..
И тут опять накатила странная галлюцинация. Будто бы сижу я на траве,
а кто-то толкает меня в плечо.
- Эй, Аббревиатура, очнись! - твердит знакомый голос. - Не то
замерзнешь...
Гаркавка, живой и невредимый, стоит надо мной, озабоченно хмурясь и
вглядываясь в мое лицо. Автомат его закинут за спину, а вокруг бродят
милитары "южных", разворачиваются, ворча моторами, грузовики и БТРы, еще
недавно "атаковавшие" нас. Офицер с белой повязкой на рукаве что-то
набирает на клавиатуре портативного факс-модема, одновременно выговаривая
капитану в форме полевых войск:
- Поздно, голубчик, поздно!.. Десантники-то все равно вас
перехитрили.
- Но ведь мы их все-таки уничтожили? - напирает капитан. - Скажите,
мой подполковник, уничтожили мы их или нет?!
- Уничтожили, уничтожили, - соглашается Посредник. - Только с
огромными потерями и не всю группу!..
Я постепенно прихожу в себя.
- Что с тобой, дарагой? - спрашивает сзади Эсаул.
- Да он, наверно, головой ударывся о ветку, пока по деревьям скакал,
- хихикая, объясняет подошедший Ромпало.
- Сам ты "ударывся", - огрызаюсь, поднимаясь на ноги, я. - Просто
психологическое затмение нашло...
Какое-то неприятное воспоминание смутно ворочается в голове, но чем
больше я силюсь его оживить, тем больше ничего не выходит...
- Ребята, прыгайте в кузов, подбросим! - кричат с ближайшего
грузовика. - Небось, притомились пехом по лесу шататься?
- Жрать хочется - просто нэт сил тэрпеть, - мечтательно произносит
Эсаул.

ЯН РАМИРОВ - "КОРРЕСПОНДЕНТ"
Если боги хотят погубить человека, они лишают его разума...
Я тысячу раз успел вспомнить это изречение многомудрых древних
греков, пока мы подбирались к их Объекту, будь он трижды проклят!..
Авантюра, в которой мы увязли по уши, как в болоте (эх, бедняга
Канцевич!), по милости - а вернее, по дурости - лейтенанта, все отчетливее
выглядела в моих глазах самым настоящим безумством.
Я смотрел в мерно колыхавшиеся передо мной в лесных сумерках спины
Бикоффа и Флажелу и искал в уме такие аргументы, которые могли бы
переубедить этих солдафонов в недавнем нашем споре... Например, думал я,
надо было обязательно упомянуть тот бомбардировщик, что был сбит
неподалеку отсюда с ядерным оружием на борту: "Выходит, что гуманные
"сообщники" без зазрения совести не выбирают, какими средствами
пользоваться в войне!"... Или, думал я, лучше было напомнить им, что зло
неизбежно порождает зло, а жестокость - ответную жестокость... А, может
быть, нужно было помянуть войну в Пандухе?
И все-таки я молчал.
Я понимал, что сейчас, когда мои спутники подобно пулям несутся к
своей цели, любые слова и аргументы на них не подействуют. Да и рискованно
мне было продолжать агитацию за мир - впоследствии могли бы возникнуть
ненужные подозрения.
Поэтому мне оставалось только думать. Или вспоминать. Но думалось
почему-то о всякой ерунде, а вспоминалось не самое хорошее из моей жизни.
В том числе и такое, о чем я вообще давным-давно запретил себе
вспоминать...
И я снова и снова мысленно видел склоны небольшой высотки в районе
Гарнуса, которой мы должны были непременно овладеть (ребята тогда еще
горько шутили - "и изнасиловать") к исходу пыльного и знойного,
бесконечного и жестокого дня. И вновь я слышал нечеловеческие вопли
раненых и чуял запах горелой плоти, когда ветер дул от высоты к нам:
выкуривать тех, кто засел там, приходилось с помощью тяжелых огнеметов...
Горела земля, горели скалы, дым застилал небо, и поэтому казалось, что и
небо горит...
Защитники Родины, думал я, по давней привычке стараясь бесшумно
ступать по траве. Мальчишки, которым доверили оружие и разрешили
убивать!.. "На войне - как на войне"... Да если бы вы знали, что такое -
настоящая война!.. Вы думаете, что раз научились метко стрелять, красиво
драться и не бояться вида крови (особенно - своей), то уже познали, что
такое война?!
