— Знаю, знаю — это было бы забавно. Но он-то настроен серьезно*. А на прошлой неделе ему вздумалось сходить на рок-концерт... Что?.. Кажется, «Бла».
Еще пауза.
— Вот-вот, «Блю».
Даже название группы «Блёр» выговорить не может.
Под кроватью спрятан номер журнала «Фейс». Джейми вытаскивает его и долго разглядывает людей на снимках. Наверное, и он стал бы, как они, не будь он таким способным. Это слово он ненавидит. Так его называли с младших классов, когда он еще картавил, и до окончания школы. «Джейми — он такой способный!» — и каждый раз вздыхали, словно устав от его ослепительных способностей.
С точки зрения этих людей, его прошлое — сбой в системе, отклонение. Джейми способный, он выкарабкался.
Ладно, а теперь он хочет обратно.
Джейми помнит, как любил свою начальную школу и всех друзей. Но незадолго до экзаменов его перевели в специальный класс, к другим способным мальчикам и девочкам. Учил сам директор, к обычным ученикам их не подпускали. С тех пор из жизни Джей-ми исчезли его лучший друг Марк и подружка Джем-ма, а он в то время и не заметил.
Прошлые летние каникулы он провел в Тонтоне, с матерью и ее новым другом. Гулять по родному городу — на редкость сюрреально. Иногда в банке или музыкальном магазине он замечал знакомое лицо, но не мог вспомнить, чье. Попытался разыскать Марка и Джемму и выяснил, что они поженились. Его на свадьбу не пригласили. Да и с какой стати? Он же чужой. Пока Джемма и Марк бились над делением столбиком, он занимался алгеброй с директором школы. Ведь он был чертовски способным.
Народ на фотографиях в «Фейсе» смахивает на торчков. Похоже, им нравится одеваться по-дурацки и позировать для авангардных снимков. А он бы так смог? Наверное, если б не числа. Может, он еще пробьется. С его способностями прямая дорога в наркодилеры: в унции — 28 граммов, в одной восьмой унции — 3,5. Или наркотики отмеряют иначе? Он не знает. Но люди в журнале не наркоманы. Они художники, поп-звезды и лидеры андерграунда, а не неудачники, как думают Карла и ее друзья. Скорее всего, просто славные ребята.
Джейми оглядывает собственную одежду: хлопчатобумажные штаны из «Гэпа», белую тенниску — мать купила пять лет назад. Застиранная тенниска слегка посерела. Хорошо это или плохо? Надо многому учиться. Еще больше придется забыть. Он вытаскивает из пачки сигарету и закуривает. И вспоминает, как много лет назад курил в центре Тонтона, а Джемма дышала ему холодным дымом в ухо и уверяла, что всегда будет Джейми любить.
Прихватив газету и пачку, он важно выходит из спальни и спускается в гостиную. Увидев его, Карла морщится и зажимает трубку белой ладошкой.
— Господи, Джейми, что ты делаешь? — почти беззвучно выговаривает она.
— Иду в паб. -Что?
— Что слышала.
Она закатывает глаза и говорит в трубку:
— Я перезвоню.
Джейми с вызывающим видом выпускает дым.
— Ближе к народу? — наконец спрашивает Карла.
— Ближе к народу? -Да.
— Значит, ближе к народу?
— Ты же слышал. Джейми смеется.
— Где ты это вычитала?
Она кивает в сторону газет, взмахивая челкой.
— В «Телеграф мэгэзин».
— Ни черта ты не понимаешь.
— Я? Джейми, тебе нужна помощь.
— Ничуть.
В буром зале паба тихо. Джейми никогда раньше здесь не бывал, но ему нравится спокойная, созерцательная атмосфера заведения для мужчин, которым некуда идти. С пинтой пива он садится за пустой столик возле мишени для дротиков. Надо решить, как быть дальше. Учеба закончена, оставаться в Кембридже незачем. Если все вокруг хотят, чтобы он стал математиком, это еще не значит, что он обязан им стать. Всерьез его судьба волнует только бывших преподавателей да Карлу.
Он просматривает раздел вакансий в газете, подыскивает способ вырваться отсюда. Чем дальше — тем лучше, по возможности дальше Лондона. К творческой работе, желательно в сфере искусства, которая ему так нравится, он не готов. Но одно объявление заинтриговало. «Требуются способные молодые люди для крупного проекта». Абонентский ящик в Эдинбурге. То, что надо. Конверт с адресом он посылает по пути домой, опасаясь, что потом не хватит духу. О письме никому не говорит: не желает, чтобы кто-нибудь знал, куда он исчез.
