И когда меня упрекнули, что я оскорбила искусство чайной церемонии, мне было очень больно.
Все же меня хорошо принимали на таких шоу. Они позволили мне посылать деньги семье и оплачивать небольшую комнату, что я снимала на Уэст-Энде. Постепенно я стала ощущать, что начинаю осваиваться в Америке.
Со своей домохозяйкой госпожой Даймонд я с утра до вечера разговаривала лишь по-английски, что мне очень помогало. Поскольку миссис Даймонд с дочерью ни слова не понимали по-японски, нам волей-неволей приходилось изъясняться по-английски, и я многое тут для себя почерпнула.
Миссис Даймонд была англичанкой, ее покойный муж — евреем. Он не настаивал, чтобы та перешла в иудаизм, так что она осталась христианкой. От нее я многое узнала об американских нравах и обычаях, как там проводят обряды крещения, свадьбы и похорон.
Поскольку в Америке существуют различные религиозные конфессии, некоторые обряды разнятся здесь даже от семьи к семье. Для японцев все христиане на одно лицо, но в Америке мне стало ясно, что католики, протестанты, методисты или иудеи придерживаются разных обычаев.
Многие японцы так никогда и не бывали на американской свадьбе, похоронах или отпевании, хотя прожили в Америке по десять или пятнадцать лет. Я же по возможности посещала многие свадьбы и похороны. Каждая семья проводила их по-своему, в соответствии с вероисповеданием. Многим из того, чему я научилась там, я обязана миссис Даймонд.
Я трудилась не покладая рук. Оглядываясь назад, я просто диву даюсь, что мне с такой легкостью удавалось находить одну хорошо оплачиваемую работу за другой. Своим умением носить японскую одежду и неплохим английским я обязана тому обстоятельству, что была некогда гейшей. На ярмарках и приемах меня ценили и любили присутствующие там замужние женщины и их дочери за мое умение поддерживать беседу, когда мои шутки и меткие словечки приводили в смех всех американцев.
Я только начинала входить во вкус нью-йоркской жизни, когда на меня свалилась неприятность. Управляющий японской организации, который постоянно оказывал мне поддержку, вернулся в Японию, и на его место прибыл новый человек. Этот управляющий, Т., был большой шишкой в промышленных кругах области Кансай.
Он тоже оказался очень милым человеком небольшого роста, довольно любезным и вызывающим доверие. Но вот его жена! На вид ей было чуть более пятидесяти, волосы у нее были почти седые. По какой-то причине она возненавидела меня, хотя мы ни разу не встречались, так как она всегда жила в Кансай.
На приеме, устроенном в честь нового управляющего, она неожиданно обратилась ко мне как можно громче:
— Ваше кимоно восхитительно. Чувствуется изысканный вкус. Вы надевали его и на приемы, когда были гейшей?
Я была поражена, поскольку мы совершенно не знали друг друга, и я как можно вежливей представилась седовласой даме:
— Да вы же супруга нашего управляющего. Я лишь недавно познакомилась с ним и надеюсь, что мы сработаемся. Очень рада знакомству.
Но вышло еще хуже.
— Очень смело с вашей стороны разгуливать по Пятой авеню в японском кимоно.
— Будучи японкой, я не держу у себя платья западного образца, — парировала я.
С этого дня она стала изводить меня. В Нью-Йорке было очень мало японок, и я постоянно встречала их на всевозможных приемах. Ее, разумеется, тоже приглашали на приемы, устраиваемые по случаю закрытия ярмарок, где я работала.
— Вы были гейшей, а так хорошо говорите по-английски. Возможно, этому вас обучил какой-нибудь американский приятель? — громко спросила она.
Вероятно, она говорила подобные вещи потому, что хотела непременно скомпрометировать меня. Я и не собиралась ни от кого скрывать, что была некогда гейшей. Но ее намек, что я английскому, должно быть, научилась у своего американского бой-френда, переполнил мою чашу терпения. Я не спала, когда другие отдыхали, чтобы учиться. И теперь слышать, как тебя называют американской подстилкой, — это приводило меня в ярость. Но она все же была высокопоставленной дамой. Я не могла понять, почему человек, которого я до сих пор совсем не знала, видит во мне врага. Несмотря на всю свою злость, у меня не было никакой возможности поквитаться.
