А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Очень странный парень, решила Морисетт, хотя еще не успела разобраться, что происходит в голове ее нового хмурого партнера. К тому же она поняла, что ей хочется снова в связку с Ридом. Его-то она понимала. Понимала ли? Краем глаза она заметила, как он скрестил руки на груди и прислонился плечом к дверному косяку. Ее беспокоило, что он спутался с Никки Жилетт. Морисетт считала, что Рид братается с врагом. Разве не он сотни раз говорил, как ненавидит прессу?А сейчас он спит с этой прессой… точнее, с одной представительницей… или скоро будет, если она все правильно понимает. О чем только он думает, черт возьми?Она прочитала записку:ТРЕТЬ ГОТОВА — БУДЕТ ЛИ ЕЩЕ?А ДО ДВЕНАДЦАТОГОНИКТО НЕ МОЖЕТ ЗНАТЬ.— Да, действительно похоже на твои, — сказала она Риду.— Не просто похоже — это продолжение.— Что вы имеете в виду? — спросила Никки, но Сильвия Морисетт уже поняла:— Ага. Одна строчка повторяется… как бы их связать… «Вот у нас четвертый номер. Кто-то помер. Треть готова — будет ли еще?» «Треть готова — будет ли еще? А до двенадцатого никто не может знать».— Похоже на детский стишок, — сказала Никки.Зиберт посмотрел на журналистку, и в его глазах появилось какое-то странное выражение, но он быстро его отбросил:— И что тогда такое — до двенадцатого?— Может, до двенадцатого декабря? — спросила Никки. — Это уже скоро.— А если двенадцать — это количество жертв? — вставил Рид, и Зиберт одарил его убийственным взглядом.— Двенадцать? Их будет двенадцать? — Жилетт, к ее чести, была потрясена.Морисетт прервала рассуждения:— Давайте пока отбросим теории. И помните: все, что вы здесь услышали, — не для печати.— Пока да, — сказала Никки. — Как только расследование будет закончено…— Вот давайте сначала и закончим, — оборвал ее Зи-берт. Аминь, подумала Морисетт. Впервые она была согласна с новым напарником. Вот только подозревала, что первый раз окажется последним. Двенадцать. В этом ключ. Никки слишком устала, чтобы размышлять о его значении, но это число было важно, над ним нужно поработать — так думала она по дороге к родителям. Она позвонила отцу из полиции, объяснив только, что ей нужно где-то переночевать, и знала, что по прибытии немедленно подвергнется допросу третьей степени. И прекрасно. Пусть родители узнают о происшествии с ее слов, чем по беспроволочному телеграфу, в котором двадцать четыре часа в сутки в Саванне смешивались правда и вымысел.Двенадцать, двенадцать, двенадцать. Половина двадцати четырех. Половина суток? Двенадцать чисел на циферблате? Двенадцать пончиков в дюжине, двенадцать присяжных, двенадцать дней длятся рождественские праздники… В голове возникла песенка — ну да, самое время.— На двенадцатый день Рождества ко мне любовь пришла… двенадцать… — пропела она и посмотрела в зеркало заднего вида. Улица была пустынна, за исключением двойных фар, которые следовали за ней.Детектив Пирс Рид.На задании.Следует за ней.Чтобы убедиться, что с ней все в порядке.От мысли о том, что он рядом, ей стало спокойнее. Проезжая по пустым холодным улицам, она смотрела, как свет фар играет на стволах деревьев, белых заборах и стелющейся впереди дороге. Ей встретилось несколько машин, которые ехали в другую сторону, а однажды фары высветили опоссума, но тот сразу юркнул в заросли азалий и папоротников. Странным образом Никки радовало, что именно Рид вызвался проводить ее до дома. А таких эмоций она обычно старалась избегать.Но она уже засыпала на ходу. Плохо соображала. Этим и объяснялись ее странные чувства к Риду. По крайней мере, должны объясняться. Все остальное было бы просто глупо. Уже через несколько часов газета с ее статьей на первой странице появится на прилавках, но она не могла этого дождаться. Она заехала на трехполосную подъездную дорогу к дому родителей и припарковалась. «Кадиллак» остановился рядом. Рид опустил окно и сказал:— Я подожду, пока вы зайдете.— Спасибо. — Пошатываясь, она понесла сумку к гаражу, набрала дверной код и прошла мимо маминого «мерседеса» пятнадцатилетней давности и нового отцовского кабриолета «БМВ» — казалось бы, следствие кризиса среднего возраста, да только отец проскочил средний возраст лет десять-пятнадцать назад. Открыв дверь на кухню, она едва не врезалась в мать. Хрупкая женщина была закутана в желтый пушистый халат и такие же тапочки.