Он был огранен в мастерской де Шавиньи лучшим гранильщиком его деда, принадлежал кайзеру Вильгельму и был продан назад его отцу между двумя мировыми войнами. Это был изумительный камень, и он слыл несчастливым. Эдуард молча поглядел на него и выпустил руку Изобел.– Одобряю. Очень красивый камень. И в тон вашим глазам.Изобел радостно засмеялась:– Ты очарователен, Эдуард! Жан, слышишь? Эдуард очарователен и совсем не похож на тебя. – Она взглянула на Эдуарда из-под длинных ресниц. – И для такого молодого мужчины очень находчив. Говорит именно то, что хочет услышать женщина, и не ошибается. Ну, совсем не так, как ты, Жан…– Зато я сбиваю отличные коктейли! – Жан улыбнулся, вкладывая в ее руку бокал. – Эдуард этого не умеет. Во всяком случае пока.– Коктейли! Коктейли! – Изобел вздернула голову. – Ну что это за талант? Бармен в «Четырех сотнях» прекрасно их сбивает, но я не собираюсь выходить за него.– У меня масса других талантов, прелесть моя! – Жан взял ее руку и перецеловал все пальцы.– Неужели? В таком случае сейчас же перечисли все, чтобы я могла выдолбить их наизусть! Эдуард, бумагу и ручку… – Она опять вскочила. Эдуард молча подал лист почтовой бумаги и авторучку. Изобел снова села, хмурясь с притворной сосредоточенностью.– Нет, это очень серьезно! Никаких шуток. Мне необходимо знать. Собственно говоря, мне теперь ясно, что это надо было сделать уже давным-давно. И предупреждаю, Жан, если список окажется коротким, мы расстанемся. Я расторгну нашу помолвку вот так… – Она щелкнула пальцами, и Жан-Поль испустил добродушный стон. Потом развалился в кресле и задумался.– Я очень богат, – начал он медленно.– Богат? Богат? – Изобел сурово сдвинула брови. – Самое скверное начало. Какая вульгарность думать, будто меня может интересовать подобное! К тому же богатых мужчин очень много. Попробуй еще.– Я буду бароном де Шавиньи…– Еще сквернее. Отец говорит, что французские титулы в лучшем случае легковесны, а в худшем нелепы. Еще!Жан-Поль улыбнулся.– Я дам моей жене все, чего она только ни пожелает.– У меня почти все уже есть.Жан нахмурился, и Эдуард поспешно наклонился вперед:– Он очень добрый! Очень! Почти никогда не сердится. И никогда не дуется.– Никогда не дуется? Вот это хорошо. Это я запишу. – Она помедлила. – Но никогда не сердится? Хм-хм! Наверное, это скучно. Мужчины в ярости мне кажутся очаровательными. – Она постучала ручкой по листу. – Дальше!– Он красив, – снова вмешался Эдуард. – Этого он вам не скажет. А мне можно.– Ну, хорошо. Красив. – Изумрудные глаза вскинулись на Эдуарда. – По-моему, ты будешь красивее, но это к делу не относится. Не слишком много.Жан-Поль потянулся и заложил руки за голову. Эдуард с удивлением заметил, что он слегка раздражен.– Я ревнивый и требовательный любовник, – заявил он твердо. – Во всяком случае, так мне говорят.Изобел пропустила мимо ушей напряженную ноту в его голосе и записала.– Ревнивый это хорошо. Требовательный тоже звучит неплохо. Но романтичен ли ты? – Она написала это слово и сразу зачеркнула. – Нет, не думаю. Ни чуточки. – Она поглядела на часы. – Мы помолвлены ровно три дня, а прошло уже больше часа с тех пор, как ты в последний раз меня поцеловал. Нет, ты ни капельки не романтичен.