На следующий день после достопамятного приема руководитель отдела рекламы посочувствовал мне:
— Госпожа Т., сдается, взяла вас в оборот. Другие служащие стояли рядом и ободряюще улыбались мне, и я ощутила, что все они приняли близко к сердцу произошедшее и хотели бы сказать что-то в утешение.
— Я не понимаю, почему она должна говорить другим, что я была гейшей, хотя меня совершенно не знает. Порой она позволяет себе недопустимые вещи. Но почему? — спросила я.
— Не берите в голову, Кихару. Она славится своим злым характером, — ответил господин К. Ответственныи за рекламу и другие служащие со смехом стали рассказывать мне, что же случилось с этой дамой.
Сразу после прибытия управляющий слегка опьянел на одном званом приеме в его честь и, находясь в хорошем расположении духа, вдруг затянул — благо у него был красивый голос — какую-то песенку.
Вслед за этим его супруга побледнела как полотно.
— Откуда тебе известна такая песня ? Наверняка обучился ей у какой-то гейши. Где и от кого ты узнал ее? — требовала она у него ответа.
Настроение у всех оказалось испорченным, и вечеринка на том закончилась — «исключительно из-за этой ведьмы».
— Когда управляющий жил еще в Осаке, он наверняка был постоянным посетителем квартала Ки-та-но Синти. Так что здесь ничего не поделаешь, — объяснили мне. Управляющий был обаятельным человеком, и поэтому его любили. А его жену, похоже, при одном упоминании слова «гейша» от злости начинало трясти. Пословицу «Что доставляет удовольствие в Эдо, выходит боком в Нагасаки» в данном случае можно легко перефразировать следующим образом: «Что доставляет удовольствие в Осаке, выходит боком в Нью-Йорке».
Однажды утром управляющий спросил меня, свободна ли я завтра около девяти часов утра. Я утвердительно кивнула.
— Мои обе дочки выступают в кимоно на телевидении. Не могли бы вы помочь им в выборе одежды? — попросил он меня.
— Охотно, — ответила я. Мне уже раньше случалось наряжать невест. Моя семья долго жила тем, что я накладывала румяна невестам и их одевала. Конечно, в Нью-Йорке в ту пору еще не было никаких салонов красоты. Мне было очень приятно, что он просит меня одеть его дочерей.
— Значит, завтра утром около восьми я заеду за вами. Сами кимоно я принесу в контору, — сказал он, и я дала ему свой адрес. Я еще попросила его расстелить в комнате управляющего соломенную циновку, что находится в приемной, и поставить там большое зеркало.
— Хорошо, хорошо. Мои дочери будут очень рады. — Он всегда предлагал мне прибыльную работу, и я радовалась от души, что смогу как-то отблагодарить его за это.
Вечером около половины седьмого зазвонил телефон. Это была супруга управляющего.
— Госпожа Накамура, я ведь мать. Почему меня, мать, не ставят в известность, что вы будете одевать моих дочек? — Голос ее срывался.
Беспомощно я что-то стала лепетать о ее муже.
— Когда мой муж просил вас об этом, вам следовало ему отказать. Ведь есть я, мать. Почему совершенно чужая женщина должна одевать моих дочерей? Где здесь здравый смысл? Лучше вам больше не вмешиваться в мои дела. Во всяком случае, не может быть и речи о том, чтобы вы одевали моих дочек. В будущем же не слушайтесь моего мужа! — После этого она бросила трубку.
Мне было крайне обидно выслушивать упреки, словно одевать ее дочерей была моя затея. От злости и отчаяния я заплакала.
Несколькими днями позже состоялась встреча японских замужних дам, где должна была присутствовать и я. В отличие от сегодняшнего дня, когда десятки тысяч японских женщин живут в Нью-Йорке, в ту пору набралось бы самое большее человек двадцать женщин, имеющих японский паспорт, если не учитывать японок, что в войну вышли замуж за американцев или родились в самой Америке. В старинном отеле Plaza собралось примерно двадцать дам. Это были супруги высокопоставленных дипломатов и важных чинов больших фирм-экспортеров (тогда л^шь семь таких фирм открыли свои отделения в Нью-Йорке) или же служащих министерства культуры.
По какой-то причине пригласили и меня.
Когда я пришла, госпожа Т. собирала у входа пожертвования и указывала места. Среди этих важных дам мне было не по себе, и я подумала, что лучше было бы не приходить, но теперь было поздно, и пришлось садиться с неприятным чувством на свое неудобное место, расположенное в самом конце.
