Они смотрели на своего «предводителя», следя за каждым его движением.
После занятий, готовясь к визиту к фрау Фрей, Хохбауэр даже сменил носки, затем тщательно протер одеколоном подбородок, на котором, собственно, еще и щетина не успела отрасти. Однако он отказался взять чистый носовой платок, который ему любезно предлагал Амфортас.
— Видишь ли, мой дорогой, — начал дружелюбно Хохбауэр, — носовой платок предназначен для вытирания соплей или слез, а у меня не может быть ни того, ни другого!
Схватив пакет с книгами, Хохбауэр сначала намеревался направиться к обер-лейтенанту Крафту, чтобы доложить тому, как это и предусматривалось уставом.
— Итак, камераден, — ехидно заметил он коллегам, — вот мы и посмотрим, кто же имеет больше веса: преподаватель тактики или же офицер-воспитатель.
Фенрих Хохбауэр нашел обер-лейтенанта в канцелярии, где он сидел, склонившись над столом. Однако Крафт вовсе не работал, как могло показаться сначала. Он всего-навсего рассматривал бутерброд с сыром, прежде чем съесть его.
Хохбауэр застыл по стойке «смирно» и доложил:
— Прошу разрешения, господин обер-лейтенант, выйти в город. Господин капитан Федерс поручил мне отнести книги для фрау Фрей.
— Хорошо, — проговорил небрежно обер-лейтенант, не отрываясь от своего занятия.
В течение нескольких секунд Хохбауэр не мог побороть родившегося в нем удивления.
«Как же так, — думал фенрих, — отпустить в городское увольнение без проверки внешнего вида, отпустить, даже не задав ни одного каверзного вопроса, даже нисколько не постращав? Удивительно, да и только! Что бы все это могло значить? Неужели обер-лейтенант Крафт потерял ко мне всякий интерес?»
Все эти мысли сильно занимали Хохбауэра, когда он спускался с холма, приближаясь к небольшому городку. Поведение Крафта было загадочным, так как он отличался способностью неожиданно и хитро маневрировать, становиться равнодушным, уметь убеждать, осторожно избегать давления на себя со стороны других, умел хитро вести себя даже при проигранной игре. Короче говоря, он был способен на многое, вернее говоря, на все! Менее всего он был способен полностью доверять другим, что, собственно, и омрачало мысли Хохбауэра.
Однако от плохого настроения фенриха не осталось и следа, как только он увидел Фелициту Фрей: ему улыбалась дама очаровательная и зрелая, знающая себе цену и в то же время доступная.
— Милости прошу, мой дорогой, — сказала она Хохбауэру. — Очень и очень рада видеть вас.
Фенрих с юношеским пылом поклонился и, изящно наклонившись, поцеловал ей руку, млея от удовольствия. Когда Хохбауэр выпрямился и взглянул на майоршу, то заметил, что Фелицита слегка зарумянилась.
— Для меня настоящий подарок, что я могу находиться здесь, — заверил юноша, сияя от удовольствия.
— А для меня это большая радость.
Сначала разговор зашел о книгах. При этом было выпито по рюмке густой мадеры, любимого напитка майора. Однако в последнее время доставать мадеру становилось все труднее и труднее, и теперь она подавалась в этом доме лишь в исключительных случаях. И хотя Хохбауэр точно не знал, какая именно честь была ему здесь оказана, он все же чувствовал это по нежным взглядам фрау Фрей.
— Если вы желаете чашку чая, — проговорила фрау, — я охотно приготовлю его, только вам придется немного подождать. Я одна в квартире: моя племянница уехала и вернется только поздно вечером, а супруг, как обычно, занят на службе. Генерал проводит снова какие-то учения, а они, как правило, ранее полуночи не кончаются.
— Да, — робко проронил фенрих, — это так.
— Значит, вы хотите чая? — обрадованно переспросила любвеобильная фрау.
Хохбауэр посмотрел на Фелициту: он не совсем ясно ее понял и потому еще раз склонился над ней.
— Вы хотите чашку чая? — переспросила Фелицита, слегка смутившись.
— Я, многоуважаемая фрау, всегда дорожу вашим гостеприимством.
Тут они снова заговорили о книгах. Правда, на этот раз речь зашла о книгах, в которых описывались жестокие бои и блестящие победы, говорилось о германском духе, о мужской силе и женской красоте.
