Подросток. В мятой, рваной одежде. Безоружный.
Он застыл, всем телом вжавшись в угол, почти не дыша. Это мне только
казалось, что я слышу чьи-то шаги и чье-то дыхание. Я мог бы спокойно уйти,
так и не услышав его.
Он боялся меня гораздо больше, чем я боялся неизвестности в темноте за
спиной.
Я внимательно оглядел ангар - больше никого не было видно. Да и не было
больше никого, скорее всего, не стал бы он так вот вжиматься в угол, если
бы был не один. Одиночество удесятеряет страх. Эх, если бы мне не быть
таким одиноким...
Я медленно поднял машину в воздух, развернул ее в сторону застывшей в углу
фигуры и снова опустил на пол. Под днищем что-то захрустело, и он
вздрогнул, открыл рот и вытянул вперед руки, как бы отталкиваясь от чего-то
невидимого. Что делать? Оставить его здесь и улететь? Но как его потом
разыщешь? И сколько их еще таких на острове? Взять с собой?
Я еще раз огляделся по сторонам, потом выключил подсветку пульта и
светоусилители, открыл окно. Пугать его понапрасну не стоило. Я высунул
голову в окно и насколько мог спокойно сказал:
- И долго ты собираешься там стоять?
Он нечего не ответил, да я и не ждал, что он ответит, поэтому, помолчав с
полминуты, сказал:
- Значит, так. Через две минуты я улетаю. Если хочешь, можешь лететь со
мной. Не хочешь - оставайся.
Я закрыл окно, снова включил светоусилители. Он по-прежнему стоял в углу,
нерешительно поворачивая голову из стороны в сторону. Я включил габаритные
огни, и он зажмурился от неожиданно яркого света, но с места не сдвинулся.
Тогда я медленно стал поднимать машину в воздух и разворачивать ее в
сторону ворот. И он не выдержал, крикнул:
- Стойте! Я с вами! - и как слепой двинулся вперед, потому что света от
габаритных огней было все-таки недостаточно. Я опустил машину, открыл
правую дверь, подождал, пока он сядет, и тронулся к выходу. Это оказалось
совсем непросто - провести ее мимо всего хлама, что тут скопился, и мне
было не до разговоров. Кое-как, обо что-то царапнув левым бортом, я вывел
ее из ангара и поднял над лесом.
Теперь я мог лететь куда угодно. Энергии хватит на то, чтобы десяток раз
облететь всю планету.
Теперь можно было поговорить.
- Ты кто? - спросил я, поворачиваясь к подростку.
Ему было лет пятнадцать, может даже меньше. Худой и, наверное, голодный.
Впрочем, и я тоже давно не ел по-нормальному, с самого ухода от Ньяры.
Левая щека парня расцарапана, одежда кое-где порвана. Не иначе, как
продирался через заросли арсанов, и чего его туда понесло? На руках - он
держал руки на коленях, сидел в напряженной позе, не шевелясь - следы
ожогов.
- Эликон, - ответил он на мой вопрос.
- А фамилия?
- Арвел.
Фамилия знакомая, но никого из его родственников я не знал.
- Ты что там делал?
- Пришел за вами.
- Когда?
- Я увидел вас еще на берегу, крался следом. Потом, когда вы вышли с
лопатой, забрался внутрь.
Хорошо он крался. Я шел быстро, но ничего не слышал.
- А почему раньше не подошел?
- Боялся.
Хорошая штука, этот страх. Он боялся меня, и так бы и мог остаться темной
ночью в этом дурацком Старом Ангаре. Я боялся кого-то в темноте, и,
попробуй он подойти ко мне, наверное, выстрелил бы - просто так, от страха,
долго ли пистолет-то выхватить? Все теперь на планете чего-то боятся.
- Давно скитаешься?
- Давно. Как дом пожгли - с тех пор.
- А родные где?
- Нет никого. Там остались, - он отвернулся, шмыгнув носом.
- Понятно.
Я остался один в шесть лдет, кажется. Теперь уже не помню. В его возрасте,
наверное, это тяжелее.
- Кто на вас напал?
Он сначала ничего не ответил, потом, хлюпнув еще раз носом, сказал:
- Я не знаю. Я ночью проснулся - кто-то стреляет. Потом внизу, у выхода,
как рванет. И пожар начвался. Я дверь открыл - оттуда дым, чуть не
задохнулся. В окно вылез, прошел по карнизу до угла, там спрыгнул - мы с
братом всегда так делали, там клумба внизу. Тут кто-то в меня стрелять стал
- я и побежал в лес. А утром вернулся - ничего не осталось, только стены
стоят.
