кто умер, и в квартиры въехали наследники, а кто продал свои метры за приличную сумму. Несмотря на то, что былое великолепие высоток отошло в прошлое, квартиры в них пользовались устойчивым спросом. Вероятно, не последнюю роль в этом играла атмосфера Москвы пятидесятых годов, когда высотки стали символами послевоенной столицы.
"Кольца победившего коммунизма", как назывались высотки у политической верхушки, должны были изначально служить фоном для грандиозного здания Дворца Советов, которое так и не было построено. Высотки проектировались разными архитекторами, непосредственный же контроль за строительством осуществлял сам маршал Лаврентий Берия. Неизвестно, кем и как принималось решение о возведении этих зданий, но ясно было одно - рассматривался вопрос на самом высоком уровне. Этим объясняются и быстрые темпы строительства, и астрономические суммы, затраченные на него. Возможно, что некоторые коренные москвичи еще помнят торжественную закладку высоток, которая состоялась в 1947 году во время праздника, посвященного 800-летию Москвы.
Строили высотки в основном заключенные - пленные немцы и японцы, а также советские зэки. Каждая из семи стройплощадок представляла собой настоящий лагерь. Отголоски этого сохранились до сих пор в разделении территории МГУ на Воробьевых горах на "зоны" - зона А, Б и т. д. Места, где велось строительство, были обнесены высоким забором и усиленно охранялись.
Темпы строительства были просто ударными. К середине пятидесятых годов семь башен были готовы. Кое-что приходилось доделывать буквально на ходу в связи с пожеланиями кремлевских вождей. Так, однажды Лаврентий Берия, проезжая мимо здания на Смоленской площади, не обнаружил на нем острого шпиля, и архитекторам было дано краткое указание "Срочно ставить!" Однако оказалось, что готовая конструкция не выдержит каменного шпиля, и пришлось возводить шпиль из листовой стали, то есть полый внутри. Впоследствии там обосновались целые колонии голубей, на которых время от времени технические службы МИДа устраивали облавы.
Животный мир полюбил и другое высотное здание - гостиницу "Украина". Как только она была построена, в нее ринулись полчища кошек, с комфортом расселившиеся в коммуникационных сетях. Кошки особенно не давали покоя жильцам гостиничных номеров весной, во время своих свадеб. Полностью освободить гостиницу "Украина" от четвероногих созданий так и не удалось.
Дверь Кате долго не открывали, но вот раздалось покашливание, щелкнул замок и на пороге появился Женя Сандула. Шея у него была обмотана шарфом.
- Здравствуйте, - сиплым голосом попри-ветствовал Катю хозяин, болею, - и Женя широко улыбнулся. - Проходите.
Когда-то двухкомнатная квартира теперь пре-вратилась в анфиладу из трех комнат. Дверей нигде не было, в глаза бросались высокие арки, расписанные попугаями и тропическими лианами.
Первая комната служила гостиной и библиотекой одновременно. Книги располагались стройными рядами и были подобраны по цвету. За бордовым рядом следовал темно-розовый, за ним - серый, белый. Почти на полу сверкало густо-угольной чернотой собрание сочинений "лучшего классика советской эпохи" - Александра Дюма.
- Я не могу обеспечить вам надлежащий прием, - Женя поминутно трогал рукой горло, как бы проверяя, на месте ли оно.
- Ничего, я не голодная, - бодро ответила Катя.
Женя издал какой-то горловой звук, который мог быть одновременно и смешком, и восклицанием.
- Так о чем вы хотели поговорить?
- Расскажите о себе.
Женя встал, вышел в следующую комнату, а вернувшись, прохрипел:
- Вот листок, здесь все написано. Я в последние годы работаю над своими мемуарами, поэтому биографию заготовил заранее, на последнюю страницу обложки.
Катя внимательно посмотрела на него. Женя сидел, развалившись на диване, предоставив гостье возможность любоваться своим профилем.
- Вы... писатель? - осторожно спросила Катя. Она знала, как самолюбивы все творческие личности.
Многие знакомые ее юности писали стихи и часто мучили Катю своими просьбами послушать и высказать мнение о стихах друга, брата, знакомого, рано умершего дальнего родственника, случайного попутчика в электричке и так далее. Никто не хотел признаваться в собственных литературных грехах все прятались под вымышленными масками, наподобие Проспера Мериме, выдумавшего Клару Гасуль.
