– Джо взъерошил волосы на голове Стивена и уже тише сказал: – По-моему, сейчас не следует играть с Доном. Он немного устал.
– Ты устал, Дон?
– Да, Стивен, немного.
– Ничего, мы поиграем завтра. А! – Стивен посмотрел на дверь. – Вот и хозяйка! Аннетта не разрешит нам играть на чистом одеяле.
– Что это вы там говорите об игре на чистом одеяле?
– Я… я принес эту игру с шашечками.
– А, эту гремучую штуковину…
– Вот так-то. – Джо кивнул Стивену. – Держу пари, с ней ты особо не поспоришь.
– Ну, ты! – Стивен пихнул Джо в грудь. – Ты хочешь устроить мне неприятности?
– Да, если бы я только мог. Но тебя так трудно поймать на чем-нибудь в эти дни…
„Все-таки Стивен еще такой ребенок", – подумал Джо.
– Ты дразнишь меня, да? Водишь меня за нос?
– Да я никогда даже не дотрагивался до твоего носа. Он такой грязный, зачем мне его трогать?
Стивен засмеялся, а Джо вспомнил их разговор с Доном и подумал, что шутить после него было бестактно. Но сам Дон весело улыбался.
– Ну давайте уже уходите оба. А то у меня не бывает ни минутки, чтобы побыть наедине с женой. Вечно кто-нибудь из вас здесь торчит. Ладно, ладно, – Дон погрозил Стивену пальцем, – мы сыграем с тобой завтра.
– Пошли, дружок. – Джо увел Стивена из комнаты.
Аннетта, взяв освободившийся стул, села и спросила:
– Ты не думаешь, что Стивен как-то переменился? Я имею в виду – к лучшему.
– Да, да. Я считал, что мне это только кажется, но раз ты тоже заметила, то конечно. – Дон посмотрел на Аннетту, на секунду замолчал, а потом спросил: – Ну а как ты себя чувствуешь на самом деле? Только скажи правду. Не говори просто „все в порядке".
– Если говорить правду, дорогой, я не знаю, как я себя чувствую. Мне раньше не приходилось бывать в таком состоянии. – Она щелкнула его по носу. – Я думаю, естественно так себя чувствовать… – Аннетта наморщилась: – Иногда мне кажется, что он или она появится уже завтра, но ведь есть еще несколько недель.
– Ты чувствуешь себя больной? То есть…
– Нет, нет, не больной. Прекрати волноваться. И дай мне поправить твои подушки.
Поднявшись со стула, Аннетта спросила себя: „А правда: чувствую ли я себя больной?" И сама ответила: „Да, хотя вернее будет сказать, что я чувствую себя странно. Настолько странно, что в понедельник мне придется сходить к врачу".
6
Последняя неделя марта 1961 года оказалась очень холодной. Некоторые утверждали даже, что вот-вот выпадет снег. Другие говорили, что смешно делать такие выводы из двух морозных ночей.
Уже пробило семь часов, и дом стоял, погруженный в обычную вечернюю тишину, как вдруг у входной двери зазвонил звонок. Мэгги как раз проходила по коридору и тут же открыла гостю, говоря:
– Добрый вечер, святой отец.
– Добрый вечер, Мэгги. Ну и холод! Не удивлюсь, если скоро выпадет снег. Совсем не удивлюсь.
– Сколько раз я уже слышала это за сегодняшний день. А между тем почти наступил апрель и показались нарциссы. Как бы там ни было, вам-то уже лучше? Я слышала, вы скверно себя чувствовали.
Мэгги помогала отцу Рэмшоу снимать пальто, а он тем временем шутил:
– Знаешь, кто придумал словечко „симулировать"? Я! Тебе скажут, что оно существует испокон веку, но ты не верь. Я поднял их всех на ноги, все бегали и суетились целых две недели, а сам я смотрел на все это и наслаждался каждой минутой.
Тут священник громогласно закашлялся, и Мэгги кивнула.
– Да уж, да уж, могу вам поверить. Слыша этот кашель, я уже не сомневаюсь в ваших словах. – Она рассмеялась, взяла его пальто и повесила на спинку стула. – Еще больше я верю в то, что вы очень странный человек, святой отец.
– Да, Мэгги, я такой. И если кто-нибудь будет спорить, я назову его лгуном. Нет никого страннее меня. „Странный парень" – вот еще одно словечко, появившееся с моим рождением. Так, а где же все?
– Кто где, святой отец.