Я была единственной, кто надел кимоно.
— Здесь присутствуют дамы, давно живущие за границей, однако некоторые впервые оказались вдали за рубежом, и поэтому мы решили время от времени устраивать подобные встречи, чтобы по мере возможности помогать друг другу, — ловко начала госпожа Т. —Прежде всего нам нужно познакомиться. Пожалуйста, расскажите нам, где вы учились.
Затем стали представляться дамы, занимающие лучшие места. Все они получили превосходное образование.
Я вся покрылась потом, ибо не оставалось ничего иного, как рассказать правду. Наконец подошел мой черед. Поскольку я медлила, то госпожа Т. издали обратилась ко мне:
— Ну, госпожа Накамура, вам слово! — И, обращаясь к другим, сказала: — Госпожа Накамура смелая женщина. Она каждый день ходит по Нью-Йорку в кимоно. Кроме того, она замечательно говорит по-английски. Вы наверняка учили английский? Какую миссионерскую школу вы посещали? — Хотя госпожа Т. все обо мне знала, она намеренно затронула мое наиболее уязвимое место. Так, должно быть, чувствует себя мышь, с которой играет кошка. Я подняла голову и, смотря прямо в лицо госпоже Т., сказала:
— О миссионерской школе не могло быть и речи. Я ходила в начальную школу и с шестнадцати лет стала в Симбаси готовить себя к занятию гейши. Мое образование можно обозначить как «диплом симбаси-гейши».
Но госпожа Т. не отступала.
— Как? Вы посещали школу для гейш? Чему же там учат? — спросила она.
Теперь, собравшись с духом, я была готова перейти в наступление:
— Разумеется, музыкальным премудростям вроде игры на сямисэне, танцам и пению, но также учтивой речи и хорошим манерам, и как нужно сделать так, чтобы гости, которых приглашали ваши досточтимые мужья, провели приятный вечер. Вот чему учили в нашей школе.
Госпожа Т. велела слуге принести еду, злобно смотря при этом на меня.
Моя соседка оказалась очень милой дамой. Она была красива, говорила на чудесном японском языке и неплохо изъяснялась по-английски. Она очень старалась как-то сгладить бесстыдное поведение госпожи Т., отметив при этом ее злословие и удивляясь моему терпению.
Вскоре после этих событий я ставила чудесный желтый нарцисс в кабинете управляющего.
— Прекрасно, — сказал он. — Американские нарциссы все же очень грациозны. — Затем немного помедлил и добавил: — Вот что, госпожа Накамура, пожалуйста, больше не ставьте цветы в моей комнате. — И, видя мое недоумение, сказал: — Из-за моей жены. Ей уже донесли.
После этого я отнесла цветок в демонстрационный зал.
И даже сегодня я не понимаю, что имела против меня госпожа Т. Возможно, среди гейш Осаки была та, что вскружила голову ее мужу или влюбилась в него? Во всяком случае, как говорит пословица, «если ненавидишь монаха, то ненавидишь и его рясу». К моему несчастью, я тогда в Нью-Йорке просто оказалась для нее козлом отпущения, и вспоминать об этом очень неприятно.
Магазин подарков от Накамуры
Непосредственно после моего приезда в Нью-Йорк я начала с показа кукол в демонстрационном зале нашей организации. В обеденное время, где-то около двенадцати, приходило особенно много посетителей. Мы располагались как раз посередине Пятой авеню. В ту пору еще никто и не помышлял о царящем ныне японском буме, и демонстрационный зал привлекал толпы любопытных, которые решили воспользоваться предоставленной им редкой возможностью.
Мы проводили показы два раза, перед обеденным перерывом и около трех часов дня. В первый день руководитель отдела рекламы представил нам одного американца:
— Это мой приятель Роберт. Его контора расположена как раз напротив. Он обожает Японию.
Приятель оказался дизайнером мебели. Мы очень сблизились, и он много помогал мне все эти тридцать лет. (Одно время я была за ним замужем, но об этом рассказ впереди.)
Роберту было тогда тридцать три года. Именно он впервые повел меня в дорогой ресторан и на представление на Бродвее.
