— он закатил глаза и выпятил нижнюю губу. — Ехаль на свой машина. Два парня, маладой, просят — падвези рядом. Ми покажем, гаварят. Я что? Минэ нэ жалко! Садытесь, гаварю. Дэнэг минэ нэ надо! Просто хате л помощь сдэлать, пани-маэшь? Прыехалы, а они пыстолеты минэ — раз! — Галустян ткнул указательным пальцем себе в лоб. — Виходы из машина! Я гаварю — стрэляй, сабака! Убэй минэ! Нычего нэ палучиш! И давай я с ними драца! Оны в минэ — бах! А я с ными дерус! Они сновы — бах! А я деру с! Оны все выстрэлили и бежать!Он шумно выдохнул, видимо, тяжело переживая собственный героизм.Ледогоров пожалел, что у него нет диктофона.— Где они вас остановили?— Главный проспект, — Галустян замялся и вопросительно посмотрел на девицу.— Невский, — подсказала она низким хриплым голосом.— Да, Нэвскый, гдэ лошадь на мосту.— Аничков мост? — Ледогоров едва не прыснул со смеху.— Да, — Галустян кивнул и откинулся на подушку. — Извиныте, я по-русски плохо гаварю.— Ничего.Ледогоров бегло писал объяснение, хорошо понимая бесполезность этой работы. Даже если Галустян даст весь этот бред на протокол допроса, подписавшись под ответственностью за дачу ложных показаний, даже если поймать его на противоречиях и доказать, что он врет, то все это можно засунуть себе в задницу. Ответственность эта существует лишь на страницах уголовного кодекса. Для того, чтобы привлечь к ней, в реальности необходимо, чтобы решение об этом принял суд, а как же дело попадет в суд, если и врут, чтобы этого не произошло. Ладно, это свидетели и потерпевшие. Обвиняемым и подозреваемым закон позволял вообще лгать безнаказанно, мотивируя это правом на защиту. Ледогоров вообще слабо понимал, почему преступник имеет законное право выкручиваться, и это никак не ущемляет права тех, кого он обворовал, ограбил или убил. По его, Ледогорова, разумению, каждому осужденному, находившемуся до приговора «в отказе», следовало набавлять срок за дачу ложных показаний. Причем лет пять, не меньше.— Как они выглядели?Галустян вытянул губы трубочкой и нахмурился. Видимо, еще не успел сочинить.— Маладые, свэтлые, — сказал он наконец, — в чорном одэты.— Оба с пистолетами?— Да. Оба.Ледогоров написал еще несколько строчек, потом перевернул листок.— Так. Вернемся к началу. Где прописаны?— Тбылиси. Руствэлли чатырнадцать, кавартыра сорок.— А в Санкт-Петербурге?Галустян снова обратил свой горячий взор к блондинке. Она встрепенулась.— Дыбенко восемь, сто один.Ледогоров наконец повернулся к ней.— А вы кем приходитесь?Она высоко подняла голову.— Жена.— Можно вашу фамилию, имя и отчество?— Воротникова Галина Романовна.— Давно замужем?Глаза Ледогорова откровенно смеялись. Она скривила губы.— Мы еще не расписались. У нас гражданский брак. А что? Нельзя?— Можно-можно, — Ледогоров вернулся к бумаге. — Кстати, на Дыбенко — это ваша квартира?— Снимаем. А что, нельзя?— Да можно, — он улыбнулся. — Что вы такая агрессивная? Рафаэль Михайлович, вы работаете?— Канэчно!— Где и кем?Галустян опять наморщил лоб.— Киллер я.Ледогоров чуть не свалился со стула.— Кто? Кто?— Ну киллер. Здесь купи ль, там продаль.Смех просто рвался наружу.— Может быть — дилер?Галустян облегченно заулыбался.— Ха! Точно — дилер! Я же по-русски очэнь нэ харашо.Ледогоров покрутил в пальцах ручку.— А где работаете?Потерпевший снова погрустнел.