– Надеюсь, я найду их. – Отец Рэмшоу уже было пошел, но обернувшись, спросил: – Мэгги, можешь уделить мне еще минутку? – Мэгги вопросительно посмотрела на него и подошла поближе. – Пост почти закончился, и мы должны сделать какой-нибудь подарок Господу, совершить что-нибудь дорогое нашему сердцу. И знаешь, Мэгги, о чем я всегда мечтал? Обратить кого-нибудь в свою веру. Мне никогда не удавалось никого обратить в мою веру за все годы службы. Не хочешь ли ты доставить удовольствие старику? Перешагнуть через свои принципы?
Мэгги оттолкнула его и расхохоталась:
– Да ну вас, святой отец. Если бы кому-нибудь и удалось заманить меня в свою веру, то это, конечно, были бы вы. Но ни вы, ни все сокровища мира не заставят меня сделать это.
– Ты суровая женщина, Мэгги. Я всегда знал, что ты суровая женщина, – проговорил священник, улыбкой смягчая свои слова. Затем, понизив голос, он наклонился к ней: – Когда приготовишь бутылку, принеси немного горячей воды и сахара, хорошо?
Мэгги захихикала:
– Так точно, странный парень. Именно – горячая вода и сахар.
Смеясь, священник отвернулся от Мэгги и заметил Аннетту, проходящую по коридору. Она приветствовала его:
– Здравствуйте, святой отец. Вы уже встали?
– Нет, наверное, это я гуляю во сне, одетый. Как ты, моя дорогая? – Он положил ей руку на плечо. – Последнее, что я слышал, – это то, что тебе на время прописали постельный режим.
– Да, но я чувствую себя отлично.
– Уверена в этом?
– Почти уверена.
– Точно?
– Стопудово, святой отец!
– А ты не преувеличиваешь?
– Нет, вовсе нет. Просто… – Аннетта улыбнулась, – я не привыкла к таким вещам.
Она положила руку на свой большой живот, и отец Рэмшоу сказал уже серьезно:
– Нет, дитя, я бы на твоем месте был осторожнее. Критическое время. Слушайся рекомендаций врача. Я на днях разговаривал с ним, когда он пытался выяснить, что не в порядке с моим здоровьем. Ведь так и не выяснил, а сказал только: „Вставай немедленно, и больше я к тебе не приду". Так вот, потом он пожаловался мне, что ты очень устаешь. И это неудивительно. А значит, – голос его снова стал серьезным, – будь осторожна. Ты же знаешь, как Дон хочет увидеть своего ребенка.
Он не добавил, что это, может быть, единственное, из-за чего Дон еще держится. Но Аннетта все равно ответила:
– Да, я знаю, святой отец.
– А знаешь ли ты, что его могут опять положить в больницу?
– И это я знаю, святой отец.
– Ну вот, мы все реально смотрим на вещи. – Священник повысил голос: – Где же глава семьи?
– Когда я в последний раз его видела, он шел в свой кабинет.
– Ну что ж, пойду найду его, а потом поговорю с Доном.
– Он будет рад, святой отец. Он скучал без вас эти недели.
– Приятно слышать. Приятно, когда по тебе скучают. Знаешь, что я тебе скажу? Есть один человек, который не скучал по мне. Наконец-то он дорвался до кафедры проповедника. Догадываешься, кто это?
– Догадываюсь, догадываюсь, святой отец. В церкви в последнее воскресенье было очень жарко.
Священник залился смехом:
– Хорошая шутка. Он что, поставил столько печей, что все там раскалилось? Дай мне вернуться, и все остынет, даю тебе слово.
– Не сомневаюсь, святой отец.
И они пошли каждый своей дорогой, продолжая смеяться.
Отец Рэмшоу постучался в дверь кабинета.
– Это я. Можно ли войти?
– Конечно, святой отец, входите, – отозвался Дэниел. – Я и не ожидал, что вы уже встали с постели.
– Похоже, меня никто нигде не ждет, разве что на моих похоронах. Я разочаровал многих людей, могу тебя заверить. Во всяком случае, вот он я, притом я только что отдал Мэгги распоряжение насчет горячей воды и сахара. Поддерживаешь?
Не ответив на вопрос, Дэниел сказал:
– Присаживайтесь и двигайтесь к огню. Священник сел и взглянул на мерцающие электрические поленья.
– А они хорошо греют. Немного воображения, и тебе кажется, что их можно пошевелить кочергой. Я собираюсь как-нибудь сделать себе подарок и купить такую же штуковину. Поставлю ее себе в спальню, потому что, поверь, никакая Гренландия не сравнится с этой ледяной комнатой. Поэтому-то я и заработал простуду. – Он постучал себя по груди. – Теперь, когда делу уже не поможешь, они собираются установить центральное отопление. Есть убеждение, что холод полезен для души, так как охлаждает чувства, – так это все ерунда. Сколько людей прыгают вместе в кровати в холодных комнатах, даже и не сосчитать. Ну ладно с этим, ты-то как?