Тия
— Запихни ее обратно, дорогая.
— Что, простите?
— Запихни ее назад.
Тия думает, как быть. Она стоит в тесном туалете дома престарелых, старуха Мейбл Уэллс ждет, когда ее подотрут. Путь к двери перегораживает здоровенное кресло на колесах, напоминая об уже разрешенной проблеме — как усадить подопечную на унитаз. Тие никого еще не приходилось сажать на унитаз или возить в инвалидном кресле. Правый бок до сих пор ноет: выволакивая старуху из кресла, Тия не удержалась под внушительным весом и ударилась об стену. Теперь Мейбл с трудом балансирует, вцепившись Тие в левое плечо, а из ануса торчит большая багровая штуковина вроде брюквы. Похоже, какой-то внутренний орган.
Тия обливается потом, хватается за хромированный поручень.
— Затолкай ее обратно, дорогая. У Мейбл голос ведьмы.
— Затолкать?
— Да, Вероника.
— Я... хм... Тия.
Мейбл щурится, повиливая объемистым задом.
— Ти-и-я... — тянет она, притворяясь, что ей трудно выговорить. — Редкое имя.
Тия молчит.
— Ты новенькая? -Да.
— Мне нравится Вероника.
— Ну конечно. Она придет завтра утром. Мейбл покрепче хватается за плечо Тии, недовольно бурчит:
— У меня выпадение прямой кишки, дорогая.
— Вы хотите сказать, это ваша кишка? -Да.
— Вы уверены, что ее надо вправить?
— Разумеется, дорогая.
— А больно не будет?
— Поскорее вправь, и все. Тут сквозняк. Тия оглядывает комнату в поисках резиновых перчаток. Они тут на вес золота, хотя первое правило дома престарелых гласит: работай только в перчатках. Но перчаток нет. Глубоко вздохнув, Тия наклоняется и мельком осматривает выпавшую кишку. Сосчитав в уме до трех (привычка появилась в детстве, когда приходилось сдирать лейкопластырь), она хватает кишку правой рукой и пытается запихнуть куда надо. Кишка отливает лиловым и дрожит, как желе. Все равно что заталкивать желе в соломинку.
— Не лезет, — говорит Тия.
— Толкай сильнее, дорогая. Мне не больно. «Да-а, — думает Тия, — а если она лопнет?» Вслух она ничего не говорит и продолжает трудиться. Наконец кишка сама втягивается в анус. Тия левой рукой вытирает взмокший лоб.
— Ну, вези меня обратно, — нетерпеливо скрипит Мейбл. — «Большая перемена» скоро.
— Вы же только что ее посмотрели.
— Правда? — Мейбл вздыхает. — Ох, господи!
В этот час в общей комнате обычно многолюдно. Телевизор включен, но его мало кто смотрит. Идет какой-то триллер в двух частях — из тех, что показывают в выходные. На экране девушка идет по темному переулку, не подозревая, что ее преследует какой-то мужчина. Он настигает жертву и оттаскивает ее к стене, приставив нож к горлу. Его лица не видно. Тия отворачивается: от этой сцены ей неуютно. Она переключила бы канал, но правило номер семнадцать гласит, что включать следует только «Би-би-си-1», за исключением получаса в будни, когда старичье смотрит «Обратный отсчет».
Тия гадает, почему обстановка в комнате не угнетает ее. Нормальных людей угнетала бы. Ее беда, а может, преимущество в том, что она видит мир через объектив камеры в голове. Камера беспристрастна, и все, что происходит вокруг, не радует Тию и не удручает — оно просто есть. Тия оценивает имеющийся в комнате материал. Вон там, в углу — слабоумная старуха с одной грудью. Об этом должен рассказывать голос за кадром, решает Тия, мысленно продумывая сценарий воображаемого документального фильма «Почти мертвые».
Старухе полагается составлять головоломку, а она жует одну деталь. Головоломку принесла дочь — ушла недавно. Камера Тии наезжает на плотный кусочек дерева, который слабоумная запихивает в рот. Деревяшка слишком велика, ребенку не проглотить, но взрослый человек справится. Вставные челюсти лежат рядом на столе, и Тия мысленно монтирует: надо сначала показать челюсти, а потом — жующую старуху с беззубыми деснами.
— Черт, что она делает? — возмущается старшая сестра, вваливаясь в комнату.
— Простите? — переспрашивает Тия, на время отключая воображаемую камеру.
