— Манн! — крикнул он. — Манн! На минутку!
Манн глядел на него не узнавая. Квейль встал. Ни тот, ни другой не узнали его. Это оттого, подумал он, что лицо его приобрело свой нормальный вид.
— Я Квейль, — сказал он.
— Да ну? — ответил Манн. — Здорово! Ваше лицо…
— Да, — ответил Квейль. — Оно пришло в порядок.
Они подошли к его столику. Все трое стояли. Квейль пожал обоим руки.
— Вы знакомы с Мильтоном Уоллом? — спросил Манн.
— Да, — ответил Квейль. — Мы встречались в Янине.
— Он приятель Лоусона, — объяснил Уолл Манну.
— А вы знаете Лоусона? — спросил Манна Квейль.
— Конечно, — ответил Манн.
Квейль не стал останавливаться на этом, хотя это было для него новостью.
— Вы будете есть? — спросил он.
— Обязательно, — ответил Манн. — Разрешите сесть за ваш столик?
Квейль ответил, что очень рад. Они взяли стулья, уселись и вслед за Квейлем заказали еду. Квейлю хотелось спросить Манна, не откладывая, не видел ли он Елену, но он не решался.
— Где вы познакомились с Лоусоном? — спросил его Манн.
— В Греции. А вы были в Греции?
— Нет, не был. Я был в Испании во время гражданской войны. Там я с ним и познакомился.
— Вы были в Интернациональной бригаде? — спросил Квейль.
Теперь ему все стало ясно.
— Да.
— А когда вступили в армию?
— С самого начала. Повидал виды.
— Побродили по свету, — сказал Квейль.
Манн только кивнул.
— Я хотел спросить вас о своей жене, — начал Квейль. — Она находилась в женском лагере, где-то возле штаба. Не знаете ли вы, что с ними случилось.
Манн отрицательно покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Знаю, что был лагерь, но, кажется, они все там остались.
Квейль опустил голову. Они замолчали. Официант принес салат и чай для Квейля. Квейль налил Манну. Уолл отказался от чая и заказал себе кофе.
— Как вы выбрались оттуда? — спросил Манн закусывая.
— Мне было приказано угнать самолет. Немцы захватили аэродром в тот самый момент, когда я отрывался.
— Вот была неразбериха, — сказал Манн.
Он говорил быстро, короткими, уверенно звучавшими фразами. При этом он наклонялся вперед, и даже в этом движении чувствовалась сила.
— Знаете, — продолжал он, — если бы они нас там оставили, немцы ни за что бы не захватили аэродром.
— После вашего ухода началось черт знает что, — подтвердил Квейль.
— Там нужны были пулеметы, — продолжал Манн. — Как только мы ушли, вопрос был решен. Черт возьми, ну подумайте: как могли необученные люди удержать именно то, на чем немцы сосредоточили все свои усилия? Если бы меня надо было убеждать, один этот случай вполне убедил бы меня.
— В чем? — спросил Уолл.
— В том, что нами руководят бездарные люди.
— Вечная история, — сказал Уолл. — Вспомните Испанию. Разве там было не так?
— В Испании бездарности были в том же роде, что и у нас, в английской армии. Но все-таки Испания — другое дело. Там хоть знали, чего хотят.
— Военный дух… — начал Уолл.
Квейль понял, что Уолл просто раззадоривает Манна, но разговор задевал его за живое. Особенно то, что говорил Манн.
— По-вашему, почему мы потеряли Крит? — спросил он Манна.
— Дело не в Крите, — ответил Манн. — Крит только отдельный яркий пример.
— Пример чего?
— Того, что мы деремся, а командование проваливает.
— Войну?
— Да.
— У нас не хватает снаряжения, — заметил Уолл.
Манн покачал головой:
— Нам прислали достаточно снаряжения, чтобы дать отпор немцам. Не хватало только пулеметов. Так что же сделали наши? Они отправили пулеметы на одном пароходе, а боеприпасы, ленты на другом. Один из этих пароходов был потоплен, и у нас оказались боеприпасы без пулеметов.
— Чья же тут вина? — не унимался Уолл. — Это одна из случайностей войны.
— Тут случайность ни при чем. Посмотрите, кто сидит в генеральном штабе. Чтобы быть хорошим офицером генерального штаба, достаточно быть хорошим конторщиком. У хорошего конторщика торгового флота хватило бы сообразительности не посылать эти материалы врозь. Но все конторщики дерутся в рядах армии, а люди, ни разу в жизни не производившие никаких расчетов, сидят в штабе.
И Манн снова покачал головой.
— Что же дальше? — сказал Уолл.
