Лучше их вовсе не иметь, — сказал Тысячемух.
— Точно. У кого нет ног, у того они и не болят, — подтвердил Початок.
— Вот не было бы у меня живота, мне бы никогда не хотелось есть! — воскликнул Недород.
— А спина? Она-то зачем? Вечно болит и ноет, когда дождь хлещет, — пожаловался Тысячемух.
— А меня мучают мысли. Так много думаю, что потом голова начинает болеть. Вот бы и ее не иметь, — сказал Початок.
— Лучше всего ничего не иметь, — заключил Недород.
К счастью, в реках не одни только камни, есть еще и песок, а на берегу, там, где земля, сползая с полей, встречается с водой, образуется грязная жижа. Под лучами солнца она высыхает, твердеет и превращается в солоноватую корку с трещинами. Идти по такой корке очень легко, особенно если прежде ты шагал по острым камням. Постепенно корка превращается в пыль, а шагать по пыли очень приятно, если прежде ты шагал по раскаленной солнцем корке. Но когда пыли становится слишком много и ноги утопают в ней, это уже не так приятно. Вернее, совсем неприятно.
Трое друзей прошли километра три по пыли и теперь утопают в ней по колено. Они рады бы повернуть назад, но тем временем поднялся ветер, и они сбились с пути. Пыль проникает им в глаза, уши, нос.
— Откуда берется вся эта пыль? — удивился Початок.
— Почему она должна откуда-то браться? Когда идешь по земле, ты разве спрашиваешь, откуда она взялась? — сказал Тысячемух.
— Я — всегда, — ответил Недород.
— Ну и откуда же взялась земля? — не унимался Початок.
— Знаю, но тебе не скажу. Не всем же с тобой делиться.
Но вот наконец пыль кончилась: подул ветер и унес ее.
Тысячемух, Початок и Недород очутились на лугу с густой травой. Видно, что по лугу никогда не ступала нога человека или животного. В таких глухих местах не знаешь даже, идти ли тебе направо или налево. Кругом на диво красиво, но и страшновато тоже. Пожалуй, лучше всего идти вперед наугад: куда-нибудь да придешь. Друзья так и поступили.
— Куда же мы идем? — спросил Початок у Недорода.
— Сам не знаю.
— А я говорю, что раз мы идем и идем, то непременно попадем в какое-нибудь место, — сказал Тысячемух.
— Куда? — вступил в разговор Недород.
— Мне эти края незнакомы, но уж до какого-нибудь места доберемся.
— Скажи хоть, далеко ли это место? У меня ноги от усталости подгибаются, — простонал Початок.
— Не знаю, далеко или близко, ведь я там никогда не был.
— Главное не в этом, — сказал Недород. — Найдется ли в том месте, чем голод утолить?
— Вот придем, тогда и увидим, — ответил Тысячемух.
И тут в небе раздался страшный грохот и задрожала земля. Все трое бросились бежать, чтобы спастись от грозы, если это гроза, или же от землетрясения, если это землетрясение. Они добежали до луговой тропки и там остановились. Бежать дальше у них не было сил. Земля продолжала дрожать, и трое друзей прижались друг к другу: если уж погибать, то всем вместе. Прошло минуты две, и они поняли, что это бурлит, дрожит и грохочет в их пустых животах.
Они отпрянули, посмотрели испуганно друг на друга, а потом на безмолвное, чистое небо.
Тысячемух и Недород снова поплелись по дороге, а Початок сел — вынуть из ноги занозу. Но вытащить ее не сумел и попросил друзей ему помочь. Уговорил их тоже сесть, и оба вдруг поняли, что сидеть лучше, чем идти.
— Почему бы нам здесь не остановиться? — предложил Початок.
— А что мы делать будем? — спросил Тысячемух.
— Ждать, — ответил Початок.
— Кого?
— Не знаю. Когда дождемся, увидим, — сказал Початок.
— А не лучше ли нам пойти ему навстречу? — подал голос Недород.
— Кому?
— Разве ты, Початок, не говорил, что мы ждем кого-то? — воскликнул Недород.
— Да, но я и сам не знаю кого. Давайте уж подождем здесь, не то как мы его узнаем?
— Спросим, не нас ли он ищет, — сказал Тысячемух.
— Нет, первым делом спросим, есть ли у него что-нибудь пожевать. Может, он такой же голодный оборванец, как и мы. Тогда какой от него толк?!
