Когда хочется послать все к черту, но приходится улыбаться. И она улыбалась. Она притворялась. Уже три года. И это никак не проходило. А он не замечал ничего. Рядом с ним был живой труп, а он этого не видел. Потому что Лена слишком хорошо его изучила за эти годы. Потому что только она одна могла его обмануть так, чтобы он не догадался ни о чем. Потому что у нее, как оказалось, была железная воля. Ведь она отвечала за него. За его счастье и душевный покой. За его книги, которые она теперь ненавидела. Она не могла его бросить. Просто так. Ни с того ни с сего. Ведь она прекрасно знала, что он этого не переживет. Он сломается сразу, как все сильные люди. А она была слабая и поэтому могла терпеть. Терпеть, сколько хватит сил. А сил должно хватить до конца. Слишком большая ценность — человеческая жизнь. Тем более такого человека, как Андрей. И ведь эту жизнь он доверил ей. Лена чувствовала себя виноватой перед ним. Ей было больно жить, и она безумно устала от жизни. Если бы Андрей вдруг умер (не по ее вине, разумеется), она ощутила бы только облегчение. И ничего больше. Но он был здоров. И ему не было еще и сорока. Она знала, что предает его каждый день, каждый час, но ничего не могла с собой по-делать… Красивая молодая женщина вышла со своим спутником на какой-то станции. У Нее все было еще впереди. И любовь, и, может быть, даже дети. Она не жила воспоминаниями. Она жила здесь и сейчас. Как только они вышли, Лена вдруг вспомнила, как Ее зовут. Калигина Юля, вот как! Хотя это, конечно, давно уже не имело абсолютно никакого значения.
Русские женщины когда-то славились своей жертвенностью, именно о них писал Некрасов: «…коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Понятно, что такая женщина совершала свои подвиги не для себя, а для кого-то другого, как, например, в нижеприведенном рассказе.Да исцелися сам! Тянулись недели, а старуха все никак не умирала. Еще бы! Ведь если человек прожил девяносто четыре года, то его организм так быстро не сдается. Хотя, конечно, чем быстрее он умрет, тем лучше для него самого — меньше будет мучиться. Характер у нее и до сих пор был просто прекрасный. Она лишь тихонько стонала, ходила под себя и ничего не требовала. Только время от времени заплетающимся языком просила попить, или почесать ей спину, или поднять ее, чтобы встать. Ей очень хотелось встать и куда-то идти, идти, идти… Тогда Магда в сотый раз объясняла старухе, что идти она пока никуда не может, вот завтра это, возможно, и получится, а пока придется полежать. И она отвлекала ее глотком бульона, цветами в вазе, дождем за окном или еще чем-нибудь. Старуха успокаивалась, чтобы через несколько минут начисто все забыть и снова забормотать: «Хочу встать, встать, встать…» Она совершенно не догадывалась, что умирает. Такое счастье, к сожалению, выпадает далеко не всем. Прошло двенадцать лет, но и до сих пор Магда все еще видела, как умирал ее муж. Она это помнила все годы, каждый день, каждую минуту. Всегда. Это стало частью ее жизни. Он был медик и прекрасно знал, что у него рак легких. Сначала он не очень мучился, только задыхался немного. А когда ему стало хуже, а потом он совсем слег, Магда осталась с ним в больнице. Она не выходила оттуда три месяца. У нее было такое ощущение, что она, живая, замурована в склепе вместе с мертвецом и что обречены они оба. Как страстно хотела она, если бы это было возможно, умереть вместо него, но умер все-таки он, а она осталась жить. Первое время она поддерживала мужа под руки, чтобы он мог дойти до кресла у окна и смотреть на больничный парк. Потом поддерживала его в кровати, чтобы он не обливался супом. Потом сама кормила его с ложки, обтирала теплой водой, давала судно, делала уколы. По пятнадцать уколов в день, хотя и знала, что они его не спасут. Когда ему стало совсем плохо, ухаживать за ним стало даже легче. Ведь есть он перестал совсем, а уколов осталось всего один-два в сутки. Но это уже были наркотики. И все эти месяцы их глаза постоянно встречались. И нельзя было ни отвернуться, ни