Дзир-вжиг.
Царь прекратил работу и крикнул восторженно:
- Ага! Я доволен тобой Раносбат. Ты мудр, как удод.
Он сердито повернулся к Утане:
- Слыхал? Вот как надо служить повелителю. А ты - ты-то что думаешь
об этом деле, брат Утана?
Торговец прикусил правую половину нижней губы и принялся, по своей
привычке, чесать бровь.
- Итак, война? - спросил он уныло.
- Война! - крикнул Куруш, заранее отметая все сомнения и возражения
Утаны.
Волнение и злоба выпарили из царского горла влагу, и голос ахеменида
прозвучал по-чужому гортанно, с нечеловечески твердым и сухим хрипом,
словно карканье вороны.
- Жаль, - вздохнул Утана. - Почему не поладить с Тураном без войны? Я
убедился - с кочевниками выгодно торговать.
- Ты заботишься лишь о своей выгоде! - вспылил Гау-Барува. - Я уже
говорил в доме Виштаспы: тебя не тревожит судьба государства.
- Может она тревожит Утану больше, чем некоторых болтунов, сосед
Гау-Барува, - серьезно сказал Утана. - Ты говорил в благословенной
Варкане: "Нужно обезопасить страну от саков, завязать с ними дружбу". Так?
Если мы хлопочем только о дружбе, почему не заключить с саками союз на
равных правах? Обязательно ли соваться со своей властью?
- А что даст такой союз, кроме пустых слов? - опять крикнул царь. - Я
хочу получить сакское золото, бирюзу. Мне подавай верблюдов, коней и
сакских стрелков для войны против Египта.
- Укрепим с Тураном дружбу - и саки дадут стрелков из лука. А золото,
бирюзу, верблюдов и коней легко выменять, сколько хочешь, на товары, в
которых у саков нужда.
- Менять, торговать! - разъярился Куруш. Надоело слушать твою
неразумную речь, брат Утана. Когда и какой стране проклятая "дружба" и
дурацкая "торговля" принесли богатство и славу? Зачем отдавать за коней
добро, когда их можно даром забрать - и коней, и бирюзу, и золото? Потеряю
в боях много людей? Ну и что же? Ведь мы погоним за Аранху всяких
сагартов, дахов, варкан. Пусть дохнут! Лишь бы добыли для нас победу своей
кровью. Да, брат Утана. - Дзир-вжиг. Дзир-вжиг. - Подлинное могущество -
от войны!
- Почему? - хмуро возразил Утана. - Вон, Финикия. Благодаря чему она
сильна? Благодаря обширной, хорошо поставленной торговле. А дружба...
Разве ты забыл, что привлек Иудею и города приморских сирийцев на свою
сторону не мечом, а словами дружбы и мира?
Куруш смутился и беспомощно взглянул на Гау-Баруву.
- Там было другое! - воскликнул советник. - Государь выступал тогда
как освободитель западных стран от власти Набунаида. Теперь, когда они в
наших руках... пусть только пикнет какой-нибудь иудей.
- Вот! - Дзир-вжиг. - Нет, Утана. Не купеческая гиря - добрый меч
принес нам победу над великими народами. И мечом, а не гирей, мы покорим
еще немало новых земель!
- Легко было размахивать мечом у стен дряхлой Бабиры! - гневно
повысил голос Утана. Он говорил сейчас без обычных шуток, усмешек и
ужимок, и Куруш, как бы прозревая, увидел, как умен и проницателен взгляд
недруга. - Много сил и храбрости потребовалось персам, чтобы одолеть всех
этих разжиревших, изнеженных, обленившихся мадских, бабирских, сфардских
царей и вельмож? Они в тысячу раз больше, чем тебя, боялись своих голодных
поданных. Ты не победил - ты спас их от близкой гибели. Запад развалился,
как плохо сложенная горка хлеба на лотке. Ты только шагал да подбирал
лепешку за лепешкой. А саки? Это не вавилоняне. Они не делятся на богатых
и бедных. У них нет грызни между собой. Среди них ты вряд ли найдешь
предателей, подобных мадской знати, выдавшей в разгар боя царя Иштувегу.
- А Фрада, который "не такой"? - напомнил Гау-Барува.
- "Из-за хромого осла караван не остановится". Фрада - один на сто
тысяч. Он плохо кончит, я предчувствую. Смерть его будет ужасной -
изменников саки не щадят. Саки - народ молодой, дружный, сплоченный. У них
человек человеку - друг и брат. И не на словах, а на деле, брат
Гау-барува! Именно в этом их мощь. Из всех стрелков на свете саки самые
искусные. Это воины, не пускающие стрел наудачу. С таким народом лучше
жить в дружбе, чем во вражде. Подумайте, персы! Подумайте над моими
словами. Осторожность - не грех. Благоразумие - не преступление. Сказано:
"Бежать вперед - беги, но и назад поглядывай".