ЧУМА ЗА ПОВОРОТОМ
В нескольких шагах от того места, где сидели трое друзей, тропинка сворачивала в заросли тростника. Но все трое следили не за зарослями тростника, а за поворотом. Ведь как раз оттуда внезапно может показаться человек, зверь или еще кто-нибудь. Если бы этот поворот был в Африке, из-за него мог выскочить тигр. К счастью, Италия не Африка, потому что встретиться с тигром не слишком большая радость. Конечно, из-за поворота может выехать и повозка, доверху нагруженная всякой снедью. Но таких повозок за все средние века по этим местам проехало пять или шесть, так что лучше на это не надеяться…
Чаще же всего из-за поворота на вас нежданно-негаданно налетает чума. Но и с ней встретиться не слишком приятно.
А пока Тысячемух, Початок и Недород, почесывая ноги и растирая их плевками, поглядывали на поворот. Вот из-за поворота показались наконец пусть и не сам папа, но его верные слуги, три монаха. Они шли согнувшись, словно толкали перед собой тележку, а на самом деле толкали только воздух. Друзья вскочили и стали ждать гостей.
— Хорошо, что вы пришли, братья-монахи, — сказал Початок.
— Чем же это хорошо? — спросил один из монахов.
— А тем, что мы голые, босые и голодные.
— Пост очищает души грешников, — ответил монах.
— Кто же эти грешники? — спросил Недород.
— Все люди на этой земле.
— Но все-таки одетому грешнику лучше, чем босому, голому и голодному. А раз так, почему бы вам не поделиться с нами едой и одеждой?
— Наши одеяния освящены папой, их не могут носить простые смертные.
— Мы не простые смертные, а бродяги, — ответил Недород. — И потом сначала нужно примерить ваши сутаны, подойдут ли они нам.
Монахи хотели было пройти мимо, но трое друзей их не пропустили. Недород стал рыться в корзине монахов, наполненной чем-то до самого верху. «Наверно, тут всякая вкуснятина», — подумал он, жадно облизываясь. Оказалось, что в корзине лишь сплошные клочки бороды. Тогда Недород опрокинул корзину и вывалил все на траву — посмотреть, нет ли чего съедобного на дне.
Монахи страшно разгневались и бросились собирать пучки волос, ведь борода некогда принадлежала усопшему монаху Гуидоне и была драгоценной реликвией. Пока они собирали в траве пучки волос, Тысячемух подумал, что раз уж нельзя отобрать у монахов их священные одеяния, пусть хоть отдадут сандалии. Так он трем монахам и сказал. Самый старый из них сначала не согласился, но потом сказал: «Ну, сандалии я, пожалуй, отдам». Два других монаха тоже не стали сопротивляться, лишь бы избавиться от этих оборванцев. Но когда монахи подняли сутаны, то оказалось, что они все трое босые. Тысячемух, Початок и Недород ощупали ноги монахов и убедились, что сандалий на них нет. Выходит, монахи их обманули?! Ах, так, ну ладно же! Трое друзей набросились на монахов, содрали с них сутаны и по неосторожности немного кожи.
УС, УМ, ИБУС, ОРУМ
По каменистой дороге цепочкой плелись пропыленные люди. Они пришли сюда из разных дальних мест. Впереди, опираясь на палки либо ползком, царапая землю ногтями, брели калеки. За калеками шествовали кардиналы в красных мантиях, а за кардиналами шагали солдаты. За солдатами в паланкине из ивовых прутьев несли папу римского. А за папой в рваной одежде ползли на коленях верующие. И, наконец, за ними со свечой в руке, отдельно от всех прочих, шли принцы.
Куда направлялся папа? Никто этого не знал, ведь папа никому об этом не говорил. Время от времени калеки останавливались. Тогда останавливался и паланкин, носильщики могли передохнуть.
Когда процессия остановилась неподалеку от трех друзей, они преклонили колени. И тут к трем «монахам», а вернее, к Тысячемуху, Початку и Недороду в одеянии монахов приблизился кардинал и произнес:
— Его святейшество желает, чтобы его исповедал один из вас троих.
— Какое святейшество? — пролепетал Початок.
— Его святейшество папа. Эту великую честь он хочет оказать самому бедному и кроткому из вас.
Под ногами у трех друзей сразу образовались три желтые лужицы, так велик был их страх.
— Самый кроткий из нас ты, Початок, — сказал Недород.
— Нет, нет, я вовсе не кроток.
— Я и подавно, — заявил Недород.
— Как?! Вы оба голодны и босы. Может ли человек быть беднее и смиреннее?! — воскликнул Тысячемух.
— Ты тоже голоден и бос, — сказал Недород.
— Да, но у меня когда-то был конь. И потом меня обуревает гордыня. Я недостоин исповедовать папу.
Кардинал суровым голосом приказал им решать, и поскорее.
Тысячемух повернулся к друзьям и стал считать.
