Все-таки лучше, чем ничего, – лучше, чем сидеть и почесывать жопу, пока тебя топчут сапогами, как выразился Жак. Но мало. Так мало! И каждый человек в этой комнате, включая барона, жаждал чего-нибудь более крупного, чего-нибудь, что нанесло бы заметный ущерб четко работающей, неумолимо эффективной немецкой военной машине. И несколько месяцев назад благодаря Жаку, благодаря юной любовнице Жака, они нашли уязвимое место.Эффективность может из силы обернуться слабостью. Расписания, апробированные методы, пунктуальность, планы, составленные загодя, одобренные несравненным бюрократическим аппаратом, а затем неукоснительно выполняющиеся, – эти заповеди немецкого верховного командования обеспечивали идеальную организованность, несравненную точность, но иногда и предсказуемость. Барон надеялся, что эта эффективность представляет собой не только величайшее достижение, но и ахиллесову пяту вышеуказанного командования.Раз в месяц, обязательно во второй его четверг, точно в 11 часов утра в парижской штаб-квартире проводился инструктаж. На нем присутствовал главнокомандующий немецкими силами во Франции, его генералы и адъютанты, а также непосредственные подчиненные фельдмаршала Вальтера фон Браухича, главнокомандующего немецкой армией, и члены французского штаба генерала Альфреда Йодля, начальника штаба оперативного руководства вооруженных сил «третьего рейха».Генералов привозили на бешеной скорости в трех «Мерседесах» под вооруженной охраной. За ними заезжали в их отделы между 10 ч. 15 мин. и 10 ч. 45 мин., а затем везли в штаб то одним путем, то другим, то еще каким-то. Барон тихонько улыбнулся.Количество вариантов не было бесконечным и ограничивалось шестью. Вот оно – уязвимое место. И еще тот факт, что один из шоферов питал слабость к молоденьким девушкам, а Бернадетта, любовница Жака, была очень привлекательной и очень молоденькой девушкой.Шесть вариантов чередовались в строгом порядке. И в ближайший четверг, если не произойдет изменений в плане, что тоже было предусмотрено, «Мерседесы» проследует по пути, выбранному шесть месяцев назад. Путь «В» – на юг по бульвару Осман, налево по бульвару Ма-лерб, снова налево в более узкую улицу Сюрень и… («Вот оно, уязвимое место!» – воскликнул тогда Жак, упирая желтый от никотина палец в план города) налево в очень узкую улицу д'Агюссо. Там мотокада притормаживала – не могла не притормозить, – и там, там надо встретить ее бомбой.На углу была бакалейная лавочка. Последние шесть месяцев фургон, еженедельно доставлявший туда товар, завозил его по четвергам. Выгрузив фургон, шофер пил черный кофе в задней комнате с хозяином лавочки мсье Планшоном. Фургон стоял перед лавочкой не меньше сорока пяти минут. Если бы он взорвался точно в нужную секунду, с ним на воздух взлетел бы и головной «Мерседес» со всеми, кто ехал в нем. А в первой машине всегда едут старшие в чине.Планшона допросят, тут не могло быть никаких сомнений. Его подготовили к этому, да он ничего и не знал. Следователям он скажет правду: что этого шофера он видел впервые и что в суматохе после взрыва тот незаметно исчез. Шофера не найдут. Барон от души на это надеялся, потому что шофер этот сидел напротив него, и барон не тешил себя иллюзиями: если гестапо до него доберется, рано или поздно он заговорит. А тогда погибнут он и все.Барон испытывал бесконечную усталость. Последние шесть месяцев они вновь и вновь отрабатывали каждую деталь; все присутствующие знали их наизусть, но сегодня атмосфера была иной, заряженной волнением. Дымный воздух, казалось, вибрировал им. Барон смотрел на лица, склоненные над планом Парижа. Жак, с перебитым носом, с фигурой бывшего боксера, в сотый раз вел пальцем по улицам; Леон закуривал очередную сигарету; Анри, Дидье, юный Жерар, двоюродный брат Жака, которому было только девятнадцать лет, полный энтузиазма. И Жанетта.Взгляд барона задержался на ней. Миниатюрная брюнетка двадцати одного года с худым нервным лицом, которое освещала необыкновенная улыбка. Только случалось это очень редко. Женщина без нервов, женщина огромной смелости, питаемой ненавистью. Ее младшую сестру изнасиловала компания пьяных немецких солдат в первую неделю оккупации Парижа, и ненависть Жанетты к немцам была личной и жгучей. Пожалуй, слишком жгучей, подумал барон, – лучше обходиться без эмоций, насколько возможно. Однако она умела справляться со своими чувствами, когда это требовалось. Она была с ними более полутора лет, набиралась опыта и мало-помалу получала все более ответственные задания. Как все они. В другом мире, в другой жизни барон мог бы увлечься ею и знал это. Но здесь она была для него, как и для всех остальных, товарищем, равноправным членом их ячейки. Барон отвел глаза.