— Боже, Николь, что случилось? — спросила Шар-лин, озабоченно поправляя бриллиантовый крестик, который всегда висел у нее на груди. — Опять Гробокопатель, да?Никки не могла соврать.— Да. Мама, пожалуйста, не волнуйся, но ты все равно через несколько часов прочитаешь газеты… Этот тип мне писал.Шарлин охнула:— Убийца?В дверном проеме появился отец.— Писал тебе? — грозно повторил он. По голосу было ясно, что он еще не до конца проснулся, волосы были встрепаны, очки слегка перекошены. — Каким образом?— Папа, это долгая история, а у меня глаза слипаются. Давай я тебе все утром расскажу.— Ты в опасности? — требовательно спросил он.— Господи. — Шарлин теребила бриллиантовый крестик, как будто могла таким образом отогнать дьявола. — Конечно же, да. Она накликала беду, и вот теперь… если это чудовище тебе что-то написало…— Я не совсем уверена, что это он, — честно ответила Никки. — Может, кто-то просто дразнится, но я сомневаюсь. — Она устало подняла руку. — Можно я тут рухну?— Конечно.Отец улыбнулся, включая сигнализацию:— Всегда пожалуйста, Петардочка. Ты же знаешь. Если кто-то рискнет тебя обидеть, он будет иметь дело со мной.— И с твоим личным арсеналом. — Никки уже расстегивала пальто.— Точно.Отец давно уже не состоял на службе, но Вторую поправку к Конституции одобрял целиком и полностью. За право носить оружие он бился бы до самой смерти. На его жизнь уже не однажды покушались. И он был судьей достаточно долго, чтобы дождаться, когда преступники, которых он отправил за решетку пожизненно, сейчас благодаря амнистиям и совету по условно-досрочному освобождению снова окажутся на свободе.Большой Рон верил в пользу оружия, и у него были пистолеты, револьверы и даже АК-47.— Спокойной ночи.Никки направилась вверх по лестнице в комнату, где она выросла, и включила ночник. Мягкий свет озарил стены; на них все еще оставались обои в цветочек, выбирать которые она помогала матери больше двадцати лет назад. Кленовая кровать, стол и бюро стояли точно так же, как в детстве Никки.— Господи, прямо мороз по коже, — подумала она вслух при виде школьных теннисных наград, которые стояли на полке. Потертая кисточка ее академической шапочки свисала с зеркала, закрывая фотографию Эндрю и Симоны, которую Никки когда-то воткнула за раму. Она вынула ее и вгляделась в картинку.Эндрю — живой, полный сил, обнимает Симону за плечи. Темноволосая, тоненькая, как ива, Симона с темными глазами и смугловатой кожей, говорящими о средиземноморском происхождении, — и светловолосый высокий Эндрю, атлетически сложенный, похожий на викинга. В тот застывший миг, схваченный объективом, Симона смотрела на него как на бога. Или как на свергнутого идола, подумала Никки, закусив губу и удивляясь, что же тревожит ее в этой фотографии. Она чего-то не может вспомнить?— Успокойся, ты просто устала, — пробормотала она, вставила фото на место и осмотрелась. Да, Шарлин Жилетт твердо верила в то, что лучше оставить все как есть. Она не перестроила и не изменила комнаты своих детей под помещения для шитья или занятий спортом или даже под гостевые комнаты.В столе Никки открыла ящик и нашла пыльный фотоальбом. Ее альбом. Внутри были ее любимые снимки из школы и колледжа. Она стача быстро листать страницы с фотографиями семьи, друзей и прежде всего, конечно, Эндрю. Он улыбался, кривляясь или позируя в футбольной форме. Волосы всегда коротко стрижены, лицо чисто выбрито, выделяется квадратная челюсть, точь-в-точь как у отца.Эндрю был сложен, как Большой Рон, — сильный как бык, но достаточно быстрый, чтобы играть четвертным защитником в американском футболе. Он был умен, но ему не хватало честолюбия и целеустремленности человека, породившего его, и слишком часто он выбирал путь наименьшего сопротивления… в отличие от нее. Она была единственным ребенком Рональда Жилетта, который унаследовал отцовский кураж. Лили и Кайл тоже были на многих семейных фотографиях, но объектив словно притягивало к Эндрю, и Никки не понимала почему: то ли из-за фотогеничности старшего брата, то ли потому, что фотограф всегда смотрел только на него.