— Эни-бени, рики-паки, буль-буль, парики-шмаки, деус-деус, космо-деус, бац. — Он ткнул рукой Початка: — Тебе, — но тот сразу пустился наутек.
Недород тоже попытался было бежать, но Тысячемух вовремя схватил его за ногу. И снова принялся считать:
— Эни-бени, рики-паки…
На этот раз идти выпало Недороду. Но тот силой вырвался и помчался куда глаза глядят. Кардинал стоял и смотрел на всю эту сцену, разинув рот от изумления. Тысячемух взглянул на кардинала и медленно направился к паланкину с белым балдахином. Дрожащими руками раздвинул полог и просунул голову внутрь, чтобы исповедать папу. От страха и стыда он зажмурил глаза. Под балдахином пахло ладаном и еще чем-то терпким.
Папа говорил что-то кротким голосом, но Тысячемух не понимал ни слова. Каждое из них кончалось на «ус», «ум», «ибус», «орум», из чего Тысячемух догадался, что папа говорит по латыни. Потом его холодная рука легла Тысячемуху на голову. Папа поцеловал ему руку, а затем легонько ткнул его пальцем лоб. Папская исповедь закончилась.
Процессия калек, убогих и солдат снова двинулась в путь, распевая псалмы, которые уносило вдаль ветром.
А Тысячемух так и остался стоять с закрытыми глазами, пока не подошли Початок и Недород. Тут он открыл глаза и заговорил. Но изо рта вылетали почему-то лишь непонятные слова, которые кончались на «ус», «ум», «ибус», «орум».
БРАТ ГУИДОНЕ, НАДЕЖДЫ И СТОНЫ
И вот Тысячемух, Початок и Недород пошли дальше. Они плелись через поле, то и дело задевая ногой край сутаны и спотыкаясь. Падали, снова вставали и уныло брели дальше. Они по опыту знали, что, когда ты, умирая от голода, чудом держишься на ногах, еще и не такое случается.
Вдруг все трое бросились за низко летящей птицей. Поймали ее, очистили от перьев, собрались жарить и тут только увидели, что это… бабочка. Уж лучше еще потерпеть, чем есть бабочку. Ты съедаешь бабочку или там саранчу в надежде унять голод, а в животе поднимается целая буря. Теперь он требует еще и три бифштекса, курицу, два яйца и вареную грушу.
Тысячемух все это знает наизусть. Поэтому, увидев на земле пять желудей, он пинает их ногой.
— Желуди — еда для свиней.
— Какие свиньи? Где они? Скорее, может, мы их еще догоним! — закричал Початок.
— О чем это вы? — спросил Недород.
— О свиньях.
— Каких свиньях? — не понял Недород.
— Которые удрали.
— Куда они удрали, эти чертовы свиньи? — разволновался Тысячемух.
— Тебе лучше знать.
Но Тысячемух молчит, он и сам не знает, куда девались свиньи. В голове у него сплошной шум и звон, а в таких случаях лучше молча идти вперед и вперед. Куда-нибудь да придешь.
Они и в самом деле подошли к воротам монастыря. Недород все-таки не поверил в это чудо, пока ворота не открылись и не появился монах-сторож.
— Привет тебе, брат во Христе, — сказал Тысячемух.
— Да будет благословен господь, — ответил монах.
— Кто-кто? — не понял Початок.
— Господь.
— Конечно, да будет благословен. А что дальше? — сказал Недород.
Монах-сторож засомневался, понятно, не в существовании бога, а впускать или не впускать трех оборванцев с голодными глазами.
Но все-таки они тоже братья-монахи, и он их впустил.
— Ну, а что теперь будем делать? — спросил Початок у Тысячемуха.
— Подождем, когда зазвонит колокол.
— А потом?
— Потом нам дадут поесть, — неуверенно сказал Тысячемух.
— А если колокол не зазвонит?
— Значит, он сломался.
— И тогда нас не накормят? — заволновался Початок.
— Может быть, колокол не сломался.
— Почему ты сказал «может быть»?
— А что я должен был сказать? — удивился Тысячемух.
— Что точно не сломался.
— Ну хорошо, он точно не сломался.
— Значит, нас покормят?
— Может быть.
— Сказано тебе, не говори «может быть»! — вспылил Початок.
— Тогда я вообще больше не скажу ни слова, — обиделся Тысячемух.
— Лучше ни слова, чем это твое «может быть».
МЕШОК С БОРОДОЙ
О монастыре, затерявшемся среди гор, знали лишь окрестные крестьяне и никто больше. Чтобы его увидеть, надо было случайно очутиться у ворот, что и произошло с нашими тремя друзьями.