По совету руководителя отдела рекламы я зарегистрировалась в одном агентстве натурщиц, соврав, что мне двадцать семь лет. Тогда первоклассная натурщица зарабатывала сто долларов в час, другие же семьдесят пять долларов. Как азиатку, меня отнесли ко второй группе, так что я получала в качестве натурщицы в кимоно семьдесят пять долларов в час. Мое агентство занималось рекламными съемками (главным образом для журналов, плакатов и телевидения). Я работала всего лишь два-три раза в месяц. Позирование в Академии художеств не было связано с данным агентством, и я могла получаемые там выплаты целиком оставлять у себя, поскольку сама занималась этой деятельностью.
Я постоянно получала хорошую работу, и поэтому могла оплачивать жилье и даже кое-что откладывать. Вот и нападки госпожи Т. быстро забылись.
Один японец, выпускник университета Тодай, захотел открыть магазин подарков. Он предложил мне стать там заведующей и внести за это определенный пай. Тогда в Нью-Йорке почти не было магазинов, торгующих японскими товарами.
Я захотела включиться в работу, начиная с ремонта. Поэтому обратилась к своим небольшим сбережениям. (Я все еще из чувства ностальгии по тем временам храню у себя подписанные моим первым компаньоном бумаги. Они являются вехой, отмечающей мои первые шаги на пути в американский деловой мир.) Я также помогала заделывать гипсом дыры в стенах и красить комнаты. Высоко закатав рукава кимоно, я стояла на огромной лестнице с кистью в руках и, орудуя ею, не могла удержаться от смеха. Я находила себя крайне забавной, напоминая своим видом стоящую на пожарной вышке легендарную О-сити. Но, разумеется, никто здесь не ведал, кто такая О-сити на каланче…
Торговля в магазине сразу же пошла бойко. Благодаря удобному месторасположению он привлекал многих артистов эстрады, которые стали нашими клиентами. Эдди Алберт, Пол Ньюман, Уилл Роджерс-младший, Розмари Клуни и Митци Гейнор заглядывали сюда.
Приходили к нам и знаменитые японцы вроде киноактера Хасэгава Кадзуо, писателя и драматурга Мисима Юкио и Уно Тиё, которые вовсе не были артистами эстрады. Госпожа Уно тогда издавала журнал мод Style. Ее сопровождал секретарь Дзёдзё, и они вдвоем разместили на витрине вывеску, где значилось ((Style. Нью-йоркский филиал», и сфотографировали ее.
Однажды мне пришла идея самой открыть магазин. Это не должно быть особо крупное дело — меня устраивала небольшая лавка, которая позволила бы отсылать домой достаточно денег.
К счастью, у меня были хорошие связи с оптовиками. В ту пору еще было непривычно, чтобы молодая японка лично заказывала товары у американских оптовых торговцев. С теплотой я вспоминаю о человеке из New York Merchandise, Томе, и мистере Гровски из Pacific Trading. Мистеру Гровски было за семьдесят. Он слыл страшным скрягой и ничего не давал даром, но по неизвестной причине предоставил мне скидку и позже неизменно предлагал свою помощь.
Между тем в Манхэттене стали открываться японские магазины, к тому же там держали лавки с японскими товарами евреи и китайцы. Мне хотелось избежать их конкуренции, и поэтому я решила подыскать место в Бруклине.
Тогда Бруклин был очень красив. Там находился колледж, на углу Черч-авеню располагалась знаменитая гимназия Эразма и фешенебельный жилой квартал. Я отыскала лавку на углу большой Флет-буш-авеню. Помещение было небольшое, от силы двадцать шесть квадратных метров, и по обеим сторонам располагалась витрина, так что позже магазин окрестили «Аквариумом золотых рыбок». Так появился Nakamura's Gift Shop1.
В том же здании находился кинотеатр Rialto, которому, по счастливому стечению обстоятельств, принадлежали «Аквариум золотых рыбок». Роберт взял на себя ремонт, что лучше всего у него получалось. Владелец кинотеатра стал моим нанимателем.
Сам магазин располагался слева от входа в кинотеатр. Справа от входа находилась закусочная, где торговали сандвичами, гамбургерами и хот-догами. В качестве напитков подавали лишь кока-колу, севен-ап и соки. За стойкой работала супружеская пара средних лет, чья трехлетняя дочурка Синди походила на куклу. Когда я по утрам открывала свое заведение, она подходила ко мне, желая помочь. Иногда она даже вскарабкивалась на саму витрину. Ее невозможно было спровадить, так как она начинала плакать, стоило мне сказать, что я, дескать, не нуждаюсь в помощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Все же меня хорошо принимали на таких шоу. Они позволили мне посылать деньги семье и оплачивать небольшую комнату, что я снимала на Уэст-Энде. Постепенно я стала ощущать, что начинаю осваиваться в Америке.
