Он взял ее - не так, как Граф, не двумя
пальцами, а привычно спрятав в ладони от ветра - быстро пробежал
глазами первый параграф, присвистнул, потом, взглянув на меня,
внимательно дочитал до конца. Потом протянул ее - не мне, а Рашиду.
Тот прочитал и, совершенно не изменившись в лице, молча передал ее
Крису. Берта зашла ему за спину, обняла за шею и тоже стала читать.
Дочитав, засмеялась - снова резко, отрывисто. Потом сказала с
каким-то торжеством в голосе:
- Достукались?
- Д-а-а, - Валент потер левую щеку тыльной стороной ладони, - И что же
теперь будет?
- Зависит от того, что есть, - ответил я.
- Знать бы, что есть, - буркнул он себе под нос, - Ладно, потом
договорим, ехать пора, - он поднялся и пошел к вездеходу. Не спеша
пошел - но пока я брал карточку из рук Криса, пока засовывал ее
обратно в карман, он сумел забраться внутрь.
А там лежали наши излучатели.
Но ничего не случилось. Мы собрали в мешок посуду, сложили клеенку и
тоже забрались в вездеход. Валент сидел на своем месте, обхватив
голову руками, и не обратил на нас ни малейшего внимания. Нет, он не
был ведомым. И конечно, он не был зомби. Что, разумеется, не означало,
что на Кабенге не было ни тех, ни других.
Мы снова поехали вверх по склону. Но перевал был уже близок, и всего
через десять минут мы оказались в пологой седловине между тремя
горами. А потом начался спуск. В одном месте, как и говорил Рашид,
действительно пришлось нелегко, потому что склон справа, совсем рядом,
переходил в обрыв, куда беззвучно улетали потревоженные псевдоколесами
камни. Слева была скала, и минут пятнадцать, наверное, мы пробирались
по узкой террасе между ней и обрывом, с трудом находя опору для
псевдоколес. Но зато потом все было просто - даже проще, чем по пути
наверх. Только вот скоро мы снова вошли в туман, и пришлось сидеть
настороже, ожидая нападения онгерритов.
Потом, когда мы выехали на дорогу и помчались по ней с невообразимой
скоростью километров тридцать в час, я попытался снова заговорить с
Валентом. Но он даже не обернулся, только бросил в ответ:
- Потом.
Примерно через час дорога стала постепенно спускаться вниз, пересекла
пару ручьев по аляповатым, наспех возведенным пластиформовым мостам и
наконец выехала на ровную, хорошо утрамбованную площадку. За туманом
по сторонам угадывались круто вздымающиеся вверх скалы, и, когда Рашид
повернул направо и, снизив скорость, подьехал вплотную к отвесной
скальной стене, я увидел, наконец, Каланд-1.
* * *


Теперь я знаю, что уже тогда решение было совсем рядом. Того, что я
успел узнать, было вполне достаточно, чтобы понять, что же происходит
на Кабенге. Временами мне кажется, что сумей я остановиться, сумей
отбросить мысли о необходимости как можно больше успеть увидеть за
отпущенные мне шесть суток, необходимости не упустить ничего
существенного, сумей я задуматься над происходящим - и я бы все
понял. И, быть может, сумел бы хоть что-то предотвратить.
Но это, конечно, только кажется.
Озарение не возникает на пустом месте. Оно подспудно готовится всей
предшествующей жизнью, всем тем неявным обобщением поступающей в мозг
информации, которое незаметно для нас самих идет с момента нашего
рождения. И на него не влияет простая доступность информации - иначе
все могли бы стать гениями, просто подключив свое сознание к единой
информационной системе вместо индивидуальных мнемоблоков. Но
информация для нас имеет смысл лишь тогда, когда ее можно охватить
сознанием, а сознание всегда остается ограниченным. И для того, чтобы
пришло озарение, чтобы какое-то случайное наблюдение, оброненное
кем-то слово, сопоставление казалось бы никак не связанных фактов и
событий вдруг воплотилось в четкую схему, по-новому обьясняющую
окружающую действительность, необходимо, чтобы каркас этой схемы уже
существовал в нашем подсознании. Чтобы схема заработала, все ее
элементы должны быть расставлены по местам. И потому наивно было бы
ждать озарения тогда, на Каланде - то, что я успел к тому моменту
узнать о Нашествии, воспринимается как Нашествие сегодня. А тогда -
тогда это новое знание еще не вызывало во мне никакого отклика.