Катя обычно сосредоточенно слушала, иногда для большего эффекта задумчиво смотрела куда-то вдаль, как бы отрешаясь под влиянием божественной поэзии от всего земного, потом бросала взгляд на чтеца, у которого в конце обычно предательски дрожал голос, и говорила только одно слово - "изумительно". Потом следовала робкая пауза. Следующим делом Катя скорбно вопрошала: "Ну, ты куда-нибудь с ними ходил?" - заранее зная ответ. На это, как правило, разражались гневными филиппиками на засилье бюро-кратических элементов в молодежных журналах.
Некоторые шли еще дальше и говорили, что ходить куда-либо предательство по отношению к собственному таланту, все равно он не будет понят заскорузлыми людьми, лучше уж умереть непризнанным. В душе Катя соглашалась с такой постановкой вопроса, но внешне недовольно хмурила брови и молчала. Так что опыт общения с графоманами Катя уже имела.
- Ну, как сказать, милая девушка, - из больного горла внезапно прорезался звучный баритон, - писатель - это ведь состояние души, а не просто профессия. Писателями рождаются.
Катя почему-то подумала о бедном Пегасе, на которого все пытаются взгромоздиться, и поэтому конь уже давно не летает, а мирно стоит в стойле.
- Я, правда, не рассчитываю на шумный успех, я ведь пишу для избранного круга лиц, тех, кто оценит мои скромные воспоминания.
Катя никак не решалась спросить, что же выдающегося успел совершить Женя Сандула в свои неполные сорок лет.
- У меня были очень известные родители, я рос, можно сказать, под сенью Муз.
- Они тоже были писателями? - выдавила Катя.
- Нет, - Женя строго посмотрел на нее, - они работали в Главлите. Поэтому у нас дома бывали такие имена, такие личности...
- Понимаю, - Катю вдруг осенило, - вы и пишете о них?
- Да, я стараюсь быть беспристрастным, но одновременно строгим. Давать мягкие оценки сквозь призму эпохи и истории.
Сипенье сменилось звонкостью и даже бравур-ностью.
- М-мм, - простонала Катя, ей показалось, что у нее разболелся зуб.
- Так что мою биографию вы прочтете на досуге. Что еще?
- Вы играли в тот вечер, в спектакле "Сон Шекспира в летнюю ночь"?
- Да, играл.
- Вы были все время заняты в спектакле или куда-нибудь отходили, может, вы могли видеть убитого где-то за кулисами?
- Я был занят в первом отделении. А во втором акте я действительно отходил. Я вышел, посидел немного в буфете, съел гусиный паштет, жюльен, салат оливье.
Эти "данные", конечно, представляли для Кати особенный интерес.
- ...Потом вернулся на сцену, меня должны были заколоть и произнести надо мной монолог.
- Ну как, успели?
- Естественно, даже провалялся минутой дольше.
- Женя, а что случилось с занавесом?
- Непонятно, дали раньше. Вообще, спектакль начался раньше обычного.
- Как это?
- А так. Я пришел в буфет и машинально посмотрел на часы, чтобы не опоздать к концу второго акта. Так вот, по моим подсчетам, когда я уходил, должны были произносить определенные слова, а их не было.
- Так, - Катя ощутила непонятное волнение, - и что дальше?
- Ничего, я просто учел этот факт и поэтому вернулся пораньше, чтобы вовремя появиться на сцене.
- Ну а почему это произошло? - Катя почти кричала.
- Да не волнуйтесь вы так, всякое в нашем деле случается, театр есть театр - сумасшедший мир, нормальным людям в нем не ужиться. Иногда бывают такие накладки, очевидно, часы подвели.
- Да. - Катя погрузилась в молчание.
Прошло пять минут, Женя снова вошел в роль больного и засипел фистулой.
- А что вы скажете об Элле Александровне?
На секунду Женя растерялся, но быстро овладел собой.
- Прекрасный режиссер, отличный организатор, я ее очень уважаю.
- Ну а какие-нибудь разногласия с ней у вас были?
- Какие разногласия, - удивился Женя, - кто же портит отношения со своим бутербродом с маслом?
Да, конечно, в цинизме сегодняшнему поколению актеров отказать было нельзя. Куда подевались романтика, принципиальность, лирический трепет? Все сменили голый прагматизм и расчет. "Наверно, это правильно, иначе никто не выживет, - подумала Катя, - ни театр, ни режиссер, ни актеры".
- А что вы скажете о других актерах?
- Общаемся мы мало, у каждого своя жизнь, но в театре стараемся жить дружным коллективом, помогать и выручать друг друга.