На снимках были и другие. Часто мелькал Клифф Зиберт, они с Эндрю гримасничали и строили рожи объективу, а заодно и Никки. В конце появилась Симона — она либо смеялась с Никки, либо обнималась с Эндрю. Ошеломительная пара; они так любили друг друга.Или так казалось.Потому что все это было ложью. Эндрю порвал с ней.— Ты делаешь из мухи слона, — прошептала Никки, поняв, что засыпает на ходу. Но все-таки продолжала переворачивать страницы. Вот уже и снимки колледжа, летние каникулы, в том числе и ее первая настоящая работа в «Сентинел». Вот фото Никки и Шона; они обнимают друг друга за талию, в волосах играет ветер, они стоят на песчаной дюне, трава касается их босых ног. Шон тогда выглядел моложе, лицо чисто выбрито, улыбка более мальчишеская и невинная, но он был подтянутым и сильным, собирался идти на флот и, похоже, уже крутил роман с другой. Интересно, что сейчас с той девушкой… как же ее звали? Синди какая-то там. Она жила не в Саванне, и Никки не знала, что с ней случилось, хотя ее это не интересовало настолько, чтобы принять предложение Шона выпить стаканчик или еще как-нибудь пересечься. Тогда был сложный период в ее жизни; не только Шон ее бросил — она чуть не испортила себе карьеру и не разрушила репутацию отца, все из-за дела Лироя Шевалье. Ей не хотелось думать о Шевалье, который зверски уничтожил семью — семью своей любовницы. И вот он на свободе… не из-за Никки, конечно, а благодаря технологиям, которые пришли в криминалистику: по итогам теста на ДНК выяснилось, что убийцей мог быть кто-то другой, так что обвинение против Лироя Шевалье было не так обоснованно, как предполагалось вначале.Никки вздрогнула. Она вспомнила безжизненные глаза Шевалье, когда он сидел на скамье подсудимых, не выдавая никаких эмоций, даже когда фотографии его любовницы и двух ее убитых детей предъявили присяжным. Даже когда один выживший ребенок давал показания и демонстрировал свои жуткие раны.И вот он отбыл всего несколько лет из своего пожизненного заключения. Такое вот правосудие.Она снова начала переворачивать страницы. Больше фотографий Шона Хока не было, да и Эндрю тоже внезапно исчез. На оставшихся нескольких снимках лица перед камерой перестали светиться; улыбки казались натянутыми, настроение — кислым.Никки сохранила карточку с похорон Эндрю; поблекшая, она тоже лежала в альбоме. Как жестоко, подумала она, взяв ее в руки; несколько строк о его блестящей, но короткой жизни. Горечь охватила ее, как и всегда, когда она задумывалась о трагическом конце его жизни. Какая потеря. Она смяла проклятую карточку в кулаке и положила в сумочку: не выкидывать же в мусор, мать все равно найдет.Пол в коридоре заскрипел, и Никки услышала, как покашливает отец. Она торопливо засунула альбом обратно в ящик и обернулась, как раз когда силуэт Большого Рона возник в дверях на фоне коридора. В руке он держал пистолет.У нее едва не остановилось сердце.— Я подумал, что тебе может понадобиться, — сказал он, зайдя в комнату.— Пистолет? Зачем мне пистолет?— Чтобы защитить себя. — Он протянул ей «кольт» мелкого калибра.— Он заряжен? — Да.— Черт возьми, папа, это опасно.— Он на предохранителе, случайно не выстрелит.— Да уж надеюсь. Папа, может, не стоит? Да нет, точно не стоит! У меня ведь нет даже разрешения на оружие.— Ты умеешь стрелять. — Он положил ее пальцы на рукоятку пистолета, и холодный металл оказался удивительно знакомым на ощупь. — Умела, во всяком случае. Я брал тебя стрелять по птицам. И ты хорошо стреляла.— Это было сто лет назад. И из ружья. Он хохотнул:— Не делай меня старше, чем я есть. Кстати, я ведь брал тебя стрелять по мишеням. Из пистолета.— Папа, но я не люблю оружия. Я не собираюсь бегать по городу с заряженным револьвером в сумочке или в ножной кобуре, как у тебя.Он широко улыбнулся, и морщины прорезали его лицо.— Должен признаться, что у меня в сумке оружия нет. Обещай, что ты этого не напечатаешь.— Очень смешно.— Ничего смешного, Петард очка, — сказал он, снова посерьезнев. — Дело Гробокопателя — не шутка. Оставь себе пистолет, или давай я поищу тебе что-нибудь более подходящее.