А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Мальчик тихонько вздохнул.
— Больше всего Альберт любит Генриха Второго. Мы как раз начали про него читать, верно? А вы что-нибудь знаете о Генрихе Втором, мистер Льюис?
Запах, вид разлагающегося тела просто невыносимы. Пол едва не теряет сознание.
— Я… я ничего не читал об этом периоде с тех пор, как закончил университет, — признался он. — Я специализировался на истории Америки.
— Но что-то же вы помните из Средневековья? — оптимистично настаивала старуха.
Пол несколько раз втянул воздух ртом, и сумятица в желудке вроде бы улеглась. Мальчик смотрел на него с мольбой, не похожей ни на отчаяние, ни на страх. Он чего-то хотел от него, чего-то ждал.
— Он был замечательный король, — начал Пол, словно загипнотизированный взглядом мальчика. — Это я помню,
— Вот видишь! Ему все известно о королях. Могу поклясться, у него в запасе полно историй, каких ты еще и не слыхал. Может, он кое-что и тебе расскажет. Расскажете Альберту про короля?
Пол кивнул, поспешно соображая, что сказать дальше.
— Бабушка уже рассказывала тебе про Стефана? — спросил он, выхватывая наугад имя из курса, пройденного много лет тому назад.
Альберт слегка покачивает головой.
— Ну… это был предшественник Генриха, сын… — В голове пусто. Тряпочка с мазью перемещается выше, к груди Альберта. На красной коже — небольшие белые пузыри; на безымянном пальце старухи — потемневшее золотое кольцо; над кроватью — выцветшие обои с героями мультиков.
— Не помню, кто был его отцом, но, во всяком случае, они заключили соглашение: Стефан правил до конца жизни, но на нем эта династия обрывалась, и на престол должен был взойти Генрих…
Пол снова умолкает, в памяти всплывает просторный лекционный зал, преподаватель с немецким акцентом, читавший историю средневековой Европы.
— Вскоре Стефан умер, и Генрих сделался королем — ему было двадцать или даже восемнадцать лет. Повелителем самого большого из тогдашних европейских государств.
Теперь он не боялся делать паузы — в комнате было тише, чем прежде, и мальчик глядел на него безмятежно.
— Он женился, — произнес Пол, и вновь к нему возвратилось давно утраченное воспоминание. — На Элеоноре Аквитанской. Ее отец владел изрядным куском Франции, и Генрих добавил ее приданое к своим землям. У них родилось множество детей, но сыновья восстали против отца, и Элеонора приняла их сторону, пошла против Генриха…
Он рассказал мальчику о том, как Генрих первый раз заточил Элеонору, описал тюремную камеру в Нормандии, всячески разукрашивая свое повествование, затем перешел к тому, как Генрих на долгие годы запер жену в Винчестере, потом в Солсбери. Он говорил, а старуха тем временем протирала Альберту лоб. Пол рассказал и о том, как в Кентербери убили Фому Беккета, как рыцари подхватили гневные слова короля: «Кто избавит меня от этого беспокойного попа?» (он повторяет эти слова точно так же, как произнес их когда-то его учитель), и как эти рыцари последовали за Фомой в Англию и убили священника в соборе, у алтаря. «Убили товарища его детских игр, совесть короля».
Воспоминания нанизываются одно на другое. Пол рисует портрет короля-бродяги, который за тридцать пять лет своего царствования и двух недель подряд не спал в одной постели, все носился по своим обширным владениям, сражался с неблагодарными сыновьями. А еще стычки с баронами, война с Францией, очередное заточение Элеоноры. Слова текли легко, королевская армия — переправлялась через Ла-Манш, заключались и расторгались договора, Пол разворачивал перед мальчиком мир Плантагенетов, точно экзотический цветок, не скупясь на драматические сцены: монархи объявляли войну и осаждали замки, мужи сражались не на жизнь, а на смерть, победители карабкались на крепостные валы, вздымая над головой двуручные мечи — неистовое изобилие красочных деталей, насыщающих детское воображение.
— Получше любой книги, — похвалила миссис Маклагган, когда он закончил. Сложив тряпку, она бросила ее в грязное. — От бабушки такого не дождешься, верно, Альберт?
Альберт едва заметно кивнул.
— Боюсь, я кое-что напутал, — признался Пол. — Столько всего, Ричард, крестовые походы…
Свет в комнате померк. Эллен уже вышла из библиотеки, прикинул он. Дошла до гостиницы, не застала его там. Неужели они оба все еще в том же городе? Разве он не уехал далеко-далеко?