Со своей домохозяйкой госпожой Даймонд я с утра до вечера разговаривала лишь по-английски, что мне очень помогало. Поскольку миссис Даймонд с дочерью ни слова не понимали по-японски, нам волей-неволей приходилось изъясняться по-английски, и я многое тут для себя почерпнула.
Миссис Даймонд была англичанкой, ее покойный муж — евреем. Он не настаивал, чтобы та перешла в иудаизм, так что она осталась христианкой. От нее я многое узнала об американских нравах и обычаях, как там проводят обряды крещения, свадьбы и похорон.
Поскольку в Америке существуют различные религиозные конфессии, некоторые обряды разнятся здесь даже от семьи к семье. Для японцев все христиане на одно лицо, но в Америке мне стало ясно, что католики, протестанты, методисты или иудеи придерживаются разных обычаев.
Многие японцы так никогда и не бывали на американской свадьбе, похоронах или отпевании, хотя прожили в Америке по десять или пятнадцать лет. Я же по возможности посещала многие свадьбы и похороны. Каждая семья проводила их по-своему, в соответствии с вероисповеданием. Многим из того, чему я научилась там, я обязана миссис Даймонд.
Я трудилась не покладая рук. Оглядываясь назад, я просто диву даюсь, что мне с такой легкостью удавалось находить одну хорошо оплачиваемую работу за другой. Своим умением носить японскую одежду и неплохим английским я обязана тому обстоятельству, что была некогда гейшей. На ярмарках и приемах меня ценили и любили присутствующие там замужние женщины и их дочери за мое умение поддерживать беседу, когда мои шутки и меткие словечки приводили в смех всех американцев.
Я только начинала входить во вкус нью-йоркской жизни, когда на меня свалилась неприятность. Управляющий японской организации, который постоянно оказывал мне поддержку, вернулся в Японию, и на его место прибыл новый человек. Этот управляющий, Т., был большой шишкой в промышленных кругах области Кансай.
Он тоже оказался очень милым человеком небольшого роста, довольно любезным и вызывающим доверие. Но вот его жена! На вид ей было чуть более пятидесяти, волосы у нее были почти седые. По какой-то причине она возненавидела меня, хотя мы ни разу не встречались, так как она всегда жила в Кансай.
На приеме, устроенном в честь нового управляющего, она неожиданно обратилась ко мне как можно громче:
— Ваше кимоно восхитительно. Чувствуется изысканный вкус. Вы надевали его и на приемы, когда были гейшей?
Я была поражена, поскольку мы совершенно не знали друг друга, и я как можно вежливей представилась седовласой даме:
— Да вы же супруга нашего управляющего. Я лишь недавно познакомилась с ним и надеюсь, что мы сработаемся. Очень рада знакомству.
Но вышло еще хуже.
— Очень смело с вашей стороны разгуливать по Пятой авеню в японском кимоно.
— Будучи японкой, я не держу у себя платья западного образца, — парировала я.
С этого дня она стала изводить меня. В Нью-Йорке было очень мало японок, и я постоянно встречала их на всевозможных приемах. Ее, разумеется, тоже приглашали на приемы, устраиваемые по случаю закрытия ярмарок, где я работала.
— Вы были гейшей, а так хорошо говорите по-английски. Возможно, этому вас обучил какой-нибудь американский приятель? — громко спросила она.
Вероятно, она говорила подобные вещи потому, что хотела непременно скомпрометировать меня. Я и не собиралась ни от кого скрывать, что была некогда гейшей. Но ее намек, что я английскому, должно быть, научилась у своего американского бой-френда, переполнил мою чашу терпения. Я не спала, когда другие отдыхали, чтобы учиться. И теперь слышать, как тебя называют американской подстилкой, — это приводило меня в ярость. Но она все же была высокопоставленной дамой. Я не могла понять, почему человек, которого я до сих пор совсем не знала, видит во мне врага. Несмотря на всю свою злость, у меня не было никакой возможности поквитаться.