– Я в порядке, святой отец. А у вас как дела? Вы давно поправились?
– Дня три-четыре тому назад. Кстати, если ты не возражаешь, скажу тебе: мне не нравится вид Аннетты. Она выглядит изможденной и очень усталой. Наверное, это естественно в ее состоянии – выглядеть усталой, но мне кажется: что-то с ней не так.
– Она все время беспокоится о Доне, как и мы все.
Тут дверь открылась, и вошла Мэгги с подносом, на котором стояли графин, кувшин с горячей водой, пара стаканов и сахарница. Священник поприветствовал ее:
– А вот и утешение для души! Спасибо, Мэгги. Таких, как ты, одна на тысячу. Ну как, ты еще не надумала обратиться?
Дэниел обвел их вопросительным взглядом, и священник с торжественным видом пояснил:
– Я предложил ей стать моей первой обращенной, но она отказалась. Буквально швырнула свой отказ мне в лицо. Не знает она, что теряет. Когда я был мальчиком, я верил – так, по крайней мере, моя мама всегда рассказывала, что если кому-то удастся хотя бы одного человека за всю свою жизнь обратить в свою веру, то это все равно что он заполучил ключи от рая. И независимо от того, что он натворит потом, они у него уже никуда не денутся. Я тогда так старался! Ведь я понимал, что, заполучив эти ключи, смогу буйствовать сколько угодно, а небесное будущее будет мне обеспечено: дом с бильярдным столом, участок…
– Перед нами страшный человек, разве не так? – Мэгги посмотрела на Дэниела.
– В жизни не встречал страшнее, – ответил Дэниел и кивнул в сторону подноса. – Спасибо, Мэгги.
– Ну, когда вы справитесь на этом участке, – Мэгги показала на графин, – звоните, я принесу добавку.
Мужчины дружно рассмеялись. Когда они остались одни, отец Рэмшоу проговорил:
– Она хорошая женщина, эта Мэгги. Но, знаешь ли, Дэниел, ты недостаточно хорош для нее.
– Это смотря что называть хорошим, святой отец. Хороший для чего? Для кого? Подходят друг другу – не подходят друг другу… Всю свою жизнь, вы же знаете, я провел среди людей, не подходящих друг другу.
Священник смотрел, как Дэниел разливает виски, затем взял из его рук стакан, уважительно понюхал и сделал большой глоток. Откинувшись на спинку кресла и глядя перед собой, он проговорил:
– Я видел ее сегодня днем.
– Правда?
– Да, я был в тех местах и заглянул к ней.
– И как вы ее находите?
Священник вздохнул и медленно поставил стакан на стол.
– Я думаю, вернуть ее в нормальное состояние может только чудо, большое чудо. Хотя рассуждает она довольно здраво. По крайней мере, до тех пор, – он развел руками, – пока при ней не упоминают этот дом или кого-то из его обитателей. Наверное, мне не стоило поднимать с ней этот вопрос, но теперь уже поздно. Я сказал ей, что ее любимый сын скоро станет отцом, а она – бабушкой, и разве это не замечательно…
– И она взбесилась?
– Нет, нет! Она просто сидела и глядела на меня. Но я не мог вынести этот взгляд, не мог смотреть на то, как ее тело словно окаменело. Я позвал сиделку и ушел. На обратном пути я раздумывал о вещах, которые мы совершаем во имя нравственности, например, когда убеждаем людей следовать какой-то заранее предписанной схеме: целой веренице обязанностей. Я подумал: если бы я не убедил тебя тогда остаться с ней и дал бы тебе свободу делать то, что ты хотел, то есть бросить ее, то все это зашло бы не так далеко.
– Не морочьте себе этим голову, святой отец. Это произошло бы в любом случае. Вспомните: у нее есть сын – я не богохульствую! – который родился от непорочного зачатия или чего-то подобного, как она себя убедила. И не только потому, что она отдала сына другой женщине, но и потому, что он осквернил себя – ее любимое слово! – осквернил себя связью с ней до женитьбы. И вся грязь, как она часто называла это, продолжалась целый год практически у нее под носом. Это ее и прикончило. Конечно, я давно знал, что она меня терпеть не может. Но в то же время она не хотела, чтобы я уходил, ведь она не могла вынести мысли, что тогда она окажется брошенной женой. Уинифред не вынесла бы и тайной радости ее друзей по церкви, которые праздновали бы ее унижение. Мы с вами знаем, святой отец, что мою жену не любили даже в среде ей подобных, потому что с самого начала она корчила из себя леди. Но внешний лоск ее был таким напускным, что это сразу бросалось в глаза. Скажу больше: она из тех женщин, которые хотят заправлять всем, будь то „Собрание матерей", или „Детей Марии", или „Праздничный комитет по защите бедных детей"… Да, ей нравилось, когда ее считали выдающимся деятелем!