Он не хотел, чтобы она погибла. Он не хотел, чтобы хоть кто-нибудь из них погиб. Планы проверялись и перепроверялись снова и снова – и казались безупречными. Он не находил в них ни единого изъяна. Ни он и никто другой.И тем не менее он всем своим существом ощущал какую-то ошибку, недосмотр. Но почему? Именно из-за полной их безупречности? Что, что не так? Барон устало закрыл глаза. Он, как и все они, испытывал слишком большое напряжение, был физически измучен. Если бы для этой смутной тревоги было хоть какое-то основание, хоть какое-то оправдание, он отменил бы операцию. Но ничего конкретного у него не было.Барон откинулся на спинку стула, ничем не выдав своей неуверенности. Все станет ясно, подумал он. Завтра утром в одиннадцать часов.Когда позднее он вернулся в Сен-Клу, то еще долго сидел у себя в спальне и курил. Он знал, что не заснет. И он точно знал, когда возникло это чувство, когда он впервые ощутил тревогу.Два дня назад. Он закрыл глаза, затянулся дешевой сигаретой и раздавил ее в хрустальной пепельнице.В тот день генерал Людвиг фон Шмидт побывал в салоне де Шавиньи на улице Сент-Оноре.Генералу было тридцать пять лет – высокий, белокурый, голубоглазый, идеальный ариец. Он происходил из старинного военного рода и, подобно отцу и деду, сделал быструю карьеру. Он посещал Гейдельбергский университет, был образованным, умным, культурным человеком, высокий чин получил до того, как Гитлер стал рейхсканцлером, и в нацистскую партию вступил на редкость поздно. В другой жизни, подумал барон, этот человек ему понравился бы. Как нравится в этой, если быть честным.Генерал интересовался ювелирным искусством и был осведомлен в его истории. У него был тонкий вкус к музыке и живописи, и, заезжая в салон, он иногда беседовал с бароном. Сначала прямо в салоне. Но однажды барон пригласил его выпить с ним рюмочку-другую в красивой квартире на верхнем этаже. Он довольно часто приглашал туда высокопоставленных немецких офицеров – в прошлом неосторожные слова, оброненные за рюмкой коньяка, нередко оказывались очень полезными ему и его ячейке.От генерала Шмидта он никаких сведений не получал, и что-то мешало барону выведывать их у него. Они сидели бок о бок и говорили о Матиссе или о Моцарте, о произведениях Флобера, о творениях Фаберже.Барон чувствовал, что генерал фон Шмидт относится к нацистам с омерзением, чувствовал его горечь из-за войны, из-за того, как она велась, чувствовал его отвращение к антисемитской политике, которую в 1941 году начали внедрять и во Франции. Он чувствовал все это, хотя на подобные темы они никогда не говорили, и порой жалел гордого замкнутого человека. Будь он сам в 1939 году профессиональным военным, будь он не французом, а немцем, как бы он поступил? Ведь и он, как генерал фон Шмидт, мог кончить тем, что оказался бы против воли добросовестным слугой режима, который не терпел, но понял это слишком поздно.Два дня назад в элегантной гостиной генерал фон Шмидт поставил на столик рюмку с коньяком. Впервые барон заметил в нем скрытое беспокойство и напряжение. Генерал встал и отвернулся к окнам.– Вероятно, вы очень скучаете без вашей семьи, без вашей жены и сыновей?– Разумеется.– Они уехали из Парижа как раз вовремя. – Он помолчал. Но не обернулся. – У вас не было желания уехать с ними?Барон насторожился.– Нет, – ответил он взвешенно. – Нет. Это было невозможно. Мои дела, мои обязательства не позволяли мне уехать.– Да, разумеется. Я прекрасно понимаю. – Генерал опять помолчал. Потом повернулся и посмотрел барону прямо в глаза. – Но с тех пор вы об этом не думали? Например, в последнее время?Кажется, это предостережение, подумал барон. И встал с улыбкой.– Теперь уехать к ним было бы не слишком легко, не правда ли? Например, Ла-Манш. Я не очень хороший пловец.Генерал фон Шмидт вежливо улыбнулся этой маленькой шутке.– Разумеется. Просто мимолетная мысль.– Еще коньяку?– Благодарю вас. Он, как всегда, превосходен, но нет, я должен с вами попрощаться.У дверей они – хотя у них не было это в обычае – обменялись рукопожатием.– Monsieur le baron! – Полупоклон. По-военному щелкнули каблуки. – Я весьма рад, что имел честь познакомиться с вами.– А я с вами, генерал. – Барон помолчал. – Вы покидаете Париж?– Мою часть, возможно, передислоцируют.– Да. конечно.Барон подумал о Восточном фронте. Он поколебался, а потом сказал то, чего никак не предполагал сказать немцу:– Au revoir, mon ami Прощайте, мой друг (фр.)