сказать что-нибудь незначительное дрогнувшим голосом. Нельзя было даже вы-плакаться ночью. Ведь он был совсем рядом. Оба они по ночам ловили дыхание друг друга. И каждый знал, что другой не спит. При нем Магда так и не заплакала ни разу. Ему ведь и так было тяжело. Гораздо тяжелее, чем ей. Ведь умирал он, а не она… За эти три месяца они так ни о чем и не поговорили. И не потому что у Магды не было свободного времени. Дни и ночи уходили на то, чтобы его кормить, мыть, поворачивать, поддерживать, давать лекарства, делать уколы. Когда во время приступов Магда поддерживала его слабеющее тело, крепко прижимала его к себе, им обоим казалось, что ему становится немного легче. Оба знали, что во время одного из таких приступов он умрет и тогда она будет отчаянно сжимать в руках только мертвое тело, которое только что было живым человеком, ее мужем. Они всегда настолько любили и понимали друг друга, что говорить им теперь уже не нужно было ни о чем. Он не хотел терзать ее разговорами о своей смерти. А говорить о чем-нибудь другом было просто бессмысленно. Ведь обо всем другом они и так говорили всю жизнь. Когда Магда вышла из заточения, первым ее чувством было удивление. Удивление, а не горе. Ведь горе было с нею уже давно. С тех пор как она узнала, что он обречен. Она понимала, что мир остался прежним, что людям нет и дела до нее, но все же было странно и даже жутко видеть нарядных людей на улицах, прекрасное приморье с соснами и дюнами, беззаботных малышей в колясках, свежие номера газет. И все остальное тоже. В то время как его — уже не было. Сама она хотя еще и жила, но ей казалось, что она тоже умерла. Наверное, если бы не их дочь, она умерла бы на самом деле. Да, немногие могут умереть так, как умер ее муж. Для большинства людей нет ничего важнее собственной смерти, и это, конечно, совершенно естественно. А он до самого конца больше думал о ней и о дочери, чем о себе самом. Это и давало ему силы держаться до конца. А ведь большинство людей перед смертью в ужасе пытаются ухватиться за что-нибудь. За бога, например, о котором они, может быть, никогда и не думали раньше и в которого вдруг начинали верить, поняв, что обречены. Хотя ведь каждому и так прекрасно известно, что человек обречен на смерть с самого момента своего рождения. Магда любила говорить с умирающими о боге. Она знала, что обладает большим даром убеждения. Ее прекрасные черные глаза на прекрасном аскетическом лице горели фанатическим блеском. Для каждого она находила свои, доходящие до их душ доводы. Убедительные для каждого — и для самого простого, безграмотного человека, и для рафинированного интеллектуала. Ведь она хорошо знала жизнь. И к тому же окончила два университета, знала несколько языков, а когда-то прекрасно пела и неплохо рисовала. Наверняка при жизни многие из тех, кому она теперь помогала умереть, были эгоистами, подлецами, а может быть даже, и преступниками. Но ведь теперь все это уже не имело никакого значения. Теперь они умирали и не были нужны никому. Кроме Магды. Она, как собачонка, спала свернувшись и не раздеваясь где-нибудь рядом с очередным живым трупом и слышала каждое движение «своего» умирающего. Чтобы моментально открыть глаза и протянуть руку к чашке, если он хотел пить, или к судну, если он хотел облегчиться. Или завести долгий разговор о жизни, если он еще был в состоянии говорить и хотел излить ей душу. Еще до того, как он успевал выразить свое желание. Потому что она угадывала их желания всегда. Ведь не все могли говорить, некоторые уже только мычали или стонали. Но самое ужасное было тогда, когда умирающие дни и ночи кричали от боли. Тут уж Магда не могла помочь ничем. Магда чувствовала «своего» умирающего потому, что каждый раз она жила последним кусочком жизни того, кто на этот раз волей случая оказывался рядом с ней. Ведь своей жизни у нее давно уже не было. С тех пор как умер ее муж. И с тех пор как вскоре после этого в автомобильной катастрофе погибла ее дочь. Работа Магды была не только очень тяжелой — безо всякого