— Да, нечто возвышенное, если так можно сказать, императорское, бывает свойственно отнюдь не только лицам императорской семьи; бывают люди, которые просто-напросто по-императорски думают.
— Вы очень правильно сказали, милостивая государыня! — поспешил заверить супругу Фрея фенрих Хохбауэр. — И в наше время, разумеется, имеются такие исключительные лица, хотя они и не носят благородных имен.
Так они и беседовали, электризуя друг друга взглядами. Постепенно сгустившиеся сумерки отбрасывали густые тени от мебели, погружая все в приятный полумрак.
Чтобы не разрушить интимного настроения, фрау Фелицита зажгла желтую свечу, при свете которой налитая в рюмки мадера таинственно отливала золотом. Содержимое бутылки постепенно подходило к концу. Однако оба собеседника были готовы продолжать приятную беседу, правда, переменив тему. Разговор зашел о императрицах и их пажах, которыми они могли распоряжаться по собственному усмотрению.
— Об этом неоднократно писали и пишут самые лучшие писатели нации, — заверил Хохбауэр, ощупывая счастливыми глазами тело фрау.
— Вы считаете, что подобное можно встретить и в наше время?
— Вот именно, в наше время в особенности, так как настоящее великое сейчас превращается в нечто масштабное, когда даже сама любовь служит делу борьбы за нашу победу.
Фелициту Фрей, казалось, окрылили эти слова. Свет свечи окрашивал всю обстановку, в которой находилась эта пара, в золотые тона; один из них чувствовал себя пажом, а другая — императрицей.
Фрау протянула юноше руку. И он схватил ее, прижав к своему разгоряченному лицу. Словно загипнотизированный, Хохбауэр, будто ища поддержки и защиты, медленно двигал свою руку вверх, пока не достиг плеча, и все это он проделал молча, не проронив ни единого звука, с нежным и подобострастным упорством и даже нажимом.
Начиная с этого момента Фелицита Фрей забыла обо всем на свете, кроме, разумеется, самой себя и своего пажа, который увивался вокруг нее. Комната, в которой они находились, как нельзя лучше располагала к проявлению чувств, тем более что господина майора дома не было…
Позже, значительно позже Фелицита сказала:
— Вот, возьми мой платок!
Хохбауэр и не собирался пользоваться собственным платком, который никак не подходил для подобной ситуации. Дело в том, что, уходя из казармы, он забыл положить в карман чистый платок. Платком, как он до этого говорил, можно вытирать только сопли и слезы, а тут он убедился в том, что его вполне можно использовать и для совершенно другой цели.
Он послушно взял голубой батистовый платок и, бросив беглый взгляд на замысловатую вязь монограммы «ФФ», использовал его по назначению, а затем сунул в карман в качестве трофея.
26. Вечер среди коллег
— Послушай, а что ты скажешь, если мы организуем дружескую пирушку, а? — спросил фенрих Крамер.
— Вернее говоря, дружескую попойку, не так ли? — поправил его фенрих Меслер. — Я не против. Главное, чтобы напитков было достаточно, все же остальное образуется само собой.
— Я думаю о том, — уклончиво заметил Хохбауэр, — как бы нам опять не пришлось сидеть вместе с какими-нибудь хулиганами.
— Друзья! — воскликнул фенрих Крамер. — Сейчас речь идет не просто о пьянке, да еще с дракой, а всего-навсего о дружеской пирушке, а дружбу, как известно, нужно крепить.
— А раз так, — заметил кто-то из фенрихов, — то пусть так оно и будет.
— А этого никак нельзя избежать? — спросил Амфортас, инспирированный Хохбауэром.
— Камераден, — с важностью начал фенрих Крамер, окинув строгим взглядом все учебное отделение, которое сидело перед ним в аудитории, — свое предложение я заранее как следует обдумал, к тому же оно вполне естественно.
Фенрихи с усмешкой переглянулись, так как они хорошо знали Крамера: уж если он в чем-то проявлял инициативу, то никому не позволял перехватывать ее у себя, особенно тогда, когда речь шла о дружеской пирушке или же о подобном проведении свободного времени; тут-то его фантазия не знала границ, тут он мог выступать как руководитель отделения, права которого никто не смел оспаривать.