Жан-Поль встал, перешел через комнату, нагнулся над ее креслом и поцеловал ее. Эдуард смотрел секунду-другую, испытывая отчаянную неловкость, потом отвернулся к окну. У него возникла странная мысль, что поцелуй этот был спровоцирован из-за него, а не ради брата. Он снова повернулся к ним в тот момент, когда Жан-Поль отступил. Изумрудные глаза покосились на него, словно Изобел что-то забавляло, словно она делила с ним секрет, недоступный его брату. К своему ужасу, он почувствовал, что его тело отзывается, шевелится… и удрученно отвернулся.– Мне надо сделать уроки. Латынь. Я пойду… Он направился к двери, но Изобел вскочила:– Нет! Не надо. Мы бросим эту глупую игру. Такая скучная! В конце концов я запишу на этом листке пять слов и должна буду вернуть Жану его изумруд. А я не хочу с ним расставаться. Я очень к нему привязана. И к тебе, Жан, милый. Ну, не хмурься! Ты же знаешь, мне нравится тебя дразнить. Я поднимусь к твоей матери. Она ведь не рассердится, Жан. Хочу показать ей его. И мы примемся составлять чудесный список. Женщины обожают составлять списки, ты это знаешь, милый? Никакую свадьбу невозможно устроить без их огромного количества, и это будет чистейший восторг! Ну вот! Я ухожу… – Она оглянулась через плечо. – Оставляю вас вдвоем… поговорить… Дверь за ней закрылась, и наступило молчание. Эдуард стоял багрово-красный и негодующе смотрел на брата.– Господи! Она знает! Изобел знает… Ты же ей не сказал? Ты не мог!– Ну, упомянул мимоходом. – Жан пожал плечами. – Так и что? Она считает, что это отличная идея. Очень милая. Так она и сказала.Эдуард поглядел на брата с сомнением. Тот произнес слово «милая» с нескрываемым сарказмом.– Мне неприятно, только и всего. Я бы предпочел, чтобы она не знала. Я… я думал, что о таком не говорят. Что это наша с тобой тайна.– Но так оно и есть. Так и есть. Ну, будет! Смотри веселее! – Жан улыбнулся. – У меня для тебя хорошие новости. Я все устроил.– Устроил? Правда?Жан вытащил из кармана мундира картонную карточку и всунул ее в руку брата.– Завтра днем в три. Мама уедет на весь день. Я проверил. Глендиннинг по субботам занимается с тобой только утром, так? Значит, у тебя будет достаточно времени добраться туда. Адрес на карточке. – Он помолчал. – Она совершенство, Эдуард. Совершенство во всех отношениях. Не слишком молода, не слишком стара. Очень опытна. Восхитительная женщина. Француженка… Я решил, что так тебе будет проще. Не проститутка, ничего подобного. Она… ну, содержанка, ты понимаешь? Однако джентльмен уже в годах, часто в отъезде, а ей нравятся мужчины помоложе. – Он пожал плечами. – Отличная подстилка, Эдуард. Могу рекомендовать по личному опыту.– По личному?– Ну, естественно. Неужели ты думаешь, что я запущу моего братика, не проверив прежде, что его ожидает? – Жан улыбнулся. – Я ее испробовал вчера днем.– Вчера? Но ты же теперь помолвлен, Жан! Жан-Поль ухмыльнулся. Посмотрел на дверь, потом снова на Эдуарда.– Братик, мой братик! – сказал он медленно. – Неужто ты серьезно думал, будто это что-то изменит? Ну, признайся!