— В фирма. Нэ помню названия. Визитка в бамажник. Он у вас. Я два мэсяц как прыехаль.Ледогоров кивнул.— А вы, Галина Романовна, домохозяйка?— Почему? — она передернула плечами. — На рынке торгую. На Правобережном. А что?— Да ничего, ничего, — он протянул Галустяну листок с объяснением. — Читайте. Все ли правильно?Потерпевший махнул рукой в сторону своей дамы.— Пусть она. Я же по-русски…Девица смутилась. Видимо, чтение не входило в число ее любимых занятий.— Прочитайте вы. У меня глаза от бессонных ночей болят. — Находчиво выкрутилась она.Ледогоров послушно кивнул.— Ради бога. По существу заданных вопросов могу пояснить следующее… на автомашине «мерседес», которой управляю по доверенности… остановили у Аничкова моста… попросили подвезти…Он мучительно думал, стоит ли под каким-нибудь соусом показать фотографии.— … угрожая оружием, попытались завладеть автомашиной…Очень боязно было ошибиться и засветить свое знание ситуации.— … оказал сопротивление, после чего они начали стрелять в меня…Все-таки хотелось рискнуть. Это был шанс быстро получить все необходимое.— … славянского типа, волосы светло-русые, одеты во все темное, опознать смогу. Все верно?Галустян кивнул.— Вот здесь, — Ледогоров протянул ему листок. — С моих слов записано верно. Мною прочитано. И подпись.Здоровой рукой, с помощью девицы, чертов потерпевший накарябал необходимое. Ледогоров убрал объяснение обратно в папку и засунул сзади за ремень. Потом достал фотки. Сердце учащенно забилось.— А у нас с вами, похоже, Рафаэль Михайлович, есть общие знакомые. Я тут случайно заглянул в фотографии, изъятые из вашего «мерседеса», и — на тебе.В глазах Галустяна мелькнула какая-то смесь заинтересованности и испуга.— Вот, — Ледогоров ткнул в молодого рыжего грузина на групповой фотографии в каком-то кабаке. — Это же Арчи л. Он в кафе «Риони» часто бывает. Боксом раньше занимался. А сзади брат его.Понять, что двое из зафиксированных на пленке — братья, не смог бы только слепой.— Нэт, — Галустян поморщился, словно припоминая, — это нэ Арчил. Это Гоги. А брат его — Ваха. Оны, правда, боксеры. — Он сжал свободную руку в кулак и покивал головой. — Но он нэ Арчил.— Да быть не может, — случайное попадание в точку окрылило Ледогорова и он, словно в запале, выхватив фотографии, нашел главную. — Что я, Арчила не помню? Мы с ним на соревнованиях выступали. Вот это ведь — Давид? — Он щелкнул по изображению изящного парня в черном пиджаке. — Правильно?— Этого я ваабщэ нэ знаю, — быстро сказал Галустян. Лицо его приняло землистый оттенок. — Нэ знаю, как его завут.— Как это? — опешил Ледогоров. — А фото?— Вах! — собеседник покачал головой и снова поцокал языком. Он, видимо, овладел собой. — Слюшай! Я — уважаемый чэловэк. Зэмляков много. Всэ падходят. Давай пакущаем! Давай сфатаграфыруемся! Развэ запомнищ всэх!Ледогоров понял, что пора выходить из ситуации.— Это Давид! — уверенно сказал он. — Я его тоже по спорту помню. Увидишь — пусть позвонит!— Обязатэльно! — кивнул Галустян. — Слюшай! Отдай фото. Вам нэ нужны.— Не могу, — сокрушенно покачал головой Ледогоров. — Только следователь, может. Он приедет и отдаст. Под расписку.Галустян вздохнул. Ледогоров поднялся.— Выздоравливайте. Всех благ…— Падажды, — Галустян придержал его за руку. — Галя, выйди, нам пагаварит надо!Она послушно прикрыла за собой дверь.