отдыха, дни и ночи, которые выливались в недели и месяцы, в потом и в годы исступленной, фанатичной жизни для других людей. Для тех, кто уже больше не был нужен никому, а нередко даже и самому себе. Но и грязной. Ведь чаще всего умирающие ходили под себя, нередко их рвало, их невозможно было по-настоящему вымыть и обычно они бывали очень зловонны. Но у Магды отсутствовало всякое чувство брезгливости. У нее были только безумная жалость и неутолимая потребность помогать другим. И она делала все, что надо, и еще в тысячу раз больше того, что надо. Каждый раз она становилась вторым «я» умирающего. И умирала вместе с ним. Только, к сожалению, сама она после этого все еще продолжала жить. Чтобы снова умирать со следующим. И еще многие годы быть несчастной, у которой ничего нет, кроме смерти. И одновременно очень счастливой. Потому что так, как она, никто еще не был нужен десяткам и даже сотням людей в самые последние, самые тяжелые минуты их жизни. Никто не заставлял ее выбрать этот путь. Ее друзья не сомневались, что после смерти мужа она, с ее красотой, умом и прекрасным характером, недолго будет одинокой. Ведь ей было тогда всего 33 года. Она и не осталась одинока. Но только не так, как думали остальные. Она не была одинока со своими умирающими. Она знала, что одиночество — самое ужасное, что может быть с человеком, если, конечно, не считать смерти. А самое ужасное одиночество — это одиночество умирающего. И она была счастлива, что спасла многих. Не от смерти, конечно. От смерти спасти невозможно. Но от одиночества. Одиночества умирающего человека. Все считали ее полупомешанной. Но она знала, что это, к сожалению, не так. К сожалению, потому что сумасшедшим, наверное, жить легче. Просто она слишком любила мужа и дочь, чтобы начать новую жизнь без них. Для себя. Жить же для других она, к счастью (или к несчастью?), все еще могла. Считалось редчайшей удачей, когда удавалось пригласить к умирающему именно ее. Ведь на нее всегда была очередь. Хотя за нее и приходилось платить громадные деньги. Разумеется, больнице, где она работала, а не ей самой. Иногда, оплакивая вместе с умирающим его жизнь, несбывшиеся надежды, давние обиды, горькие разочарования, которые все еще терзали его душу, Магда мельком думала о том, что ей самой придется умирать в одиночестве. Интересно, от чего и как умрет она? От рака? Водянки? Инфарк-та? Впрочем, ей это было все равно. Она надеялась только, что ей не придется лежать месяцами — грязной, вонючей, всеми заброшенной. А впрочем, если и придется, то это тоже в конце концов не так уж и важно. Не она первая, не она последняя. И это тоже ведь кончится когда-нибудь. Магда любила говорить с умирающими о боге. Потому что обычно это их успокаивало больше всего. Она говорила о его всепрощении и о вечной жизни человеческой души. О божьей мудрости и о том, что все, что ни делается, все к лучшему. И им становилось легче. И Магда была счастлива. А в те редкие минуты, которые оставались у нее свободными, Магда писала. Она писала рассказы о жизни тех, кто прошел через ее руки, доверил ей свою душу, но уже не мог рассказать за себя ничего. За мертвых теперь говорила Магда. Она не знала, были ли эти рассказы плохими или хорошими, она не знала, какова будет их дальнейшая судьба. Просто она чувствовала себя обязанной написать их. И еще в свободные минуты Магда иногда думала о том, что, когда будет умирать она, рядом с ней не будет никого и ей самой не помогут мысли о боге. Просто она не будет думать о нем. Ведь она не верила в бога никогда…