Сестра — ревностная христианка, а пятое правило строго запрещает богохульствовать в доме престарелых. За сегодняшний день сестра дважды помянула Бога и трижды — черта. Сестра быстро подходит к старухе и вырывает у нее изо рта деревяшку. Старуха мычит по-коровьи. Камера включается, Тия берет в кадр сначала мычащую слабоумную, потом старшую сестру — та надвигается, потрясая обслюнявленной деталью головоломки.
— Она же могла подавиться! — шипит сестра. — Откуда это у нее?
— Дочь принесла.
— Вот безмозглая! О господи! — богохульства номер шесть и семь. Или «безмозглая» не считается?
Тия сосредоточивает внимание на деревяшке, пляшущей перед глазами. Это фрагмент Паровозика Томаса с маленьким тендером и трубой.
Смена ракурса: от бранящейся сестры к деревяшке крупным планом.
— Ты меня слушаешь? — устало спрашивает сестра.
— Конечно. Что еще надо сделать?
— В туалет все сходили?
— Да, — лжет Тия.
— Отлично. Тогда просто побудь с ними. Делай что попросят, но не давай им есть и пить, иначе опять захотят по делам, а ночные сестры не обрадуются, если придется дважды таскать каждого в туалет. Через полчаса принесу лекарства.
— Хорошо.
Едва старшая сестра выходит, отовсюду начинают сыпаться жалобы и просьбы. Одной подопечной Тии хочется печенья, второй — хереса. Из прачечной прибегает Луиза, еще одна работница на полставки, и объясняет Тие, что херес старикам полагается в двенадцать сорок пять по будням. Тия берет в кадр Луизу. Лет семнадцать — рыхлая дурнушка, непропеченная булка.
— На перекур пойдешь?
— Ага, — отвечает Тия. Выходя из комнаты, она замечает, что у одного старика под стулом расплывается лужа. Тия виновато отворачивается, притворяется, будто не видела. По тускло освещенному коридору они идут в комнату персонала. Бренда и Люси уже там, с чайником, сигаретами дымят.
— Ну, как у тебя дела? — спрашивает Бренда у Тии.
— Нормально. — Тия закуривает.
— Ты, кажется, учишься? — вступает в разговор Люси.
— Недавно отучилась. -Где?
— В Бристоле.
— А теперь живешь в Брайтоне?
— Да. Одно время жила у приемных родителей...
— А мой Люк только что поступил в университет, — гордо перебивает Бренда.
— Да ты что! — ахает Люси. — Ты рада, а?
— Я-то рада, а мой Билл все гонит его в армию.
— А сам Люк что? — спрашивает Люси.
— Мечтает стать диджеем.
— Круто, — вмешивается Тия.
— Только через мой труп, — фыркает Бренда.
Люси вытаскивает из сумки журнал, листает, потом заводит с Брендой разговор о какой-то тарелке, которую хочет купить и повесить на стену. Потом Бренда вынимает вставные челюсти и говорит про мазь для десен. Тия некоторое время снимает, но как персонажи фильма девицы ее не устраивают. На столе — старые воскресные приложения и пара газет. Тия берет «Гардиан» за понедельник и открывает на странице с вакансиями.
Когда Тия покидает дом престарелых, уже девятый час. Значит, до закрытия «Досуга-2000» всего пара часов. Тия все свободное время проводит в галерее игровых автоматов, с тех пор как кончила университет. Она и в детстве частенько там болталась, пристрастившись к «Космическим завоевателям». Сейчас она будет палить во все, что движется, летать на всем, что летает, и до самого закрытия выслеживать динозавров. Тия обожает эти смутные часы: они будто ворованные, и потому особенно блаженные. Все равно что получить большущую банку сладостей и все съесть, или как перед скверным сексом — знаешь, что потом тошно будет, но остановиться уже не можешь. Дело в том, что, сидя в миниатюрном кокпите или глядя в прицел большого ружья, Тия не снимает фильмов — она себя ненавидит, но ничего поделать не может. Во всем виноват человек, проводящий собеседования в Кардиффе.
До злополучного собеседования Тие по жизни всегда везло. Из девочек, отлично сдавших школьные экзамены, только ее снимок появился в местной газете вместе с фотографиями Эбби и Ники, школьных подруг, с которыми Тия давно не встречается. После экзаменов Тия училась в классической школе для девочек и сдала три экзамена по программе повышенного уровня. Получила две высших оценки и одну удовлетворительную. Последний экзамен Тия пересдала, получив третье «отлично». Ее пригласили в университет, но она опоздала, и на несколько месяцев отправилась путешествовать. В конце концов она поступила — правда, большинство однокурсников были на год моложе и не располагали опытом, который Тия приобрела в поездках. Она закончила университет с отличием и венерической болезнью, и все лето проторчала в галерее. Даже в играх ей везло — отчасти потому и тянуло в галерею. Тия неизменно набирала максимальное количество очков и проходила игры до конца, до самых титров.