Возможно, будь я историком, я быстрее нашел бы разгадку. Но я,
наверное, вовсе не нашел бы ее за отпущенный мне - и Зигмундом, и
самим Каландом - срок, если бы ни Джильберта. Пусть неявно и
неосознанно, но в конечном счете опыт, полученный там, позволил мне
понять происходящее на Кабенге.
И еще, наверное, опыт, за который меджды заплатили самим
существованием своей цивилизации. Мы были предупреждены, и мы не
прошли мимо этого опыта.
Людей по-разному задевает то, что происходит вокруг них. Есть
счастливцы, которые способны пройти, не заметив, мимо чужой беды, и
глупо и смешно было бы винить их за это - такими их создали природа и
окружение. И в их существовании есть определенный смысл, ибо они -
гарантия жизнеспособности всего вида, они способны уцелеть там, где
люди более чувствительные обречены на гибель. Уцелеть и дать начало
новым поколениям, как не раз бывало в человеческой истории. Но в этих
новых поколениях неизбежно рождаются те, кто более открыт и незащищен
от своего окружения, кто самой природой обречен на несчастную судьбу,
кто ценой своего личного счастья и благополучия, независимо от своей
воли способен предупредить вид о грозящей ему опасности. Я уже давно
понял, что Зигмунд отбирал себе в сотрудники только таких. Таких же
несчастных, как и он сам. Таких же обиженных судьбой.
Появлялись и другие. Но они быстро уходили - уходили сами по себе,
потому что им нечего было делать в нашем отделе. Потому что они не
чувствовали. Потому что существует лишь одно чувство, способное
предупредить об опасности - боль. И не всякому дано ее испытывать. И
не всякий захочет этого.
Я попал к Зигмунду, потому что мне стало больно, когда я ознакомился с
третьей категорией данных о Нашествии. И вместе с этой болью пришел
страх. И боль, и страх - чувства глубоко личные, они касаются лишь
самого человека - но неизбежно переносятся на весь мир, который ты в
себе вмещаешь. Какое-то время, наверное, около года, я не мог понять,
что же со мной происходит, а когда понял, поздно было что-то менять.
Да и незачем. Мы жили тогда с Хэйге в прекрасном коттедже на берегу
озера Тана, и какое-то время мне казалось, что мой дом остается
неприступным убежищем, где можно отдохнуть душой от мира ужасов, в
который вводил меня Зигмунд. Но так казалось мне одному. Пришел день,
когда Хэйге сказала: "Ущербный ты какой-то, Леша". И ушла. А я не стал
ее возвращать. Потому что она была права. Все мы, работающие с
Зигмундом, ущербные, и он сам прежде всего. "Во многом знании много
печали".
Хотя печаль эта шла от незнания, которое было для нас очевидным. И
которое грозило непоправимыми последствиями.
Когда становишься таким, каким стал Зигмунд, поневоле меняется само
отношение к людям. И я не в обиде на него за то, что он рассматривал
всех нас в качестве неких инструментов для достижения своих целей - у
него просто не было иного выхода. Но мы не были готовыми, отлаженными
и настроенными инструментами, нас надо было создавать - и он блестяще
справлялся с этой задачей. Год на Престе, три года на Скорпионе, полет
к Т-ОРШ, умело и вовремя поданная сверхсекретная информация - все это
многому меня научило. Зигмунд сумел заполнить во мне брешь, пробитую
третьей категорией данных о Нашествии. Но он, конечно, не сделал меня
снова нормальным человеком. Для нашего дела это совсем не нужно. Я
стал таким же, как он сам. И точно так же готов был использовать
других для достижения своей цели. Использовать всех, с кем
сталкивался. Графа, Катю, ребят, с которыми ехал на Каланд-1. Мне
нужна была информация - любой ценой.
Мы встретились с ними вновь часа через два, когда стало уже темнеть, в
холле гостевого блока. Пока они разгружали вездеход, пока Берта
устраивала Криса с переносным медблоком в одной из спальных секций, я
успел написать и отправить на базу шифрованный отчет для Зигмунда,
договориться с начальником Каланда-1 Хироти о завтрашнем спуске к
онгерритам и перекусить. Каланд-1, через который велись все контакты с
онгерритами и, прежде всего, с самим Великим Каландом, был очень мал.