Квейль настороженно отнесся к вспышке Манна. Но он все же чувствовал, что Манн говорит искренно и как раз то, что он хотел слышать.
— Боюсь, что то же самое повторится и здесь, — сказал он.
Манн ответил энергичным кивком и прихлебнул чаю.
— Так будет все время… — Он запнулся, потом продолжал: — Пока все они не получат по затылку или в Англии чего-нибудь не произойдет.
— А что произойдет в Англии? — спросил Квейль. В душе он был согласен с Манном.
— Мало ли что. Но на это, конечно, потребуется время. После Дюнкерка англичане начали чесать у себя в затылке. Сейчас они, правда, немного поуспокоились. Но будет еще всякое. Только бы дожить до этого времени. А вся эта компания полетит к чертям.
Вот оно. Вот оно. В словах Манна Квейль узнал свои собственные мысли. Но картине все еще не хватало полноты и законченности.
— Вы имеете в виду революцию? — спросил Уолл. Он опять поддразнивал Манна.
— Я знаю только, что надо дожить до того времени, когда эта компания полетит к чертям, и тогда у нас дело пойдет на лад.
— Пустые мечты, — возразил Уолл. — Мы ждали этого и в Испании.
— Знаю, — ответил Манн. — Но у нас дело зашло слишком далеко. Подождите, пока дойдет до точки. Тогда можно будет кое-что сделать. А до тех пор будет продолжаться прежняя канитель. Мы даже не знаем как следует, что мы отстаиваем и за что деремся. Лишь бы дожить до того момента, когда начнется. Вся беда в том, что пока до этого дойдет, много нужных людей погибнет.
Уолл с сомнением покачал головой, но Квейль понял Манна. Ему еще не все было ясно, но он знал, что это и есть желанное подтверждение его собственных мыслей. У него это было только не так ясно и отчетливо, как у Манна; впрочем, и в самом Манне, и в мыслях его было много такого, чего Квейль не понимал. Ему хотелось услышать от него больше.
— Я завидую вашему летному опыту, — сказал ему Манн.
— Почему? — Квейль пристально взглянул на раскрасневшееся, возбужденное лицо Манна.
— Потому что авиации предстоит сыграть огромную роль.
Квейль кивнул. Это было выше его понимания, но сила, сквозившая в каждом слове Манна и в его манере решительно наклоняться вперед, покоряла его. Вдруг он вспомнил, что в час ему надо быть в штабе. Он поглядел на часы. В его распоряжении оставалось десять минут. Он расплатился и встал.
— В час мне нужно быть в штабе, — объяснил он.
— Вы там работаете? — спросил Уолл.
— Нет. Меня, кажется, хотят направить в эскадрилью. Послушайте, — обратился он к Манну. — Мне хотелось бы еще повидать вас. Как это сделать?
— Я часто бываю здесь, — ответил Манн. — Сейчас я в Маади. Не позавтракать ли нам с вами в среду?
— Отлично. Встретимся здесь. Всех благ.
Квейль простился с обоими и пошел искать такси.
Он продолжал раздумывать над словами Манна, в которых нашел подтверждение своих мыслей. Вот кто разбирается в происходящем. Вот какие следуют выводы. Только дожить до того момента, когда начнется! Что начнется? Мне еще не совсем понятно, но я пойму. Дожить до того, как начнется. Еще раз выспрошу Манна как следует. Только бы дожить до того, как начнется.
40
Квейлю не удалось встретиться с Манном в среду. Он получил назначение в одну из эскадрилий, действующих в пустыне. И на другой день должен был лететь. Это его не очень огорчало, потому что теперь ему многое стало ясным, а это было для него очень важно. В его ушах все еще звучали слова Манна о том, что надо дожить до лучших времен. Уцелеть на этом этапе и дождаться нового. Но эта мысль — только начало. И Квейлю ничего не оставалось, как самому додумать ее до конца, либо ждать, когда удастся поближе познакомиться с Манном и с его взглядами. Он все время тосковал о Елене. Теперь он мог бы рассказать ей многое, о чем они не сумели говорить на Крите, о чем он пробовал говорить — и не мог. Теперь он жаждал этого.
В тот же вечер он выехал поездом в Александрию. Он спал в купе, скорчившись на гладком кожаном сиденье, а поезд вихрем несся по пустыне, наполняя громом деревни. Временами Квейль просыпался, как от толчка, когда промелькнувшая за окном стена отражала эхом грохот колес. В такие мгновения он вскакивал на сиденье, охваченный тревогой, — это давали себя знать нервы после пережитых бомбежек. Один раз ему приснился странный сон, будто он мчится вниз по скалам, все время оглядываясь, бежит ли за ним Деус с револьвером в руке; и иногда он видел позади Деуса: тот стрелял в него и смеялся. Когда в окно проник красный луч поднявшегося над горизонтом солнца, он сел, натянул сапоги и стал ждать станции, на которой ему предстояло сделать пересадку, чтобы углубиться в пустыню.