- А соседи?
- Мы далеко от всех жили. Я только к вечеру до них дошел. И там тоже все
сгорело, никого не было.
- Так ты что, вообще людей больше не встречал?
- Видел один раз издалека. Но я не решился подойти - они все с карабинами
были.
Я поднял машину вверх на пару километров и медленно повел ее на юг.
Когда-то с такой высоты ночной остров усеивали многочисленные точки огней,
но теперь все внизу под нами было однообразно-темным. Светоусилители я
выключил - взошла Маола и они стали не нужны. Почти под нами, несколько
впереди располагалась вершина Лакупу с высоченным обрывом на северном
склоне, за ней проглядывал Йенг-хорн. Лететь к Станции или нет? - думал я.
А вдруг там резидент? Вроде бы, я должен и этого опасаться? И когда же все
это в конце-концов кончится, да и кончится ли теперь?
Не за свое я все-таки дело взялся. Это все в теории выглядит просто и
понятно, когда имеешь дело не с обычными живыми людьми, а с какими-то
абстракциями, с отвлеченными понятиями. Когда моделируешь все общественные
процессы, распространение имнформации в обществе, ее воздействие на людей,
взаимодействие с другой, противоречащей информацией. В Академии нам,
наверное, намеренно прививают такое отношение к людям, к человечеству,
абстрактно-отвлеченное отношение. Мы привыкаем не видеть за всем этим
реальных людей. Да мы их и не видим обычно. Мы - Служба Связи. Мы над
обществом и вне общества, над людьми и вне людей. Мы распространяем
информацию - раньше, в древности, это бы называли дезинформацией, раньше,
наверное, к информации в собственном смысле этого слова отношение было
пуританское - и тем самым даем кому-то ограниченную возможность управлять
обществом, а самому обшеству - возможность существовать. И развиваться.
Без нас оно ни существовать, ни развиваться не могло бы.
Да и сейчас оно не больно-то развивается. Застыло на одном уровне. Ведь
развитие, его темпы и направления определяются соотношением между
стабильной информацией и информацией динамической, и чем больше доля
первой, тем медленнее его темпы, тем труднее обществу реагировать на
меняющиеся условия существования. Когда-то в древние времена, когда
информация передавалась в лучшем случае со скоростью всадника, и ее объем
был крайне ограничен, все существование устойчивых сообществ на огромных
пространствах базировалось почти исключительно на стабильной информации -
на религии, на вере в то, что правят миром избранники богов, на законах,
выработанных еще далекими предками и впитавшихся в плоть и кровь людей. Но
менялись внешние условия, и все рушилось, потому что всякая стабильная
информация может быть неверной, не соответствовать реальному положению дел.
И в конечном итоге всегда побеждали те сообщества, где доля динамической
информаци оказывалась выше. Если, конечно, менялись условия обитания.
А сейчас эти условия снова меняются.
Йенг-хорн остался позади, и я стал постепенно снижать машину, увеличивая
скорость. Включил светоусилители, чтобы лучше видеть поверхность. Сразу же
далеко впереди яркой белой точкой показался купол Станции, и я направил
машину в его сторону. Через десять минут я посадил ее у входа,
предварительно облетев холм со всех сторон. Здесь, конечно же, никого не
было.
- Мне надо кое-что забрать со Станции, - сказал я. - Ты, Эли, посиди пока в
машине и не выходи - тут еще, наверное, порядочная радиоактивность.
Он кивнул в ответ, я отворил дверь и вышел. Потом просунул внутрь голову и
сказал:
- Я вернусь примерно через час. Принесу поесть.
Я оставил все в машине включенным. Я не боялся, что он улетит без меня.
Внутри Станции все было, как всегда. Светло, тепло, чисто, сухо. Я скинул с
себя грязную одежду, вынул все из карманов, сложил на столик около кровати,
а тряпки сунул в утилизатор. Тщательно вымылся под душем. Когда я еще сумею
сюда вернуться? Оделся во все новое, сверху натянул новую защитную форму из
второго комплекта, вынул шлем и положил его у выхода. Прошел к главному
пульту.