Но, к сожалению, для вашей дочери слишком велика вероятность совершить подвиг самопожертвования для человека, которому он совершенно не нужен, человеку, который его не оценит и не употребит во благо себе или другим. Значит, это будет уже не подвиг, не самопожертвование, а сознательно загубленная жизнь.Очень страшно, если муж вашей дочери окажется, например, алкоголиком или наркоманом, что в наших условиях вполне возможно. И вот тогда ваша слишком жалостливая дочь вряд ли решится уйти от него и зажить самостоятельной жизнью. Так и будет она, не видя никакого просвета, всю жизнь пропадать рядом с ним, неизвестно для чего принося свою судьбу в жертву никчемному человеку. Очень вероятно при этом, что она повторит вашу судьбу и, в свою очередь, будет плакаться и стонать своим детям, не желая в то же самое время и пальцем шевельнуть, чтобы изменить ситуацию. Можно также представить, какими же при таком неполноценном воспитании вырастут ее собственные дети (см. вторую главу).Ведь вокруг нас мы видим не так уж мало подобных женщин — очень хороших и добрых, которые в городах и деревнях все продолжают и продолжают приносить свои напрасные жертвы. Недаром уже в наше время появилось стихотворение на эту тему: Она бы хотела иначеНадеть драгоценный наряд,Но кони все скачут и скачут,А избы горят и горят… Поэтому перестаньте плакаться дочери — она у вас и так слишком жалостливая. И без ваших стенаний у нее хватит ответственности добровольно делать уроки, помогать по дому и выполнять прочие обязанности. Освободите ее от моральной зависимости и дайте возможность делать все самостоятельно. Пусть она побольше думает о себе самой и растет сильной, доброй, ответственной и счастливой. Пусть найдет время не сидеть и выслушивать ваши жалобы, а побольше общаться с друзьями, развлекаться, заниматься спортом, читать книги, влюбляться, ходить в интересные для нее кружки и секции. Словом, ослабьте немного привязь, на которой вы ее держите. Все равно вы вряд ли сможете удерживать ее пожизненно, и тем больнее вам будет впоследствии.А когда наконец перестанете плакаться, вы и сами почувствуете себя свободнее и сильнее. Ведь стенания никак не решают ваши проблемы — они только разоружают вас, лишают воли и мешают поиску оптимальных решений. К тому же говорят, что нытики больше подвержены разным болезням — язве желудка, гипертонии и тому подобным.Кстати говоря, я уверена, что вы не так уж несчаст-ны, как думаете или какой хотите казаться окружающим. Может быть, нытье — это ваше оружие и оно как-то помогает вам в жизни, но на самом деле в борьбе с жизненными трудностями есть гораздо более действенные методы, например сила воли, жизнестойкость, оптимизм, интеллект, профессионализм, общительность, находчивость и так далее. К тому же дочь вам не враг, и не стоит применять против нее ваше оружие, ведь оно действует разрушительно на психику ребенка.Нытикам неплохо вспомнить и применить на практике известное изречение Дейла Карнеги: кончайте страдать и начинайте жить! Ну а если уж без нытья вам жизнь не в жизнь, то постарайтесь оставить в покое собственного ребенка и переключиться на другие жертвы — подругу, собственную мамочку или соседку. А если они начнут вас избегать, что очень даже вероятно, то подумайте наконец о том, как же вы невыносимы и как тяжело живется вашему ребенку с такой мамочкой.Ну и в конце концов, посмотрите вокруг себя, и вы увидите, что нет такого человека, такой семьи, у которых не было бы своих трудностей, горя и даже трагедий. Я не сомневаюсь, что многие из них живут гораздо труднее, чем вы, но далеко не все ноют, стонут и плачутся.Возможно, человеку-нытику окажется полезной следующая игра: возьмите лист бумаги и разделите его на две половины вертикальной чертой. А потом проанализируйте или всю свою жизнь, или отдельные ее аспекты. Слева напишите в столбик по пунктам все то, что у вас хорошо. Справа — то, что плохо. Например, так:
Точно так же можно отдельно по пунктам проанализировать жилищные условия, свои способности и характер, друзей, работу, начальника или любовника и многое другое, буквально все, что угодно.И тогда вы с удивлением увидите, что у вас в жизни очень много хорошего, может быть, даже гораздо больше, чем плохого. И вот тогда-то вам, может быть, станет стыдно, и вы, к удивлению окружающих, наконец перестанете ныть и плакаться! Вместо этого вы начнете активно действовать и изменять свою жизнь к лучшему. Если вы сами сумеете сделать это, то, пожалуй, сможете научить и своего ребенка таким полезным вещам, как активность, инициатива, боевитость, оптимизм и бесстрашие.Все-таки надо признать, что «бедненькие страдалицы» не так уж и плохо приспособились к жизни. Своим постоянным нытьем они достигают как минимум нескольких целей. Во-первых, эти пираньи умело «откусывают кусочки», нередко достаточно крупные, от своих родных и близких, от жалостливых подруг, которые сами нередко имеют гораздо меньше, чем ноющие и плачущиеся «страдалицы». Окружающие делятся с ними временем, деньгами, помощью, вещами и эмоциями, в то время как сами «страдалицы» никогда не делятся ничем и ни с кем.Во-вторых, они умело используют свою мимикрию для того, чтобы избежать агрессии, зависти, соперничества со стороны окружающих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Русские женщины когда-то славились своей жертвенностью, именно о них писал Некрасов: «…коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Понятно, что такая женщина совершала свои подвиги не для себя, а для кого-то другого, как, например, в нижеприведенном рассказе.Да исцелися сам! Тянулись недели, а старуха все никак не умирала. Еще бы! Ведь если человек прожил девяносто четыре года, то его организм так быстро не сдается. Хотя, конечно, чем быстрее он умрет, тем лучше для него самого — меньше будет мучиться. Характер у нее и до сих пор был просто прекрасный. Она лишь тихонько стонала, ходила под себя и ничего не требовала. Только время от времени заплетающимся языком просила попить, или почесать ей спину, или поднять ее, чтобы встать. Ей очень хотелось встать и куда-то идти, идти, идти… Тогда Магда в сотый раз объясняла старухе, что идти она пока никуда не может, вот завтра это, возможно, и получится, а пока придется полежать. И она отвлекала ее глотком бульона, цветами в вазе, дождем за окном или еще чем-нибудь. Старуха успокаивалась, чтобы через несколько минут начисто все забыть и снова забормотать: «Хочу встать, встать, встать…» Она совершенно не догадывалась, что умирает. Такое счастье, к сожалению, выпадает далеко не всем. Прошло двенадцать лет, но и до сих пор Магда все еще видела, как умирал ее муж. Она это помнила все годы, каждый день, каждую минуту. Всегда. Это стало частью ее жизни. Он был медик и прекрасно знал, что у него рак легких. Сначала он не очень мучился, только задыхался немного. А когда ему стало хуже, а потом он совсем слег, Магда осталась с ним в больнице. Она не выходила оттуда три месяца. У нее было такое ощущение, что она, живая, замурована в склепе вместе с мертвецом и что обречены они оба. Как страстно хотела она, если бы это было возможно, умереть вместо него, но умер все-таки он, а она осталась жить. Первое время она поддерживала мужа под руки, чтобы он мог дойти до кресла у окна и смотреть на больничный парк. Потом поддерживала его в кровати, чтобы он не обливался супом. Потом сама кормила его с ложки, обтирала теплой водой, давала судно, делала уколы. По пятнадцать уколов в день, хотя и знала, что они его не спасут. Когда ему стало совсем плохо, ухаживать за ним стало даже легче. Ведь есть он перестал совсем, а уколов осталось всего один-два в сутки. Но это уже были наркотики. И все эти месяцы их глаза постоянно встречались. И нельзя было ни отвернуться, ни сказать что-нибудь незначительное дрогнувшим голосом. Нельзя было даже вы-плакаться ночью. Ведь он был совсем рядом. Оба они по ночам ловили дыхание друг друга. И каждый знал, что другой не спит. При нем Магда так и не заплакала ни разу. Ему ведь и так было тяжело. Гораздо тяжелее, чем ей. Ведь умирал он, а не она… За эти три месяца они так ни о чем и не поговорили. И не потому что у Магды не было свободного времени. Дни и ночи уходили на то, чтобы его кормить, мыть, поворачивать, поддерживать, давать лекарства, делать уколы. Когда во время приступов Магда поддерживала его слабеющее тело, крепко прижимала его к себе, им обоим казалось, что ему становится немного легче. Оба знали, что во время одного из таких приступов он умрет и тогда она будет отчаянно сжимать в