Да, это была моя третья олимпиада - после Рима и Токио, - и я
подумывал о золотой медали. Тренировался без отпуска и выходных. Ольга
Федоровна, тренер, как-то сказала, не то осуждая, не то жалея: "Ты сам
себе хозяин, Олег. Знаю, что ты сделаешь по-своему, даже если я откажусь в
знак протеста тренировать тебя. Но попомни мое слово: ты делаешь
непоправимую ошибку - такой нагрузки не выдержал бы даже Геракл".
Что мне до Геракла, если я весь, как бутылка шампанского газами, был
полон честолюбивым желанием добиться успеха, чего бы это мне ни стоило.
Пусть тогда мало кто верил в меня - достаточно того, что я верил в
собственные силы.
Меня попросили из сборной еще в январе, после того, как я не поехал в
Цахкадзор на лыжный сбор. Хотя, честно говоря, никаких претензий у меня не
было: если человек не понимает, что его век в спорте кончился, кто-то
должен открыть ему на это глаза. Другой вопрос, что можно это было сделать
мягче. Со мной же поступили круто, уповая, видать, на мой спортивный
характер и волю. В один прекрасный день я получил письмо из федерации:
"Уважаемый Олег Иванович! Плавательная общественность ценит Ваш вклад в
дело развития отечественного плавания... Ваши заслуги... рекорды и
победы... Вашу эстафету подхватила талантливая молодежь... мы всегда рады
будем Вас видеть почетным гостем...".
"Почетный гость"... Эти слова разозлили меня, и уже в апреле в
соревнованиях на приз "Комсомольской правды" я выиграл весь вольный стиль
да еще с двумя рекордами Европы. Не стоило тогда давать волю чувствам, это
я уяснил позже, в Мехико, когда меня, как ни просился, как ни
отговаривался, что не потяну эстафету, что должен плыть только двести
метров, - старший уговорил-таки. Эстафета меня доконала, и в финале я был
последним...
Впрочем, тогда утром, разминаясь в тренировочном, тесном и маленьком,
бассейне в олимпийской деревне, я еще не знал, что ждет меня вечером. Я
просто озверел, когда кто-то торпедой врезался в меня, и едва не бросился
в драку.
- Вы мне мешаете, - спокойно отозвался на мою тираду незнакомый
спортсмен с щегольскими черными усиками. - У меня вечером - финал.
- Смею вас заверить, сэр, - едва переводя дух от негодования,
процедил я, - у меня тоже - финал.
- О, рад с вами познакомиться! Джонни Крэнстон. Австралия. - Губы
парня расползлись в приветливой улыбке.
- Романько Олег, СССР, - сказал я, чувствуя, как укладывается спать
моя злость.
- Желаю вам успеха, Олег!
- Ни пуха ни пера, Джон!
Он с недоумением посмотрел на меня, видно, мой перевод русской
пословицы на английский показался ему какой-то абракадаброй, но
переспрашивать не стал.
Крэнстон первым (и, кажется, последним, кто сделал это в тот вечер)
подошел ко мне, когда, раздавленный неудачей, я сидел на полу в душевой,
вода хлестала по голове, потоки ее смывали мои слезы.
- Хелло, Олег!
Я поднял глаза и как сквозь туман увидел Крэнстона.
- Вы плыли о'кей! Загляденье. Потом, на последнем четвертаке, вас
словно схватили за ноги. Спазм?
В голосе его я не уловил того отвратительного дешевенького
сочувствия, которое так раздражает, и устало ответил:
- Нет, просто не хватило сил.
- А меня подвел Медисон, мой тренер. Я слишком верил ему. Теперь -
конец, уеду в Штаты. Я должен сделать спортивную карьеру.
- Сколько тебе?
- Послезавтра - восемнадцать.
- Еще можно успеть, Джон...
Он действительно уехал в Штаты.
- ...Я не говорил тебе, Олег, - открыв глаза, сказал Крэнстон, - что
в Мельбурне мы купили двухэтажный домик в бывшей олимпийской деревне? Тот
самый домик, где жили советские футболисты. И страшно этим гордился и
приводил товарищей посмотреть... Но я выбрал плавание. В Австралии
мальчишки становятся или бегунами, или пловцами...
- Я сойду после этих Игр. Сыт по горло и тренировками, и тренерами...
- Крэнстон замолчал, провожая взглядом белые пушистые облачка.
Три дня промелькнули незаметно. Мы плавали на яхте, я учил Джона азам
парусной техники, и нас едва не положило парусами на воду, когда налетел
шквал и на корме зацепился шкот.