За время моего отсутствия не было принято ни одного сообщения, все
выглядело тихо и спокойно. Я раскрыл сейф и достал оттуда бумаги с
переговорами резидента. Ради этого я, собственно, и вернулся. Все заранее
было сложено в папку и запечатано. Я положил ее рядом со шлемом, прошел на
кухню и собрал всякой еды - побольше и получше. Все. Больше задерживаться
здесь не стоило. Пора лететь на Континент.
Мы сделали привал на ночь на вершине одного из холмов к северу от поселка,
а утром, сразу после завтрака полетели на восток. Через два часа впереди
показался берег. Здесь, южнее Голубого Маонга, он был обрывист и высок, но
между скалами обрыва и океаном на полторы тысячи километров протянулась
полоса пляжа - самого грандиозного на Сэлхе. Когда налетает ураган, волны
катятся по песку до самых скал, и нет спасения от них для того, кто не
успеет отступить - улететь или вскарабкаться вверх по редким крутым
тропкам, проложенным миллионами поколений обрывных ящеров, что откладывают
яйца в горячий песок у подножия скал. Потом, когда из яиц вылупляются их
личинки и на целый месяц заполняют полосу прибоя, охотясь за псевдорыбами,
пляжи становятся недоступными и опасными. Но через месяц отъевшиеся личинки
пятиметровой длины вновь закапываются в песок, чтобы за год подземной жизни
отрастить себе по шестнадцать лап-присосок и превратиться в настоящего
обрывного ящера - неповоротливое существо, питающееся лишь водой, воздухом
и лучами солнца - и пляжи снова становятся безопасными. Пока не налетит
ураган.
Я снизил машину до пятисот метров и полетел на юг вдоль верхней кромки
обрыва. Где-то там, впереди, было несколько ферм, куда - я это знал
наверняка - бежали многие с острова. Я никогда там не был, но фермы на
Сэлхе никогда не прятались, наоборот, они выделялись на фоне
фиолетово-зеленой растительности ярким цветом построек, и сочной зеленью
полей и лугов. Я был уверен, что не пролечу мимо. Слева, всего в
сотне-другой метров уходил вниз знаменитый обрыв, сложенный
светло-коричневыми, иногда почти желтыми песчаниками. Кое-где он казался
покрытым темно-красной рябью - это обрывные ящеры гроздьями висели на
скалах, подставив солнцу свои фотосинтезирующие бока.
Через час мы достигли фермы Оланга.
Вечером, когда все население временного поселка собралось перед моим домом,
я рассказал о полученной директиве. Я знал, что последует дальше. Я знал,
что пройдет всего лишь несколько дней, и кто-то - неважно, кто именно -
скажет:
- Единственное, чего я боюсь - это предательства.


* * *


Ночевали мы на вилле Гарраучи. Она совсем не пострадала, хотя сад, которым
Гарраучи так гордился, зарос скхином, и желтеющие листья деревьев при
малейшем порыве ветра падали вниз, усыпая желтыми пятнами молодую
зелено-фиолетовую поросль скхина, которая достигала уже полутораметровой
высоты. Если бы хозяин виллы был жив, он, наверное, не перенес бы этого
зрелища. А нам было все равно. Никто даже не позаботился включить киберов
для расчистки - надолго задерживаться здесь мы не собирались, возвращаться
сюда - тоже.
Мы последний раз прочесывали остров.
План операции, даже сам ее замысел, рождался в муках. Не всем и далеко не
сразу стала ясна необходимость ее проведения, не все из собравшихся в
главном лагере на Континенте и сейчас поддерживали эту идею. Но как это
иногда случается, в споре победили те, кто предлагал конкретный план
действий. Противники же прочесывания не могли предложить ничего, кроме
бездействия и ожидания для всех нас, возможно, гибельного.
Самым острым стоял вопрос о резиденте - ни в коем случае нельзя было
допустить, чтобы он снова вышел на связь с Метрополией. Подозревать
следовало всех - в этом Эни Салдо был абсолютно прав. Из всех, кто собрался
в главном лагере, один лишь я был на первых порах вне подозрений, но на
этот счет я себя иллюзиями не тешил - ступи я хоть один-единственный раз
внутрь Станции во время пребывания на острове, и наверняка найдутся люди,
которые заподозрят меня в предательстве. Станция для меня теперь закрыта.
Возможно, навсегда. Хорошо, что я успел тогда, в последнее свое посещение,
привести все внутри в порядок, заменить аварийные блоки и уничтожить все
лишнее - сделать это когда-нибудь позже мне, наверное, не удалось бы.
Я всегда отличался предусмотрительностью.