— Нет уж, спасибо. — Она представила, как отец предлагает ей автомат с магазином или вообще пояс с оружием, какие носят злодеи в спагетти-вестернах, которые он любит смотреть. — Этот вполне подойдет, только давай его разрядим. — Она вынула пули и высыпала их в карман.— А что ты будешь делать, когда на тебя нападут? Бить пистолетом, что ли?— Давай надеяться, что до этого не дойдет. — Пистолет внезапно потяжелел.— Мне будет спокойнее спать, если я знаю, что ты можешь себя защитить. — Он снова улыбнулся, на этот раз слабо. — Будь осторожна, Николь. Мы с твоей матерью… мы любим тебя и не хотим, черт побери, тебя потерять.У нее запершило в горле и выступили слезы, когда он по-медвежьи обнял ее. От него, как всегда, пахло сигарами и виски — сочетание запахов, которое она помнила с детства.— Я тоже люблю тебя, папа.— Вот и умница. — Отпустив ее, он вышел в коридор, и ступеньки заскрипели под его весом, когда он спускался к себе.Никки села на кровати, держа в руке незаряженный пистолет. Ей это не нравилось, она вообще категорически была против оружия, но раз уж Гробокопатель проник в ее квартиру, ей действительно нужна защита.Она положила «кольт» в сумочку. Глава 21 Пора действовать. Он чувствовал это. Какое-то беспокойство. Необходимость. Голод, страстное желание, удовлетворить которое можно единственным способом. Он включил магнитофон, прослушал крики. Барбара Джин вопила отчаянно, панически, умоляюще, визгливо, а крики старухи свелись к жалкому мяуканью и молитвам… Он смикшировал их и теперь сидел за столом, водя пальцем по фотографиям в альбоме: вот после выпуска из университета, вот рабочая, а вот даже школьный выпускной. Он прикрыл глаза и стал представлять, как это будет звучать, когда он всех поймает, похоронит и запишет. Глаза бегали под ресницами, руки дрожали, и все-таки он улыбался, представляя их ужас, чувствуя их страх, думая, поймут ли они вообще, за что их наказывают, почему такое возмездие.Прошло двенадцать лет… и теперь все двенадцать мучителей заплатят… поодиночке или по двое… они пройдут через тот же ад, ту же боль, те же мучения, что и он когда-то. Кое-кто уже умер, а остальные даже не догадываются, что их дни на земле сочтены. Некоторые живут неподалеку. Прямо тут, не ведая забот; другие переехали подальше, но он знал куда. Им не спрятаться. Нет, они тоже не в безопасности.Запись закончилась, и он закрыл альбом.Пора.Оставив телевизоры работать, он проскользнул к своему выходу и по заросшим диким виноградом кирпичным ступенькам вышел на свежий ночной воздух. Собиралась буря. Лед и дождь со снегом двигались к югу от Теннеси и обеих Каролин. Необычно для здешнего климата. Но так лучше. Он чувствовал приближение холода и радовался тому, какой ужас испытают его жертвы.До реки он доехал без приключений. Ночь стояла тихая. Он оставил грузовик почти в миле от места, где держал лодку, припарковал его на лужайке среди зарослей ежевики. Затем трусцой побежал к песчаным дюнам, где была спрятана гребная шлюпка со специальным оборудованием. Быстро разделся и натянул водолазный костюм, черный как ночь. Сейчас или никогда, подумал он, чувствуя опасность, ожидая появления охраны или собак. Он ненавидел оружие, поэтому положил пистолет в водонепроницаемый мешок. Оттолкнувшись от берега, он взглянул на звезды за перистыми облаками и тонкий, едва заметный серп луны. Размеренно взмахивая руками, он поплыл против течения, не сводя глаз с берега и выступающего мыса.Раз-два, раз-два — лодочка рассекала гладь реки. В плотном костюме он вспотел. Дальше, по излучине, ближе к берегу, к старой плантации Пелтье. Некогда она славилась своим рисом, теперь же там располагались частное кладбище и один особый участок. Он подплыл к берегу, надел очки ночного видения и нашел тропинку, которая бежала вверх, на кладбище. Аккуратно извлек инструменты из лодки. Тихо прокрался по грязной ровной тропе и уверенно направился между серых надгробий к нужной могиле.Затем принялся копать.Женщина извивалась под ним, шептала его имя, потная и жаркая. Гладкая белая кожа, груди с темными сосками, ноги обвиваются вокруг него. Они занимались любовью.— Пирс, — шепнула она ему в ухо, и кровь еще быстрее побежала по жилам. Господи, какая она горячая.И гладкая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40