Мы находились милях в трех от берега, и перспектива очутиться в
довольно холодной воде вряд ли могла обрадовать. Собственно, испугался я
не за себя - за Крэнстона, для него эта купель могла обернуться бедой.
Словом, я ринулся с носа, где возился со стакселем, через всю яхту,
зацепился за шканцы ногой и с размаху, ссадив кожу на руке и правом боку,
рухнул на пайолы, мгновенно - откуда только прыть взялась! - вскочил,
цепляясь за нависший над головой румпель, броском дотянулся до кормы и
освободил шкот. И как раз вовремя, потому что гик уже вычерчивал белый
пенный бурун.
Яхту резко "поставило на ноги", опасность миновала.
- Никогда б не поверил, что это так волнует! - смеясь, сияя глазами,
крикнул Крэнстон. - Яхта превратилась в непокорного скакуна! Здорово!
Если б мы легли парусами на воду, - поумерил я восторг Джона, -
пришлось бы плыть за моторкой. Водичка же - сам знаешь...
- Я и не подумал об этом, - сник Джон, и лицо его снова стало
отчужденным, как тогда, в первый день, когда он читал записку Джейн. -
Было бы чертовски глупо, если б я простудился... Нет, нет, это исключено,
- закончил он после короткой паузы, обращаясь скорее к собственным мыслям,
чем ко мне.
- Ничто не должно помешать тебе, Джон...
Я заметил: всякий раз, когда мы приближались к берегу, Джон с
трепетным ожиданием вглядывался в него, точно надеялся увидеть там
кого-то; и каждый раз, обнаружив, что его "меркурий" застыл в одиночестве
и домик по-прежнему пуст, хмурился и замолкал.
Я не сомневался: Джон еще ждал...
Джейн так и не приехала.
В последний вечер мы набили камин поленьями; огонь разгорался
медленно, нехотя, сырые обрубки осины шипели, выпускали пар, и лишь когда
со стороны океана, с востока, откуда по вечерам наползали темно-лиловые
тучи, задул ветер, - камин ожил.
Мы подтянули поближе к огню низкий столик, уставили его жестянками с
пивом и кока-колой и разложили остатки провизии - португальские
консервированные устрицы и паштет из мексиканских крабов, венгерскую
салями, жареную утку, французский камамбер, швейцарский сыр и еще многое
другое, купленное Джоном в магазине в олимпийской деревне. Я пил пиво.
Джон налил бокал сухого вина и, разбавляя его кока-колой, неторопливо
потягивал, смакуя каждый глоток.
Когда долго тренируешься, мышцы твои становятся крепкими и
эластичными, сердце готово выдержать любые нагрузки, но тут-то нередко и
наступает кризис: результаты начинают стремительно лететь вниз, и напрасно
бьются над этой злой загадкой медики. Тот, кто пришел в спорт не вчера,
знает и радость и горе, легко определит: нервная система уже больше не в
состоянии брать на себя тяжесть тренировочных стрессов, она просто
"отключается", и хоть ты лопни, а тело твое, налитое силой, превращается в
запечатанный сосуд, откуда не выдавишь ни капли энергии.
В таких ситуациях - баста, никаких тренировок, нужен отдых. Когда же
такое случается накануне стартов, лучшего "лекарства", чем стакан сухого
чистого вина, - не придумаешь.
- Ты мучился, когда бросил плавать? - спросил Джон.
- Мучился? Мягко сказано. Мне порой казалось, что жизнь осталась
позади. Спасла работа. Мне повезло, я попал в газету, где умели верить в
человека, даже если ты только что закончил с грехом пополам университет и
у тебя еще на лбу написано, что ты - только спортсмен. В клубной команде я
по-прежнему оставался лидером, и мы собрались в Италию... Меня вызвал
редактор. "Я ничего не имею против ваших увлечений, - сказал он. - Но
теперь вы должны выбирать: или спорт, или работа..." Я выбрал работу.
- Если бы мне так сказали, - запальчиво возразил Крэнстон, - я бы
хлопнул дверью, только меня и видели!
- Я тоже намеревался поступить подобным образом. Но, поразмыслив,
признался себе честно: я уже ничего не дам спорту... и он мне ничего не
даст. В нашем деле нужно вовремя уйти, не тянуть, не цепляться за
воспоминания...
- Ты прав, Олег! Но иногда можно и ошибиться. Когда я переехал в
Штаты, мне чертовски не повезло с тренером. Я проигран отборочные
соревнования и разобиделся на целый мир. Будущее рисовалось мрачнее
Дантова ада: в колледже едва успел перейти на третий курс, денег - ни
шиша, планы мои рухнули, и я оказался погребенным под развалинами
собственного честолюбия...