— Дело обстоит так, — продолжал Крамер, — что мы должны еще более крепить наши дружеские связи. Но кроме всего этого мы должны пригласить на свой вечер капитана Федерса и обер-лейтенанта Крафта с целью создания полезной и гармоничной атмосферы, да еще перед аттестацией.
Эти слова прозвучали как решающий аргумент.
— Таким образом, — заключил Крамер, — мое предложение, как я вижу, принимается единогласно. Ничего другого я, собственно, от вас и не ожидал. Тот же, кто осмелится не пойти на такой вечер, докажет этим, что он не дорожит дружбой с нами. Я полагаю, что ни один из вас не пожелает оказаться под подобным подозрением? Итак, каждый из вас обязан явиться на вечер!
— Мы позволим себе, господин капитан, пригласить вас на наш скромный дружеский вечер!
Эти слова, обращенные к капитану Федерсу, фенрих Крамер произнес перед строем всего учебного отделения. Преподаватель тактики сразу же разгадал причины, которые двигали фенрихами.
— Ага, вы хотите меня умаслить, — по-дружески заметил капитан, — тем более перед вашей аттестацией.
— Этот дружеский вечер, — смело попытался заверить офицера Крамер, — был запланирован нами давно.
— Зато сейчас вы выбрали довольно-таки подходящее время, не так ли? — Капитан Федерс рассмеялся. — Вы можете пригласить меня хоть на званый обед, на котором вы будете стоять на голове, весь вечер петь «Хорст Вессель», однако все это ни в какой мере не отразится на моих оценках ваших достижений. А так, пожалуйста, сегодня вечером я беседую с вами по учебному материалу, а завтра утром — вы испытаете свое счастье.
Из этого разговора стало ясно, что промежуточной аттестации фенрихам не избежать, так или иначе им придется отчитаться за свою работу по сегодняшний день. Разговор учеников с педагогом поставил все точки над «и».
— Приходите ко мне по одному, — проговорил капитан Федерс, опустившись на стул в углу. — Каждому я отпускаю три минуты.
Капитан Федерс провел опрос и на этот раз так, как от него можно было ожидать. Опросив каждого, он довольно откровенно дал понять фенрихам, что ни один из них не достоин быть офицером.
— Один за другим все ко мне! — распорядился после этого обер-лейтенант Крафт.
Офицер-воспитатель проводил промежуточную аттестацию в своей комнате. В отличие от Федерса он явно не спешил и вел неторопливый разговор с фенрихами.
— Мой дорогой друг, — так по обыкновению начинал свой разговор с фенрихом Крафт, — сейчас мы с вами попытаемся выяснить, что мы можем сказать друг другу.
После этого офицер-воспитатель задавал фенрихам несколько вопросов, которые звучали вполне безобидно, что сбивало опрашиваемых с толку.
— А чего вы, собственно, ждете от этого дружеского вечера? — поинтересовался Крафт.
Большинство фенрихов ожидало всего самого хорошего. Они рассматривали дружбу, как нечто само собой разумеющееся, как проявление настоящего мужского порыва, как истинную солдатскую добродетель, короче говоря, как нечто очень важное, что надлежит беречь в любое время.
— А какого вы мнения о дружбе по отношению к тем, кто не является для вас другом? — как бы между прочим поинтересовался обер-лейтенант Крафт.
Об это препятствие споткнулись многие. Однако, несмотря на это, Крафт оставался дружелюбным, а его формулировки позволяли надеяться на лучшее. Все фенрихи после разговора с Крафтом ушли довольные.
«Все они наполовину ненормальные», — решило большинство фенрихов.
— Как всегда, все осталось спорным, — заметил Хохбауэр своим друзьям.
И лишь фенрих Крамер высказался определенно:
— Все это еще раз подтверждает мою точку зрения относительно того, что действительно настало время еще более укреплять дружбу. Наше приглашение подействовало как чудо, иначе и нельзя рассматривать обнадеживающие результаты, которых мы добились.
Во всяком случае, несколько позднее выяснилось, что подобные промежуточные аттестации можно смело сравнить с фатальной неизбежностью. И не только с ней, но и с действительностью, которую иногда нельзя разгадать заранее. В самом конце своего собеседования по случаю аттестации Крафт имел обыкновение говорить следующие слова: «Мой дорогой… (далее следовала фамилия фенриха), если вы и дальше будете так же работать, то можно не сомневаться в исходе вашей учебы».