Торговец умолк. Персы растерянно переглядывались, напуганные грозной
правдой его хлесткой речи.
Гау-Барува сорвался с места.
- Негодяй! Сам ты отступник и предатель! Не слушайте его, други.
Разве не видите вы, что он собирается одурачить нас? Хочет дыму в глаза
напустить, чтобы прикрыть грязь помыслов тайных! Я заметил - он быстро
снюхался с Томруз. Ему, видите ли, выгодно с нею торговать! А нам-то что
до твоей выгоды, сын праха? Мы печемся о благе великой Айраны. И не царю
царей, богоданному Курушу, бояться двуногих собак. Бояться саков -
оборванный сброд, вооруженный тростниковыми стрелами? Ха! У них даже
панцирей путных нет. Пятнадцать дней - и мы разнесем сакскую орду
вдребезги. Пожалуй, и мечей не придется вынимать. Зачем? Для чего? К чему?
При виде касок наших тяжелых, при виде медных кирас, больших щитов,
конских нагрудников, длинных копий, огромных таранов и громоздких осадных
башен саки разбегутся, кто куда. Попрячутся в норы, как суслики при виде
ястреба. Если уж говорить начистоту, брат Утана, то вовсе не в саках и не
в сакских верблюдах дело. Плевать на саков! К дайву саков! Зачем нам их
дырявые шатры? Да, не в саках дело. А в том дело, что шайка этих конных
бродяг оседлала, как нарочно, дорогу в богатейший Хорезм, дорогу в
благодатную Сугду. Из Хорезма и Сугды идут пути на северо-запад, к великой
реке Ранхе [Ранха, Ра - река Волга], на север, в Страну Мрака, где леса
кишат соболями, и на восток, в Золотые горы, к сокровищам, узкоглазых
царей. Усядемся на перекрестке этих путей - сколько зерна, рыбы, рабов,
мехов дорогих, меда, меди, олова, золота, серебра и разного прочего добра
будет оседать у нас в руках! На одних пошлинах можно удвоить казну. Восток
неизмеримо богаче Запада. Возьмите хотя бы Бактру. С маленькой Бактры мы
получаем 360 серебряных талантов [талант серебряный - 1050-1800 рублей]
дани - то есть, на десять талантов больше, чем с Палестины, Сирии,
Финикии, Ассирии и Кипра, вместе взятых. С Турана же удастся содрать три
тысячи талантов - втрое больше, чем с Бабиры и Нижнего Двуречья! Вот где
настоящая торговля, брат Утана - брат "на словах", а не "на деле".
Удивлен? Поражен? Не думал о таких возможностях? Еще бы! Ты - мелкий
купчишка, Утана, мысль твоя не может подняться выше горшка, мир твой - не
шире бычьей шкуры. Разве государь против торговли? Нет. Он против
нестоящей возни с горшками и шкурами. Государь - за крупную торговлю. Дай
нам только добраться до Сугды и Хорезма - и ты увидишь, что за дела там
развернутся! Но, пока мы не разгоним аранхских саков, Хорезм, Сугда и
земли позади них закрыты для нас наглухо, как подвалы израильских купцов
для грабителей. Потому-то мы и должны, не откладывая, погромить кочевья за
Аранхой.
- Так! - воодушевился Куруш. - Пылкая речь соратника принесла ему
облегчение, смела со лба тень сомнений, внушенных Утаной. - Хвала тебе,
Гау-Барува! Ты мудр, как удод.
- Я слышу все это наяву, или сплю, или брежу, сижу среди взрослых или
среди детей? "Разогнать, погромить..." Да в своем ли вы уме, люди? Неужели
до вас никак не может дойти, с кем вы хотите связаться? Нельзя же находясь
во главе такого великого государства, рассуждать подобно бесшабашному
гуляке-забияке. Боже мой, есть тут хоть один человек, способный мыслить
серьезно? Образумьтесь!
- Хватит болтать, Утана! Или ты с нами или против нас. Если с нами -
пойдешь за Аранху. Если против...
Куруш медленно приблизился к Утане и навис над ним, будто собираясь
клюнуть крючковатым носом в темя.
Рука царя продолжала дзиркать ножом о точило. При каждом рывке уши
дикой ослицы, чуявшей непоправимую беду, то сходились, то расходились, как
ножницы. На каждый скрежещущий звук ножа сердце степной красавицы отвечало
гулким ударом. Когда визг железа стихал, оно испуганно замирало. Уже? Пока
точат нож, ослица жива. Что будет, когда его перестанут точить?