руках только мертвое тело, которое только что было живым человеком, ее мужем. Они всегда настолько любили и понимали друг друга, что говорить им теперь уже не нужно было ни о чем. Он не хотел терзать ее разговорами о своей смерти. А говорить о чем-нибудь другом было просто бессмысленно. Ведь обо всем другом они и так говорили всю жизнь. Когда Магда вышла из заточения, первым ее чувством было удивление. Удивление, а не горе. Ведь горе было с нею уже давно. С тех пор как она узнала, что он обречен. Она понимала, что мир остался прежним, что людям нет и дела до нее, но все же было странно и даже жутко видеть нарядных людей на улицах, прекрасное приморье с соснами и дюнами, беззаботных малышей в колясках, свежие номера газет. И все остальное тоже. В то время как его — уже не было. Сама она хотя еще и жила, но ей казалось, что она тоже умерла. Наверное, если бы не их дочь, она умерла бы на самом деле. Да, немногие могут умереть так, как умер ее муж. Для большинства людей нет ничего важнее собственной смерти, и это, конечно, совершенно естественно. А он до самого конца больше думал о ней и о дочери, чем о себе самом. Это и давало ему силы держаться до конца. А ведь большинство людей перед смертью в ужасе пытаются ухватиться за что-нибудь. За бога, например, о котором они, может быть, никогда и не думали раньше и в которого вдруг начинали верить, поняв, что обречены. Хотя ведь каждому и так прекрасно известно, что человек обречен на смерть с самого момента своего рождения. Магда любила говорить с умирающими о боге. Она знала, что обладает большим даром убеждения. Ее прекрасные черные глаза на прекрасном аскетическом лице горели фанатическим блеском. Для каждого она находила свои, доходящие до их душ доводы. Убедительные для каждого — и для самого простого, безграмотного человека, и для рафинированного интеллектуала. Ведь она хорошо знала жизнь. И к тому же окончила два университета, знала несколько языков, а когда-то прекрасно пела и неплохо рисовала. Наверняка при жизни многие из тех, кому она теперь помогала умереть, были эгоистами, подлецами, а может быть даже, и преступниками. Но ведь теперь все это уже не имело никакого значения. Теперь они умирали и не были нужны никому. Кроме Магды. Она, как собачонка, спала свернувшись и не раздеваясь где-нибудь рядом с очередным живым трупом и слышала каждое движение «своего» умирающего. Чтобы моментально открыть глаза и протянуть руку к чашке, если он хотел пить, или к судну, если он хотел облегчиться. Или завести долгий разговор о жизни, если он еще был в состоянии говорить и хотел излить ей душу. Еще до того, как он успевал выразить свое желание. Потому что она угадывала их желания всегда. Ведь не все могли говорить, некоторые уже только мычали или стонали. Но самое ужасное было тогда, когда умирающие дни и ночи кричали от боли. Тут уж Магда не могла помочь ничем. Магда чувствовала «своего» умирающего потому, что каждый раз она жила последним кусочком жизни того, кто на этот раз волей случая оказывался рядом с ней. Ведь своей жизни у нее давно уже не было. С тех пор как умер ее муж. И с тех пор как вскоре после этого в автомобильной катастрофе погибла ее дочь. Работа Магды была не только очень тяжелой — безо всякого отдыха, дни и ночи, которые выливались в недели и месяцы, в потом и в годы исступленной, фанатичной жизни для других людей. Для тех, кто уже больше не был нужен никому, а нередко даже и самому себе. Но и грязной. Ведь чаще всего умирающие ходили под себя, нередко их рвало, их невозможно было по-настоящему вымыть и обычно они бывали очень зловонны. Но у Магды отсутствовало всякое чувство брезгливости. У нее были только безумная жалость и неутолимая потребность помогать другим. И она делала все, что надо, и еще в тысячу раз больше того, что надо. Каждый раз она становилась вторым «я» умирающего. И умирала вместе с ним. Только, к сожалению, сама она после этого все еще продолжала жить. Чтобы снова умирать со следующим. И еще многие годы быть несчастной, у которой