При этих словах воспитателя фенрихам не оставалось ничего другого, как делать хорошую мину при плохой игре. В конце концов выяснилось, что, по крайней мере, восемьдесят процентов кандидатов в офицеры благополучно заканчивали подобные курсы, так как война продолжалась и срочно требовала офицерского пополнения. Большего же процента брака в своей продукции фабрика офицеров допустить уже не могла — время настоятельно требовало стабильности в выпуске офицеров.
— Во всяком случае, я надеюсь, — продолжал обер-лейтенант, обращаясь в заключение ко всему учебному отделению, — что вы в этих стенах все-таки кое-чему научились. Можете расходиться!
— Вы играете чрезвычайно осторожно, — сказал Феликс, который играл под номером «33».
— У меня такая манера игры, — ответил обер-лейтенант Крафт, все еще не решаясь сделать следующий ход.
Феликс смотрел на своего партнера в одно и то же время рассеянно и внимательно. Его глаза, большие и темные, были красивы. При этом он улыбался, но улыбка его была скорее похожа на застывшую маску.
Обер-лейтенант Крафт старался не смотреть на лицо Феликса, а глядел на шахматную доску, лежавшую перед ним, за которой сидел беспомощный субъект в кожаном мешке. И все же № 33 относился к числу счастливчиков: он научился любить книги, понимал кое-что в музыке и умел играть в шахматы.
В данном же конкретном случае ему просто здорово повезло. Феликсу позарез нужен был партнер с хорошими связями. Каждый свой ход он объявлял, не нарушая при этом смысла и удовольствия от игры.
— Не утомляет ли вас моя манера игры? — спросил его Крафт.
— Нет, — ответил Феликс, — поскольку свободного времени у меня очень много. К тому же ваша манера игры в шахматы довольно интересна.
— Я знаю, что играю необычно и не придерживаюсь уже опробованных комбинаций.
— В этом ваше преимущество, — вежливо согласился с ним Феликс. — Вы умеете, так сказать, удивить своего партнера неожиданным ходом, более того, даже сбить его с толку. Это что, ваш расчет или же чистая случайность?
— Я думаю, что это и есть моя манера игры.
Обменявшись такими репликами, оба некоторое время играли почти молча. Лишь иногда Феликс бросал короткие замечания, называя комбинации или же подкрепляя ход его буквенно-цифровым обозначением.
Они одни сидели в комнате между белыми стенами, освещенными с потолка ярким светом. Зрение у игрока № 33 было, видимо, ущербным, так как глаза у него постоянно слезились. Время от времени он наклонял голову, чтобы незаметно вытереть выкатившуюся из глаза слезинку.
— Зачем вы здесь находитесь? — неожиданно спросил Феликс.
— Затем, чтобы играть с вами в шахматы, — проговорил Крафт, передвигая своего слона на четыре клетки вперед. При этом он застегнул свой врачебный халат, который всегда надевал поверх формы. — Теперь ваш ход.
— Что у вас за ранение? — поинтересовался Феликс, понимая, что тот не мог быть нераненным. Каждый, кто находится в этом помещении, имел награды. И даже если внешне нельзя было заметить, в чем заключалось ранение того или иного лица, можно было смело предполагать, что у каждого что-то да отсутствует: у одного — часть легкого, у другого — часть желудка. Вполне возможно, что у кого-то в теле бродил осколок. Возможно, кто-то потерял чувство равновесия.
— Не будем об этом говорить, — заметил Крафт. — Лучше займемся игрой.
— Скажите, а у вас порой не бывает чувства этакой полной бессмысленности? — спросил Феликс. — Околачиваться здесь было бы не столь трудно, если бы человек хоть как-то мог объяснить самому себе причину, почему он поступил так, а не иначе. Предположим, я взорвал мост для того, чтобы спасти жизнь другим, а во время этого все и случилось, то есть меня ранили, а почему бы и нет? Разве такого не могло быть? Или, к примеру, прямо перед строем солдат я бью генерала по физиономии, меня за это, разумеется, расстреливают, но тут я по крайней мере знаю, за что именно. А ведь я ничего подобного не делал, а просто-напросто спал, а когда проснулся, я уже оказался в таком положении, в каком вы меня сейчас видите.
— Вы далеко не единственный человек, мимо которого смерть прошла тогда, когда он спал, — объяснил обер-лейтенант Крафт, стараясь придать голосу равнодушную окраску.