- Разве я пойду против отчизны? - проворчал Утана. Понял купец:
сопротивляться сейчас царю бесполезно и опасно. Свои - далеко. Куруш
зарвался и может сгоряча натворить такое... - Именно о благе отчизны я и
заботился, когда отговаривал вас от войны с кочевниками. Видно я ошибаюсь.
Прости, государь, мою глупость. Утана готов двинуться не то что за Аранху
- за Яксарт и Ранху готов пойти! Снаряжу тысячу конных и тысячу пеших.
И мстительно добавил про себя:
"Петух сказал: "Я свое прокукарекаю, а с рассветом будь что будет..."
- Ага! - Дзир-вжиг. - Это - другой разговор. - Куруш злорадно
улыбнулся. Унизил врага. Подчинил врага железной воле царской.
Надо завтра же засадить писцов за работу, заново переделать надпись
для Стана богов. К чему прикидываться благодетелем человечества? Куруш -
мягкосердечный государь-отец? Чушь! Народ - глуп. Он уважает не доброту, а
жестокость.
Персы возбужденно смеялись, азартно, до красноты, чуть ли не до дыр,
потирали руки, резко сгибали и выпрямляли ноги, притоптывая не хуже
застоявшихся коней. Война! Глаза их пылали алчностью.
Будто перед ними уже заблестели переливчато хвосты соболей и
чернобурых лис из черных лесов северных.
Будто не кузнечики прыгали у ног, а трепетала белая и вкусная рыба
ранхская.
Будто кто-то принес радостную весть: "Спешите! Толпы узкоглазых
людей, истомившихся от ожидания, скитаются в Золотых горах, источая ручьи
горячих слез; на утесах слышатся удары кулаков о грудь, тяжкие вздохи,
скалы содрогаются от жгучих восклицаний: "О, где же, где же эти горбоносые
милые персы? Почему они медлят, почему не придут поскорей, чтобы забрать у
нас сокровища?!"
- Во имя Ахурамазды мудрого, сильнейшего из божеств! Да будет удачен
мой поход.
Куруш бросил камень, запрокинул дрогнувшей от ужаса дикой ослице
голову, придавил коленом и одним взмахом отточенного ножа рассек ей горло.

Михр-Бидад скверно ругаясь и потрясая палкой, загнал усталых
заложников в темный сарай, приставил к тщательно запертой двери стражу и
отправился домой.
Оранжевый диск солнца только что скатился за тяжелую, кое-где
разрушенную громаду городской стены, выступающей резко, темной зубчатой
горой, на палевом поле заката.
Изнутри стена, хаос плоских крыш, щели узких переулков тонут в
плотной лиловато-синей тени. Свет вечерней зари, прорываясь через вереницы
высоких бойниц в город, рассекает синеву рядами прозрачно-розовых лучей.
"Похоже на полосатую хорезмийскую ткань. Вот уж мы скоро награбим
этих тканей. И тканей, и кож, и посуды, и всякого иного добра наберем по
четыре вьюка. Посчастливится - косяк сакских кобылиц можно пригнать. У них
много. Каждому достанется хорошая доля".
Людей на улице немного. Да и те почти все свои. Партов, местных
жителей, частью вытеснили в селения. Частью заклеймили, угнали на дорожные
работы, распределили по царским садам, мастерским, скотоводческим
хозяйствам. Частью раздали вельможам, начальникам и простым воинам.
В освободившихся домах поселились с женами, детьми и прочими родичами
копейщики и меченосцы, щитоносцы и лучники персидского отряда,
размещенного в Ниссайе. Одно из просторных жилищ занимает семья
Михр-Бидада. К ней, к семье, и спешит сейчас доблестный арий, сын ария.
Михр-Бидад входит во двор, как можно выше задрав голову.
Как живот - от гороховой похлебки, молодого перца пучит от
нестерпимого желания поскорей рассказать домочадцам, что приключилось с их
ненаглядным Михр-Бидадом сегодня.
Обычно согнутый наподобие лука вперед, он нынче так заносит нос и
выпирает тощую грудь и брюхо, что выгибается, опять же, точно лук, но
теперь уже назад, и тетива его становой жилы звенит от ликования. Будто на
Михр-Бидада упала тень сказочной птицы Хумаюн. Говорят, человек осененный
ее крылами, непременно удостоится царской тиары.
Ах, братья, какая удача.
Ох, други, какой успех.
У наполненного мутной водой бассейна, на ковре под яблоней, сидят
родители Михр-Бидада, младшие братья и сестры, жена с шестимесячным
ребенком на смуглых руках. Они ждут Михр-Бидада к ужину.