.Генерал фон Шмидт не улыбнулся.– Прощайте, мой друг, – сказал он и быстро вышел из гостиной.Два дня тому назад. Это могло ничего не означать. Или могло означать конец. Барон закурил новую сигарету. Порой им теперь овладевала такая усталость, что его дальнейшая судьба становилась ему безразлична. Но судьба других его еще заботила.Он встал и поставил на патефон сильно заигранную пластинку. «Волшебная флейта».Раз уж он не спит, то можно обдумать что-то. Снова перебрать в уме подробности их плана. И еще раз. И слушать Моцарта, который всегда напоминал ему о том, что жить все-таки хорошо.Утром 6 декабря мотокада с генералами немецкого верховного командования во Франции в 10 ч. 50 мин. проехала по бульвару Осман. Она свернула налево на бульвар Малерб в 10 ч. 56 мин. Налево на улицу Сюрень в 10 ч. 58 мин. Точно по расписанию. У окна маленькой мансарды дальше по улице стояли барон и Жак. Жак наклонился вперед.– Давайте, сволочи! Вперед!В 10 ч. 59 мин. мотокада остановилась в полутораста ярдах от угла улицы Агюссо. Наступила тишина. А потом взорвалась бомба. Она разнесла фасад бакалейной лавочки, превратила в пыль фургон, но даже шины переднего «Мерседеса» не пострадали.Едва замер грохот взрыва, как раздался топот бегущих ног, рявкающие немецкие команды. Барон и Жак были уже на лестнице. Они повернули в разные стороны. Десять минут спустя Жак в лабиринте переулков заметил немецкий патруль. Он погиб под огнем автоматов, не успев выхватить пистолет.Час спустя барона арестовали в Сен-Клу. В гестапо его допрашивали и пытали дольше, чем других, – и он не понимал для чего, поскольку они и так уже все знали. Жанетта умерла под пытками – ее палачи разработали для женщин особенно изощренные способы допроса. Леон перерезал себе горло в камере, и офицер, отвечавший за него, был разжалован. Анри, Дидье и Жерара повесили. Бернадетта, любовница Жака, которая предала их, несколько месяцев спустя умерла медленной смертью от рук Сопротивления. А барон, как и подобало человеку с его титулом, был расстрелян немцами в ночь дня рождения его младшего сына.
Эдуард узнал о смерти отца, когда на рассвете наконец добрался до дома на Итон-сквер, пройдя пешком все расстояние от заведения мадам Симонеску. Рассказал ему Хьюго Глендиннинг. Сообщение было получено вечером по радио службой информации в штаб-квартире Свободной Франции. Старший адъютант генерала де Гол-ля сам доставил это известие Луизе в одиннадцать часов, когда она вернулась с вечера в доме английского банкира. Генерал просил передать его личные соболезнования по поводу смерти старого друга и доблестного француза. «Le lutte continue» «Борьба продолжается» (фр.)