На следующий день после достопамятного приема руководитель отдела рекламы посочувствовал мне:
— Госпожа Т., сдается, взяла вас в оборот. Другие служащие стояли рядом и ободряюще улыбались мне, и я ощутила, что все они приняли близко к сердцу произошедшее и хотели бы сказать что-то в утешение.
— Я не понимаю, почему она должна говорить другим, что я была гейшей, хотя меня совершенно не знает. Порой она позволяет себе недопустимые вещи. Но почему? — спросила я.
— Не берите в голову, Кихару. Она славится своим злым характером, — ответил господин К. Ответственныи за рекламу и другие служащие со смехом стали рассказывать мне, что же случилось с этой дамой.
Сразу после прибытия управляющий слегка опьянел на одном званом приеме в его честь и, находясь в хорошем расположении духа, вдруг затянул — благо у него был красивый голос — какую-то песенку.
Вслед за этим его супруга побледнела как полотно.
— Откуда тебе известна такая песня ? Наверняка обучился ей у какой-то гейши. Где и от кого ты узнал ее? — требовала она у него ответа.
Настроение у всех оказалось испорченным, и вечеринка на том закончилась — «исключительно из-за этой ведьмы».
— Когда управляющий жил еще в Осаке, он наверняка был постоянным посетителем квартала Ки-та-но Синти. Так что здесь ничего не поделаешь, — объяснили мне. Управляющий был обаятельным человеком, и поэтому его любили. А его жену, похоже, при одном упоминании слова «гейша» от злости начинало трясти. Пословицу «Что доставляет удовольствие в Эдо, выходит боком в Нагасаки» в данном случае можно легко перефразировать следующим образом: «Что доставляет удовольствие в Осаке, выходит боком в Нью-Йорке».
Однажды утром управляющий спросил меня, свободна ли я завтра около девяти часов утра. Я утвердительно кивнула.
— Мои обе дочки выступают в кимоно на телевидении. Не могли бы вы помочь им в выборе одежды? — попросил он меня.
— Охотно, — ответила я. Мне уже раньше случалось наряжать невест. Моя семья долго жила тем, что я накладывала румяна невестам и их одевала. Конечно, в Нью-Йорке в ту пору еще не было никаких салонов красоты. Мне было очень приятно, что он просит меня одеть его дочерей.
— Значит, завтра утром около восьми я заеду за вами. Сами кимоно я принесу в контору, — сказал он, и я дала ему свой адрес. Я еще попросила его расстелить в комнате управляющего соломенную циновку, что находится в приемной, и поставить там большое зеркало.
— Хорошо, хорошо. Мои дочери будут очень рады. — Он всегда предлагал мне прибыльную работу, и я радовалась от души, что смогу как-то отблагодарить его за это.
Вечером около половины седьмого зазвонил телефон. Это была супруга управляющего.
— Госпожа Накамура, я ведь мать. Почему меня, мать, не ставят в известность, что вы будете одевать моих дочек? — Голос ее срывался.
Беспомощно я что-то стала лепетать о ее муже.
— Когда мой муж просил вас об этом, вам следовало ему отказать. Ведь есть я, мать. Почему совершенно чужая женщина должна одевать моих дочерей? Где здесь здравый смысл? Лучше вам больше не вмешиваться в мои дела. Во всяком случае, не может быть и речи о том, чтобы вы одевали моих дочек. В будущем же не слушайтесь моего мужа! — После этого она бросила трубку.
Мне было крайне обидно выслушивать упреки, словно одевать ее дочерей была моя затея. От злости и отчаяния я заплакала.
Несколькими днями позже состоялась встреча японских замужних дам, где должна была присутствовать и я. В отличие от сегодняшнего дня, когда десятки тысяч японских женщин живут в Нью-Йорке, в ту пору набралось бы самое большее человек двадцать женщин, имеющих японский паспорт, если не учитывать японок, что в войну вышли замуж за американцев или родились в самой Америке. В старинном отеле Plaza собралось примерно двадцать дам. Это были супруги высокопоставленных дипломатов и важных чинов больших фирм-экспортеров (тогда л^шь семь таких фирм открыли свои отделения в Нью-Йорке) или же служащих министерства культуры.
По какой-то причине пригласили и меня.
Когда я пришла, госпожа Т. собирала у входа пожертвования и указывала места. Среди этих важных дам мне было не по себе, и я подумала, что лучше было бы не приходить, но теперь было поздно, и пришлось садиться с неприятным чувством на свое неудобное место, расположенное в самом конце.