— Теперь отдыхай, — сказала старуха внуку. — Может, мистер Льюис зайдет завтра. Ты не против? — Склонившись над мальчиком, она дотронулась губами до его щеки.
Внизу, в коридоре, миссис Маклагган провожала Пола к двери и вдруг остановилась.
— Прошу прощения, — сказала она. — Нужно было предупредить насчет запаха. Не хотела вас пугать.
— Ничего.
— Понимаете, мистер Льюис… мой внук умирает. Думаете, я жестока к нему, надо было положить мальчика в больницу? Вы правы, конечно. Но он уже был там, понимаете, полтора года пролежал. Я и раньше слыхала, что такое псориаз, от беспокойства, огорчения и такого прочего становится хуже. Не знала только, что дело может зайти так далеко.
Она резко хватает гостя за руку.
— Мистер Льюис, он сам хотел вернуться домой. Он знал, к чему это приведет, но он хотел вернуться.
На улице почти стемнело. За окнами вспыхнул свет, лотки мелких торговцев исчезли с площади. Пол медленно пробирается сквозь сгущающиеся сумерки. На углу каждой улицы открывается вид на небо и море, на слои туч, громоздящиеся на горизонте.
Эллен ждет его в номере в отеле. Она плакала, это видно, но уже перестала. На ее лице незаметно тревоги, как было накануне. Она вытащила чемоданы, начала складывать одежду.
Несколько минут они молчали.
— Я узнала расписание, — сказала она наконец. — Поедем утренним поездом.
— А как же твои письма?
Она подняла глаза. Никогда прежде она не выглядела такой усталой.
— Просмотрела, — сказала она. Уселась на край кровати, сложила руки на коленях. Ее жесты — когда-то он был влюблен в них, в движения ее рук, открытые ладони, широко раздвинутые пальцы, легкие дуги и круги, неисчерпаемую энергию, казавшуюся ему чудесным даром.
— Прости, — вот и все, что он сумел выдавить из себя.
Опустившись на колени, она продолжала паковать вещи. Слезы вновь заструились по ее лицу.
Посреди ночи он проснулся и сел у окна. В гостинице было тихо, машины не проезжали под окнами. Только настойчивый плеск моря. Он словно видел, как ночная тьма сливается с северными водами там, вдалеке.
Когда— то, ребенком, родители взяли его с собой в круиз. Однажды вечером, после ужина, они с отцом вышли на палубу, и Полу представилось, как было бы, если б он упал, растворился в безбрежной, безымянной темноте. Он и посейчас помнил, как тяжко забилось сердце, как он вцепился в перила, отгораживавшие от гибели.
Кто мог бы предсказать все, что случилось с ним с той поры, объяснить, отчего так вышло?
Он вырос и столько раз уже воображал свой последний час, что эта мысль сделалась для него старым другом, приносила утешение.
Час или дольше он сидел, прислушиваясь к шуму волн. Потом спокойно подошел к столу, спокойно написал прощальную записку:
«Я давно уже обременяю тебя. Надеюсь, потом ты будешь вспоминать наши лучшие времена. Прости меня».
После завтрака они садятся в такси и едут на станцию. Садятся в первый вагон, складывают веши на багажную полку у двери, находят отдельное купе.
Динамик над головой извещает, что стоянка продлится десять минут, в точности по расписанию (Пол сверялся).
Эллен роется в сумочке. Пол нащупывает в кармане заготовленный конверт.
Эллен наклоняется, пряди волос, разделенные пробором, высвобождаются из-за ушей, падают вперед. Он мыл эти бархатные черные волосы через несколько дней после свадьбы. Они лежали в ванне, в квартире Эллен, он намыливал ей голову, покоившуюся на его груди. У них будет трое детей, мечтала она вслух. Кладовые, набитые детскими игрушками и зимней одеждой, летние каникулы, дом, куда они будут возвращаться из отпуска.
Довольно, приказывает он себе и прекращает вспоминать. В приемной доктора Горм-ли останется вешалка для пальто. Бежевый кулер. Зачитанные журналы. Неясный гул. Воздух без запахов. Он видит Эллен, она одна, идет мимо полок супермаркета, останавливается, снимает с полки консервы. Как он устал…
В окно Пол наблюдает, как последние пассажиры садятся в поезд на дальнем конце перрона. Рокот электровоза становится громче. Пол поднимается и, наклонившись, целует жену в щеку.