Она потерпела фиаско только в Кардиффе. Когда она подала документы, все места в группе будущих магистров искусств уже были заняты.
Брин
«Гардиан» валяется на приборной доске «МГ», рядом с номерами «Сан», «Дейли Мейл» и «Лут». Парень за рулем не прикасается к ним, не двигается, иначе засекут. Нельзя, чтоб засекли. Он лениво дымит, выставив локоть за окно. В машине сладковато пахнет хэшем, дым рассеивается, уплывает в открытое окно.
В доме 37 сегодня тихо, как вчера, но должна же его обитательница когда-нибудь выйти, верно? За молоком, сигаретами, еще за чем. Брин мог бы и подождать, но Танку бабки нужны сегодня днем. Уфф. Да нет, это раз плюнуть. Дождаться, когда она выйдет, щелк, щелк — и домой. Прочь из этого гадюшника.
Приглушенно играет радио — «Иннер Сити», ремикс «Хорошей жизни». Громкость нарастает не там, где надо, как-то по-латиноамерикански. В оригинале ничем таким и не пахло. Брин нажимает кнопку местной станции. Старая песня Уитни Хьюстон. Сойдет.
Августовское солнце шпарит в окна, еще жарче, чем вчера. Уитни поет о женатом любовнике, ждет, когда тот явится и ее оттрахает. Мимо шагает парочка типов из паба, потом приятель Танка Гилберт с мальцом. Небось опять таскал в паб и втихаря совал ему опивки в саду, чтоб уснул и не вякал. Давно пора на него в социальную службу настучать, да некому. Здесь издевательства над детьми — всеобщий заговор. Так все поступают. А с виду не скажешь.
Брин отворачивается. Гилберт — местное угребище. Его взяли под надзор в двенадцать лет, после того как он связался с окрестными педофилами и отсасывал у старичья за батончики «Марс». Сверстники прозвали его Кэдбери — кликуху придумали, но не допетрили, что компания «Кэдбери» не выпускает «Марсы». Когда Гилберту стукнуло пятнадцать, на него махнули рукой, и он поселился у какого-то кренделя по имени Трейси. Однажды Гилберт не заплатил за жилье, и Трейси всерьез пригрозил отпилить ему голову цепной пилой. Тогда Гилберт нанялся на рыболовное судно.
Вернувшись, он просадил все сбережения, заключая пари в пабе. Тогда Танк свел его с одним боснийцем, сестре которого понадобилось британское гражданство, и Гилберт на ней женился. Пятьсот фунтов ему обещали за свадьбу и столько же — за развод. Но еще до развода Гилберта сцапало Министерство внутренних дел. В дверь постучался человек в костюме, а через пять минут явился репортер из «Сан». Никто не знал, как газетчики разнюхали про Гилберта.
Никто, кроме Брина.
Гилберт оттрубил два года, пока наверху не учли «особые обстоятельства», но Брина угрызения не му-чали.
Брин, конечно, гад, зато фотограф — дай боже. В двадцать лет получил национальный диплом фотографа в колледже юго-восточного Эссекса. После учебы вернулся в Лондон и попытался найти работу в музыкальных изданиях, но без блата его никто и знать не желал. Дома, в Саутенде, он толкает наркоту и изредка пытается подработать внештатником. Поставляет своим людям в «Сан» материалы для статей, вроде той аферы Танка с жилищными льготами, но дальше этого дело не идет. Обычно Брину платят за наводку и высылают кого-нибудь из штатных фотографов, на Бриновы снимки даже не глянув. Сейчас он на какого-то человека из паба работает. Брин понятия не имеет, зачем тому сдались фотки Фионы.
Он сидит и ждет. И все без толку.
Около четырех он сворачивает наблюдение и едет к Танку.
— А, Брин, братан! — говорит Танк, приветственно поднимая кулак. Косит под черного. На пальцах у него до сих пор видны буквы «друг» и «враг» — следы предыдущего закоса. Танку лет сорок, у него трое детей, с которыми он не видится (Кетамин, Жасмин и Марли), и от природы светлые длинные дреды. На нем бежевые штаны, легкая черная рубашка с японским узором и адидасовские сандалии. Насчет сандалий Брин не уверен.
Они идут в гостиную, где Брин в присутствии семерых человек мямлит, почему не добыл сегодня баб-ла, и выпрашивает в долг еще пакетик травы в полунции. Потом Танк достает особую заначку и дает Бри-ну щепотку какой-то дряни, уверяя, что у нее привкус шоколада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Еще пауза.