– Не говори об этом с такой горечью, Дэниел. Ведь она – да поможет ей Бог! – расплачивается за свое тщеславие. Отчасти она и сама понимает это. И самая худшая ее беда в том, что она не сумасшедшая, а просто охвачена ненавистью и горечью от неудач. Нужно быть сильным человеком, чтобы столкнуться с такой неудачей и выйти из нее невредимой. Я вот что хочу тебе сказать: судя по всему, а также по словам сестры-хозяйки, Уинифред собираются держать там долго. Если ее отправят домой сейчас, это будет опасно и для нее самой, и для окружающих.
– Не могу сказать, что сожалею об этом, святой отец. Это было бы лицемерием. Как только она вернется в дом, мне придется покинуть его. Аннетте и Дону – тоже, это уж точно. – Дэниел посмотрел в сторону. – Как вы знаете, Дон может в любую минуту… Поэтому для всех нас лучше, если ее никогда оттуда не выпустят.
Священник не ответил на слова о Доне и продолжил свои предположения:
– Ну а если ее все-таки выпустят, ты уедешь, молодые уедут, а что же будет с Джо и Стивеном?
– Стивен поедет со мной, я за него отвечаю. И Мэгги поедет со мной.
– А как насчет Джо? – спросил священник, не отрывая пристального взгляда от Дэниела.
– Джо тоже не останется здесь, но и не поедет с нами. Он начнет собственную жизнь. Ведь он всегда так или иначе жил обособленно. Он считает меня отцом, а я его – сыном, но на самом деле это только игра. Он совсем один. Знаете, мы совсем недавно выяснили, что он искал своих родителей. По крайней мере, пытался узнать, кем была его мать. Я случайно встретил медсестру, долгие годы работавшую в том приюте, откуда мы взяли Джо. Она недавно вышла на пенсию, ей уже за семьдесят. Она была очень приветлива со мной и сказала: „Каким прекрасным парнем стал ваш приемный сын!" Сперва я не понял, что она знала его раньше. И вот медсестра поведала, что Джо как-то приходил туда и разговаривал с управляющей, но ничего не добился. Именно сестра и могла бы рассказать ему то, что он хотел узнать, но он к ней не обратился. Вообще-то, сказала старушка, им положено держать язык за зубами, но она сама с этим не согласна, ведь человек имеет право знать о себе.
– И ты спросил ее, кем была его мать?
– Да.
– И что она ответила?
– Что знала. Она назвала мне фамилию замужней женщины и последний ее адрес, который ей был известен.
– Ты предпринял какие-то дальнейшие шаги?
– Да, в некотором роде. Я поехал по адресу, но нашел в доме лишь семью азиатов, которые жили там уже одиннадцать лет. Предыдущий хозяин, как они думают, эмигрировал в Австралию.
– И ты ничего не сказал Джо?
– Нет.
– А будешь говорить?
– Еще не решил. Джо может, словно перелетная птица, упорхнуть в Австралию вслед за ними. А как бы вы поступили на моем месте, святой отец?
– Я бы помалкивал и занимался своими делами. Потому что, позволь мне сказать, во всем том, что ты говорил, нет ничего необычного. И еще скажу: лишь один из десяти остается доволен результатами поисков. Большинство же начинает стыдиться своих открытий. Странное дело с этими незаконнорожденными. Им всегда хочется прилепиться к чему-то большему, чем они сами. Общество заставило их плохо о себе думать. И кого же они мысленно выбирают себе в отцы или в матери? Ну, первым делом в отцы? Не портовых рабочих, водителей автобусов, мойщиков окон или всяких там смотрителей туалетов. Нет, нет и еще раз нет. Выбирают обычно врачей, вплоть до хирургов, а из учительской профессии – вероятно, кого-нибудь из Оксфорда или Кембриджа. Не редкость, что они могут вообразить, будто связаны с королевской семьей. Можешь не удивляться, ведь священник – вместилище потерянных идеалов и разбитых идолов этих людей. Вот, например, хорошая девушка с хорошей работой на фирме и с хорошими приемными родителями решила выяснить свое происхождение. Такие обычно ищут свою мать. Наконец она узнает, что у ее матери большая семья, но мать в ней – чужая. А почему? Да потому что она была на улицах много лет… Поверь, я не разглашаю сейчас тайны ничьей исповеди: подобное случилось с моей сестрой и ее мужем, которые удочерили девочку и затем тряслись над ней. Итак, девушка выяснила свое происхождение и уже не смогла вернуться к прежнему спокойствию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
– Ты устал, Дон?