После станции Галлау, построенной с размахом, почти достойным самой
базы, в полутора сотнях километрах к югу, Каланд-1 поразил меня своей
теснотой и переполненностью. Известное дело - нельзя почувствовать,
что есть что, не побывав на месте, и только здесь я в полной мере
ощутил контраст между условиями на Галлау и на Каланде, хотя разница
между ними - в сравнении с их относительным значением в работах по
контакту - бросалась в глаза уже при изучении материалов.
Я, конечно, не думал, что это как-то может быть связано с Нашествием.
В холл размером два на два с половиной метра дизайнеры - наверное,
кто-то из местных - сумели каким-то образом втиснуть довольно удобные
диваны, портативную кухню, складные столики на каждого из обитателей
секции - всего шесть штук - пару проекторов и аппаратуру связи.
Стены были расписаны красно-зеленым орнаментом, что после монотонности
окружающего пейзажа было даже приятно. Доступ к спальным боксам,
встроенным вдоль длинных стен, был удобен и прост, и не приходилось,
как на иных станциях, просить кого-то из сидящих подвинуться, чтобы
вылезти с нижнего яруса, или же валиться кому-то на голову, выбираясь
с верхнего. На станции было шесть таких блоков, расположенных по
сторонам от центральной секции, еще один блок-лаборатория и два
складских. Где-нибудь на орбите или же на поверхности безжизненной,
лишенной атмосферы планеты, освоение которой только началось, такая
станция была бы вполне уместна. Но здесь, после базы, после Галлау
теснота и скученнось поначалу шокировали.
- Насколько я понял, инспектор, - сказал Валент, садясь напротив
меня, - Вы желаете задать нам некоторые вопросы.
Я отключился от информационного канала станции - все равно ничего
важного раскопать мне пока не удалось - проверил, заблокирован ли
вход, потом сказал:
- Да. Во-первых, меня интересует, почему онгерриты стали нападать на
людей?
- Нас это тоже интересует, инспектор, - Валент вдруг засмеялся, и
Берта подхватила его смех, Рашид, севший рядом со мной, лишь слегка -
одними губами - улыбнулся.
- Ну хорошо, - сказал я, подождав, пока они кончат смеяться, - Тогда
расскажите, когда это началось.
- Вы же должны знать, инспектор, вы же изучали материалы по Кабенгу, -
Валент пожал плечами, - Еще во время третьей экспедиции, в 522-м году
они начали атаковать нашу технику.
- Вы же понимаете, Валент, что спрашиваю я не об этом. Ведь после
того, как был установлен контакт с Великим Каландом, нападения эти
прекратились.
- Я бы так не сказал.
- Что вы имеете в виду?
- Я уже обьяснял вам раньше. Я имею в виду, что, скорее всего,
нападения перестали фиксироваться. У меня, правда, нет достаточной
информации, но я разговаривал как-то раз в Академии с одним человеком
- имени его я вам не назову - который был здесь во время четвертой
экспедиции. Так вот, он прекрасно помнит, как аж в 529-м им
приходилось отбиваться от онгерритов где-то на Гаревом плато. А вы
говорите - нападения прекратились.
- Кабенг велик...
- Вот именно, инспектор. Велик и почти не изучен. А мы пришли сюда,
увидели - убедили себя, что увидели - непорядок и давай исправлять его
первой же подвернувшейся под руку кувалдой.
- Так вы считаете, что проект воздействия - ошибка?
- Это особый разговор, инспектор. Я просто отвечал на ваш вопрос. Вы
спросили - когда начались нападения онгерритов? Я ответил - с самого
первого контакта. И они не прекращались.
- Допустим - хотя вы меня не убедили. Но даже если и так, за почти
полтора столетия до самого недавнего времени никто из людей не погиб
при нападениях онгерритов. Так?
- Возможно.
- А вот группа Коврова погибла. Значит, начался какой-то новый этап во
взаимоотношениях людей и онгерритов. Так я спрашиваю - когда?
Он не отвечал. Опустил голову и рассматривал что-то у себя под ногами.
Вместо него ответила Берта:
- Около полутора лет назад. С тех самых пор, как эти идиоты начали
прорыв к Резервуару.
- Да нет, - подал голос Рашид, - Раньше. Еще с Бергсона.
- С Бергсоном особая история. Не о нем сейчас разговор, - сказал
Валент.
- А почему это не о нем? - Берта резко повернулась в его сторону, -
Правильно - считать надо с Бергсона.
