идти туда без его ведома – все равно что совершить святотатство.
Я не успел войти в домик, как услышал голос Элли. Обернувшись, я увидел, что полковник медленно оседает на землю. Она подоспела к отцу раньше и совершенно обезумела от тревоги. Не сомневаюсь: она решила, что он умер. Сначала и мне тоже так показалось, но потом я заметил, что он дышит, хотя и едва заметно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52