- Хорошие слова, - не удержалась Катя, - вам бы в английском парламенте выступать или в Гайд-парке.
- Ну что вы, у меня другое призвание - запечатлеть время в скромном литературном труде.
- Не забудьте подарить мне книгу.
- Даже с автографом. Вот ваша сумка, лифт временами отключают.
- Спасибо, я еще не мужчина средних лет с подагрой, как-нибудь спущусь.
Женя снисходительно улыбнулся. Он выглядел этаким добродушным барином, которому грубит какая-то молодая, сопливая гувернантка. На прощание Женя отечески похлопал Катю по руке:
- Обращайтесь, если что, звоните и приходите.
Женя вернулся в комнату и скользнул взглядом по стене. Над столом висела фотография родителей. Они дали ему все: заботу, внимание, связи. Но он хотел всю жизнь другого - НАСТОЯЩЕГО АКТЕРСКОГО ТАЛАНТА. Этого не было, и он мучился от смутного сознания, что главного - нет, а все остальное суррогат, подделка, ничего не стоящие пустяки, без которых можно очень легко обойтись.
***
Алексей посмотрел в окно и невольно нахмурился. Резко похолодало, и москвичи поспешно сменили рубашки с короткими рукавами и сарафаны на пиджаки и толстые вязаные кофты. Хотя синоптики предсказывали наступление циклона с севера уже три дня, они, как всегда, ошиблись, и вот только сегодня небо затянулось привычной для Москвы серой пеленой. Зрелище бессолнечной Москвы было не из приятных. Она напоминала старую угрюмую тетку, даже не пытающуюся скрыть приступы своего дурного настроения.
Алексей подошел к террариуму. Геккон Ганнибал стоял неподвижно, смотря вперед большими выпуклыми глазами. Казалось, он был не живой, а сделан из воска или полупрозрачной пластмассы. Алексей слегка постучал по стеклу. Но Ганнибал никак не отреагировал.
На кухне Алексей поставил чайник, есть не хотелось. Он старался не готовить, а обойтись немудреными пельменями или варениками с картошкой. Колбасу он не любил, а стоять у плиты и жарить котлеты или курицу ему казалось непростительной тратой времени. Привычно дребезжал старенький холодильник "Бирюса". Маленькая, пятиметровая, кухня была плотно заставлена кухонной мебелью. Мама тяжело расставалась с вещами, и поэтому постепенно в квартире скопилось много ненужного хлама. Кое-что после смерти матери он выбросил, но выкинуть на помойку приличный гардероб или кухонную белую колонку у него просто не поднималась рука.
Несмотря на то, что они с Катериной упорно занимались поисками "театрального убийцы", Алексей честно признавался самому себе, что результаты их деятельности пока что нулевые. Самое удивительное было то, что в деле, казалось, напрочь отсутствовала логика. Ну что это в самом деле за убийство, в партере, да еще шарфик какой-то легкомысленный! Почему в театре-то?! Это смахивало на какое-то ребячество, казалось, убийца говорил:
"Нате вам, никого я не боюсь, где хочу, там и убиваю".
"Стоп-стоп, - Алексей почувствовал, что в его рассуждениях забрезжило нечто, какой-то свет. - Минутку, - сказал себе Алексей, - одну минутку. Да это же просто хулиганская выходка, настоящий убийца так никогда бы не поступил, значит, здесь вышла какая-то ошибка или возник крайний случай, когда не убивать уже нельзя было". Алексей вспомнил слова шефа агентства, что убитый, по-видимому, связан с некой таинственной организацией, символ которой - не то цветок, не то куст. "Мамма миа!.. - воскликнул Алексей, очнувшись от размышлений. Большой пузатый чайник в голубой горох стремительно покрывался черным налетом. - Надо "Тефаль" купить, а то когда-нибудь случится пожар, пока я буду биться над очередным делом". "Не забудь проштудировать историческую литературу, - продолжил все тот же внутренний голос, - так можно случайно наткнуться на то, что приблизит к разгадке убийства в театре "Саломея".
Глава 8
Лилия Георгиевна сидела напротив Кати с удивительно прямой спиной и нервно комкала в руках маленький кружевной платочек. Очевидно, она еще не до конца вышла из образа страдающей королевы, которую только что сыграла на репетиции.
- Я стояла с краю, потом Анжела выбежала вперед одна и закричала.
- Сначала она позвала Женю?
- Ну да, - актриса вскинула на Катю удивленные глаза, - да.
- А почему она не позвала всех?
