У этой удивительно милой крошки были огромные глаза, но она была ужасно худой. Когда я подставила девочке свою грудь, она жадно к ней прильнула и выпила в два раза больше моего сына, после чего, довольная, уснула.
С той поры два раза в день приносили к нам эту малышку. Спустя полмесяца она уже узнавала мое лицо и радостно сучила ножками, когда я брала ее на руки. Через две недели понос прошел, и щечки ее округлились. Благодаря этому ребенку мне больше не приходилось выливать свое молоко. Поскольку молока у меня было много, мои шея и плечи находились постоянно в напряжении и болели.
Тем временем положение в мире становилось все тревожней. Я не получала весточек от мужа и не знала, жив ли он или погиб. На письмо с сообщением о рождении ребенка и фотографией нашего первого посещения храма, что я послала в разведывательное управление Ивакуро в Бирме, ответа не было. Бомбардировки города американцами, похоже, было не избежать, и некоторые стали изготавливать защитные капюшоны.
Мать и бабушка не жаловались, далее, когда поступающие сообщения день ото дня становились все тревожней, а тем временем, согласно обычаю, проводились старые обряды наподобие первого посещения с новорожденным храма или первая принятая им твердая пища. Семья в Осаке не проявляла никакого интереса, хотя у них родился внук. Моя бабушка думала, что мой свекор по поводу рождения наследника своего единственного сына устроит настоящую шумиху. Она никак не могла взять в толк, почему мой свекор, который так важничал и хвастался перед свадьбой, теперь, когда мой муж отсутствует, ничего не делает. Я хотя и была единственным ребенком в семье, выйдя замуж, не могла вести себя подобно принцессе на горошине. Кроме того, мне было очень стыдно, что все расходы — на роды, детские вещи, первое посещение храма и праздник первого приема твердой пищи — должна была нести моя семья, и это было для меня крайне мучительно.
Моя свекровь в Осаке отличалась слабым здоровьем, а обе сестры моего мужа сами имели по двое детей, и, похоже, им даже в голову не пришло поинтересоваться, как обстоят у меня дела.
Но моя бабушка для первого посещения храма решила украсить фамильным гербом семьи Ота кимоно носимэ, где лишь средняя часть имеет сетчатый узор. Оказалось невозможным достать столик для обряда первого кормления. Но гейша Охан из Симбаси одолжила нам чудный лакированный столик (со всевозможной крохотной утварью), который был изготовлен три года назад для ее собственного сына. К тому же она подарила нам металлическую стойку для просушки пеленок. Я очень была этому рада, так как тогда чего-то подобного днем с огнем было не сыскать.
Нас проведала также Иида Миюки, подарила детскую распашонку, красиво вышитую простынку и наволочки, которые она сама сшила.
Между тем вокруг стали поговаривать об эвакуации. Предусмотрительные люди уже упаковали свои самые необходимые вещи и собирались перебираться в родные места или к знакомым в деревню. Весной 1943 года уже и в районе Гиндзы были многие, кто продал свой дом или оставил на попечение знакомым, чтобы всей семьей отправиться в сельскую местность.
Но у нас не было родной деревни и никаких родственников на селе, где мы могли бы остановиться. Мой дедушка уже умер, а его деревенской семьи тоже больше не было. Бабушка и мать, как и я, были единственные дочери в семье. У моего отца не было родителей, когда он пришел в семью моего деда как приемный сын. У моей бабушки хотя и был младший полукровный брат, но тот тоже умер. Поэтому нам некуда было ехать.
Слухи о скором появлении американских бомбардировщиков нарастали, и мне что-то нужно было предпринимать, имея на руках мать, бабушку и маленького сына. О том, чтобы с такой обузой искать пристанище в Осаке у родителей моего мужа, не могло быть и речи. Я не знала, что делать.
Хоть и неудобно говорить подобное о себе, но я все же скажу. Каким-то неведомым шестым чувством я всегда угадывала предстоящие события. Когда-то или иное жилье становилось мне невыносимо и мной овладевало неодолимое желание оттуда съехать, вскоре после переезда этот дом сгорал или становился жертвой наводнения.
Я сама не могу это объяснить, но подобные предчувствия посещали меня часто. Одно время у всех на устах был молодой медиум по имени Фудзита Кототомэ, и моя бабушка в шутку иногда предлагала мне составить конкуренцию этому Кототомэ.