— Слюшай, дарагой! Я нычэго нэ хачу! Я нэ на кого нэ в обидэ! Пагарячылысь рэбята и хрэн с ными! Зачэм слэдоватэл? Зачэм бамага? Сдэлай так, чтобы дэла нэ была. Я табэ дэнги дам! Много дэнги! Памаги, брат!«Не брат я тебе, гнида черножопая! Нет. Это не то.»— Не могу, друг! Это только следователь может. Он придет — с ним и поговори. — Ледогоров высвободил руку и улыбнулся. — Счастливо. Удачи.— Табэ тоже. — Галустян расстроенно поцокал языком.В коридоре было жарко. Огромная приоткрытая створка окна не давала сквозняка. Воротникова нервно курила, оглядываясь на дверь. Ледогоров махнул рукой.— Счастливо, новобрачная!Она подошла, покачиваясь на каблуках.— Почему вы не верите, что мы поженимся? Он схватил ее за длинный, несмотря на жару рукав блузки.— Потому что ты раньше сдохнешь от передоза, красавица. Или надоешь ему. Или сядешь. Чем торгуешь-то на Правобережном.— Козел ментярский! — она вырвалась и ломанулась в палату.Ледогоров хмыкнул и пошел к лифту. Вместо русоволосой сестрички у дверей несла вахту толстая одутловатая баба, проводившая его недобрым взглядом. В лифте он думал о том, что старик не ошибся и парень со снимка — стрелок, что Галустян его очень боится, что надо срочно пробить машинку из списка, и что у Юльки через четыре часа кончится смена.Транспорта не было видно. Наплыва ожидающих пассажиров тоже. Горячий, порывистый ветер гонял по пустырю обрывки газет и пучки блеклой травы. Небо потемнело и стало зеленовато-синим. Вокруг громоздились безликие Купчинские многоэтажки. Он сел на скамью, откинулся к дюралевой стенке автобусной остановки и с удовольствием прикрыл усталые глаза.
* * * В отделе было оживленно. Вечер пятницы всегда настраивал на приятный лад. В кабинете курил Юрка Громов, откомандированный в группу главка по раскрытию убийства банкира, расстрелянного два месяца назад у своего офиса на Миллионной.— Здорово!— Привет! Ты какими судьбами?Ледогоров упал на свой стул и бросил в ящик стола папку с объяснением Галустяна.— Соскучился! — Громов затянулся и выпустил дым кольцами. — Да и Виталя звал. Он сегодня в отпуск уходит. Отвальная.— А-а, — Ледогоров кивнул и потянулся к телефону. — Как там в бригаде? Раскрываете?Громов потянулся за пепельницей.— Зря, кстати, подкалываешь. Этот новый отдел по «заказнякам» — очень даже ничего. Не удивлюсь, если и впрямь раскроют. Работают интересно, к тому же возможностей у них… Не то что у нас.— Добрый вечер, — Ледогоров дозвонился. — Из Калуги, Восемьдесят седьмой отдел, два семьдва сорок три двенадцать. Машинку на принадлежность. Диктую: Алена, девять, восемь, ноль, Ульяна, Константин. По семьдесят восьмому региону. Жду. Ты уже себе там местечко прибил?— Иди ты.— Да я серьезно. Не век же тебе здесь гопников гонять.— А тебе?— Я — другое дело. Я — «заколдованный». К тому же достало уже все.Громов выбросил хабарик в распахнутую форточку. Огонек сверкнул на фоне ярко-синего неба.— Я пытаюсь, — задумчиво протянул он. — Но я же говорю — отдел серьезный. Походами за водкой место не заработаешь. Если не получится — уйду к чертовой матери!— Да, пишу, — Ледогоров прижал трубку плотней. — Так, Навалочная Ольга Петровна, шестьдесят первого, проспект Кима, два, квартира одиннадцать. А какого цвета? Светло-синяя? Спасибо. А по административной практике есть что? Задерживался только один человек? Пишу. Любашев Василий Николаевич, шестьдесят седьмого. А где прописан? Понял. Позвоню в ЦАБ. Спасибо.