— Вот-вот, «Блю».
Даже название группы «Блёр» выговорить не может.
Под кроватью спрятан номер журнала «Фейс». Джейми вытаскивает его и долго разглядывает людей на снимках. Наверное, и он стал бы, как они, не будь он таким способным. Это слово он ненавидит. Так его называли с младших классов, когда он еще картавил, и до окончания школы. «Джейми — он такой способный!» — и каждый раз вздыхали, словно устав от его ослепительных способностей.
С точки зрения этих людей, его прошлое — сбой в системе, отклонение. Джейми способный, он выкарабкался.
Ладно, а теперь он хочет обратно.
Джейми помнит, как любил свою начальную школу и всех друзей. Но незадолго до экзаменов его перевели в специальный класс, к другим способным мальчикам и девочкам. Учил сам директор, к обычным ученикам их не подпускали. С тех пор из жизни Джей-ми исчезли его лучший друг Марк и подружка Джем-ма, а он в то время и не заметил.
Прошлые летние каникулы он провел в Тонтоне, с матерью и ее новым другом. Гулять по родному городу — на редкость сюрреально. Иногда в банке или музыкальном магазине он замечал знакомое лицо, но не мог вспомнить, чье. Попытался разыскать Марка и Джемму и выяснил, что они поженились. Его на свадьбу не пригласили. Да и с какой стати? Он же чужой. Пока Джемма и Марк бились над делением столбиком, он занимался алгеброй с директором школы. Ведь он был чертовски способным.
Народ на фотографиях в «Фейсе» смахивает на торчков. Похоже, им нравится одеваться по-дурацки и позировать для авангардных снимков. А он бы так смог? Наверное, если б не числа. Может, он еще пробьется. С его способностями прямая дорога в наркодилеры: в унции — 28 граммов, в одной восьмой унции — 3,5. Или наркотики отмеряют иначе? Он не знает. Но люди в журнале не наркоманы. Они художники, поп-звезды и лидеры андерграунда, а не неудачники, как думают Карла и ее друзья. Скорее всего, просто славные ребята.
Джейми оглядывает собственную одежду: хлопчатобумажные штаны из «Гэпа», белую тенниску — мать купила пять лет назад. Застиранная тенниска слегка посерела. Хорошо это или плохо? Надо многому учиться. Еще больше придется забыть. Он вытаскивает из пачки сигарету и закуривает. И вспоминает, как много лет назад курил в центре Тонтона, а Джемма дышала ему холодным дымом в ухо и уверяла, что всегда будет Джейми любить.
Прихватив газету и пачку, он важно выходит из спальни и спускается в гостиную. Увидев его, Карла морщится и зажимает трубку белой ладошкой.
— Господи, Джейми, что ты делаешь? — почти беззвучно выговаривает она.
— Иду в паб. -Что?
— Что слышала.
Она закатывает глаза и говорит в трубку:
— Я перезвоню.
Джейми с вызывающим видом выпускает дым.
— Ближе к народу? — наконец спрашивает Карла.
— Ближе к народу? -Да.
— Значит, ближе к народу?
— Ты же слышал. Джейми смеется.
— Где ты это вычитала?
Она кивает в сторону газет, взмахивая челкой.
— В «Телеграф мэгэзин».
— Ни черта ты не понимаешь.
— Я? Джейми, тебе нужна помощь.
— Ничуть.
В буром зале паба тихо. Джейми никогда раньше здесь не бывал, но ему нравится спокойная, созерцательная атмосфера заведения для мужчин, которым некуда идти. С пинтой пива он садится за пустой столик возле мишени для дротиков. Надо решить, как быть дальше. Учеба закончена, оставаться в Кембридже незачем. Если все вокруг хотят, чтобы он стал математиком, это еще не значит, что он обязан им стать. Всерьез его судьба волнует только бывших преподавателей да Карлу.
Он просматривает раздел вакансий в газете, подыскивает способ вырваться отсюда. Чем дальше — тем лучше, по возможности дальше Лондона. К творческой работе, желательно в сфере искусства, которая ему так нравится, он не готов. Но одно объявление заинтриговало. «Требуются способные молодые люди для крупного проекта». Абонентский ящик в Эдинбурге. То, что надо. Конверт с адресом он посылает по пути домой, опасаясь, что потом не хватит духу. О письме никому не говорит: не желает, чтобы кто-нибудь знал, куда он исчез.
Тия
— Запихни ее обратно, дорогая.
— Что, простите?
— Запихни ее назад.