Во всяком случае, мне стало невыносимо пребывание в нашем доме на Гиндзе. Я ничего не могла с собой поделать. Поскольку я отвечала за мать, бабушку и ребенка — а о возвращении мужа можно было только мечтать, — не было никакой необходимости оставаться.
Но вот куда податься, если мы решили оставить дом? К счастью, моя бабушка была дружна с одной очень милой семьей в городе Нумадзу. Воздух там хороший, рядом море, так что это лучшее место для ребенка. Кроме того, всегда есть свежая рыба…
Итак, я продала дом, приняв приглашение этой семьи, и вот наконец все добрались до Нумадзу. Бабушкина знакомая семья подыскала нам жилье и помогла устроиться.
Свои вещи мы по возможности раздарили и взяли в Нумадзу лишь самое необходимое. Моя бабушка с трудом ходила, да и мама была очень слаба. Узлы и ребенок были слишком тяжелы для меня. У нас не было никого, кто мог бы нам помочь, так что все оказалось не так-то просто.
Однако всегда находились готовые помочь люди. Мы жили прямо позади святилища Сэнгэн, и местность вокруг давала простор для игры детям. Напротив располагался небольшой ресторан «Тонкацу», и молодая супружеская пара, которой принадлежал этот ресторан, была очень благожелательно настроена к нам. Их пятилетний сын Кэн-тян был настоящим сорванцом. Он каждый день играл во дворе с моим малышом как старший брат. Похоже, сынишка очень любил детей и просто обожал Кэн-тяна.
У меня было очень много молока, и пришлось бы его выливать, если бы я не кормила грудью дважды в день ребенка торговца велосипедами на улице Хон-мати. У малыша Хитоси были большие глаза, сам он был очень бледен и слаб. На четвертый или пятый день он уже подползал ко мне, наверное, понял, что я собираюсь кормить его. Спустя некоторое время он набрал в весе, и округлившиеся щечки окрасились румянцем.
Чета торговца велосипедами также была очень мила с нами. Когда у них появлялась свежая рыба, муж первым делом приносил ее нам. Таким образом у моего сына были молочная сестра и молочный брат. В Нумадзу все готовы были помочь нам, мы получали свежую рыбу, и я считаю, что нам страшно повезло.
Тем временем американцы стали бомбить Токио, но мы находились в безопасности, и все страхи были позади. Меня охватывала дрожь при одной мысли, что было бы с нами, останься мы в Токио. Конечно, я беспокоилась о наших соседях и друзьях на Гиндзе и молилась об их благополучии.
Когда воздушные налеты участились, то бомбардировщики стали пролетать и над Нумадзу. Каждую ночь выли сирены, и мы стали ложиться спать в одежде. Только недавно я хвалила себя за решение покинуть Токио, а теперь то же самое происходило со мной в Нумадзу. Мать и бабушка не успели нарадоваться нашей спокойной жизни, а я уже не находила себе места в Нумадзу.
— Опять все повторяется. Я не желаю переезжать. Почему мы должны сейчас, когда наконец обустроились, вновь куда-то перебираться. Я не тронусь с места. Если уж ты хочешь переезжать, то делай это одна, — ворчала мать.
Но бабушка доверилась моим предчувствиям:
— Если она говорит, что хочет переезжать, значит, так тому и быть. Послушаемся ее.
Я решила перебраться подальше в глушь. Нумадзу был хоть и небольшим, но все же городом. Я лее хотела оказаться где-то в сельской местности, чтобы нас окружали одни рисовые поля и пашни. Итак, взвалив ребенка на спину, я пересекла мост Нумадзу и отправилась на поиски.
Каждый уголок, даже захудалая хижина были заполнены беженцами. Пройдя километров десять на юг, я обнаружила в одной деревне неподалеку от крестьянской хижины сарай. Там стояли две коровы, а рядом было еще помещение, где разводили гусениц шелкопряда. Оно было светлым и площадью примерно в десять квадратных метров. Когда я туда заглянула, то увидела, что на полу лежит татами. На полпути к хижине был колодец. Если там возвести навес, то можно было бы готовить пищу. Недолго думая, я пошла в хижину.
Разговаривать пришлось с пожилой и молодой женщинами, которые только что вернулись с поля, после чего я внесла залог и предоплату за жилье и договорилась организовать переезд сюда как можно быстрее. Вскоре после того, как мы переехали сюда, Нумадзу полностью сгорел. Так что я уберегла нас от самого худшего.