Селестина Бьяншон приехала в Англию еще в 1910 году шестнадцатилетней девочкой петь и танцевать в «Альгамбре-Фоли» Генри Пелиссьера. Она была очень миловидной и полненькой ровно в той степени, какая в ту эпоху считалась непременным условием красоты. Танцевала она грациозно, и, хотя пению не училась, у нее было приятное, звонкое, от природы поставленное сопрано. Она быстро приобрела свою долю поклонников в толпе у артистического входа, которые посылали ей за кулисы букеты и корзины цветов, яростно соперничая за право накормить и напоить ее после спектакля в кафе «Европа» на Лестер-сквер. До трех утра они ели и пили шампанское среди писателей, актрис, молодых отпрысков титулованных семей и прочих, кто составлял этот полусвет, а затем Селестина на извозчике возвращалась в куда менее фешенебельные окрестности Финсбери-парка – иногда одна, чаще нет. Она все еще вспоминала эти годы, продлившиеся до начала Первой мировой войны, как лучшее время своей жизни.Но Селестина, дочь французских крестьян, была реалисткой. В отличие от некоторых своих подруг в «Альгамбре» она принимала букеты и подарки, но не ожидала предложений руки и сердца. Бесспорно, подобное иногда случалось – но крайне редко. Селестину вполне устраивали сменявшие друг друга покровители. Возвращаться во Францию ей не хотелось. Шли годы, цвет ее юности увядал, и покровители становились менее аристократичными и менее молодыми, но Селестина принимала это как должное. Это было естественно, неизбежно и не действовало на нее удручающе. Теперь, в 1940 году, ей было сорок шесть лет и она находилась на содержании у удалившегося на покой дельца, который жил в Хове. Весь свой скудный капитал он вложил в многоквартирные дома в Лондоне и окрестных графствах. Селестину это устраивало – посещал он ее не чаще одного-двух раз в неделю. К тому же он редко интересовался, как она проводит остальное время. Ему было шестьдесят четыре года, и Селестина искренне к нему привязалась. Он заметно поугас, но был гораздо ласковее многих прежних ее любовников, оплачивал ее квартиру на Мейда-Вейл, назначил ей небольшое содержание, из которого она каждую неделю умудрялась кое-что откладывать на черный день, и не гнушался разговаривать с ней, что она очень ценила.Селестине в голову не приходило, что она его обманывает. Часы, проведенные с другими джентльменами, просто никакого отношения к их договору не имели и никакого вреда принести не могли, поскольку оставались необнаруженными. Селестина очень рано поняла, что чем меньше знают мужчины, тем лучше. Они приходили к ней ради одного, и она обслуживала их во всю меру своих немалых способностей. Ей очень повезло, что война забросила в Лондон столько французов: несколько часов, проведенных с французским офицером, обеспечили ей неиссякаемый поток довольных клиентов в военной форме.Ее картонные карточки хранились теперь в бумажниках многих членов штаба генерала де Голля, и Селестину это радовало – небольшой дополнительный доход, дух патриотизма, да и вообще после стольких лет было приятно снова болтать в будуаре по-французски. Проходя мимо штаб-квартиры Свободной Франции, Селестина непременно посылала зданию воздушный поцелуй и молча желала молодым людям в его стенах bonne chance Удача (фр.)
.Она приняла как большую честь возможность услужить блестящему молодому наследнику барона де Шавиньи и была очень польщена, когда в заключение довольно бурных совокуплений он объяснил ей, как способен объяснить только француз, злосчастные терзания своего младшего брата. Выступать в такой роли ей уже доводилось, и она сразу же дала согласие. Ей любопытно было познакомиться с юным Эдуардом, и, улыбаясь про себя, она подумала, что с ее помощью он, возможно, станет куда более искусным любовником, чем его энергичный, но прямолинейный брат.К встрече с ним она готовилась очень тщательно, по опыту зная, что костюм во вкусе клиентов постарше – черный кружевной корсет, стягивающий талию и выпячивающий, не закрывая, ее полные груди, пышные подвязки, тончайшие чулки и прозрачный пеньюар – скорее всего перепугает мальчика. Когда она кончила одеваться для него, то осталась довольна: эротично, но не вызывающе, вместо черного – белое, милые ленточки, кружева – и все скрыто халатом из голубого крепдешина. Она тщательно причесалась и всунула миниатюрные красивые ножки в голубые туфли на высоком каблуке, украшенные перьями марабу.