Я была единственной, кто надел кимоно.
— Здесь присутствуют дамы, давно живущие за границей, однако некоторые впервые оказались вдали за рубежом, и поэтому мы решили время от времени устраивать подобные встречи, чтобы по мере возможности помогать друг другу, — ловко начала госпожа Т. —Прежде всего нам нужно познакомиться. Пожалуйста, расскажите нам, где вы учились.
Затем стали представляться дамы, занимающие лучшие места. Все они получили превосходное образование.
Я вся покрылась потом, ибо не оставалось ничего иного, как рассказать правду. Наконец подошел мой черед. Поскольку я медлила, то госпожа Т. издали обратилась ко мне:
— Ну, госпожа Накамура, вам слово! — И, обращаясь к другим, сказала: — Госпожа Накамура смелая женщина. Она каждый день ходит по Нью-Йорку в кимоно. Кроме того, она замечательно говорит по-английски. Вы наверняка учили английский? Какую миссионерскую школу вы посещали? — Хотя госпожа Т. все обо мне знала, она намеренно затронула мое наиболее уязвимое место. Так, должно быть, чувствует себя мышь, с которой играет кошка. Я подняла голову и, смотря прямо в лицо госпоже Т., сказала:
— О миссионерской школе не могло быть и речи. Я ходила в начальную школу и с шестнадцати лет стала в Симбаси готовить себя к занятию гейши. Мое образование можно обозначить как «диплом симбаси-гейши».
Но госпожа Т. не отступала.
— Как? Вы посещали школу для гейш? Чему же там учат? — спросила она.
Теперь, собравшись с духом, я была готова перейти в наступление:
— Разумеется, музыкальным премудростям вроде игры на сямисэне, танцам и пению, но также учтивой речи и хорошим манерам, и как нужно сделать так, чтобы гости, которых приглашали ваши досточтимые мужья, провели приятный вечер. Вот чему учили в нашей школе.
Госпожа Т. велела слуге принести еду, злобно смотря при этом на меня.
Моя соседка оказалась очень милой дамой. Она была красива, говорила на чудесном японском языке и неплохо изъяснялась по-английски. Она очень старалась как-то сгладить бесстыдное поведение госпожи Т., отметив при этом ее злословие и удивляясь моему терпению.
Вскоре после этих событий я ставила чудесный желтый нарцисс в кабинете управляющего.
— Прекрасно, — сказал он. — Американские нарциссы все же очень грациозны. — Затем немного помедлил и добавил: — Вот что, госпожа Накамура, пожалуйста, больше не ставьте цветы в моей комнате. — И, видя мое недоумение, сказал: — Из-за моей жены. Ей уже донесли.
После этого я отнесла цветок в демонстрационный зал.
И даже сегодня я не понимаю, что имела против меня госпожа Т. Возможно, среди гейш Осаки была та, что вскружила голову ее мужу или влюбилась в него? Во всяком случае, как говорит пословица, «если ненавидишь монаха, то ненавидишь и его рясу». К моему несчастью, я тогда в Нью-Йорке просто оказалась для нее козлом отпущения, и вспоминать об этом очень неприятно.
Магазин подарков от Накамуры
Непосредственно после моего приезда в Нью-Йорк я начала с показа кукол в демонстрационном зале нашей организации. В обеденное время, где-то около двенадцати, приходило особенно много посетителей. Мы располагались как раз посередине Пятой авеню. В ту пору еще никто и не помышлял о царящем ныне японском буме, и демонстрационный зал привлекал толпы любопытных, которые решили воспользоваться предоставленной им редкой возможностью.
Мы проводили показы два раза, перед обеденным перерывом и около трех часов дня. В первый день руководитель отдела рекламы представил нам одного американца:
— Это мой приятель Роберт. Его контора расположена как раз напротив. Он обожает Японию.
Приятель оказался дизайнером мебели. Мы очень сблизились, и он много помогал мне все эти тридцать лет. (Одно время я была за ним замужем, но об этом рассказ впереди.)
Роберту было тогда тридцать три года. Именно он впервые повел меня в дорогой ресторан и на представление на Бродвее.