— А вы? — спросил Феликс. — Что произошло с вами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
После занятий, готовясь к визиту к фрау Фрей, Хохбауэр даже сменил носки, затем тщательно протер одеколоном подбородок, на котором, собственно, еще и щетина не успела отрасти. Однако он отказался взять чистый носовой платок, который ему любезно предлагал Амфортас.
— Видишь ли, мой дорогой, — начал дружелюбно Хохбауэр, — носовой платок предназначен для вытирания соплей или слез, а у меня не может быть ни того, ни другого!
Схватив пакет с книгами, Хохбауэр сначала намеревался направиться к обер-лейтенанту Крафту, чтобы доложить тому, как это и предусматривалось уставом.
— Итак, камераден, — ехидно заметил он коллегам, — вот мы и посмотрим, кто же имеет больше веса: преподаватель тактики или же офицер-воспитатель.
Фенрих Хохбауэр нашел обер-лейтенанта в канцелярии, где он сидел, склонившись над столом. Однако Крафт вовсе не работал, как могло показаться сначала. Он всего-навсего рассматривал бутерброд с сыром, прежде чем съесть его.
Хохбауэр застыл по стойке «смирно» и доложил:
— Прошу разрешения, господин обер-лейтенант, выйти в город. Господин капитан Федерс поручил мне отнести книги для фрау Фрей.
— Хорошо, — проговорил небрежно обер-лейтенант, не отрываясь от своего занятия.
В течение нескольких секунд Хохбауэр не мог побороть родившегося в нем удивления.
«Как же так, — думал фенрих, — отпустить в городское увольнение без проверки внешнего вида, отпустить, даже не задав ни одного каверзного вопроса, даже нисколько не постращав? Удивительно, да и только! Что бы все это могло значить? Неужели обер-лейтенант Крафт потерял ко мне всякий интерес?»
Все эти мысли сильно занимали Хохбауэра, когда он спускался с холма, приближаясь к небольшому городку. Поведение Крафта было загадочным, так как он отличался способностью неожиданно и хитро маневрировать, становиться равнодушным, уметь убеждать, осторожно избегать давления на себя со стороны других, умел хитро вести себя даже при проигранной игре. Короче говоря, он был способен на многое, вернее говоря, на все! Менее всего он был способен полностью доверять другим, что, собственно, и омрачало мысли Хохбауэра.
Однако от плохого настроения фенриха не осталось и следа, как только он увидел Фелициту Фрей: ему улыбалась дама очаровательная и зрелая, знающая себе цену и в то же время доступная.
— Милости прошу, мой дорогой, — сказала она Хохбауэру. — Очень и очень рада видеть вас.
Фенрих с юношеским пылом поклонился и, изящно наклонившись, поцеловал ей руку, млея от удовольствия. Когда Хохбауэр выпрямился и взглянул на майоршу, то заметил, что Фелицита слегка зарумянилась.
— Для меня настоящий подарок, что я могу находиться здесь, — заверил юноша, сияя от удовольствия.
— А для меня это большая радость.
Сначала разговор зашел о книгах. При этом было выпито по рюмке густой мадеры, любимого напитка майора. Однако в последнее время доставать мадеру становилось все труднее и труднее, и теперь она подавалась в этом доме лишь в исключительных случаях. И хотя Хохбауэр точно не знал, какая именно честь была ему здесь оказана, он все же чувствовал это по нежным взглядам фрау Фрей.
— Если вы желаете чашку чая, — проговорила фрау, — я охотно приготовлю его, только вам придется немного подождать. Я одна в квартире: моя племянница уехала и вернется только поздно вечером, а супруг, как обычно, занят на службе. Генерал проводит снова какие-то учения, а они, как правило, ранее полуночи не кончаются.
— Да, — робко проронил фенрих, — это так.
— Значит, вы хотите чая? — обрадованно переспросила любвеобильная фрау.
Хохбауэр посмотрел на Фелициту: он не совсем ясно ее понял и потому еще раз склонился над ней.
— Вы хотите чашку чая? — переспросила Фелицита, слегка смутившись.
— Я, многоуважаемая фрау, всегда дорожу вашим гостеприимством.
Тут они снова заговорили о книгах. Правда, на этот раз речь зашла о книгах, в которых описывались жестокие бои и блестящие победы, говорилось о германском духе, о мужской силе и женской красоте.