Жан-Поль предусмотрительно снабдил ее бутылкой шампанского, которую она уже поставила на лед. Как и чайник на огонь – некоторые молодые люди в первый раз предпочитали чай.Закончив приготовления, она села ждать его.Эдуард отправился в незнакомый район Мейда-Вейл на такси. Приехал он в четверть третьего и сорок пять минут расхаживал по улицам в нервном волнении. Несколько раз он уже готов был подозвать проезжающее такси и вернуться домой, но это было бы трусостью. Как он посмотрит в глаза Жан-Полю? И в конце концов ровно в три он подошел к двери и нажал кнопку звонка.Жан-Поль сказал – пять фунтов. Эдуарду это показалось не просто скаредным, но плебейским. Поэтому он забрал из запасов Итон-сквер большую коробку французских шоколадных конфет – в Лондоне теперь ничего подобного купить было невозможно, – положил внутрь десятифунтовую купюру и тщательно вернул на место ленту и обертку. Кроме того, он купил у цветочницы букетик роз и теперь, ожидая у двери, перекладывал розы и конфеты из руки в руку.Никогда еще он не чувствовал себя таким растерянным, таким никчемным и никогда еще не испытывал столь полного отсутствия хоть какого-то интереса к женщинам. Но все переменилось, едва Селестина открыла дверь, вспорхнула впереди него по лестнице, стуча туфельками с перьями, и пригласила войти в гостиную. Она весело болтала по-французски, и его смущение тут же рассеялось. Она налила ему шампанского, и он осушил бокал одним глотком, а потом, к величайшему его облегчению, она просто села и завела разговор, словно они были старыми друзьями.Эдуард смотрел на нее и думал, что она, возможно, не так уж юна, но зато обворожительна. Она напомнила ему картины Ренуара в отцовской коллекции – отливающие червонным золотом, высоко зачесанные волосы, пряди, вьющиеся у глаз, ложащиеся на нежную шею. Глаза у нее были прозрачно-голубые, а крохотные морщинки в уголках только придавали ласковость ее улыбке. Она не нуждалась в косметике и почти ею не пользовалась – ее лицо все еще хранило свежесть и мягкие тона молодости.Он зачарованно глядел, как она качнула стройной ногой и повернула лодыжку, словно любуясь голубой туфелькой. Когда она наклонилась вперед, чтобы предложить ему еще бокал шампанского, а он вежливо отказался, ее халат приоткрылся и он увидел манящий изгиб пышных грудей. Этого оказалось достаточно: он с восторгом почувствовал, что его тело как будто отозвалось. И Селестина словно бы поняла, потому что встала и ласково повела его к себе в спальню, где, к его все возрастающему восторгу, сначала раздела его, а потом позволила ему снять с себя халат. С внезапной отчаянной самоуверенностью он опрокинул ее на белоснежные простыни и принялся страстно целовать. А менее чем через пять минут, к своему мучительному, унизительному стыду, вдруг разрыдался.Селестина полулежала на подушках, крепко обнимая мальчика. Он сердито всхлипывал, уткнувшись ей в грудь, а она нежно, по-матерински гладила его волосы, пока первый пароксизм злости и горя не миновал и он не затих в ее объятиях. Она смотрела на темный затылок, и ее отзывчивое сердце преисполнялось состраданием. Если бы он только знал – этот красивый юный мальчик, – что первый раз почти всегда бывает именно так; что он не первый и не последний мужчина, оплакивающий злыми слезами то, что ему представляется непростительным фиаско, которое довелось потерпеть только ему. Очень ласково, все время поглаживая его густые волосы, она заговорила:– Vas-y, mon petit Ну-ну, мой маленький (фр.
. Не нужно плакать. В первый раз всегда так, поверь мне. Ты взволнован, тебе не терпится, но это только естественно. Не тревожься. Ну, ты кончил быстро – слишком быстро, как тебе кажется. И, может быть, ты вообразил, будто я обиделась. Да ничего подобного! Я принимаю это как комплимент, mon cherie Миленький (фр.)