Тия думает, как быть. Она стоит в тесном туалете дома престарелых, старуха Мейбл Уэллс ждет, когда ее подотрут. Путь к двери перегораживает здоровенное кресло на колесах, напоминая об уже разрешенной проблеме — как усадить подопечную на унитаз. Тие никого еще не приходилось сажать на унитаз или возить в инвалидном кресле. Правый бок до сих пор ноет: выволакивая старуху из кресла, Тия не удержалась под внушительным весом и ударилась об стену. Теперь Мейбл с трудом балансирует, вцепившись Тие в левое плечо, а из ануса торчит большая багровая штуковина вроде брюквы. Похоже, какой-то внутренний орган.
Тия обливается потом, хватается за хромированный поручень.
— Затолкай ее обратно, дорогая. У Мейбл голос ведьмы.
— Затолкать?
— Да, Вероника.
— Я... хм... Тия.
Мейбл щурится, повиливая объемистым задом.
— Ти-и-я... — тянет она, притворяясь, что ей трудно выговорить. — Редкое имя.
Тия молчит.
— Ты новенькая? -Да.
— Мне нравится Вероника.
— Ну конечно. Она придет завтра утром. Мейбл покрепче хватается за плечо Тии, недовольно бурчит:
— У меня выпадение прямой кишки, дорогая.
— Вы хотите сказать, это ваша кишка? -Да.
— Вы уверены, что ее надо вправить?
— Разумеется, дорогая.
— А больно не будет?
— Поскорее вправь, и все. Тут сквозняк. Тия оглядывает комнату в поисках резиновых перчаток. Они тут на вес золота, хотя первое правило дома престарелых гласит: работай только в перчатках. Но перчаток нет. Глубоко вздохнув, Тия наклоняется и мельком осматривает выпавшую кишку. Сосчитав в уме до трех (привычка появилась в детстве, когда приходилось сдирать лейкопластырь), она хватает кишку правой рукой и пытается запихнуть куда надо. Кишка отливает лиловым и дрожит, как желе. Все равно что заталкивать желе в соломинку.
— Не лезет, — говорит Тия.
— Толкай сильнее, дорогая. Мне не больно. «Да-а, — думает Тия, — а если она лопнет?» Вслух она ничего не говорит и продолжает трудиться. Наконец кишка сама втягивается в анус. Тия левой рукой вытирает взмокший лоб.
— Ну, вези меня обратно, — нетерпеливо скрипит Мейбл. — «Большая перемена» скоро.
— Вы же только что ее посмотрели.
— Правда? — Мейбл вздыхает. — Ох, господи!
В этот час в общей комнате обычно многолюдно. Телевизор включен, но его мало кто смотрит. Идет какой-то триллер в двух частях — из тех, что показывают в выходные. На экране девушка идет по темному переулку, не подозревая, что ее преследует какой-то мужчина. Он настигает жертву и оттаскивает ее к стене, приставив нож к горлу. Его лица не видно. Тия отворачивается: от этой сцены ей неуютно. Она переключила бы канал, но правило номер семнадцать гласит, что включать следует только «Би-би-си-1», за исключением получаса в будни, когда старичье смотрит «Обратный отсчет».
Тия гадает, почему обстановка в комнате не угнетает ее. Нормальных людей угнетала бы. Ее беда, а может, преимущество в том, что она видит мир через объектив камеры в голове. Камера беспристрастна, и все, что происходит вокруг, не радует Тию и не удручает — оно просто есть. Тия оценивает имеющийся в комнате материал. Вон там, в углу — слабоумная старуха с одной грудью. Об этом должен рассказывать голос за кадром, решает Тия, мысленно продумывая сценарий воображаемого документального фильма «Почти мертвые».
Старухе полагается составлять головоломку, а она жует одну деталь. Головоломку принесла дочь — ушла недавно. Камера Тии наезжает на плотный кусочек дерева, который слабоумная запихивает в рот. Деревяшка слишком велика, ребенку не проглотить, но взрослый человек справится. Вставные челюсти лежат рядом на столе, и Тия мысленно монтирует: надо сначала показать челюсти, а потом — жующую старуху с беззубыми деснами.
— Черт, что она делает? — возмущается старшая сестра, вваливаясь в комнату.
— Простите? — переспрашивает Тия, на время отключая воображаемую камеру.
Сестра — ревностная христианка, а пятое правило строго запрещает богохульствовать в доме престарелых. За сегодняшний день сестра дважды помянула Бога и трижды — черта. Сестра быстро подходит к старухе и вырывает у нее изо рта деревяшку. Старуха мычит по-коровьи. Камера включается, Тия берет в кадр сначала мычащую слабоумную, потом старшую сестру — та надвигается, потрясая обслюнявленной деталью головоломки.