— Да, нечто возвышенное, если так можно сказать, императорское, бывает свойственно отнюдь не только лицам императорской семьи; бывают люди, которые просто-напросто по-императорски думают.
— Вы очень правильно сказали, милостивая государыня! — поспешил заверить супругу Фрея фенрих Хохбауэр. — И в наше время, разумеется, имеются такие исключительные лица, хотя они и не носят благородных имен.
Так они и беседовали, электризуя друг друга взглядами. Постепенно сгустившиеся сумерки отбрасывали густые тени от мебели, погружая все в приятный полумрак.
Чтобы не разрушить интимного настроения, фрау Фелицита зажгла желтую свечу, при свете которой налитая в рюмки мадера таинственно отливала золотом. Содержимое бутылки постепенно подходило к концу. Однако оба собеседника были готовы продолжать приятную беседу, правда, переменив тему. Разговор зашел о императрицах и их пажах, которыми они могли распоряжаться по собственному усмотрению.
— Об этом неоднократно писали и пишут самые лучшие писатели нации, — заверил Хохбауэр, ощупывая счастливыми глазами тело фрау.
— Вы считаете, что подобное можно встретить и в наше время?
— Вот именно, в наше время в особенности, так как настоящее великое сейчас превращается в нечто масштабное, когда даже сама любовь служит делу борьбы за нашу победу.
Фелициту Фрей, казалось, окрылили эти слова. Свет свечи окрашивал всю обстановку, в которой находилась эта пара, в золотые тона; один из них чувствовал себя пажом, а другая — императрицей.
Фрау протянула юноше руку. И он схватил ее, прижав к своему разгоряченному лицу. Словно загипнотизированный, Хохбауэр, будто ища поддержки и защиты, медленно двигал свою руку вверх, пока не достиг плеча, и все это он проделал молча, не проронив ни единого звука, с нежным и подобострастным упорством и даже нажимом.
Начиная с этого момента Фелицита Фрей забыла обо всем на свете, кроме, разумеется, самой себя и своего пажа, который увивался вокруг нее. Комната, в которой они находились, как нельзя лучше располагала к проявлению чувств, тем более что господина майора дома не было…
Позже, значительно позже Фелицита сказала:
— Вот, возьми мой платок!
Хохбауэр и не собирался пользоваться собственным платком, который никак не подходил для подобной ситуации. Дело в том, что, уходя из казармы, он забыл положить в карман чистый платок. Платком, как он до этого говорил, можно вытирать только сопли и слезы, а тут он убедился в том, что его вполне можно использовать и для совершенно другой цели.
Он послушно взял голубой батистовый платок и, бросив беглый взгляд на замысловатую вязь монограммы «ФФ», использовал его по назначению, а затем сунул в карман в качестве трофея.
26. Вечер среди коллег
— Послушай, а что ты скажешь, если мы организуем дружескую пирушку, а? — спросил фенрих Крамер.
— Вернее говоря, дружескую попойку, не так ли? — поправил его фенрих Меслер. — Я не против. Главное, чтобы напитков было достаточно, все же остальное образуется само собой.
— Я думаю о том, — уклончиво заметил Хохбауэр, — как бы нам опять не пришлось сидеть вместе с какими-нибудь хулиганами.
— Друзья! — воскликнул фенрих Крамер. — Сейчас речь идет не просто о пьянке, да еще с дракой, а всего-навсего о дружеской пирушке, а дружбу, как известно, нужно крепить.
— А раз так, — заметил кто-то из фенрихов, — то пусть так оно и будет.
— А этого никак нельзя избежать? — спросил Амфортас, инспирированный Хохбауэром.
— Камераден, — с важностью начал фенрих Крамер, окинув строгим взглядом все учебное отделение, которое сидело перед ним в аудитории, — свое предложение я заранее как следует обдумал, к тому же оно вполне естественно.
Фенрихи с усмешкой переглянулись, так как они хорошо знали Крамера: уж если он в чем-то проявлял инициативу, то никому не позволял перехватывать ее у себя, особенно тогда, когда речь шла о дружеской пирушке или же о подобном проведении свободного времени; тут-то его фантазия не знала границ, тут он мог выступать как руководитель отделения, права которого никто не смел оспаривать.
— Дело обстоит так, — продолжал Крамер, — что мы должны еще более крепить наши дружеские связи. Но кроме всего этого мы должны пригласить на свой вечер капитана Федерса и обер-лейтенанта Крафта с целью создания полезной и гармоничной атмосферы, да еще перед аттестацией.