— Схожу в туалет, — предупреждает он и, не удержавшись, добавляет: — У тебя все будет хорошо.
— Конечно, — рассеянно отвечает она, вертя в руках билет.
Он быстро прошел по коридору. В конце вагона снял с полки свой чемодан и вышел. На платформе стоял проводник.
— В купе номер двенадцать едет дама, — сказал ему Пол. — Можете передать ей?
Кондуктор взял у него из рук конверт, не проявляя особого интереса.
— Передам, — пообещал он и поднес к губам свисток.
Миссис Маклагган как раз возвращалась из магазина, когда Пол свернул на ее улицу.
Она заметила его, лишь когда Пол подошел вплотную к дому,
— Мистер Льюис! — воскликнула она, покосившись на чемодан. — Решили погостить у нас? Как приятно! Альберт будет рад.
Все тот же пронзительный запах гниения ударил им в ноздри, когда открылась дверь. Терьер бежал по пятам. В кухне Пол дождался, пока миссис Маклагган разберет сумку с консервами и овощами.
— Похолодало нынче утром, — сказала она. — Скоро все покроет иней. Пару дней тут собственного носа не разглядишь за туманом и снегом.
Разложив по местам покупки, она наполнила чайник водой из-под крана.
— Вы уж угодили вчера Альберту, еще как угодили!
— Как вы справляетесь с этим? — спросил Пол. — Знать, что он скоро умрет…
Хозяйка поставила на поднос сахарницу и молочник.
— Вам это покажется странным, но мне это дело знакомо. Понимаете, я служила нянечкой в госпитале, во время войны. Вас, дорогой, тогда и на свете не было. Людей не хватало отчаянно. Во всех магазинах поразвешали объявления, приглашали молодых женщин работать на юге. Я так далеко не бывала. Меня послали в госпиталь под Саутгемптоном. К нам направляли тех, кто уже не годился в строй. По большей части они были в полном порядке, только руки или ноги не хватало… Но были и другие, обреченные. Им мы ничем помочь не могли, старались только устроить поудобнее. Некоторые нянечки — совсем молоденькие, понимаете, да мы все были молоды — говорили умирающим, будто все обойдется. Но у меня, мистер Льюис, у меня не получалось сказать им такое. Это же вранье. Она заварила чай.
— Кровати были с колесиками. После обхода врачей я перевозила самых тяжелых поближе друг к другу, чтобы они могли поговорить. Им важно было, что кто-то еще знает, так я это понимаю.
Большой чайник уже сполоснут и снова стоит на шкафчике.
Они поднимаются по лестнице, миссис Маклагган несет поднос. Альберт уснул, красная щека прижата к подушке. Миссис Маклагган ставит поднос на маленький столик.
— Оставлю вас вдвоем, — предлагает она, дотронувшись до плеча Пола.
Она уходит, а он садится на стул возле кровати. Вблизи он может различить черты мальчишеского лица, почти скрытые струпьями: тонкие губы, заострившийся нос, костлявый кельтский лоб, углы черепа остро проступают над висками. Вонь щекочет ноздри, но Пол вдыхает ее свободно, полной грудью.
Уже недолго, думает он. Им обоим недолго ждать.
Голова мальчика перекатывается на подушке, Альберт просыпается.
— Хочешь послушать еще одну историю? — спрашивает Пол.
Альберт кивает. В его глазах Пол читает не благодарность, но прощение.
— Расскажи мне про королей.

Возвращение

Наконец ответ пришел, письмо от священника, напечатанное на машинке, без обратного адреса на конверте. Внизу страницы — аккуратная, разборчивая подпись. Его просьба рассмотрена, все необходимые меры приняты. Требуется выслать чек в муниципалитет, адрес прилагается. Джеймс прочел письмо, поднимаясь по лестнице в свою квартиру. На ощупь нашел ключи, вошел в дом и сразу же положил конверт на каминную доску, чтобы не забыть.
Саймону, его боссу в агентстве недвижимости, сперва показалось странным, что Джеймс не предупредил заранее о своем намерении взять отпуск, да еще и все четыре недели сразу. Но посреди лета сделки прекращались, так почему бы и нет? Начальник разрешил Джеймсу уйти в тот же день, если дела приведены в порядок. Дела были в порядке, он позаботился об этом, прежде чем обратился с просьбой к Саймону. И вот он стоит посреди своей гостиной, достает из портфеля всякие мелочи, которые прихватил с работы. Портрету отца найдется место на приставном столике.