— Она же могла подавиться! — шипит сестра. — Откуда это у нее?
— Дочь принесла.
— Вот безмозглая! О господи! — богохульства номер шесть и семь. Или «безмозглая» не считается?
Тия сосредоточивает внимание на деревяшке, пляшущей перед глазами. Это фрагмент Паровозика Томаса с маленьким тендером и трубой.
Смена ракурса: от бранящейся сестры к деревяшке крупным планом.
— Ты меня слушаешь? — устало спрашивает сестра.
— Конечно. Что еще надо сделать?
— В туалет все сходили?
— Да, — лжет Тия.
— Отлично. Тогда просто побудь с ними. Делай что попросят, но не давай им есть и пить, иначе опять захотят по делам, а ночные сестры не обрадуются, если придется дважды таскать каждого в туалет. Через полчаса принесу лекарства.
— Хорошо.
Едва старшая сестра выходит, отовсюду начинают сыпаться жалобы и просьбы. Одной подопечной Тии хочется печенья, второй — хереса. Из прачечной прибегает Луиза, еще одна работница на полставки, и объясняет Тие, что херес старикам полагается в двенадцать сорок пять по будням. Тия берет в кадр Луизу. Лет семнадцать — рыхлая дурнушка, непропеченная булка.
— На перекур пойдешь?
— Ага, — отвечает Тия. Выходя из комнаты, она замечает, что у одного старика под стулом расплывается лужа. Тия виновато отворачивается, притворяется, будто не видела. По тускло освещенному коридору они идут в комнату персонала. Бренда и Люси уже там, с чайником, сигаретами дымят.
— Ну, как у тебя дела? — спрашивает Бренда у Тии.
— Нормально. — Тия закуривает.
— Ты, кажется, учишься? — вступает в разговор Люси.
— Недавно отучилась. -Где?
— В Бристоле.
— А теперь живешь в Брайтоне?
— Да. Одно время жила у приемных родителей...
— А мой Люк только что поступил в университет, — гордо перебивает Бренда.
— Да ты что! — ахает Люси. — Ты рада, а?
— Я-то рада, а мой Билл все гонит его в армию.
— А сам Люк что? — спрашивает Люси.
— Мечтает стать диджеем.
— Круто, — вмешивается Тия.
— Только через мой труп, — фыркает Бренда.
Люси вытаскивает из сумки журнал, листает, потом заводит с Брендой разговор о какой-то тарелке, которую хочет купить и повесить на стену. Потом Бренда вынимает вставные челюсти и говорит про мазь для десен. Тия некоторое время снимает, но как персонажи фильма девицы ее не устраивают. На столе — старые воскресные приложения и пара газет. Тия берет «Гардиан» за понедельник и открывает на странице с вакансиями.
Когда Тия покидает дом престарелых, уже девятый час. Значит, до закрытия «Досуга-2000» всего пара часов. Тия все свободное время проводит в галерее игровых автоматов, с тех пор как кончила университет. Она и в детстве частенько там болталась, пристрастившись к «Космическим завоевателям». Сейчас она будет палить во все, что движется, летать на всем, что летает, и до самого закрытия выслеживать динозавров. Тия обожает эти смутные часы: они будто ворованные, и потому особенно блаженные. Все равно что получить большущую банку сладостей и все съесть, или как перед скверным сексом — знаешь, что потом тошно будет, но остановиться уже не можешь. Дело в том, что, сидя в миниатюрном кокпите или глядя в прицел большого ружья, Тия не снимает фильмов — она себя ненавидит, но ничего поделать не может. Во всем виноват человек, проводящий собеседования в Кардиффе.
До злополучного собеседования Тие по жизни всегда везло. Из девочек, отлично сдавших школьные экзамены, только ее снимок появился в местной газете вместе с фотографиями Эбби и Ники, школьных подруг, с которыми Тия давно не встречается. После экзаменов Тия училась в классической школе для девочек и сдала три экзамена по программе повышенного уровня. Получила две высших оценки и одну удовлетворительную. Последний экзамен Тия пересдала, получив третье «отлично». Ее пригласили в университет, но она опоздала, и на несколько месяцев отправилась путешествовать. В конце концов она поступила — правда, большинство однокурсников были на год моложе и не располагали опытом, который Тия приобрела в поездках. Она закончила университет с отличием и венерической болезнью, и все лето проторчала в галерее. Даже в играх ей везло — отчасти потому и тянуло в галерею. Тия неизменно набирала максимальное количество очков и проходила игры до конца, до самых титров.