Эти слова прозвучали как решающий аргумент.
— Таким образом, — заключил Крамер, — мое предложение, как я вижу, принимается единогласно. Ничего другого я, собственно, от вас и не ожидал. Тот же, кто осмелится не пойти на такой вечер, докажет этим, что он не дорожит дружбой с нами. Я полагаю, что ни один из вас не пожелает оказаться под подобным подозрением? Итак, каждый из вас обязан явиться на вечер!
— Мы позволим себе, господин капитан, пригласить вас на наш скромный дружеский вечер!
Эти слова, обращенные к капитану Федерсу, фенрих Крамер произнес перед строем всего учебного отделения. Преподаватель тактики сразу же разгадал причины, которые двигали фенрихами.
— Ага, вы хотите меня умаслить, — по-дружески заметил капитан, — тем более перед вашей аттестацией.
— Этот дружеский вечер, — смело попытался заверить офицера Крамер, — был запланирован нами давно.
— Зато сейчас вы выбрали довольно-таки подходящее время, не так ли? — Капитан Федерс рассмеялся. — Вы можете пригласить меня хоть на званый обед, на котором вы будете стоять на голове, весь вечер петь «Хорст Вессель», однако все это ни в какой мере не отразится на моих оценках ваших достижений. А так, пожалуйста, сегодня вечером я беседую с вами по учебному материалу, а завтра утром — вы испытаете свое счастье.
Из этого разговора стало ясно, что промежуточной аттестации фенрихам не избежать, так или иначе им придется отчитаться за свою работу по сегодняшний день. Разговор учеников с педагогом поставил все точки над «и».
— Приходите ко мне по одному, — проговорил капитан Федерс, опустившись на стул в углу. — Каждому я отпускаю три минуты.
Капитан Федерс провел опрос и на этот раз так, как от него можно было ожидать. Опросив каждого, он довольно откровенно дал понять фенрихам, что ни один из них не достоин быть офицером.
— Один за другим все ко мне! — распорядился после этого обер-лейтенант Крафт.
Офицер-воспитатель проводил промежуточную аттестацию в своей комнате. В отличие от Федерса он явно не спешил и вел неторопливый разговор с фенрихами.
— Мой дорогой друг, — так по обыкновению начинал свой разговор с фенрихом Крафт, — сейчас мы с вами попытаемся выяснить, что мы можем сказать друг другу.
После этого офицер-воспитатель задавал фенрихам несколько вопросов, которые звучали вполне безобидно, что сбивало опрашиваемых с толку.
— А чего вы, собственно, ждете от этого дружеского вечера? — поинтересовался Крафт.
Большинство фенрихов ожидало всего самого хорошего. Они рассматривали дружбу, как нечто само собой разумеющееся, как проявление настоящего мужского порыва, как истинную солдатскую добродетель, короче говоря, как нечто очень важное, что надлежит беречь в любое время.
— А какого вы мнения о дружбе по отношению к тем, кто не является для вас другом? — как бы между прочим поинтересовался обер-лейтенант Крафт.
Об это препятствие споткнулись многие. Однако, несмотря на это, Крафт оставался дружелюбным, а его формулировки позволяли надеяться на лучшее. Все фенрихи после разговора с Крафтом ушли довольные.
«Все они наполовину ненормальные», — решило большинство фенрихов.
— Как всегда, все осталось спорным, — заметил Хохбауэр своим друзьям.
И лишь фенрих Крамер высказался определенно:
— Все это еще раз подтверждает мою точку зрения относительно того, что действительно настало время еще более укреплять дружбу. Наше приглашение подействовало как чудо, иначе и нельзя рассматривать обнадеживающие результаты, которых мы добились.
Во всяком случае, несколько позднее выяснилось, что подобные промежуточные аттестации можно смело сравнить с фатальной неизбежностью. И не только с ней, но и с действительностью, которую иногда нельзя разгадать заранее. В самом конце своего собеседования по случаю аттестации Крафт имел обыкновение говорить следующие слова: «Мой дорогой… (далее следовала фамилия фенриха), если вы и дальше будете так же работать, то можно не сомневаться в исходе вашей учебы».