— Может, выпьем, пока ты еще тут? — предложил ему рыжеволосый Патрик. Патрик всегда относился к нему по-доброму, предлагал помочь, если что, но подобное предложение, первое за год знакомства, выбило Джеймса из колеи. И что бы он сказал, сидя в пабе, этому парню, который все время занимал его мысли? Из-за перегородки на них поглядывали сотрудники.
— Как-нибудь в другой раз, — пробурчал Джеймс в ответ.
Он убрал продукты и принял душ, а потом постоял перед зеркалом, завернувшись в полотенце. Два-три раза провел бритвой по тугой коже подбородка, начисто удаляя щетину. После бритья он выглядел моложе, чем на свои двадцать пять, если правильно постричь волосы, еще можно сойти за студента. Изучил кожу вокруг глаз, отметил незначительное шелушение, легкую сыпь, не проступившую на поверхность. Стоит чуть отойти от зеркала, и этот изъян незаметен. Джеймс с некоторым удовлетворением вгляделся в свое гладкое отражение: не так уж плохо, подумал он.
В спальне он достал из ящика комода чистую футболку и пару аккуратно сложенных спортивных трусов. В комнате было прибрано, как всегда, кровать застелена, занавески раздвинуты, белье сложено в корзину. Он повесил костюм на плечики, вставил в башмаки распорки и пристроил галстук на перекладине с внутренней стороны дверцы, гадая про себя, долго ли продержится установленный порядок.
По ту сторону улицы, в парке, дети играли на общественном корте, гонялись за теннисными мячами, а те медленно чертили дуги во влажном воздухе. По кругу, по асфальтовым дорожкам, бегали трусцой любители здорового образа жизни. Миновав лужайку, Джеймс направился к ряду деревьев, которые мерно покачивали ветвями под темнеющим небом. В холодильнике имеется запас провизии, напомнил он себе, и программа телепередач поможет скоротать вечерок, если он сейчас отступит. Под деревьями Джеймс нашел скамейку. По ту сторону каменной стены, огораживавшей парк, иногда проезжал автомобиль. Из раскрытых, окон долетала музыка, ветер относил ее в сторону, деревья заглушали своим шорохом. По краю парка, держась за руки, прошли двое. Только что вынырнули из метро, кейсы оттягивают руки, он ослабил узел галстука, она успела надеть кеды. Джеймс глядел им вслед. Парочка прошла через ворота, устремившись к домику с террасой в том крольчатнике, что тянулся через южный Лондон вплоть до реки.
Половина восьмого, вечерний свет меркнет, родители уводят ребятишек с футбольного поля. Поблизости садовник убирает свой инвентарь в казенный сарай, запирает за собой дверь. Женщина средних лет в вечернем туалете тащит терьера по траве, по самой обочине, торопится домой — сквозь арку ворот уже виднеются освещенные окна.
Раскрыв блокнот, Джеймс набросал письмо на небольших разлинованных страницах:

Дорогой папа,
сегодня я ушел из конторы Шипли. Работы у нас было мало, и никто не будет по мне скучать. Нет, я старался. Вкалывал целый день, много звонил по телефону, но на рынке нынче застой, и за три недели нам не удалось ничего продать. Босс пошел мне навстречу и разрешил взять отпуск прямо сейчас. Труднее всего было попрощаться с Патриком. Я рассказывал тебе о нем. Мы уже совсем подружились, он даже пригласил меня выпить вечерком, но я побоялся, что с языка у меня сорвется признание. Не думаю, чтобы он заметил, как я поглядываю на него в конторе. Наверное, тебе покажутся странными такие переживания из-за парня, который сидит за соседним столом. Ты в моем возрасте уже был женат на маме. Хотел бы я знать, что ты обо всем этом думаешь.
Фонарь, висевший над стеной, загорелся, но Джеймс едва различал слова на странице. Он закрыл блокнот и убрал его в карман. В парке стало темно. Над призрачным сиянием ближайшего района возвышались ярко освещенные башни небоскребов Сэндс-Энда. Отдаленный гул транспорта по ту сторону реки катился к нему по траве, пространство вокруг было пустынно, казалось, это сама темнота легкими волнами ложилась к ногам. Несколько минут спустя Джеймс услышал на дорожке шаги, медленные, неуверенные. Слева между деревьями появился какой-то силуэт, он едва поймал его движение краем глаза. Едва он обернулся, человек исчез. Фонарь слепил, точно прожектор, погрузившихся во тьму домов не было видно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20