- И что дальше?
- От полного краха спасла Джейн. Это она свела меня с Маккинли - он
вхож в их дом, но я, честно говоря, невзлюбил его поначалу, решив, что он
подбирается к Джейн. А она мне дороже всего на свете. Сам знаешь, мы,
спортсмены, при всей видимости "сладкой жизни" - автографы там, красивые
девушки, - мы одиноки и привязчивы. Но потом я увидел, что Маккинли с
Джейн - ни-ни, у него какие-то финансовые делишки с ее отцом, господином
Префонтейном.
- Вот уж никогда бы не подумал, что Маккинли - финансист. Он всегда
мне казался недалеким парнем, хотя, правда, себе на уме...
- Это точно. Дон - себе на уме. Я тренируюсь у него, считай, четыре
года, а так и не раскусил, что это за фрукт. Ну да что он за человек -
пусть разбирается его жена, тренер Маккинли - на все сто тысяч монет. Он
мне сказал: "Что, парень, расквасил нос о бортик бассейна и решил
помирать?" И расхохотался, как дьявол. Меня так и подбросило в кресле -
кулаки наперевес... Дон, однако, и с места не двинулся, хоть и видел, что
я не шучу. "А ты, парень, с характером, - похвалил он. - Мне именно такие
и нужны. Завтра в шесть утра быть в "Блэкпуле". И не опаздывать!"
Крэнстон поворошил медными щипцами в камине, последние головешки
догорали скудным пламенем; поднялся, вышел и вскоре вернулся с целой
охапкой березовых поленьев.
Он продолжил свой рассказ:
- Я сразу почувствовал хватку Маккинли: за мной был закреплен
персональный массажист, личный нутрициолог [специалист по питанию], врач,
лаборант, следивший за моими анализами. Поначалу я недоумевал, что это Дон
возится со мной, но, приглядевшись, увидел: таких, как я, у него пятеро, и
с каждым он так возится. Потом понял: он еще не знает, кто заплывет, мы,
пятеро, для него - подопытные кролики...
- Это ты загнул. Настоящий тренер так и должен поступать - не
выделять никого. Спортсмен, если он действительно спортсмен, а не
размазня, должен сам уметь выделяться, - возразил я.
- Ты плохо знаешь Дона. Это... это страшный человек, страшный в своем
фанатическом желании добиться поставленной цели. Впрочем, чего там
скрывать: мне такой и нужен, потому что я сам - фанат, и, кроме плавания,
у меня в жизни есть одна Джейн. Я начал с четырех часов в сутки, а спустя
год не выходил из бассейна по шесть: в воде пил, ел, отдыхал, даже
массировали меня в воде - Дон сварганил переносной гидромассаж. В
семьдесят четвертом я уже плыл стометровку за 51 секунду.
- Что же тогда стряслось с тобой на чемпионате мира в Белграде?
Прости, что задаю этот вопрос, но тогда ты показался мне слишком
расстроенным, чтобы приставать с подобными расспросами, - прервал я
Крэнстона. Я хорошо помнил выражение лица Джона, когда он не попал даже в
финал стометровки. Это было лицо человека, который долго шел вслепую, а,
открыв глаза, обнаружил, что стоит на краю пропасти. Правда, золотая
медаль в эстафете несколько подсластила пилюлю, но - я в этом не
сомневался - не внесла успокоения в душу парня.
- Я сам не пойму до сих пор. Поначалу испугался, как бы Маккинли не
махнул на меня рукой. Но, когда увидел, что Дон сам не в духе, успокоился.
Когда мы вернулись в Штаты, Маккинли сказал: "Ничего, парень, не вешай нос
- я тут кое с кем поговорил и кое-что выяснил. Тебе не хватает
стимуляторов. Физически ты готов, а выложить свои запасы не можешь".
"Анаболики?" - только и спросил я. "Чудак-человек, - рассмеялся Дон.
История с Мондейлом навсегда отбила у меня желание экспериментировать с
анаболиками. Нет, тут нужен принципиально новый подход. Я хочу знать: ты
согласен?" Глупо спрашивать у человека, иссыхающего в пустыне от жажды,
хочет ли он пить. Я не раздумывал ни секунды: "Да!"
Гримаса боли исказила лицо Крэнстона. Он едва не выронил бокал,
скрючился в кресле, держась левой рукой за правый бок.
- Что с тобой, Джонни?
- Ничего. Пройдет, - прикусывая губу, прошептал Крэнстон. Испарина
выступила у него на лбу.