Он повесил трубку и вздохнул. Светло-синяя машина не входила в его планы. Хотя ребята могли и перепутать. Ночь, хоть и белая, есть ночь. Он стопарнул себя. Самое опасное — подтаскивать факты к собственным версиям.Громов поднялся.— Пойду, пока у вас сходка, сигарет куплю — кончаются.Ледогоров встрепенулся.— Извини. Тут просто дело одно… Куда это ты собрался? К какой матери?Юрка улыбнулся.— К чертовой, Саня. К чертовой… Я, Саня, говорю, что если не удастся перевестись в «заказной» — уволюсь. Достало все. Семь лет в этом отделе. Блевать уже от одних стен хочется. Подвалы, бомжи, крадуны, гопники, подучетники. Местные недоноски уже выросли и ушли в бандиты, а я все сижу в одном кабинете, за тем же столом. Во где все. Сколько народу ушло в главк, РУБОП, УБНОН, в ОУР РУВД хотя бы. Я не хуже многих из них. Либо переведусь, либо на хер. То есть в народное хозяйство. Никакого желания работать уже не осталось. Увидимся у Витали в кабинете.Дверь за Громовым захлопнулась. Ледогоров сидел и молчал. Он прожил с Громовым в одном кабинете три года, из которых уже почти год не пьет, а значит способен что-то замечать. За все это время даже на секунду не показалось, что слегка пофигистичный, слегка излишне потребляющий, но всегда готовый помочь и умеющий работать Юрка мучается внутри какими-либо серьезными проблемами. Может, так он и Жарова проморгал? Хотя тот уже в главке работал. Но так и его самого пропустили, проморгали после смерти отца. Внутри шевельнулся больной нерв. Кабинет начал заполнять густой запах коньяка. Ледогоров помотал головой. Так всегда: бегаешь, крутишься, работаешь — все нормально. Только пауза — и все снова. Он опять потянулся к телефону.— Любашев, пожалуйста. Алло, девушка, здравствуйте. Из Калуги, восемьдесят седьмое, два семь два сорок три двенадцать. Любашев Василий Николаевич, шестьдесят седьмого. Места рождения нет. Жду.За окном медный блин солнца протискивался в щель между домами и колол сверкающими иглами прямо в глаза. Вечер не нес свежести. Никаких намеков на обещанные с утра гидрометцентром грозы.— Что? Рылеева, тридцать шесть, квартира одиннадцать? Здорово. Спасибо. Что? А, родился пятого января в Ленинграде. Спасибо.Он заставил себя успокоиться. Адрес водителя «копейки» находился в границах квадрата, где, как он вчера посчитал, возможно, растворилась машина со стрелком. Правда, она была зеленая.Заглянул Югов.— Ты на «сходняк» не хочешь зайти? Все сидят уже давно.Вышегородскии встретил его не самым приветливым взглядом.— Извините.— Ничего. Спасибо, что зашел.Вечерняя «сходка» в пятницу — безумно тягостное и тоскливое мероприятие. Особенно, если руководителю некуда спешить, или у него плохое настроение. Единственное, что греет — это предвкушение выходных, но его можно «подмочить», подержав людей в душном кабинете минут сорок. Видимо, сегодня в Артуре сочетались обе гибельные предпосылки. Он, не торопясь, подробно расспрашивал всех о выполненных планах, придираясь к мелочам.— Саша, съездил в больничку?— Да.— Опросил?— Да.Ледогоров прекрасно видел негативный настрой шефа и не собирался облегчать ему жизнь.— Ну и как?— Врет. Прогнал фишку со случайными пассажирами.— А ты что?— Записал все подробно и старательно.Знакомый тополь тревожно мельтешил, заглядывая в окно. Ледогоров знал, что докладывать начальству правду нельзя — полетят руководящие указания, гениальные идеи, доклады наверх.