По совету руководителя отдела рекламы я зарегистрировалась в одном агентстве натурщиц, соврав, что мне двадцать семь лет. Тогда первоклассная натурщица зарабатывала сто долларов в час, другие же семьдесят пять долларов. Как азиатку, меня отнесли ко второй группе, так что я получала в качестве натурщицы в кимоно семьдесят пять долларов в час. Мое агентство занималось рекламными съемками (главным образом для журналов, плакатов и телевидения). Я работала всего лишь два-три раза в месяц. Позирование в Академии художеств не было связано с данным агентством, и я могла получаемые там выплаты целиком оставлять у себя, поскольку сама занималась этой деятельностью.
Я постоянно получала хорошую работу, и поэтому могла оплачивать жилье и даже кое-что откладывать. Вот и нападки госпожи Т. быстро забылись.
Один японец, выпускник университета Тодай, захотел открыть магазин подарков. Он предложил мне стать там заведующей и внести за это определенный пай. Тогда в Нью-Йорке почти не было магазинов, торгующих японскими товарами.
Я захотела включиться в работу, начиная с ремонта. Поэтому обратилась к своим небольшим сбережениям. (Я все еще из чувства ностальгии по тем временам храню у себя подписанные моим первым компаньоном бумаги. Они являются вехой, отмечающей мои первые шаги на пути в американский деловой мир.) Я также помогала заделывать гипсом дыры в стенах и красить комнаты. Высоко закатав рукава кимоно, я стояла на огромной лестнице с кистью в руках и, орудуя ею, не могла удержаться от смеха. Я находила себя крайне забавной, напоминая своим видом стоящую на пожарной вышке легендарную О-сити. Но, разумеется, никто здесь не ведал, кто такая О-сити на каланче…
Торговля в магазине сразу же пошла бойко. Благодаря удобному месторасположению он привлекал многих артистов эстрады, которые стали нашими клиентами. Эдди Алберт, Пол Ньюман, Уилл Роджерс-младший, Розмари Клуни и Митци Гейнор заглядывали сюда.
Приходили к нам и знаменитые японцы вроде киноактера Хасэгава Кадзуо, писателя и драматурга Мисима Юкио и Уно Тиё, которые вовсе не были артистами эстрады. Госпожа Уно тогда издавала журнал мод Style. Ее сопровождал секретарь Дзёдзё, и они вдвоем разместили на витрине вывеску, где значилось ((Style. Нью-йоркский филиал», и сфотографировали ее.
Однажды мне пришла идея самой открыть магазин. Это не должно быть особо крупное дело — меня устраивала небольшая лавка, которая позволила бы отсылать домой достаточно денег.
К счастью, у меня были хорошие связи с оптовиками. В ту пору еще было непривычно, чтобы молодая японка лично заказывала товары у американских оптовых торговцев. С теплотой я вспоминаю о человеке из New York Merchandise, Томе, и мистере Гровски из Pacific Trading. Мистеру Гровски было за семьдесят. Он слыл страшным скрягой и ничего не давал даром, но по неизвестной причине предоставил мне скидку и позже неизменно предлагал свою помощь.
Между тем в Манхэттене стали открываться японские магазины, к тому же там держали лавки с японскими товарами евреи и китайцы. Мне хотелось избежать их конкуренции, и поэтому я решила подыскать место в Бруклине.
Тогда Бруклин был очень красив. Там находился колледж, на углу Черч-авеню располагалась знаменитая гимназия Эразма и фешенебельный жилой квартал. Я отыскала лавку на углу большой Флет-буш-авеню. Помещение было небольшое, от силы двадцать шесть квадратных метров, и по обеим сторонам располагалась витрина, так что позже магазин окрестили «Аквариумом золотых рыбок». Так появился Nakamura's Gift Shop1.
В том же здании находился кинотеатр Rialto, которому, по счастливому стечению обстоятельств, принадлежали «Аквариум золотых рыбок». Роберт взял на себя ремонт, что лучше всего у него получалось. Владелец кинотеатра стал моим нанимателем.
Сам магазин располагался слева от входа в кинотеатр. Справа от входа находилась закусочная, где торговали сандвичами, гамбургерами и хот-догами. В качестве напитков подавали лишь кока-колу, севен-ап и соки. За стойкой работала супружеская пара средних лет, чья трехлетняя дочурка Синди походила на куклу. Когда я по утрам открывала свое заведение, она подходила ко мне, желая помочь. Иногда она даже вскарабкивалась на саму витрину. Ее невозможно было спровадить, так как она начинала плакать, стоило мне сказать, что я, дескать, не нуждаюсь в помощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43