, как комплимент. Ты слышишь? В моем возрасте приятно убедиться, что ты еще можешь так сильно понравиться молодому человеку. А кроме того, у нас еще много времени – столько, сколько ты захочешь. И ты убедишься, cherie, что в твоем возрасте подобное – пустяк, который тут же забывается. Следующий раз – а их предстоит так много! – будет гораздо лучше. А потом все лучше, все лучше, пока наконец ты не начнешь учить меня; ты будешь решать, ты будешь… как это говорится?.. Ты будешь заказывать музыку.Она улыбнулась, все так же ласково поглаживая его по голове.– Неужели ты думаешь, cherie, что умение заниматься любовью мы получаем от рождения? Что мы, мужчины и женщины, в самый первый раз уже знаем, что делать, а также самый лучший, самый приятный способ, как это cherie. Мало-помалу. Ну, как в школе. Только эти уроки приятны. И доставляют всем наслаждение…Она улыбнулась в его волосы, почувствовав, как расслабляется его сильное юное тело. Скоро, подумала она, через минуту и гораздо раньше, чем он отдает себе отчет, у него снова встанет и он будет готов заняться любовью во второй раз. Но пока не следует его торопить. Он – как олененок, подумала она, маленький, робкий олененок. Что-то неожиданное, что-то грубое, и она вспугнет его, внушит ему страх. Нет, надо быть нежной и неторопливой… медлить… медлить… А он красив. Как красив! Она уже почти забыла, каким красивым может быть юношеское тело – гладкая, как у девушки, кожа, гибкость мышц, плотные округлости ягодиц, плоский живот, сильные бедра. Она ощутила медленно поднимающуюся блаженную волну желания. Что за глаза – такая изумительная синева, и эти черные-черные волосы… Она погладила широкие плечи. Напряжение, сковавшее его тело, прошло.Она осторожно приподняла его и тоже села. А теперь что-нибудь простое, телесное, подумала она. Да, пожалуй, так лучше всего.– cherie… – Она подняла его руки, придавая своей просьбе вид самой обычной услуги. – По-моему, так не совсем честно. Ты выглядишь таким красивым, тебе удобно, а я… а на мне все еще эта глупая вещь. А кроме того… – она дразняще перехватила его взгляд, – она же теперь чуть-чуть мокрая, правда? Ты не поможешь мне расстегнуть ее? Да-да, на спине. Все эти крючочки и петельки, До них так трудно дотянуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Селестина Бьяншон приехала в Англию еще в 1910 году шестнадцатилетней девочкой петь и танцевать в «Альгамбре-Фоли» Генри Пелиссьера. Она была очень миловидной и полненькой ровно в той степени, какая в ту эпоху считалась непременным условием красоты. Танцевала она грациозно, и, хотя пению не училась, у нее было приятное, звонкое, от природы поставленное сопрано. Она быстро приобрела свою долю поклонников в толпе у артистического входа, которые посылали ей за кулисы букеты и корзины цветов, яростно соперничая за право накормить и напоить ее после спектакля в кафе «Европа» на Лестер-сквер. До трех утра они ели и пили шампанское среди писателей, актрис, молодых отпрысков титулованных семей и прочих, кто составлял этот полусвет, а затем Селестина на извозчике возвращалась в куда менее фешенебельные окрестности Финсбери-парка – иногда одна, чаще нет. Она все еще вспоминала эти годы, продлившиеся до начала Первой мировой войны, как лучшее время своей жизни.Но Селестина, дочь французских крестьян, была реалисткой. В отличие от некоторых своих подруг в «Альгамбре» она принимала букеты и подарки, но не ожидала предложений руки и сердца. Бесспорно, подобное иногда случалось – но крайне редко. Селестину вполне устраивали сменявшие друг друга покровители. Возвращаться во Францию ей не хотелось. Шли годы, цвет ее юности увядал, и покровители становились менее аристократичными и менее молодыми, но Селестина принимала это как должное. Это было естественно, неизбежно и не действовало на нее удручающе. Теперь, в 1940 году, ей было сорок шесть лет и она находилась на содержании у удалившегося на покой дельца, который жил в Хове. Весь свой скудный капитал он вложил в многоквартирные дома в Лондоне и окрестных графствах. Селестину это устраивало – посещал он ее не чаще одного-двух раз в неделю. К тому же он редко интересовался, как она проводит остальное время. Ему было шестьдесят четыре года, и Селестина искренне к нему привязалась. Он заметно поугас, но был гораздо ласковее многих прежних ее любовников, оплачивал ее квартиру на Мейда-Вейл, назначил ей небольшое содержание, из которого она каждую неделю умудрялась кое-что откладывать на черный день, и не гнушался разговаривать с ней, что она очень ценила.Селестине в голову не приходило, что она его обманывает. Часы, проведенные с другими джентльменами, просто никакого отношения к их договору не имели и никакого вреда принести не могли, поскольку оставались необнаруженными. Селестина очень рано поняла, что чем меньше знают мужчины, тем лучше. Они приходили к ней ради одного, и она обслуживала их во всю меру своих немалых способностей. Ей очень повезло, что война забросила в Лондон столько французов: несколько часов, проведенных с французским офицером, обеспечили ей неиссякаемый поток довольных клиентов в военной форме.Ее картонные карточки хранились теперь в бумажниках многих членов штаба генерала де Голля, и Селестину это радовало – небольшой дополнительный доход, дух патриотизма, да и вообще после стольких лет было приятно снова болтать в будуаре по-французски. Проходя мимо штаб-квартиры Свободной Франции, Селестина непременно посылала зданию воздушный поцелуй и молча желала молодым людям в его стенах bonne chance Удача (фр.)