— Дальше что будешь делать?— Искать.— Кого?— Преступника.— Как?— С использованием всех форм и методов оперативно-розыскной деятельности.Вышегородскии посмотрел на него.— Чего ты ерничаешь?Ледогоров с трудом удержался, чтобы не ответить вопросом «А ты?». Завязав с выпивкой, он старался сдерживаться, особенно в присутствии кого-то еще.— Почему? Разве это не правильный ответ?— У тебя сколько материалов?— Ни одного. Вы поручили мне день и ночь раскрывать эту хулиганку.— Коршунов! Сколько ты не добил материалов, отпускник?Виталя потупился.— Три, но я в понедельник выйду и…— Отдашь Ледогорову, а то он с жиру бесится.— Да я…— Я сказал — отдашь! Понял?— Понял.Ледогоров скрипнул зубами.— Спасибо шеф за заботу о моей фигуре.— Не за что. Свободны все. И чтобы в кабинетах через пять минут никого не было.Все вышли. В открывшуюся дверь хлынул воздух из коридора. Такой же плотный и влажный как в кабинете. За окном медное солнце отчаянно цеплялось за дома и деревья последними лучиками.— Кончаются белые ночи.Ледогоров подошел к Артуру. Тот смотрел в сторону, сидя за столом.— Что? Не дают тебе Хохмачева турнуть?— Причем здесь это?— Притом, что не надо на мне за это отыгрываться.Вышегородский продолжал глядеть в стену.— Ты действительно не загружен. От трех материалов не развалишься. Посмотри на остальных.Ледогоров хмыкнул.— Я и от десяти не развалюсь.— Учту.— Сделай милость.Артур повернул голову и посмотрел на него.— Саша, почему вы меня так не любите? Ты, Полянский, Челышев?Ледогоров пожал плечами.— Что ты, девчонка, что ли?Артур скривился и махнул рукой.— Оставь. Ты понимаешь о чем я говорю.Ледогоров наклонился к нему.— Я-то понимаю, а ты вряд ли поймешь.— Постараюсь.— Просто мы менты. А ты милиционер.Вышегородский молчал. Словно ждал продолжения.— Я же сказал — не поймешь!В коридоре висел полумрак. Из-за дверей Коршуновского кабинета доносились обрывки оживленного разговора и бульканье жидкости. Ледогоров тихо поцарапал ногтями дверь.— Про меня не забыли?— Ты же не пьешь?— Зато ем!Он сделал огромный бутерброд из булки, сыра, кильки в томатном соусе и ломтика помидора, после чего налил себе «Колы». К счастью, коньяка не было. Стаканы с «Охтой» в руках у ребят не вызывали никаких эмоций.— Спокойнее! — сказал из угла знакомый голос. — Это не еда, а закуска!— Я без обеда, — он откусил кусок и поднял глаза. — Какие люди!Загорелый, отдохнувший Полянский весело улыбался.— Здорово!— Привет! Ты когда выходишь?— Уже в понедельник. Шел мимо и нарвался на Виталю!— Ладно, — Югов поднял свой стакан, — потом поговорите! У нас есть повод! Виталя! Хорошо тебе отдохнуть и ни разу за отпуск о работе не думать!Ледогоров пробрался к Полянскому.— Как дела?— Отлично! Взял Жанку в охапку и рванул дикарем в Абхазию.— Ну, ты рисковый парень.Все закурили. Сизый дым начал заполнять кабинет.— Откройте дверь!— Артур еще здесь!— Да пошел он на …! Открой!— Извини! — Ледогоров отвлекся. — Хорэ! Мужики! Не нарывайтесь! Уйдет и откроем!Несмотря ни на что, ему было немного жалко Артура и не хотелось ставить его в совсем неудобное положение.— Так как Абхазия?— Очень хорошо! — Полянский взял со стола веточку укропа и сунул в рот. — Цены мизерные. На Россию все молятся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20