- Нужно лекарство? Где? - Я поспешил к Джону, но он слабо махнул
рукой.
- Сядь. Отпустило. Третий раз хватает за последнюю неделю. О, мы,
великие спортсмены, супермены из стали! - рассмеялся он, и у меня отлегло
от сердца. - Если бы люди знали, как подвержены мы всяким болячкам!
- Ты бы показался врачу.
- Через две недели, - мечтательно сказал Джон, - после Игр, улечу в
Австралию, домой. Это будет наше свадебное путешествие с Джейн... Уедем в
Квисленд, к океану, к Большому барьерному рифу, чтоб не видеть Маккинли, а
заодно и папашу Префонтейна, и забыть, навсегда забыть этот проклятый
спорт!
- Вот тебе и на! Забыть спорт, который дал тебе лучшее, что было в
твоей жизни! Поразительно!
- Да, спорт! Спорт, который превратил меня в амфибию, живущую ради
того, чтобы плавать, плавать и плавать! Ненавижу! - вырвалось у Джона.
- Какого же черта ты пришел в спорт? - Я готов был накинуться на
Джона, он наплевал мне в душу, затоптал самое сокровенное.
- Ты лучше скажи мне: кому нужны эти рекорды, если мы черпаем силы на
них из своего будущего, сжигаем безоглядно запасы энергии, отпущенные нам
природой на целую жизнь? Все брошено на то, чтобы я сегодня выжал из себя
лишнюю секунду и побил тебя, который не может этого сделать. Все -
миллиграммы пчелиной пыльцы, ценящейся дороже золота, и ничего не стоящая
моя собственная кровь, высосанная из жил, законсервированная и влитая мне
же перед стартом, я уже не говорю об анаболиках, стероидах и прочих
последних "достижениях" - все создано, чтобы помочь мне... убивать самого
себя!
Я не узнавал Крэнстона. Глаза его горели, красные блики от огня в
камине превратили его лицо в зловещую маску.
- Джонни, - попытался я успокоить его. Джонни, ты утрируешь. Ведь это
зависит от человека - к допингам прибегают лишь слабые личности. Тренеров
же, идущих на преступление, - иначе это не назовешь, - я бы предавал
всенародному остракизму, ибо они паразитируют на извечном стремлении
человека к совершенству.
- Олег, скоро я тебе кое-что расскажу, - пообещал Крэнстон. - Тебе
одному. Ты сможешь потрясти мир сенсацией. Но это будет только тогда,
когда я выйду из игры... Любопытно будет взглянуть на физиономию Маккинли.
Жаль, но я буду уже далеко от него...
- Из какой еще игры? - не понял я.
- Чепуха, - вдруг резко меняя тон, сказал Крэнстон. - Не обращай
внимания. Иногда сболтнешь сгоряча, а потом самому стыдно становится...
К себе, на Холм, я ехать не захотел, мы подкатили прямо к бассейну и,
выходя из машины, нос к носу столкнулись с Доном Маккинли. На нем как
влитой сидел новенький, с иголочки, светло-серый костюм. Я не видел его
глаз - они были надежно скрыты за дымчатыми стеклами очков, - но готов был
биться об заклад, что Маккинли пристально изучает меня, словно хочет
заглянуть в самую душу. Но вот он приветливо осклабился, протянул руку (на
пальцах вспыхнули два золотых перстня) и сказал мягко, шутливо:
- Так вот с кем пропадал Джонни! А я, грешным делом, подумал, что
соблазнила его какая-нибудь местная фемина с бюстом пятого размера. Вы
ведь, насколько я помню, тоже плавали? Значит, спорт был с вами все эти
дни. Я рад!
Мне вспомнился наш последний разговор с Крэнстоном, и я подумал: знал
бы ты, что говорилось о спорте... Но сказал совсем другое:
- Я думаю, что вам, Дон, крепко повезло с Джонни. Такие пловцы
рождаются раз в пятьдесят лет!
- Знаю, - сказал Маккинли. - Джон, - обратился он к Крэнстону, -
доктор Салливэн ждет тебя три дня. Ты мог бы по крайней мере ему сообщить
о своем отъезде. Простите, - Маккинли повернулся ко мне - сама вежливость
и предупредительность, - но у нас через тридцать минут тренировка.
- Всего хорошего, мистер Маккинли. Удачи!
Мы дружески обнялись с Крэнстоном, я поблагодарил Джона за прогулку к
озеру.
Уговорились встретиться в бассейне, после заплыва.
- Ну, Олег, - шепнул мне Джонни. - Я чувствую - смогу, все смогу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10