– Да, Стивен, немного.
– Ничего, мы поиграем завтра. А! – Стивен посмотрел на дверь. – Вот и хозяйка! Аннетта не разрешит нам играть на чистом одеяле.
– Что это вы там говорите об игре на чистом одеяле?
– Я… я принес эту игру с шашечками.
– А, эту гремучую штуковину…
– Вот так-то. – Джо кивнул Стивену. – Держу пари, с ней ты особо не поспоришь.
– Ну, ты! – Стивен пихнул Джо в грудь. – Ты хочешь устроить мне неприятности?
– Да, если бы я только мог. Но тебя так трудно поймать на чем-нибудь в эти дни…
„Все-таки Стивен еще такой ребенок", – подумал Джо.
– Ты дразнишь меня, да? Водишь меня за нос?
– Да я никогда даже не дотрагивался до твоего носа. Он такой грязный, зачем мне его трогать?
Стивен засмеялся, а Джо вспомнил их разговор с Доном и подумал, что шутить после него было бестактно. Но сам Дон весело улыбался.
– Ну давайте уже уходите оба. А то у меня не бывает ни минутки, чтобы побыть наедине с женой. Вечно кто-нибудь из вас здесь торчит. Ладно, ладно, – Дон погрозил Стивену пальцем, – мы сыграем с тобой завтра.
– Пошли, дружок. – Джо увел Стивена из комнаты.
Аннетта, взяв освободившийся стул, села и спросила:
– Ты не думаешь, что Стивен как-то переменился? Я имею в виду – к лучшему.
– Да, да. Я считал, что мне это только кажется, но раз ты тоже заметила, то конечно. – Дон посмотрел на Аннетту, на секунду замолчал, а потом спросил: – Ну а как ты себя чувствуешь на самом деле? Только скажи правду. Не говори просто „все в порядке".
– Если говорить правду, дорогой, я не знаю, как я себя чувствую. Мне раньше не приходилось бывать в таком состоянии. – Она щелкнула его по носу. – Я думаю, естественно так себя чувствовать… – Аннетта наморщилась: – Иногда мне кажется, что он или она появится уже завтра, но ведь есть еще несколько недель.
– Ты чувствуешь себя больной? То есть…
– Нет, нет, не больной. Прекрати волноваться. И дай мне поправить твои подушки.
Поднявшись со стула, Аннетта спросила себя: „А правда: чувствую ли я себя больной?" И сама ответила: „Да, хотя вернее будет сказать, что я чувствую себя странно. Настолько странно, что в понедельник мне придется сходить к врачу".
6
Последняя неделя марта 1961 года оказалась очень холодной. Некоторые утверждали даже, что вот-вот выпадет снег. Другие говорили, что смешно делать такие выводы из двух морозных ночей.
Уже пробило семь часов, и дом стоял, погруженный в обычную вечернюю тишину, как вдруг у входной двери зазвонил звонок. Мэгги как раз проходила по коридору и тут же открыла гостю, говоря:
– Добрый вечер, святой отец.
– Добрый вечер, Мэгги. Ну и холод! Не удивлюсь, если скоро выпадет снег. Совсем не удивлюсь.
– Сколько раз я уже слышала это за сегодняшний день. А между тем почти наступил апрель и показались нарциссы. Как бы там ни было, вам-то уже лучше? Я слышала, вы скверно себя чувствовали.
Мэгги помогала отцу Рэмшоу снимать пальто, а он тем временем шутил:
– Знаешь, кто придумал словечко „симулировать"? Я! Тебе скажут, что оно существует испокон веку, но ты не верь. Я поднял их всех на ноги, все бегали и суетились целых две недели, а сам я смотрел на все это и наслаждался каждой минутой.
Тут священник громогласно закашлялся, и Мэгги кивнула.
– Да уж, да уж, могу вам поверить. Слыша этот кашель, я уже не сомневаюсь в ваших словах. – Она рассмеялась, взяла его пальто и повесила на спинку стула. – Еще больше я верю в то, что вы очень странный человек, святой отец.
– Да, Мэгги, я такой. И если кто-нибудь будет спорить, я назову его лгуном. Нет никого страннее меня. „Странный парень" – вот еще одно словечко, появившееся с моим рождением. Так, а где же все?
– Кто где, святой отец.