ничего нет, кроме смерти. И одновременно очень счастливой. Потому что так, как она, никто еще не был нужен десяткам и даже сотням людей в самые последние, самые тяжелые минуты их жизни. Никто не заставлял ее выбрать этот путь. Ее друзья не сомневались, что после смерти мужа она, с ее красотой, умом и прекрасным характером, недолго будет одинокой. Ведь ей было тогда всего 33 года. Она и не осталась одинока. Но только не так, как думали остальные. Она не была одинока со своими умирающими. Она знала, что одиночество — самое ужасное, что может быть с человеком, если, конечно, не считать смерти. А самое ужасное одиночество — это одиночество умирающего. И она была счастлива, что спасла многих. Не от смерти, конечно. От смерти спасти невозможно. Но от одиночества. Одиночества умирающего человека. Все считали ее полупомешанной. Но она знала, что это, к сожалению, не так. К сожалению, потому что сумасшедшим, наверное, жить легче. Просто она слишком любила мужа и дочь, чтобы начать новую жизнь без них. Для себя. Жить же для других она, к счастью (или к несчастью?), все еще могла. Считалось редчайшей удачей, когда удавалось пригласить к умирающему именно ее. Ведь на нее всегда была очередь. Хотя за нее и приходилось платить громадные деньги. Разумеется, больнице, где она работала, а не ей самой. Иногда, оплакивая вместе с умирающим его жизнь, несбывшиеся надежды, давние обиды, горькие разочарования, которые все еще терзали его душу, Магда мельком думала о том, что ей самой придется умирать в одиночестве. Интересно, от чего и как умрет она? От рака? Водянки? Инфарк-та? Впрочем, ей это было все равно. Она надеялась только, что ей не придется лежать месяцами — грязной, вонючей, всеми заброшенной. А впрочем, если и придется, то это тоже в конце концов не так уж и важно. Не она первая, не она последняя. И это тоже ведь кончится когда-нибудь. Магда любила говорить с умирающими о боге. Потому что обычно это их успокаивало больше всего. Она говорила о его всепрощении и о вечной жизни человеческой души. О божьей мудрости и о том, что все, что ни делается, все к лучшему. И им становилось легче. И Магда была счастлива. А в те редкие минуты, которые оставались у нее свободными, Магда писала. Она писала рассказы о жизни тех, кто прошел через ее руки, доверил ей свою душу, но уже не мог рассказать за себя ничего. За мертвых теперь говорила Магда. Она не знала, были ли эти рассказы плохими или хорошими, она не знала, какова будет их дальнейшая судьба. Просто она чувствовала себя обязанной написать их. И еще в свободные минуты Магда иногда думала о том, что, когда будет умирать она, рядом с ней не будет никого и ей самой не помогут мысли о боге. Просто она не будет думать о нем. Ведь она не верила в бога никогда…
Но, к сожалению, для вашей дочери слишком велика вероятность совершить подвиг самопожертвования для человека, которому он совершенно не нужен, человеку, который его не оценит и не употребит во благо себе или другим. Значит, это будет уже не подвиг, не самопожертвование, а сознательно загубленная жизнь.Очень страшно, если муж вашей дочери окажется, например, алкоголиком или наркоманом, что в наших условиях вполне возможно. И вот тогда ваша слишком жалостливая дочь вряд ли решится уйти от него и зажить самостоятельной жизнью. Так и будет она, не видя никакого просвета, всю жизнь пропадать рядом с ним, неизвестно для чего принося свою судьбу в жертву никчемному человеку. Очень вероятно при этом, что она повторит вашу судьбу и, в свою очередь, будет плакаться и стонать своим детям, не желая в то же самое время и пальцем шевельнуть, чтобы изменить ситуацию. Можно также представить, какими же при таком неполноценном воспитании вырастут ее собственные дети (см. вторую главу).