При этих словах воспитателя фенрихам не оставалось ничего другого, как делать хорошую мину при плохой игре. В конце концов выяснилось, что, по крайней мере, восемьдесят процентов кандидатов в офицеры благополучно заканчивали подобные курсы, так как война продолжалась и срочно требовала офицерского пополнения. Большего же процента брака в своей продукции фабрика офицеров допустить уже не могла — время настоятельно требовало стабильности в выпуске офицеров.
— Во всяком случае, я надеюсь, — продолжал обер-лейтенант, обращаясь в заключение ко всему учебному отделению, — что вы в этих стенах все-таки кое-чему научились. Можете расходиться!
— Вы играете чрезвычайно осторожно, — сказал Феликс, который играл под номером «33».
— У меня такая манера игры, — ответил обер-лейтенант Крафт, все еще не решаясь сделать следующий ход.
Феликс смотрел на своего партнера в одно и то же время рассеянно и внимательно. Его глаза, большие и темные, были красивы. При этом он улыбался, но улыбка его была скорее похожа на застывшую маску.
Обер-лейтенант Крафт старался не смотреть на лицо Феликса, а глядел на шахматную доску, лежавшую перед ним, за которой сидел беспомощный субъект в кожаном мешке. И все же № 33 относился к числу счастливчиков: он научился любить книги, понимал кое-что в музыке и умел играть в шахматы.
В данном же конкретном случае ему просто здорово повезло. Феликсу позарез нужен был партнер с хорошими связями. Каждый свой ход он объявлял, не нарушая при этом смысла и удовольствия от игры.
— Не утомляет ли вас моя манера игры? — спросил его Крафт.
— Нет, — ответил Феликс, — поскольку свободного времени у меня очень много. К тому же ваша манера игры в шахматы довольно интересна.
— Я знаю, что играю необычно и не придерживаюсь уже опробованных комбинаций.
— В этом ваше преимущество, — вежливо согласился с ним Феликс. — Вы умеете, так сказать, удивить своего партнера неожиданным ходом, более того, даже сбить его с толку. Это что, ваш расчет или же чистая случайность?
— Я думаю, что это и есть моя манера игры.
Обменявшись такими репликами, оба некоторое время играли почти молча. Лишь иногда Феликс бросал короткие замечания, называя комбинации или же подкрепляя ход его буквенно-цифровым обозначением.
Они одни сидели в комнате между белыми стенами, освещенными с потолка ярким светом. Зрение у игрока № 33 было, видимо, ущербным, так как глаза у него постоянно слезились. Время от времени он наклонял голову, чтобы незаметно вытереть выкатившуюся из глаза слезинку.
— Зачем вы здесь находитесь? — неожиданно спросил Феликс.
— Затем, чтобы играть с вами в шахматы, — проговорил Крафт, передвигая своего слона на четыре клетки вперед. При этом он застегнул свой врачебный халат, который всегда надевал поверх формы. — Теперь ваш ход.
— Что у вас за ранение? — поинтересовался Феликс, понимая, что тот не мог быть нераненным. Каждый, кто находится в этом помещении, имел награды. И даже если внешне нельзя было заметить, в чем заключалось ранение того или иного лица, можно было смело предполагать, что у каждого что-то да отсутствует: у одного — часть легкого, у другого — часть желудка. Вполне возможно, что у кого-то в теле бродил осколок. Возможно, кто-то потерял чувство равновесия.
— Не будем об этом говорить, — заметил Крафт. — Лучше займемся игрой.
— Скажите, а у вас порой не бывает чувства этакой полной бессмысленности? — спросил Феликс. — Околачиваться здесь было бы не столь трудно, если бы человек хоть как-то мог объяснить самому себе причину, почему он поступил так, а не иначе. Предположим, я взорвал мост для того, чтобы спасти жизнь другим, а во время этого все и случилось, то есть меня ранили, а почему бы и нет? Разве такого не могло быть? Или, к примеру, прямо перед строем солдат я бью генерала по физиономии, меня за это, разумеется, расстреливают, но тут я по крайней мере знаю, за что именно. А ведь я ничего подобного не делал, а просто-напросто спал, а когда проснулся, я уже оказался в таком положении, в каком вы меня сейчас видите.
— Вы далеко не единственный человек, мимо которого смерть прошла тогда, когда он спал, — объяснил обер-лейтенант Крафт, стараясь придать голосу равнодушную окраску.
— А вы? — спросил Феликс. — Что произошло с вами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76