Вас не научили ненавидеть противника - не условного, а реального, и
вы пока не знаете, как это опасно и какие всходы даст эта ненависть в
ваших душах через энное количество лет... Ведь вы не способны представить
себе, как будете жить потом, после войны - если, конечно, вы вернетесь с
нее живыми, а не в казенном цинковом ящике... Как ваши дети и внуки будут
презирать вас за то, что вы убивали на войне, и вам ни за что не удастся
убедить их, что, убивая, вы защищали их, еще не родившихся... Как будет
сниться один и тот же сон: мирный поселок, исковерканный залпами ракетных
систем сплошного огня типа "Гроза"; ты швыряешь гранату в развалины, из
которых тебя только что обстреляли, а потом врываешься туда и видишь там
труп беременной женщины, рядом с которой валяется автомат и истошно кричит
ребенок в лохмотьях... И когда от вас уйдут жены, которым постоянно
мерещится кровь на ваших руках, и когда от вас отвернутся народ и
правительство - вот тогда вы проклянете даже самые справедливые войны и
себя, получившего за участие в них нагрудные побрякушки!..
Бикофф был хорошим профессионалом. Несколько раз мы чудом не
натыкались на дозоры противника и обходили их так близко, что до нас
доносился запах чужого пота...
Потом началось редколесье, а на небе засияла луна, и пришлось
красться от куста к кусту короткими перебежками наподобие пуганых ворон,
ежесекундно ожидая либо окрика "Стой!", либо выстрела в упор.
И все-таки беда случилась неожиданно - как ей, в общем-то, и
полагается...
Шедший впереди меня Антон Флажелу лишь на какой-то метр отклонился
вправо от лейтенанта и тут же раздался негромкий звук - будто сработала
елочная хлопушка. Португалец странно взмахнул руками и подпрыгнул, словно
собираясь улететь. Никуда он не улетел, конечно. Из-под его ног вздыбилось
облачко дыма, полетели в разные стороны комья земли и дерна, стажера
отбросило на спину и перевернуло...
Явление было знакомо мне с Пандуха. Так взрывается противопехотная
пластиковая мина "Мини-смерч". Начинена она таким количеством взрывчатки,
которого хватает только на то, чтобы оторвать ступню наступившему на
мину... Специалисты, "сочинившие" это варварское средство, исходили из
того, что солдат, став инвалидом, не только будет выведен из строя, но и
причинит родной стране долговременный экономический урон - ведь инвалида
надо будет лечить, обеспечивать протезами и содержать за счет
государственного бюджета...
Мы с лейтенантом вмиг очутились рядом с Флажелу. Он был в полном
сознании и только недоуменно разглядывал кровавый обрубок, в который
превратилась нижняя часть его левой ноги.
- Антон, - тихо сказал Бикофф. - Ты как?
- Пристрелите меня, мой лейтенант, - заскрипев зубами, выдавил
португалец. - Лицо его внезапно побелело. - Голпе де мизерикордия... удар
милосердия... Корошо?
- Нельзя стрелять, Антон, - сказал жалобно, словно оправдываясь,
Бикофф. - В любом случае мы этого делать не станем... Мы лучше наложим
тебе жгут. Все будет хорошо, не дергайся.
Лейтенант открыл свой вещмешок, достал перевязочный набор и шприц с
антишоковым препаратом. Но, вместо того, чтобы сделать укол раненому,
вдруг сбил меня с ног и навалился сверху. Не успел я подумать, что Бикофф
сошел с ума от навалившихся на него потрясений, как услышал знакомый свист
над нами, а через секунду донесся звук выстрела. Снайпер сидел где-то на
другом конце большой поляны, и целился он не иначе как в мою спину. Если
бы не бдительность лейтенанта, лежать бы мне сейчас с дыркой в спине и
пялиться пустыми, закатившимися глазами на луну...
Бык перекатился и навскидку послал несколько пуль в предполагаемом
направлении снайперского поста. То ли он на самом деле метко стрелял, то
ли просто пули были самонаводящимися на цель, но что-то грузное, ломая
ветки, ссыпалось на землю в глубине леса.
Тотчас совсем близко взвыла сирена, но стволам деревьям вокруг нас
заметались жадные лучи прожекторов. Видно, мина приводила в действие
сигнализацию охранения. Значит, вот-вот на сцену должна появиться группа
охраны объекта.
- Уходите, мой лейтенант, - простонал Антон. - Уходите!.. Я сам... Я
задержу их...