– Надеюсь, я найду их. – Отец Рэмшоу уже было пошел, но обернувшись, спросил: – Мэгги, можешь уделить мне еще минутку? – Мэгги вопросительно посмотрела на него и подошла поближе. – Пост почти закончился, и мы должны сделать какой-нибудь подарок Господу, совершить что-нибудь дорогое нашему сердцу. И знаешь, Мэгги, о чем я всегда мечтал? Обратить кого-нибудь в свою веру. Мне никогда не удавалось никого обратить в мою веру за все годы службы. Не хочешь ли ты доставить удовольствие старику? Перешагнуть через свои принципы?
Мэгги оттолкнула его и расхохоталась:
– Да ну вас, святой отец. Если бы кому-нибудь и удалось заманить меня в свою веру, то это, конечно, были бы вы. Но ни вы, ни все сокровища мира не заставят меня сделать это.
– Ты суровая женщина, Мэгги. Я всегда знал, что ты суровая женщина, – проговорил священник, улыбкой смягчая свои слова. Затем, понизив голос, он наклонился к ней: – Когда приготовишь бутылку, принеси немного горячей воды и сахара, хорошо?
Мэгги захихикала:
– Так точно, странный парень. Именно – горячая вода и сахар.
Смеясь, священник отвернулся от Мэгги и заметил Аннетту, проходящую по коридору. Она приветствовала его:
– Здравствуйте, святой отец. Вы уже встали?
– Нет, наверное, это я гуляю во сне, одетый. Как ты, моя дорогая? – Он положил ей руку на плечо. – Последнее, что я слышал, – это то, что тебе на время прописали постельный режим.
– Да, но я чувствую себя отлично.
– Уверена в этом?
– Почти уверена.
– Точно?
– Стопудово, святой отец!
– А ты не преувеличиваешь?
– Нет, вовсе нет. Просто… – Аннетта улыбнулась, – я не привыкла к таким вещам.
Она положила руку на свой большой живот, и отец Рэмшоу сказал уже серьезно:
– Нет, дитя, я бы на твоем месте был осторожнее. Критическое время. Слушайся рекомендаций врача. Я на днях разговаривал с ним, когда он пытался выяснить, что не в порядке с моим здоровьем. Ведь так и не выяснил, а сказал только: „Вставай немедленно, и больше я к тебе не приду". Так вот, потом он пожаловался мне, что ты очень устаешь. И это неудивительно. А значит, – голос его снова стал серьезным, – будь осторожна. Ты же знаешь, как Дон хочет увидеть своего ребенка.
Он не добавил, что это, может быть, единственное, из-за чего Дон еще держится. Но Аннетта все равно ответила:
– Да, я знаю, святой отец.
– А знаешь ли ты, что его могут опять положить в больницу?
– И это я знаю, святой отец.
– Ну вот, мы все реально смотрим на вещи. – Священник повысил голос: – Где же глава семьи?
– Когда я в последний раз его видела, он шел в свой кабинет.
– Ну что ж, пойду найду его, а потом поговорю с Доном.
– Он будет рад, святой отец. Он скучал без вас эти недели.
– Приятно слышать. Приятно, когда по тебе скучают. Знаешь, что я тебе скажу? Есть один человек, который не скучал по мне. Наконец-то он дорвался до кафедры проповедника. Догадываешься, кто это?
– Догадываюсь, догадываюсь, святой отец. В церкви в последнее воскресенье было очень жарко.
Священник залился смехом:
– Хорошая шутка. Он что, поставил столько печей, что все там раскалилось? Дай мне вернуться, и все остынет, даю тебе слово.
– Не сомневаюсь, святой отец.
И они пошли каждый своей дорогой, продолжая смеяться.
Отец Рэмшоу постучался в дверь кабинета.
– Это я. Можно ли войти?
– Конечно, святой отец, входите, – отозвался Дэниел. – Я и не ожидал, что вы уже встали с постели.
– Похоже, меня никто нигде не ждет, разве что на моих похоронах. Я разочаровал многих людей, могу тебя заверить. Во всяком случае, вот он я, притом я только что отдал Мэгги распоряжение насчет горячей воды и сахара. Поддерживаешь?
Не ответив на вопрос, Дэниел сказал:
– Присаживайтесь и двигайтесь к огню. Священник сел и взглянул на мерцающие электрические поленья.
– А они хорошо греют. Немного воображения, и тебе кажется, что их можно пошевелить кочергой. Я собираюсь как-нибудь сделать себе подарок и купить такую же штуковину. Поставлю ее себе в спальню, потому что, поверь, никакая Гренландия не сравнится с этой ледяной комнатой. Поэтому-то я и заработал простуду. – Он постучал себя по груди. – Теперь, когда делу уже не поможешь, они собираются установить центральное отопление. Есть убеждение, что холод полезен для души, так как охлаждает чувства, – так это все ерунда. Сколько людей прыгают вместе в кровати в холодных комнатах, даже и не сосчитать. Ну ладно с этим, ты-то как?