Ведь вокруг нас мы видим не так уж мало подобных женщин — очень хороших и добрых, которые в городах и деревнях все продолжают и продолжают приносить свои напрасные жертвы. Недаром уже в наше время появилось стихотворение на эту тему: Она бы хотела иначеНадеть драгоценный наряд,Но кони все скачут и скачут,А избы горят и горят… Поэтому перестаньте плакаться дочери — она у вас и так слишком жалостливая. И без ваших стенаний у нее хватит ответственности добровольно делать уроки, помогать по дому и выполнять прочие обязанности. Освободите ее от моральной зависимости и дайте возможность делать все самостоятельно. Пусть она побольше думает о себе самой и растет сильной, доброй, ответственной и счастливой. Пусть найдет время не сидеть и выслушивать ваши жалобы, а побольше общаться с друзьями, развлекаться, заниматься спортом, читать книги, влюбляться, ходить в интересные для нее кружки и секции. Словом, ослабьте немного привязь, на которой вы ее держите. Все равно вы вряд ли сможете удерживать ее пожизненно, и тем больнее вам будет впоследствии.А когда наконец перестанете плакаться, вы и сами почувствуете себя свободнее и сильнее. Ведь стенания никак не решают ваши проблемы — они только разоружают вас, лишают воли и мешают поиску оптимальных решений. К тому же говорят, что нытики больше подвержены разным болезням — язве желудка, гипертонии и тому подобным.Кстати говоря, я уверена, что вы не так уж несчаст-ны, как думаете или какой хотите казаться окружающим. Может быть, нытье — это ваше оружие и оно как-то помогает вам в жизни, но на самом деле в борьбе с жизненными трудностями есть гораздо более действенные методы, например сила воли, жизнестойкость, оптимизм, интеллект, профессионализм, общительность, находчивость и так далее. К тому же дочь вам не враг, и не стоит применять против нее ваше оружие, ведь оно действует разрушительно на психику ребенка.Нытикам неплохо вспомнить и применить на практике известное изречение Дейла Карнеги: кончайте страдать и начинайте жить! Ну а если уж без нытья вам жизнь не в жизнь, то постарайтесь оставить в покое собственного ребенка и переключиться на другие жертвы — подругу, собственную мамочку или соседку. А если они начнут вас избегать, что очень даже вероятно, то подумайте наконец о том, как же вы невыносимы и как тяжело живется вашему ребенку с такой мамочкой.Ну и в конце концов, посмотрите вокруг себя, и вы увидите, что нет такого человека, такой семьи, у которых не было бы своих трудностей, горя и даже трагедий. Я не сомневаюсь, что многие из них живут гораздо труднее, чем вы, но далеко не все ноют, стонут и плачутся.Возможно, человеку-нытику окажется полезной следующая игра: возьмите лист бумаги и разделите его на две половины вертикальной чертой. А потом проанализируйте или всю свою жизнь, или отдельные ее аспекты. Слева напишите в столбик по пунктам все то, что у вас хорошо. Справа — то, что плохо. Например, так:
Точно так же можно отдельно по пунктам проанализировать жилищные условия, свои способности и характер, друзей, работу, начальника или любовника и многое другое, буквально все, что угодно.И тогда вы с удивлением увидите, что у вас в жизни очень много хорошего, может быть, даже гораздо больше, чем плохого. И вот тогда-то вам, может быть, станет стыдно, и вы, к удивлению окружающих, наконец перестанете ныть и плакаться! Вместо этого вы начнете активно действовать и изменять свою жизнь к лучшему. Если вы сами сумеете сделать это, то, пожалуй, сможете научить и своего ребенка таким полезным вещам, как активность, инициатива, боевитость, оптимизм и бесстрашие.Все-таки надо признать, что «бедненькие страдалицы» не так уж и плохо приспособились к жизни. Своим постоянным нытьем они достигают как минимум нескольких целей. Во-первых, эти пираньи умело «откусывают кусочки», нередко достаточно крупные, от своих родных и близких, от жалостливых подруг, которые сами нередко имеют гораздо меньше, чем ноющие и плачущиеся «страдалицы». Окружающие делятся с ними временем, деньгами, помощью, вещами и эмоциями, в то время как сами «страдалицы» никогда не делятся ничем и ни с кем.Во-вторых, они умело используют свою мимикрию для того, чтобы избежать агрессии, зависти, соперничества со стороны окружающих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21