Она потерпела фиаско только в Кардиффе. Когда она подала документы, все места в группе будущих магистров искусств уже были заняты.
Брин
«Гардиан» валяется на приборной доске «МГ», рядом с номерами «Сан», «Дейли Мейл» и «Лут». Парень за рулем не прикасается к ним, не двигается, иначе засекут. Нельзя, чтоб засекли. Он лениво дымит, выставив локоть за окно. В машине сладковато пахнет хэшем, дым рассеивается, уплывает в открытое окно.
В доме 37 сегодня тихо, как вчера, но должна же его обитательница когда-нибудь выйти, верно? За молоком, сигаретами, еще за чем. Брин мог бы и подождать, но Танку бабки нужны сегодня днем. Уфф. Да нет, это раз плюнуть. Дождаться, когда она выйдет, щелк, щелк — и домой. Прочь из этого гадюшника.
Приглушенно играет радио — «Иннер Сити», ремикс «Хорошей жизни». Громкость нарастает не там, где надо, как-то по-латиноамерикански. В оригинале ничем таким и не пахло. Брин нажимает кнопку местной станции. Старая песня Уитни Хьюстон. Сойдет.
Августовское солнце шпарит в окна, еще жарче, чем вчера. Уитни поет о женатом любовнике, ждет, когда тот явится и ее оттрахает. Мимо шагает парочка типов из паба, потом приятель Танка Гилберт с мальцом. Небось опять таскал в паб и втихаря совал ему опивки в саду, чтоб уснул и не вякал. Давно пора на него в социальную службу настучать, да некому. Здесь издевательства над детьми — всеобщий заговор. Так все поступают. А с виду не скажешь.
Брин отворачивается. Гилберт — местное угребище. Его взяли под надзор в двенадцать лет, после того как он связался с окрестными педофилами и отсасывал у старичья за батончики «Марс». Сверстники прозвали его Кэдбери — кликуху придумали, но не допетрили, что компания «Кэдбери» не выпускает «Марсы». Когда Гилберту стукнуло пятнадцать, на него махнули рукой, и он поселился у какого-то кренделя по имени Трейси. Однажды Гилберт не заплатил за жилье, и Трейси всерьез пригрозил отпилить ему голову цепной пилой. Тогда Гилберт нанялся на рыболовное судно.
Вернувшись, он просадил все сбережения, заключая пари в пабе. Тогда Танк свел его с одним боснийцем, сестре которого понадобилось британское гражданство, и Гилберт на ней женился. Пятьсот фунтов ему обещали за свадьбу и столько же — за развод. Но еще до развода Гилберта сцапало Министерство внутренних дел. В дверь постучался человек в костюме, а через пять минут явился репортер из «Сан». Никто не знал, как газетчики разнюхали про Гилберта.
Никто, кроме Брина.
Гилберт оттрубил два года, пока наверху не учли «особые обстоятельства», но Брина угрызения не му-чали.
Брин, конечно, гад, зато фотограф — дай боже. В двадцать лет получил национальный диплом фотографа в колледже юго-восточного Эссекса. После учебы вернулся в Лондон и попытался найти работу в музыкальных изданиях, но без блата его никто и знать не желал. Дома, в Саутенде, он толкает наркоту и изредка пытается подработать внештатником. Поставляет своим людям в «Сан» материалы для статей, вроде той аферы Танка с жилищными льготами, но дальше этого дело не идет. Обычно Брину платят за наводку и высылают кого-нибудь из штатных фотографов, на Бриновы снимки даже не глянув. Сейчас он на какого-то человека из паба работает. Брин понятия не имеет, зачем тому сдались фотки Фионы.
Он сидит и ждет. И все без толку.
Около четырех он сворачивает наблюдение и едет к Танку.
— А, Брин, братан! — говорит Танк, приветственно поднимая кулак. Косит под черного. На пальцах у него до сих пор видны буквы «друг» и «враг» — следы предыдущего закоса. Танку лет сорок, у него трое детей, с которыми он не видится (Кетамин, Жасмин и Марли), и от природы светлые длинные дреды. На нем бежевые штаны, легкая черная рубашка с японским узором и адидасовские сандалии. Насчет сандалий Брин не уверен.
Они идут в гостиную, где Брин в присутствии семерых человек мямлит, почему не добыл сегодня баб-ла, и выпрашивает в долг еще пакетик травы в полунции. Потом Танк достает особую заначку и дает Бри-ну щепотку какой-то дряни, уверяя, что у нее привкус шоколада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25