– Я в порядке, святой отец. А у вас как дела? Вы давно поправились?
– Дня три-четыре тому назад. Кстати, если ты не возражаешь, скажу тебе: мне не нравится вид Аннетты. Она выглядит изможденной и очень усталой. Наверное, это естественно в ее состоянии – выглядеть усталой, но мне кажется: что-то с ней не так.
– Она все время беспокоится о Доне, как и мы все.
Тут дверь открылась, и вошла Мэгги с подносом, на котором стояли графин, кувшин с горячей водой, пара стаканов и сахарница. Священник поприветствовал ее:
– А вот и утешение для души! Спасибо, Мэгги. Таких, как ты, одна на тысячу. Ну как, ты еще не надумала обратиться?
Дэниел обвел их вопросительным взглядом, и священник с торжественным видом пояснил:
– Я предложил ей стать моей первой обращенной, но она отказалась. Буквально швырнула свой отказ мне в лицо. Не знает она, что теряет. Когда я был мальчиком, я верил – так, по крайней мере, моя мама всегда рассказывала, что если кому-то удастся хотя бы одного человека за всю свою жизнь обратить в свою веру, то это все равно что он заполучил ключи от рая. И независимо от того, что он натворит потом, они у него уже никуда не денутся. Я тогда так старался! Ведь я понимал, что, заполучив эти ключи, смогу буйствовать сколько угодно, а небесное будущее будет мне обеспечено: дом с бильярдным столом, участок…
– Перед нами страшный человек, разве не так? – Мэгги посмотрела на Дэниела.
– В жизни не встречал страшнее, – ответил Дэниел и кивнул в сторону подноса. – Спасибо, Мэгги.
– Ну, когда вы справитесь на этом участке, – Мэгги показала на графин, – звоните, я принесу добавку.
Мужчины дружно рассмеялись. Когда они остались одни, отец Рэмшоу проговорил:
– Она хорошая женщина, эта Мэгги. Но, знаешь ли, Дэниел, ты недостаточно хорош для нее.
– Это смотря что называть хорошим, святой отец. Хороший для чего? Для кого? Подходят друг другу – не подходят друг другу… Всю свою жизнь, вы же знаете, я провел среди людей, не подходящих друг другу.
Священник смотрел, как Дэниел разливает виски, затем взял из его рук стакан, уважительно понюхал и сделал большой глоток. Откинувшись на спинку кресла и глядя перед собой, он проговорил:
– Я видел ее сегодня днем.
– Правда?
– Да, я был в тех местах и заглянул к ней.
– И как вы ее находите?
Священник вздохнул и медленно поставил стакан на стол.
– Я думаю, вернуть ее в нормальное состояние может только чудо, большое чудо. Хотя рассуждает она довольно здраво. По крайней мере, до тех пор, – он развел руками, – пока при ней не упоминают этот дом или кого-то из его обитателей. Наверное, мне не стоило поднимать с ней этот вопрос, но теперь уже поздно. Я сказал ей, что ее любимый сын скоро станет отцом, а она – бабушкой, и разве это не замечательно…
– И она взбесилась?
– Нет, нет! Она просто сидела и глядела на меня. Но я не мог вынести этот взгляд, не мог смотреть на то, как ее тело словно окаменело. Я позвал сиделку и ушел. На обратном пути я раздумывал о вещах, которые мы совершаем во имя нравственности, например, когда убеждаем людей следовать какой-то заранее предписанной схеме: целой веренице обязанностей. Я подумал: если бы я не убедил тебя тогда остаться с ней и дал бы тебе свободу делать то, что ты хотел, то есть бросить ее, то все это зашло бы не так далеко.
– Не морочьте себе этим голову, святой отец. Это произошло бы в любом случае. Вспомните: у нее есть сын – я не богохульствую! – который родился от непорочного зачатия или чего-то подобного, как она себя убедила. И не только потому, что она отдала сына другой женщине, но и потому, что он осквернил себя – ее любимое слово! – осквернил себя связью с ней до женитьбы. И вся грязь, как она часто называла это, продолжалась целый год практически у нее под носом. Это ее и прикончило. Конечно, я давно знал, что она меня терпеть не может. Но в то же время она не хотела, чтобы я уходил, ведь она не могла вынести мысли, что тогда она окажется брошенной женой. Уинифред не вынесла бы и тайной радости ее друзей по церкви, которые праздновали бы ее унижение. Мы с вами знаем, святой отец, что мою жену не любили даже в среде ей подобных, потому что с самого начала она корчила из себя леди. Но внешний лоск ее был таким напускным, что это сразу бросалось в глаза. Скажу больше: она из тех женщин, которые хотят заправлять всем, будь то „Собрание матерей", или „Детей Марии", или „Праздничный комитет по защите бедных детей"… Да, ей нравилось, когда ее считали выдающимся деятелем!