Гейша в шароварах
В дождливую погоду и зимой, когда в поле нечего делать, женщины из нашей деревни собирались вместе и плели шляпы из тростника.
В сарае или перед печью просторной кухни в хозяйской хижине мы раскладывали соломенные циновки, на которых умещались десять женщин. Они очень сердечно приняли меня, чужую, помогали в случае необходимости и все мне показывали. Я тоже проявляла большое усердие. Все хвалили меня за расторопность и ловкость, и я старалась как могла.
Ведь когда я чувствую себя польщенной, то готова лезть из кожи вон, чтобы только угодить. Они показали мне, как высаживать рис и жать пшеницу, и у меня все спорилось в руках, когда мои труд получал должное признание.
Тем временем вместо соски, как повелось испокон веку в деревне, я давала сосать сыну редьку. Хотя бабушка и мама содрогались при виде всего этого… Грызть большой кусок соленой редьки или твердый засохший сладкий картофель очень полезно, когда у детей прорезаются зубы. Поскольку невозможно было купить соску, дома он вместо нее сосал набалдашник крышки от чугунка или пробку от грелки.
В обед мы съедали большие рисовые колобки, а пополудни перекусывали чаем и подаваемой к нему китайской капустой. Иногда гостеприимная хозяйка угощала нас жареными оладьями или мягким сушеным сладким картофелем. Всегда находился кто-то, чтобы отнести ребенка сделать «пи-пи». Поскольку многие женщины заботились о нем, то я могла в это время по-настоящему отдохнуть.
Я все еще не имела никаких сведений о том, жив ли мой муж в Бирме. Я даже не знала, передали ли ему секретные службы письмо и фотографию малыша. Но не одну меня угнетали заботы; почти не было женщины в деревне, которая бы знала, жив ли ее муж, сын, брат или отец.
Когда кто-то получал похоронку, переживали всем миром. Но в отличие от прочих мертвых, тех, что отдали свои жизни за родину, почитали особо и к оставшимся вдовам и матерям относились как к героиням нашего отечества. Многие из них не пролили ни одной слезы. Я бы на их месте в случае гибели своего мужа, за родину или нет, рыдала как безумная. Зачем тогда, спрашивается, растить детей? И все-таки, когда люди рассказывали о выпавших на их долю во время эвакуации невероятных испытаниях, мне порой становилось даже неловко, почему у нас все так хорошо обошлось. Я даже не могла себе вообразить, какие чудеса бывают во время войны!
Комната по разведению шелкопряда площадью примерно десять квадратных метров, что я снимала, была полна воздуха и света и располагалась в южной стороне сарая. Зимой там было довольно тепло, и мою бабушку очень радовало, что она могла там нежиться на солнце. По ночам же, даже при закрытых ставнях, было холодно, но мой сын и я тем не менее ни разу не простыли. Рядом с нашей комнатой держали двух коров. Поначалу они просовывали свои головы к нам, но, когда мне это стало надоедать, плотник приладил, где полагается, доску.
По ночам они постоянно били копытами в дощатую перегородку. Малыш пугался и кричал, как будто его резали. Пока мы не привыкли к этим стукам, каждый раз чуть ли не сваливались с кровати от страха. Летом нас изводили мухи и блохи. Посреди ночи я вскакивала, зажигала свет и ловко ловила снующих повсюду блох. Когда я похвасталась, что стала настоящей мастерицей по ловле блох, бабушка заплакала: «Ты все же не обезьяна, чтобы хвалиться тем, сколь хорошо можешь истреблять блох. Прискорбно слышать такое».
Тем не менее я каждый вечер забавлялась охотой и находила в этом удовольствие. Когда мы посыпали желтый порошок — смесь из далматской ромашки и хризантемы, так называемый пиретрум, — наших мучений поубавилось. Атак как шея продолжала немного зудеть, я не прекращала борьбу на два фронта. В конце концов нам удалось избавиться от блох.
В хозяйском доме жила крестьянская семья, однако отец семейства уже шесть лет как умер. С хозяйкой жили ее совершенно очаровательная двадцатилетняя падчерица Кикуэ и семилетний сынишка.