После долгих споров решили, наконец, что во время прочесывания, с самого
первого момента нашей высадки на остров Станцию круглосуточно будут
охранять четыре часовых. Это, конечно, не исключало того, что резидент
сумеет прорваться внутрь силой, как не гарантировало и от того, что он уже
находится внутри Станции или успеет туда раньше нас. Но в таком случае к
нам он уже никогда присоединиться не сможет. Минирование гарантировало, что
он не покинет Станцию до прибытия подмоги из Метрополии. О мине, что я
установил внутри Станции, в шлюзе, говорить я не стал, чтобы не лишать
резидента, если он находится среди нас, возможности на ней подорваться.
Поэтому, когда прочесывание все-таки началось, один я был уверен, что
Станция все еще пуста.
Нам удалось собрать в лагере около пятидесяти машин, из них шесть - тяжелых
грузовиков, но вот с энергоэлементами было туго. Жители Континента, чьи
фермы при конфликте не пострадали, не спешили делиться своими запасами даже
после сурового решения Совета о наказании виновных в укрывательстве, а
найти большие запасы где-то на острове теперь, после гибели складов,
представлялось маловероятным. Уже в силу одного этого отряд, собранный для
прочесывания, был немногочисленнен: всего пятьдесят три человаека на трех
грузовиках и шести машинах. Восемь человек, сменяясь через полсуток,
постоянно дежурили четверками около Станции. Для прочесывания оставалось
всего сорок пять бойцов. Правдва, мы постоянно, особенно вначале, получали
пополнение из числа тех, кого находили - на фермах, уцелевших от
разрушения, а то и просто в лесах - но пополнение это было ненадежным, и мы
старались отправить их на Континент с первым же попутным транспортом.
Мы начали прочесывание с юга - потому и обосновались на вилле Гарраучи. Она
стояла над высоким обрывом, почти у самой оконечности Южного мыса, и
попасть туда можно было только по воздуху. Вид на океан отсюда в любую
погоду открывался великолепный и величественный, но нам было не до того,
чтобы им любоваться. Мы работали - с утра и до позднего вечера, а иногда и
ночами патрулировали на небольшой высоте над островом, высматривая хоть
кого-то из уцелевших. Конечно - даже несмотря на всю технику, которую
подключили мы к поискам - всякие там инфракрасные сканнеры и оперативные
анализаторы изображений - укрыться от нашего прочесывания было проще
простого. И основную надежду мы возлагали не на свои поиски, а на
установленные на каждой машине динамики, которые непрерывно вещали на сотни
метров вокруг о том, что после нашего ухода остров будет заражен вирусом
лихорадки Крепта, смертельной для человека.
Мы не блефовали - у нас имелся этот вирус. Немного, но достаточно для того,
чтобы остров на год-два - больше вирусы лихорадки Крепта вне консервации не
сохраняются - стал смертельно опасным для человека. Я сам удивился, когда
услышал об этом от Румбо - давно еще, до взрыва. Тайник с контейнерами был
обнаружен тогда в именье Гэптоков. Как этой семейке удалась такая авантюра
- ведь провоз этого оружия на планеты, члены Ассоциации по законам
Метрополии карался смертной казнью - я не знаю. Мы, Офицеры Связи - элита,
но даже мы не ведаем всех пружин, что движут миром. Румбо с несколькими
подручными куда-то перепрятал контейнеры, но мы знали, что новый тайник
расположен неподалеку от бывшего штаба противников Комитета, и после двух
дней поисков отыскали его. Нам не было нужды врать - у нас и имелся вирус
лихорадки Крепта, и намерение заразить им остров.
Пока одна группа прочесывала остров в поисках людей, другая, шедшая по ее
следам, собирала все, что могло иметь хоть какую-нибудь ценность в будущем.
Все сознавали, что отныне Сэлх будет отрезан от снабжения Метрополией, и
поэтому иными глазами смотрели на привычные преджде вещи. Увезти на
Континент, конечно, могли далеко не все, что собирали на площадке перед
виллой Гаррауччи, но пока старались об этом не думать, и на грузовиках
свозили без разбора и сельскохозяйственных киберов и всевозможный
инструмент, и случайно уцелевшие мнемоблоки изд сгоревших библиотек, и
посуду, и кухонную утварь, и даже кое-что из мебели. Периодически, раз в
два-три дня, мы грузили самые ценные из находок на один из грузовиков,
сажали туда же нескольких из найденных на острове жителей и отправляли на
Континент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20