Уже близилось к полудню, когда поезд подошел к узловой станции близ Александрии, и Квейль выкинул свой чемодан в окно, на высушенную солнцем пыльную платформу. Ему понравился открытый характер местности; это было уже начало пустыни; солнце освещало сухой песок. Его глаз отметил бодрящую картину движения и деятельности и подтянутый вид людей, ожидающих отправки на фронт. Он всматривался в них, проходя мимо. Очевидно, они ни разу не были в деле, и среди них царило сдержанное веселье. Поезда на фронт еще не было, и Квейль в ожидании уселся на свой чемодан. Поезд, с которым он приехал, ушел в Александрию. Квейль стал разглядывать небольшую группу поблизости. Видимо, это были офицеры из скопившихся на станции эшелонов: полковник, три майора и элегантный молодой капитан. У каждого на запястье, на кожаном ремешке, висела длинная белая хлопушка для мух. На полковнике и молодом капитане были франтовские замшевые башмаки, элегантные диагоналевые трусы и куртки с короткими рукавами. У полковника на воротнике были красные нашивки — отличительный знак штабного офицера. Офицеры вели между собой церемонную беседу, и Квейль задавал себе вопрос, за каким чертом они едут по железной дороге, а не в штабной машине. И невольно он почувствовал к ним ту же презрительную антипатию, которую внушали ему подобные молодчики в Каире.
Вдруг он услышал шум на противоположной платформе и увидел кучку каких-то солдат в темно-коричневой форме; громко разговаривая и смеясь, они протискивались через узкий турникет на платформу, пока не заполнили ее своими сухопарыми фигурами. Они были одеты в грубошерстную солдатскую форму греческой армии, и на голове у них были смешные бескозырки или запачканные стальные шлемы. Большинство было небрито, в измятых, грязных мундирах и плохих, стоптанных башмаках. У некоторых на плечи было накинуто одеяло, другие небрежно держали в руках котелок, у третьих висела на шее запасная пара ботинок. Они производили впечатление толпы оборванцев, и Квейль догадался, что они принадлежат к числу тех немногих греков, которым удалось бежать из Греции или с Крита.
Он глядел на них с симпатией, радуясь, что они идут как попало, нестройной толпой, представляя резкий контраст с окружающими их аккуратными, легко одетыми английскими частями. Греки понравились Квейлю. Их грязные, небритые физиономии были обращены в его сторону; они с любопытством рассматривали отделенное от них рельсовыми путями скопление подтянутых английских солдат. Они стали что-то кричать англичанам, но те не обращали на них внимания. Квейль услышал, как один из майоров сказал:
— Ну и сброд…
Капитан куда-то ушел. Оба майора и полковник стояли и смотрели на греков.
— Кто это? — спросил полковник.
— Греки или что-то в этом роде, — ответил тот из майоров, который был пониже ростом.
— Порядочная рвань.
— Совершенно верно.
— Где же их офицеры? — продолжал полковник. — Это похоже на какую-то орду.
— Офицеры у них, должно быть, наши, — извиняющимся тоном пробормотал высокий майор.
Квейль вскочил, сжав кулаки в карманах. Он вспомнил тот день, когда греков вели на расстрел за убийство своих офицеров. Ему захотелось рассказать об этом полковнику и майорам, напугать их и предупредить: «Лучше убирайтесь подобру-поздорову. Это дикая орда, которая перебила своих офицеров за то, что те плохо воевали».
В это время вернулся капитан. Он обратил внимание на Квейля, который стоял, держа руки в карманах. Он остановился и выразительно произнес:
— Странный народ.
Квейль поглядел на него и промолчал. Капитан заметил на куртке Квейля ленточку креста за летные боевые заслуги и тотчас почувствовал себя человеком второго сорта.
— Возвращаетесь на фронт? — спросил он Квейля.
Квейль, щурясь, продолжал смотреть на греков. Он рассеянно кивнул, не произнося ни слова. В какую-то долю секунды капитан уловил отношение Квейля к нему, смущенно повернулся и пошел к полковнику и майорам.
Квейль перевел взгляд на рельсы. В этот момент с противоположной платформы раздался возглас:
— Ола! Ола! Это вы?
Квейль поглядел в ту сторону, но увидел только толпу улыбающихся небритых людей, в шутку дерущихся и потешающихся над тщетными усилиями одного из них зашнуровать свои стоптанные ботинки.