.Она приняла как большую честь возможность услужить блестящему молодому наследнику барона де Шавиньи и была очень польщена, когда в заключение довольно бурных совокуплений он объяснил ей, как способен объяснить только француз, злосчастные терзания своего младшего брата. Выступать в такой роли ей уже доводилось, и она сразу же дала согласие. Ей любопытно было познакомиться с юным Эдуардом, и, улыбаясь про себя, она подумала, что с ее помощью он, возможно, станет куда более искусным любовником, чем его энергичный, но прямолинейный брат.К встрече с ним она готовилась очень тщательно, по опыту зная, что костюм во вкусе клиентов постарше – черный кружевной корсет, стягивающий талию и выпячивающий, не закрывая, ее полные груди, пышные подвязки, тончайшие чулки и прозрачный пеньюар – скорее всего перепугает мальчика. Когда она кончила одеваться для него, то осталась довольна: эротично, но не вызывающе, вместо черного – белое, милые ленточки, кружева – и все скрыто халатом из голубого крепдешина. Она тщательно причесалась и всунула миниатюрные красивые ножки в голубые туфли на высоком каблуке, украшенные перьями марабу.Жан-Поль предусмотрительно снабдил ее бутылкой шампанского, которую она уже поставила на лед. Как и чайник на огонь – некоторые молодые люди в первый раз предпочитали чай.Закончив приготовления, она села ждать его.Эдуард отправился в незнакомый район Мейда-Вейл на такси. Приехал он в четверть третьего и сорок пять минут расхаживал по улицам в нервном волнении. Несколько раз он уже готов был подозвать проезжающее такси и вернуться домой, но это было бы трусостью. Как он посмотрит в глаза Жан-Полю? И в конце концов ровно в три он подошел к двери и нажал кнопку звонка.Жан-Поль сказал – пять фунтов. Эдуарду это показалось не просто скаредным, но плебейским. Поэтому он забрал из запасов Итон-сквер большую коробку французских шоколадных конфет – в Лондоне теперь ничего подобного купить было невозможно, – положил внутрь десятифунтовую купюру и тщательно вернул на место ленту и обертку. Кроме того, он купил у цветочницы букетик роз и теперь, ожидая у двери, перекладывал розы и конфеты из руки в руку.Никогда еще он не чувствовал себя таким растерянным, таким никчемным и никогда еще не испытывал столь полного отсутствия хоть какого-то интереса к женщинам. Но все переменилось, едва Селестина открыла дверь, вспорхнула впереди него по лестнице, стуча туфельками с перьями, и пригласила войти в гостиную. Она весело болтала по-французски, и его смущение тут же рассеялось. Она налила ему шампанского, и он осушил бокал одним глотком, а потом, к величайшему его облегчению, она просто села и завела разговор, словно они были старыми друзьями.Эдуард смотрел на нее и думал, что она, возможно, не так уж юна, но зато обворожительна. Она напомнила ему картины Ренуара в отцовской коллекции – отливающие червонным золотом, высоко зачесанные волосы, пряди, вьющиеся у глаз, ложащиеся на нежную шею. Глаза у нее были прозрачно-голубые, а крохотные морщинки в уголках только придавали ласковость ее улыбке. Она не нуждалась в косметике и почти ею не пользовалась – ее лицо все еще хранило свежесть и мягкие тона молодости.Он зачарованно глядел, как она качнула стройной ногой и повернула лодыжку, словно любуясь голубой туфелькой. Когда она наклонилась вперед, чтобы предложить ему еще бокал шампанского, а он вежливо отказался, ее халат приоткрылся и он увидел манящий изгиб пышных грудей. Этого оказалось достаточно: он с восторгом почувствовал, что его тело как будто отозвалось. И Селестина словно бы поняла, потому что встала и ласково повела его к себе в спальню, где, к его все возрастающему восторгу, сначала раздела его, а потом позволила ему снять с себя халат. С внезапной отчаянной самоуверенностью он опрокинул ее на белоснежные простыни и принялся страстно целовать. А менее чем через пять минут, к своему мучительному, унизительному стыду, вдруг разрыдался.