– Не говори об этом с такой горечью, Дэниел. Ведь она – да поможет ей Бог! – расплачивается за свое тщеславие. Отчасти она и сама понимает это. И самая худшая ее беда в том, что она не сумасшедшая, а просто охвачена ненавистью и горечью от неудач. Нужно быть сильным человеком, чтобы столкнуться с такой неудачей и выйти из нее невредимой. Я вот что хочу тебе сказать: судя по всему, а также по словам сестры-хозяйки, Уинифред собираются держать там долго. Если ее отправят домой сейчас, это будет опасно и для нее самой, и для окружающих.
– Не могу сказать, что сожалею об этом, святой отец. Это было бы лицемерием. Как только она вернется в дом, мне придется покинуть его. Аннетте и Дону – тоже, это уж точно. – Дэниел посмотрел в сторону. – Как вы знаете, Дон может в любую минуту… Поэтому для всех нас лучше, если ее никогда оттуда не выпустят.
Священник не ответил на слова о Доне и продолжил свои предположения:
– Ну а если ее все-таки выпустят, ты уедешь, молодые уедут, а что же будет с Джо и Стивеном?
– Стивен поедет со мной, я за него отвечаю. И Мэгги поедет со мной.
– А как насчет Джо? – спросил священник, не отрывая пристального взгляда от Дэниела.
– Джо тоже не останется здесь, но и не поедет с нами. Он начнет собственную жизнь. Ведь он всегда так или иначе жил обособленно. Он считает меня отцом, а я его – сыном, но на самом деле это только игра. Он совсем один. Знаете, мы совсем недавно выяснили, что он искал своих родителей. По крайней мере, пытался узнать, кем была его мать. Я случайно встретил медсестру, долгие годы работавшую в том приюте, откуда мы взяли Джо. Она недавно вышла на пенсию, ей уже за семьдесят. Она была очень приветлива со мной и сказала: „Каким прекрасным парнем стал ваш приемный сын!" Сперва я не понял, что она знала его раньше. И вот медсестра поведала, что Джо как-то приходил туда и разговаривал с управляющей, но ничего не добился. Именно сестра и могла бы рассказать ему то, что он хотел узнать, но он к ней не обратился. Вообще-то, сказала старушка, им положено держать язык за зубами, но она сама с этим не согласна, ведь человек имеет право знать о себе.
– И ты спросил ее, кем была его мать?
– Да.
– И что она ответила?
– Что знала. Она назвала мне фамилию замужней женщины и последний ее адрес, который ей был известен.
– Ты предпринял какие-то дальнейшие шаги?
– Да, в некотором роде. Я поехал по адресу, но нашел в доме лишь семью азиатов, которые жили там уже одиннадцать лет. Предыдущий хозяин, как они думают, эмигрировал в Австралию.
– И ты ничего не сказал Джо?
– Нет.
– А будешь говорить?
– Еще не решил. Джо может, словно перелетная птица, упорхнуть в Австралию вслед за ними. А как бы вы поступили на моем месте, святой отец?
– Я бы помалкивал и занимался своими делами. Потому что, позволь мне сказать, во всем том, что ты говорил, нет ничего необычного. И еще скажу: лишь один из десяти остается доволен результатами поисков. Большинство же начинает стыдиться своих открытий. Странное дело с этими незаконнорожденными. Им всегда хочется прилепиться к чему-то большему, чем они сами. Общество заставило их плохо о себе думать. И кого же они мысленно выбирают себе в отцы или в матери? Ну, первым делом в отцы? Не портовых рабочих, водителей автобусов, мойщиков окон или всяких там смотрителей туалетов. Нет, нет и еще раз нет. Выбирают обычно врачей, вплоть до хирургов, а из учительской профессии – вероятно, кого-нибудь из Оксфорда или Кембриджа. Не редкость, что они могут вообразить, будто связаны с королевской семьей. Можешь не удивляться, ведь священник – вместилище потерянных идеалов и разбитых идолов этих людей. Вот, например, хорошая девушка с хорошей работой на фирме и с хорошими приемными родителями решила выяснить свое происхождение. Такие обычно ищут свою мать. Наконец она узнает, что у ее матери большая семья, но мать в ней – чужая. А почему? Да потому что она была на улицах много лет… Поверь, я не разглашаю сейчас тайны ничьей исповеди: подобное случилось с моей сестрой и ее мужем, которые удочерили девочку и затем тряслись над ней. Итак, девушка выяснила свое происхождение и уже не смогла вернуться к прежнему спокойствию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23