Про Бергсона я помнил. Я помнил вообще все зарегистрированные случаи
гибели людей - не так уж их было много. Я помнил кое-какую информацию
высшей категории секретности, несмотря на уничтожение содержимого моих
мнемоблоков. С гибелью Бергсона не связывалось нападение онгерритов -
это я помнил наверняка. Но спросил пока о другом:
- А как относится Великий Каланд к тому, что вы убиваете нападающих
онгерритов?
- Кто спрашивает об этом Великого Каланда? - буркнул себе под нос
Рашид.
- Великий Каланд не против, - ответил Валент, - Великий Каланд об
одном мечтает - поскорее добраться до Резервуара. А то, что гибнут его
подданные, ему пока что безразлично. Тем более, что, скорее всего, это
вовсе не его подданные.
- Насколько мне известно, все онгерриты на Кабенге являются подданными
Великого Каланда.
- Вам, инспектор, известно лишь то, что известно Академии. А это
далеко не все. Например, известно ли Академии о том, что Срок Великого
Каланда давно уже миновал?
- Нет. Откуда вы это взяли?
- Это не мы. Это установил еще Бергсон. Даже у Великого Каланда есть,
оказывается, Срок. Бергсон сумел как-то выяснить это - и задал вопрос.
И через несколько дней не стало всех тех, с кем мы тогда работали - ни
одного из них. А еще через неделю не стало и самого Бергсона. Вот так.
Ну а потом потихоньку и начался этот так называемый демографический
взрыв.
- Почему же "так называемый"? Не хотите же вы сказать, что данные
искажены.
- Если говорить о численных данных - судить не берусь. Мне ведь не
известно, какие цифры идут наверх. Но просто термин этот -
"демографический взрыв" - нельзя применить в нашем случае. Он может
относиться лишь к резкому увеличению численности разумных существ
определенной расы. Но не к онгерритам, - и Валент, гримасничая,
развел руками. Получилось очень смешно. Но я не засмеялся. Я спросил:
- Почему?
- Инспектор спрашивает "почему"? Или я ослышался? - повернулся Валент
к Берте. Но она не улыбнулась, только поморщилась и сказала:
- Хватит кривляться.
- А кто кривляется? - Валент вдруг смутился, покраснел, - Я кривляюсь?
А что мне остается делать? И потом, - он поднял голову, обвел нас всех
взглядом, - Раз уж Академия посылает к нам лазутчика, то мне остается
только кривляться.
- Мы теряем время, Валент. Давайте говорить по существу.
- Раньше надо было по существу говорить, инспектор, раньше. Пока еще
была возможность отступить. Вы знакомы с нашими докладами пятилетней
давности?
- С какими докладами?
- Да брось ты, Валент, - опять вступила в разговор Берта, - Откуда ему
знать про эти доклады? Ты же сам говорил, что они не пошли дальше
Галлау. Тогда надо было добиваться. Чего теперь-то после драки
кулаками махать? Или, если хочешь, я расскажу.
- Да нет уж, ты, пожалуй, расскажешь... - сказал Валент и на полминуты,
наверное, замолчал. А потом начал рассказывать - обстоятельно,
по-деловому. Мне почти не приходилось задавать вопросов.
В общем, дело свелось к следующему. Около пяти лет назад, когда полным
ходом шла подготовка к тому, чтобы начать активное воздействие на
онгерритов, кое-кто из сотрудников группы контакта начал получать
неожиданные результаты. До тех пор люди всегда контактировали с
ограниченным количеством онгерритов.Достаточно сказать, что все
контакты осуществлялись вблизи поверхности или даже на самой
поверхности, что проникновения разведочных роботов, а тем более самих
ксенологов в Первую камеру - не говоря уже о Второй и Третьей -
можно было пересчитать по пальцам. Но около пяти лет назад в связи с
расширением фронта работ потребовалось увеличить количество и
интенсивность контактов. Через онгерритов, с которыми осуществлялся
контакт, ксенологи запросили разрешения Великого Каланда на расширение
своей деятельности и получили его. В Первой камере была установлена
необходимая аппаратура, и работа началась. И вот тут - совершенно
неожиданно по утверждению Валента, который проработал на Кабенге все
восемь лет, с самого начала проекта, причем все это время был при
группе контакта, хотя основная его специальность - не ксенология, а
настройка аппаратуры связи - вот тут стали проявляться неожиданные
закономерности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22