Она была второй женой хозяина, ибо мать Кикуэ рано умерла, и обе после смерти главы семейства управляли хозяйством. Кроме того, имелся еще «амбарный дедушка». Это был младший брат хозяина, но, хотя ему перевалило за пятьдесят — он был всего лишь на год моложе покойного, — он не имел семьи, так как был вторым сыном, и жил один в амбаре за хозяйским домом.
Спустя годы я прочитала роман «Дзумму из Тохо-ку» Фукадзава Ситиру, и мне тотчас вспомнился «амбарный дедушка». Не только в Тохоку на севере Японии, но и здесь приходилось второму или третьему братьям искать иные средства заработка или же оставаться, подобно «амбарному дедушке», холостыми и работать на рисовых наделах и полях своих старших братьев.
«Амбарный дедушка» был очень словоохотлив. Он с удовольствием разговаривал с матерью и бабушкой, и, когда у нас открывались двери и ставни, он устраивался на нашей завалинке и начинал рассказывать. Вторая жена, дескать, плохая, тогда как мать Кикуэ была очень тихой, добродетельной женщиной, но она умерла, когда Кикуэ ходила лишь в шестой класс, и мачеха с Кикуэ не очень-то ладят…
— Кикуэ выглядит доброй, но на самом деле она черствая, ужасно черствая, — жаловался он.
«Амбарный дедушка» боялся второй жены брата и взрослой племянницы, но постоянно твердил, какой он нужный работник, ведь приходится иметь дело с исключительно женским хозяйством. Но у обеих женщин он пользовался дурной славой, они считали его «лентяем и выпивохой», «плутом, который не работает, а только бьет баклуши».
И тем не менее хозяйка, Кикуэ и «амбарный дедушка» были очень славными людьми, к которым я хорошо относилась. Кикуэ иногда уходила в поле и приносила нам четыре или пять пучков зеленого лука. Но мы не должны были проговориться хозяйке. К тому же она передавала для малыша несколько сушеных сладких картофелин.
Поскольку Кикуэ считала меня молодой и я ходила сажать рис, полоть сорняки и плести соломенные шляпы, несмотря на то что была городским жителем, она прониклась доверием ко мне. Кроме того, как бывает присуще молодой женщине, она сопереживала мне, поскольку я не знала, жив ли мой муж, и должна была рассчитывать только на себя.
Хозяйка была крепкой женщиной и, когда она видела, как я вытаскиваю воду, кричала: «Погоди, я сейчас». Затем доставала для меня без всякого надрыва два кувшина воды.
Поскольку мой сын совершенно не страшился незнакомцев, каждый вечер его забирал с собой в баню какой-нибудь мальчишка. Когда ребята на велосипедах показывались на проселочной дороге, малыш с криком устремлялся к ним. Он любил всех без разбора — учащихся начальных, средних классов или подростков постарше.
Больше всего ему нравилось, когда ребята навещали его вечером, после работ в поле. Как раз тогда он начал говорить и горделиво пел «Прекрасный Ку-сацу» — про горячий целебный источник — или «Песенку сборщика чая». Эти песенки доставляли ему огромную радость.
Моя бабушка и мать недовольно морщились, но малыш весело орал свою песенку. Но когда позже, в поезде на Токио, он своим детским голосом, хоть и проявляя музыкальный дар, громко запел «Загляни в прекрасный Кусацу», даже я слегка покраснела.
Тогда ежедневно в газетах писалось, сколь бессердечно обходились с эвакуированными их хозяева (крестьяне), сколь заносчивы горожане и как они свысока смотрят на деревенских жителей, которые, со своей стороны, желали как можно быстрее избавиться от этих «выскочек» из города. Совместное ежедневное проживание и без того чревато конфликтами. Я думаю, что пришлось хлебнуть горя и крестьянам, и горожанам.
Мы же, напротив, были счастливы, и я могла бы пожить в деревне дольше, поскольку все там оказались такими отзывчивыми. Я представляла себе возвращение мужа, то, как расскажу ему, сколь доброжелательно отнеслись к нам эти радушные люди, и как он будет смеяться, узнав, что наш сын во все горло распевает «Прекрасный Кусацу» и «Песенку сборщика чая».
Когда я чудными лунными ночами с плачущим ребенком на спине шла рядом с проселком, поскольку мы боялись с шумом бредущих рядом коров, я порой спрашивала себя, а не смотрит ли и мой муж сейчас на эту самую луну, похвалит ли он меня за все старания, когда увидит мои натруженные руки, которым приходилось выполнять крестьянскую работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43