Селестина полулежала на подушках, крепко обнимая мальчика. Он сердито всхлипывал, уткнувшись ей в грудь, а она нежно, по-матерински гладила его волосы, пока первый пароксизм злости и горя не миновал и он не затих в ее объятиях. Она смотрела на темный затылок, и ее отзывчивое сердце преисполнялось состраданием. Если бы он только знал – этот красивый юный мальчик, – что первый раз почти всегда бывает именно так; что он не первый и не последний мужчина, оплакивающий злыми слезами то, что ему представляется непростительным фиаско, которое довелось потерпеть только ему. Очень ласково, все время поглаживая его густые волосы, она заговорила:– Vas-y, mon petit Ну-ну, мой маленький (фр.
. Не нужно плакать. В первый раз всегда так, поверь мне. Ты взволнован, тебе не терпится, но это только естественно. Не тревожься. Ну, ты кончил быстро – слишком быстро, как тебе кажется. И, может быть, ты вообразил, будто я обиделась. Да ничего подобного! Я принимаю это как комплимент, mon cherie Миленький (фр.)
, как комплимент. Ты слышишь? В моем возрасте приятно убедиться, что ты еще можешь так сильно понравиться молодому человеку. А кроме того, у нас еще много времени – столько, сколько ты захочешь. И ты убедишься, cherie, что в твоем возрасте подобное – пустяк, который тут же забывается. Следующий раз – а их предстоит так много! – будет гораздо лучше. А потом все лучше, все лучше, пока наконец ты не начнешь учить меня; ты будешь решать, ты будешь… как это говорится?.. Ты будешь заказывать музыку.Она улыбнулась, все так же ласково поглаживая его по голове.– Неужели ты думаешь, cherie, что умение заниматься любовью мы получаем от рождения? Что мы, мужчины и женщины, в самый первый раз уже знаем, что делать, а также самый лучший, самый приятный способ, как это cherie. Мало-помалу. Ну, как в школе. Только эти уроки приятны. И доставляют всем наслаждение…Она улыбнулась в его волосы, почувствовав, как расслабляется его сильное юное тело. Скоро, подумала она, через минуту и гораздо раньше, чем он отдает себе отчет, у него снова встанет и он будет готов заняться любовью во второй раз. Но пока не следует его торопить. Он – как олененок, подумала она, маленький, робкий олененок. Что-то неожиданное, что-то грубое, и она вспугнет его, внушит ему страх. Нет, надо быть нежной и неторопливой… медлить… медлить… А он красив. Как красив! Она уже почти забыла, каким красивым может быть юношеское тело – гладкая, как у девушки, кожа, гибкость мышц, плотные округлости ягодиц, плоский живот, сильные бедра. Она ощутила медленно поднимающуюся блаженную волну желания. Что за глаза – такая изумительная синева, и эти черные-черные волосы… Она погладила широкие плечи. Напряжение, сковавшее его тело, прошло.Она осторожно приподняла его и тоже села. А теперь что-нибудь простое, телесное, подумала она. Да, пожалуй, так лучше всего.– cherie… – Она подняла его руки, придавая своей просьбе вид самой обычной услуги. – По-моему, так не совсем честно. Ты выглядишь таким красивым, тебе удобно, а я… а на мне все еще эта глупая вещь. А кроме того… – она дразняще перехватила его взгляд, – она же теперь чуть-чуть мокрая, правда? Ты не поможешь мне расстегнуть ее? Да-да, на спине. Все эти крючочки и петельки, До них так трудно дотянуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31