Монастырь этот основали монахи, которые однажды заблудились в лесу. Но потом эпидемия чумы унесла всех монахов до единого. Сто с лишним лет в монастыре никто не жил. Но однажды бродячие монахи с Востока, под предводительством брата Гуидоне, наткнулись на этот заброшенный, обезлюдевший монастырь и поселились в нем.
Монах Гуидоне был самым великим монахом средневековья. Когда он умер, из монастыря в Рим к папе отправился монах с просьбой, чтобы тот объявил брата Гуидоне святым. Но назад монах не вернулся, как не вернулись и другие монахи, которые с той же целью уходили в Рим. Однако монахи этого монастыря продолжали твердо верить, что рано или поздно брат Гуидоне займет место в алтаре среди других святых и у него будет свой день в календаре.
Вот немногие из тех чудес, которые творил брат Гуидоне. Свои молитвы он начинал с песнопений. У него был самый красивый голос среди всех монахов мира. Он сочинил множество кантилен на стихи из Библии. Он умел петь и монотонно и с модуляциями и нередко заканчивал свои проповеди мелодичным криком.
В юности он пел так нежно, что одна монашенка, заслушавшись его, вывалилась из окна. Потом такое же несчастье случилось с одним стариком. Тогда брат Гуидоне перестал петь на улицах селений и пел отныне лишь в чистом поле.
В такие дни на поле собирались крестьяне из всех соседних деревень. Брат Гуидоне взбирался на деревянную башенку и начинал распевать псалмы. И вот наступал момент, когда брат Гуидоне натягивал на голову капюшон и возносил свои песни-молитвы к одному лишь господу. В эти чудесные мгновения и происходили великие чудеса.
У одного крестьянина, у которого болела правая рука и он не мог работать в поле, боль перешла в левую руку. А у одной женщины одна нога была короче другой, и она прихрамывала. Внезапно у нее обе ноги стали короче обычных, зато она больше уже не хромала.
Стоило брату Гуидоне закончить молитву и поднять капюшон, как на него накидывались верующие. Они вырывали у него из бороды волосы и хранили их потом как священную реликвию. Брату Гуидоне боль, понятно, не доставляла такой же радости, как верующим реликвии. И вот однажды он принес с собой ножницы и после молитвы обрезал свою бороду, чтобы раздать каждому по пучку волос. К несчастью, налетел сильный ветер и унес драгоценную бороду. Брат Гуидоне ужасно рассердился и решил больше не петь даже в поле. Он заперся в своей келье и каждый день стал обрезать волосы на бороде и класть их в мешок.
Когда мешок наполнился доверху, брат Гуидоне понял, что настал его смертный час. И в тот же день он умер. А монахи монастыря много лет жили себе безбедно, меняя волосы усопшего брата Гуидоне на мясо и на муку.
Со временем чудодейственные волосы выросли в цене. Теперь монахи меняли их уже на волов и кур, да и крестьяне покупали на них еду, словно это были золотые и серебряные монеты. Но многие крестьяне не соглашались отдавать клок чудодейственных волос ни за какую цену, потому что чудо бесценно.
Из всех чудес, сотворенных братом Гуидоне, одно было поистине невероятным: волос в мешке не убывало. А вот у монахов монастыря бороды вообще не росли. Быть может, причиной тому было преклонение перед бородой брата Гуидоне, а может статься — неизбывная скорбь. Точно этого не знал и сам монах-сторож, который рассказывал нашим друзьям обо всех этих чудесах.
Вдруг зазвонил колокольчик. Тысячемух, Початок и Недород вскочили и пошли вслед за остальными монахами. Они миновали один длинный коридор, потом другой, поднялись по лестнице и снова попали в коридор. Недород забеспокоился и спросил у Тысячемуха:
— Куда же мы идем?
— В трапезную.
— А что это такое?
— Место, где монахи едят.
— Раз у них есть особое место для еды, значит, они едят часто?
— Каждый день.
— Жаль, что я не знаю латыни, не то бы я сразу стал монахом, — со вздохом сказал Недород.
— Да, жизнь у монахов прекрасная, но к этому надо иметь призвание.
— Что это за штука? — удивился Недород.
— Очень странная вещь, которая может посетить каждого.
— И нас тоже?
— Всех, — ответил Тысячемух.
— А как понять, посетило ли тебя призвание?
— Этого я не знаю, но думаю, что оно дает о себе знать, как, скажем, голод.
— С голодом все ясно, он сразу ударяет в живот, — сказал Недород.
— Ну, а призвание, верно, ударяет в голову. Она начинает кружиться, и ты говоришь себе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14