Бикофф бешено покосился на меня.
- Останешься с ним, - свирепо приказал он. - Постарайся хотя бы
оказать ему помощь, о чем-то еще я уж и не говорю...
- А ты? - спросил я.
Мысль о том, что Евгений не имеет права мной командовать, даже не
пришла мне в голову.
- Объект, - кратко сказал лейтенант. - И Задача. И больше ничего.
Я быстро наложил Флажелу жгут выше колена, вколол ему "антишок", а
когда оглянулся, то Бикоффа рядом уже не было. Зато между деревьями
замелькали, приближаясь, неясные силуэты, с шипением взлетела
ослепительная магниевая ракета-лампа. Стало светло до рези в глазах, и я
увидел, что Флажелу деловито, несмотря на боль, готовится к бою.
- Послушай, Корреспондент, - прошептал он, пристегивая сразу три
магазина к автомату. - Ты в армии служил?
- Служил.
- А где?
- В Пандухе.
- Что-о? - Глаза португальца округлились, будто я превратился в
медведя. - Почему ты молчал об этом?
- А по-твоему, я должен был повесить себе на грудь картонку с
надписью "Ветеран Пандуха"? - усмехнулся я.
Но Антону было не до шуток.
- Немедленно, - сказал он таким ледяным тоном, каким однажды некто в
чине генерал-полковника отчитывал меня за неуставной вид в окопе под
ураганным огнем фундаменталистов. - Немедленно догони лейтенанта!.. Кам
он!.. Помоги ему выполнить задание, одному ему будет трудновато...
Сам он тем временем проворно извлек из вещмешка коробочку
радиодетонара и надел ее с помощью браслета на левую руку так, чтобы
удобно было нажать белую кнопку.
- Послушай, - сказал я. - Он же убьет меня за то, что я тебя бросил
одного!
В голосе Флажелу прозвучал оттенок презрительного сожаления:
- Ты же все рафно не сможешь воевать!.. Как это по-русски: "Не в свои
санки не садись"?..
Словно подкрепляя свои слова, он пустил длинную очередь по слишком
близким от нас фигурам.
Он опять безбожно перевирал смысл пословиц. Но в принципе был прав:
что я мог бы сделать, если перед моими глазами по-прежнему маячило лицо
мертвой беременной женщины в развалинах Пандуха?!
И я все-таки ушел. Я нашел в себе силы сделать это. Флажелу любезно
прикрыл мой уход автоматными очередями...
Вот уже час я брел по ночному лесу неизвестно куда. По-моему, я
заблудился. Перестрелка за моей спиной давно уже завершилась сильным
взрывом и смолкла.
Я шел отупело. Мне уже были не страшны ни снайперы, ни дозорные, ни
мины, которыми здесь наверняка трава была усеяна как грибами... Смерть
вела меня за собой, и я, как зачарованный, шел за нею.
Но когда впереди замаячило нечто бесформенное, я остановился. Вроде
бы какой-то большой мешок свисал с дерева. Я подошел поближе. Погибнуть от
взрыва мины - все же оптимальный вариант: не придется долго мучиться.
Но на дереве висела не мина.
Я вспомнил, что в экипировке десантника имеется инфракрасный фонарь,
и достал его из вещмешка покойного Канцевича.
Человек был мертв и еще не успел окоченеть в трупной судороге. Лучше
бы я не светил на него фонарем: человек изуродован был до неузнаваемости.
Но я узнал его. Это был лейтенант Евгений Бикофф - наш командир, теперь
уже бывший...
Я попытался снять его тело с дерева, но мертвый крепко цеплялся
ладонями за ствол. Дело было не в упрямстве покойника, просто-напросто
руки его были прибиты гвоздями к дереву. Огромными гвоздями типа
плотничьих...
"И где они только нашли в лесу эти гвозди?", глупо подумал я.
Специально с собой носят, что ли? Запасливые... сволочи...
На траве рядом с деревом что-то смутно белело. Это были клочки
втоптанной в сырую глину фотографии. Я поднял их и машинально попытался
сложить вместе. Будто от этого теперь зависело все, и моя дальнейшая
судьба в том числе...
С фото на меня взглянули два лица, перечеркнутые сеткой разрыва и
поэтому казалось, что они тоже изуродованы. Одно лицо было миловидным,
женским. Другое принадлежало маленькой белокурой девчушке.