Рядом, на циновке - рабы с женами и детьми. На Востоке хозяин и раб
вместе работают. Правда, большая часть труда выпадает на долю раба. На
Востоке хозяин и раб вместе едят. Правда, большая часть пищи выпадает на
долю хозяина.
- Иду на войну, - важно объявляет Михр-Бидад, сбросив сапоги, вымыв
руки и усевшись рядом с отцом, по правую руку. После отца - он старший
мужчина в семье. По левую руку от хозяина - хозяйка.
- Вах! - восклицает старик. - Против кого война?
- Против саков аранхских.
- Доброе дело, доброе - оживляется старик, бывалый рубака, дравшийся
с мадами, ходивший на Лидию. - У саков, я слыхал, хорошие кони и овец
много.
- Тебе бы только овец и коней! - вздыхает старуха. - У саков, я
слыхала, и луки неплохие, и стрел у них немало. Да и сколько их
достанется, овец и коней? Гонят на войну - обещают десять сум золота. А
как начнут делить добычу - одни объедки нам остаются. Лучшее уходит в
казну царя, в лапы его приближенных.
- Молчать пустая ступа! Где ест тигр, там сыт и шакал. И тебе
перепадет что-нибудь. Вам, бабам, только б вздыхать. Мужчина сотворен для
битв.
- Сегодня беседовал с Курушем, - небрежно говорит Михр-Бидад и зевает
равнодушно и скучающе. А самому... самому так и хочется вскочить и
пуститься в пляс.
- Вах! - подпрыгивает старик. - И что?
- Царь запомнил меня еще с тех дней, когда я был у него в Задракарте.
"Раносбат хвалит тебя, - сказал Куруш. - Я люблю храбрых и преданных
людей. Служи так же хорошо, и ты станешь одним из моих телохранителей".
- Вах! - Старик резко отодвигает глиняную миску с гороховой
похлебкой. - Сегодня такой день... Эй, Аспабарак! Бросай все! Режь барана.
Праздник у нас!
Он восхищенно глядит на Михр-Бидада, треплет растроганную старуху за
плечо, всхлипнув, утирает слезу.
- Спасибо жена! Твой сын... мой сын... спасибо, спасибо!
Носятся по двору, хлопочут домочадцы.
Братья и сестры пристают к Михр-Бидаду:
- Пригони мне черного жеребенка.
- А мне - рыжих ягнят!
- Верблюжонка!
- Сакских девочек! Мы будем с ними играть.
- Ладно, хорошо. Пригоню. - Михр-Бидад мягко отстраняет ребятишек и
подходит к жене. Она сидит, опустив голову, на краю глинобитного
возвышения и одна во всем доме не радуется новости.
Михр-Бидад - удивленно:
- Ты чего?
Жена - глазастая, юная, похожая больше на девчонку, чем на мать
полугодовалого ребенка - крепко прижимает к себе сына и всхлипывает:
- А если тебя... убьют?
У Михр-Бидада жалостно раскрывается рот. Но тут ему приходит на
память, как обращается с матерью отец. Михр-Бидаду стыдно за свою
слабость. Он смеется натянуто:
- Бе, дура! Кто меня убьет? Не родился еще человек, который...
Он досадливо машет рукой - стоит ли с тобой разговаривать! - и
уходит, гордый и воинственный, прочь от возвышения.
Известно, конечно, молодому персу: на войне убивают. Но, как всякий
человек, собирающийся в поход, щитоносец непоколебимо верил, что именно
его-то обязательно минует вражеская стрела...
Зажарен на вертеле баран. Принесен мех с вином. Созвана в гости толпа
ближайших соседей. Далеко за полночь шумят во дворе мужчины.
- Война против саков - дело, угодное богу Ахурамазде, - изрекает
свысока приходский жрец огня, усевшийся, по нижайшей просьбе хозяина, на
самое почетное место. - Ибо кочевники Турана - племя неверных, двуногие
скоты, люди-насекомые. Они не рождаются - вываливаются из материнского
чрева. Не умирают - околевают. Не ходят - несутся или волокут ноги. И не
едят, а жрут, - убежденно говорит жрец.
Гости не спускают с Михр-Бидада заискивающих глаз.
Повезло человеку!
Стать телохранителем царя - великая честь, заветное желание каждого
перса. Но не каждому персу это доступно - жизнь повелителя доверяют обычно
лишь сыновьям родовых старейшин, богатых людей. Михр-Бидад - из простых, а
сумел угодить Курушу. Повезло. Успех и удача.
Приятно оглушенный сладким вином, обильной закуской и завистью
окружающих, блаженствует Михр-Бидад, парит в мечтах, как на широких и
мягких крыльях волшебной птицы Семург.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23