- Она стояла ближе к нему, ну, потом он... - Лилия Георгиевна запнулась, - ну, наверное, самый надежный, что ли, несмотря на свое вечное балагурство. Станислав Робертович - старик, да его и не было. Артур с Рудиком - слишком молоды, чтобы правильно поступить в экстремальной ситуации. Поэтому вполне понятно, что она кинулась к Жене. А что, в этом есть что-то предосудительное? - Лилия Георгиевна неожиданно возвысила голос.
Катя внимательно посмотрела на нее. Несмотря на то, что Гурдина охарактеризовала Лилию Георгиевну как молчаливую и замкнутую женщину, сейчас она выглядела какой-то взвинченной и взволнованной. Изо всех сил Катина собеседница пыталась держать себя в руках, но удавалось ей это плохо.
- Как по-вашему, что случилось с занавесом?
- Обычная накладка, - устало махнула рукой актриса, - бывает.
Почему-то все старались уверить Катю, что это был рядовой случай в театральной жизни. Но, как выяснилось, ЭТО ВООБЩЕ СЛУЧИЛОСЬ ВПЕРВЫЕ! Дисциплина в "Саломее" была железной, театр работал четко, как единый слаженный механизм, и таких проколов у них еще не было. И то, что техническая поломка случилась именно в тот вечер, когда произошло убийство, доказывало только одно - случайным это быть не могло. Кто-то дал пусковой сигнал этому механизму.
- Скажите, а как вообще начинается спектакль?
- Не понимаю, - голос Лилии Георгиевны звучал чуть надменно, - о чем вы спрашиваете?
- Вы отступаете от текста?
- Конечно нет, мы стараемся строго следовать ему.
- И в тот вечер тоже?
Кате показалось, что актриса заколебалась, но это были лишь какие-то секунды.
- Да.
- Лилия Георгиевна, вы не москвичка?
И опять возникло непонятное напряжение, Катя чувствовала его просто физически.
- Нет. Я из Харькова.
- Спасибо. - Катя захлопнула блокнот, ручка вылетела из него и приземлилась на трюмо Лилии Георгиевны. Катя протянула руку, чтобы взять ее, и залюбовалась маленькой шкатулкой: нежно-алая роза с зелеными листочками.
- Какая красота! - невольно вырвалось у Кати.
- Да, - услышала она спокойный голос, - мне ее когда-то подарили.
В холле никого не было. Катя забралась в кресло поближе к окну, и тут в глубине зарослей вдруг обнаружила часы. Эти часы как две капли воды напоминали те, что были в доме Эллы Александровны: сельская идиллия и пастушка с жестким взглядом. Катя вспомнила Генриетту Алексеевну, хозяйку антикварного магазина, она что-то говорила об этих часах, но что - Катя уже не помнила, хотя, ах, да, что эти часы напоминают Гурдиной о детстве. НО О КАКОМ ДЕТСТВЕ? Значит, не было никакого казенного детдомовского детства... Зачем же ей было обманывать?!
Катя как ошпаренная выскочила из холла, едва не опрокинув высокие кадки, и со всех ног помчалась ловить такси, ей надо было еще раз попасть в этот магазин и хорошенько расспросить его хозяйку.
- Я не очень понимаю, чего вы хотите? - Генриетта Алексеевна сидела в малюсенькой подсобной комнатушке и точила карандаш, когда Катя буквально ворвалась к ней.
- ...Эти часы пользуются повышенным спросом и поступают к нам небольшими партиями примерно раз в два-три месяца.
- Откуда? - чуть не кричала Катя.
Генриетта Алексеевна высоко подняла брови:
- Я уже вам в который раз говорю - из Франции, там когда-то их делали в большом количестве.
- Да? - глупо переспросила Катя. Она понимала, что сейчас ставит под сомнение наличие у себя каких-либо умственных способностей вообще. "Ну и работа, строишь из себя идиотку, лишь бы разговорить людей, а толку-то", вздохнула она. - Значит, они из Франции? - при этих словах Катя чуть отступила назад, опасаясь, что выведенная из себя Генриетта Алексеевна запустит в нее каким-нибудь тяжелым предметом, находящимся под рукой. Тем более что самым ближайшим к ней орудием возможной экзекуции было массивное пресс-папье. "Таким, точно, насмерть, - лихорадочно вертелось в голове у Кати, - упадешь и не поднимешься".
- У меня, возможно, плохо с русским языком. - Генриетта Алексеевна оставалась по-прежнему невозмутимой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27