– так кончалось письмо генерала.Прошло еще несколько часов, прежде чем Жан-Поль узнал, что его отца нет в живых и что накануне, дважды назвавшись бароном де Шавиньи, он говорил чистую правду. А узнал он это, когда после долгих поисков с Хьюго по всему Лондону Эдуард наконец нашел его.Он был не у мадам Симонеску. И не в ночных клубах и притонах, которые посетил в ту ночь. Его не было в Конвей-Хаусе, и Изобел его не видела. Его не было в штаб-квартире. Он храпел в спальне маленькой квартирки на Мейда-Вейл, и он узнал о случившемся от Эдуарда в гостиной Селестины Бьяншон.Селестина посмотрела на двух братьев – один был очень бледен, другой очень красен – и ничего не сказала. Она знала, что это конец. Она знала, что больше он никогда к ней не придет – ее красавец Эдуард. Она видела это, потому что он стоял очень прямо, очень гордо и не смотрел на нее. Она увидела это в его глазах – гнев, напугавший ее, и боль, от которой мучительно сжалось ее сердце.Как ей хотелось объяснить – конечно, не теперь, подумала она грустно, но позднее. Ей хотелось сказать ему правду: что она любит его и знает, что из-за этой любви внезапный конец был для нее легче медленного. А появление у нее в три часа ночи пьяного Жан-Поля, готового заняться любовью после короткого сна, предоставило ей такую возможность.Лежа под ним, она быстро почувствовала, что Жан-Поль ненавидит ее за власть над его братом, и поняла, что злобные вонзания в ее тело для него были способом уничтожить эту власть. Она не пыталась ни остановить его, ни помогать ему, и продолжалось это недолго. Шесть-семь яростных фрикций, и он кончил, свирепо ругаясь. Ее последняя любовь была теперь позади. «Cochon!» Свинья! (фр.)

– подумала Селестина, когда Жан-Поль, кряхтя, сполз с нее. Она встала с постели, и тут в дверь позвонили.Теперь, глядя на Эдуарда, она поняла, что поступила правильно. Он освободился от нее, и мука эта была лучше неизбежной альтернативы. Наблюдать, как Эдуард охладевает к ней, отдаляется, становится взрослым, замечать, как он виновато старается прятать свои чувства, – нет, подумала она, это было бы много тяжелее.Она посмотрела на него и испытала последнее искушение, последнюю надежду. Она могла бы сказать ему, объяснить. И тогда… Она отвергла этот соблазн. Все равно конец наступил. Она поняла это, взглянув на его лицо. Она была частью его юности, частью того краткого срока, который отделяет подростка от мужчины, и срок этот истек. Когда его брат вышел, к ней обернулся мужчина, а не мальчик. Его лицо напряженно застыло от сдерживаемых чувств.– Прошу прощения за свой вопрос. Но мой брат вам что-нибудь должен?– Нет, – ответила она негромко.– Я вам должен… очень много. – Он чуть было не выдержал.– Нет, Эдуард, ничего.Он наклонил голову, посмотрел на нее еще раз и вышел. Месяц спустя Селестина получила от него короткое сухое письмо с просьбой обратиться к нему, если она когда-нибудь окажется в тяжелом положении. Письмо она спрятала, но не ответила.Еще через месяц с ее пожилым английским покровителем случился удар, и вскоре он умер. Несколько недель спустя Селестина, день ото дня ожидавшая требования освободить квартиру, получила небольшой пакет из нотариальной конторы. По поручению Эдуарда де Шавиньи ей переслали купчую на дом на Мейда-Вейл, совершенную на ее имя, а также уведомление о ежемесячной пенсии, которая будет ей выплачиваться пожизненно. Она решила было отослать документы назад, хотела написать Эдуарду, но она знала, что им руководят самые лучшие побуждения, а к тому же ей было уже сорок восемь, и на жизнь она смотрела не менее реалистически, чем прежде.Поэтому она приняла дом и пенсию, ответив официальным благодарственным письмом на адрес конторы. Его переслали Эдуарду, и с тех пор Селестина больше не получала от него никаких известий.Несколько месяцев спустя, подведя итог потерям и скрепив сердце, она нашла нового любовника и вновь начала принимать доблестных молодых людей из штаб-квартиры Свободной Франции. Иногда они болтали о своих знакомых, и в разговорах этих порой упоминалась фамилия де Шавиньи.Таким образом она узнала, что баронесса де Шавиньи быстро утешилась после потери мужа в объятиях английского банкира; что (как, впрочем, все и ожидали) помолвка Жан-Поля с леди Изобел Герберт была расторгнута по просьбе леди Изобел – через два месяца после смерти его отца для соблюдения приличий. И она узнала, что младший брат Эдуард оказался редким молодцом и меняет светских красавиц как перчатки. Он и его брат, сообщали ей, подмигивая, очень близки и пользуются заслуженной славой, предпочитая охотиться вдвоем.Селестину это удивило. Она испытала грустную гордость при мысли, что ее уроки в науке любви нашли умелое применение, но близость братьев слегка ее встревожила. Она знала, как Эдуард восхищается братом, и мысль об этом ее беспокоила. Такая яростная преданность! Вскоре, думала она, его ждет горькое разочарование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31