Возглас повторился:
— Ола! Инглизи! Это вы? Да?
Квейль наконец увидел, кто кричит. Это был коренастый человек средних лет, грязный и небритый; он радостно улыбался Квейлю и махал ему бескозыркой. Квейль стал рыться в памяти, стараясь вспомнить, кто это может быть. Он неуверенно улыбнулся при виде этой помятой фигуры.
— Эй, инглизи! — кричал грек.
Он спрыгнул с платформы на рельсы, побежал по ним, спотыкаясь, и взобрался к Квейлю:
— Это я. Забыли? Да?
— Георгиос! — сразу вспомнил Квейль.
Это был австралийский грек из Ларисы, который пел тогда вместе с Вэйном.
— Как поживаете? — воскликнул Квейль.
Они принялись энергично трясти друг другу руки.
— Превосходно, превосходно, — ответил Георгиос.
Квейль улыбался. Ему было приятно, что грек узнал его. Он заметил, что полковник, майоры и капитан пристально смотрят, как он, смеясь, жмет Георгиосу руку. Квейлю вдруг стало весело.
— Вы теперь в греческой армии? — спросил он.
Георгиос кивнул, не переставая улыбаться:
— Я вступил в нее, когда немцы напали на нас.
— Но ведь вы австралийский гражданин? — заметил Квейль.
— Не все ли равно? А вы хорошо выглядите.
— Что вы здесь делаете?
— Приехали воевать дальше. Может быть, нас включат в английскую армию. У англичан хорошее обмундирование. А как кормят! Мы эвакуировались на Кипр. И были все время там.
Квейль засмеялся при виде жеста, с каким Георгиос произнес слово «кормят»: грек показал, как разбухает живот от еды, и, если не слышать его слов, этот жест мог показаться циничным. Как раз в этот момент по ступенькам поднялся английский офицер, явившийся с противоположной платформы. Он направился к полковнику, но, увидев беседующего с Квейлем Георгиоса, остановился. Ткнув его в плечо рукояткой своей хлопушки, он спросил:
— Что вы здесь делаете?
Изумленный неожиданным прикосновением, Георгиос резко обернулся. Он поглядел на офицера в упор, не поняв сразу, в чем дело.
— Вы из той части. Ступайте к себе, — сказал офицер.
Квейль окинул его взглядом. Георгиос переступил с ноги на ногу и непринужденно, с достоинством выпрямился.
— Оставьте его. Он никому не мешает, — сказал Квейль офицеру.
— Ему здесь нечего делать. С ними трудней, чем со стадом козлят.
— Я пришел поговорить с приятелем, — спокойно произнес Георгиос.
— Он вам не мешает? — спросил офицер Квейля.
— Мы с ним старые друзья, — ответил Квейль, все более раздражаясь.
Офицер растерялся. Он не знал, как к этому отнестись. Пристально взглянув на Квейля, он круто повернулся и пошел к полковнику.
— Мне очень неприятно, что так вышло, — обратился Квейль к Георгиосу. Он чувствовал потребность попросить у него извинения за эту грубость.
— Ничего, — ответил тот с улыбкой.
— Это один из ваших офицеров? — спросил Квейль.
— Да. Он привез нас с Кипра.
— Неприятный человек.
Георгиос пожал плечами.
— Они везде одинаковы. Другого мы от них и не ждем. — И, вспомнив, что Квейль тоже офицер, прибавил: — Прошу извинения.
— Ничего. Я о них такого же мнения.
— Пойду к себе, — сказал Георгиос. — Он прав. Мы очень недисциплинированны. Только он не умеет себя вести. Да нам-то все равно; лишь бы он не мешал нам, когда дело дойдет до боя. Ну, пойду.
— Куда вас везут?
— Не знаю. И никто, кажется, не знает. Позвольте-ка, я запишу вам свое полное имя.
Он вынул грязный огрызок карандаша и стал искать бумагу. Нашел обрывок газеты, тщательно вывел на нем латинскими буквами свое имя и фамилию и добавил: «Греческая армия». Потом передал карандаш и бумагу Квейлю. Тот тоже написал свою фамилию и номер и отдал Георгиосу:
— Может быть, еще встретимся до конца войны.
Георгиос протянул Квейлю руку и улыбнулся. Квейль чувствовал к нему такую же симпатию, как к Нитралексису, Мелласу, большому греку и маленькому греку. Его радовал здравый смысл этого уже немолодого человека, и это отодвинуло на задний план раздражение, вызванное глупостью и бесцеремонностью английского офицера и его коллег, которые стоят там и бессмысленно хохочут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40