И я вспомнил, как вечность назад лейтенант спрашивал меня: "У тебя
есть жена, дети?"... "Нет... Точнее, можно сказать, что нет", ответил я
тогда с невольной горечью. "Так какое же ты право имеешь
разглагольствовать о войне, если тебе лично некого защищать?!"...
Он, конечно, не сказал этого вслух, но именно так я понял смысл его
вопроса. Самому ему было, оказывается, кого защищать помимо министров,
депутатов и многоступенчатой пирамиды чиновников...
И теперь я понял, что Бикофф был по-своему прав. Он дал присягу
честно служить своей стране, и не его вина была в том, что те, за кого он
собирался драться до последнего вздоха, могли оказаться недостойными такой
собачьей преданности.
Я выключил фонарь, и мне показалось, что в голове моей сгустилась та
же темнота, что окружала меня сейчас.
Еще час назад я был уверен в своей правоте, считая, что никто, во имя
или по причине чего бы то ни было, не имеет права убивать... Я был уверен
в том, что это - высшая ценность человечества, накопленная им за
тысячелетия развития, и что она, эта истина, останется таковой при любых
обстоятельствах.
И по-прежнему в памяти моей хранились слова, произнесенные Брилером
при нашем первом знакомстве: "Идеал, для достижения которого приходится
убивать и ранить - не идеал, Ян, а обман, самая дерьмовая ловушка для
простаков!"...
Но сегодня на моих глазах девять парней отдали жизнь за свой идеал.
Несмотря на одинаковость формы, все они были такими разными... И в то же
время, несмотря на разницу характеров, привычек и внешности, все они были
такими похожими в своей бесконечной преданности долгу, и истина,
исповедуемая ими, гласила: каждый должен честно делать свое дело. Без
оглядки и кивков на других, на тех, кто этого не делает... И еще: нельзя
позволять кому-то безнаказанно убивать людей. Тем более - слабых и
беззащитных.
И еще я прокручивал в своем воображении тот, еще не наступивший (но
который обязательно наступит) момент, когда по-детски мило коверкающий
слова голосок спросит: "Мама, а где наш папа? Он скоро вернется? Он купит
мне большую куклу и говорящие кубики?" - и женский голос, в котором будут
слышаться едва сдерживаемые рыдания ответит: "Скоро, малышка, скоро"...
Я знал, что отныне эти голоса будут неотвязно преследовать меня днем
и ночью и что не будет мне от них покоя, если я не выполню свой долг...
Ведь теперь долг человека, который погиб, становился моим долгом - хотя бы
потому, что он спас мне жизнь незадолго до своей смерти... В Пандухе это
было законом.
Я хотел невозможного, да, это верно... Я пожелал стать Христом,
всепрощающим и мудрым гуманистом, которого даже гибель не смогла свернуть
с избранного пути. Но я не учел, что для такого превращения мне поневоле
пришлось бы перестать стать человеком...
Я готовился к борьбе с насилием. Но оно оказалось, как говорится в
армии, условным, ненастоящим противником, потому что в конечном счете мне
пришлось бороться с самим собой... Свое второе "я" - вот кто является
реальным противником каждого человека, и над ним очень трудно, если вообще
возможно одержать верх...
Об этом я думал уже на ходу.
Уйдя в свои мысли, я не сразу заметил, как вокруг начался гиблый лес.
Оголенные каркасы деревьев были повалены в одну сторону, травы и кусты
были выжжены дотла. И без дозиметра было все ясно. Во рту становилось все
суше и суше, а в висках, будто встроенный счетчик Гейгера, стучала кровь.
Прямо из-под ног выпорхнула птаха. Судя по силуэту - певчий дрозд.
Только сейчас ему было явно не до песен. Дрозд пытался взлететь над
обгоревшими деревьями, но ударился в наклонную сосну, и я понял, что птица
ослепла от радиации...
Время от времени попадались трупы зайцев, белок и прочей лесной
живности, и я молил Бога, чтобы "зона третьей категории", куда меня
занесло, кончилась прежде, чем у меня иссякнут силы.
Лес будто обрезало ножом. Я вышел на опушку большой поляны, а скорее
- просеки. К аккуратным столбикам крепилась колючая проволока и
камуфляжная сетка, шатром накрывавшая целый городок. Под сеткой ездили
машины, стучали дверцы вагончиков-бараков, сновали люди в военной форме,
не спеша прохаживались часовые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30