Так что теперь не успеешь и глазом моргнуть, как приготовит он свои замечательные пилюли и жена твоя мигом поправится.
– Горячо надеюсь, что вы правы, – сказал я.
– Какие могут быть вопросы! – ответил галерейщик, надевая пальто и касторовую шляпу, пока я накидывал толстый плац. – Это же чудо-человек. Сам видел! – Открыв дверь, он вышел на крыльцо, я последовал за ним.
Хотя вечерний воздух был очень холодным, низкие тучи, весь день нависавшие над землей, полностью рассеялись. Бесчисленные звезды усеяли небо, а яркая луна в третьей четверти заливала округу призрачным сиянием.
Спустившись с крыльца, мы с Барнумом обошли дом. Как только мы свернули за угол, перед нами показалось громоздкое строение, это и был сарай. Из приоткрытой двери струился теплый желтый свет, радостный детский гомон доносился из похожей на пещеру постройки.
– Что-то не видно двуколки доктора Фаррагута, – сказал я, когда мы шли по двору.
– Все возится со своими чудо-лекарствами, – ответил Барнум. – Хочет, чтобы все было чин-чином. Эти ученые гении – все одинаковые. Взять хотя бы профессора Эшола Селлерса, мое Интеллектуальное Чудо. Полгода почти усовершенствовал свой перпетуум-мобиле, установленный в Зале Технических Див. Но оно того и стоило. Одна из величайших диковинок моего музея – публика рвется, как на собачьи бои!
– Возможно, вы и правы, – сказал я. Пар от дыхания завитками таял в воздухе. – Однако надеюсь, что добрый доктор приедет до начала представления.
– Да я и сам думал, что он приедет пораньше, – сказал Барнум. – Ничего – обсудим все потом.
– Обсудим? – переспросил я.
– Пришла мне тут в голову одна мыслишка, – ответил галерейщик. – Маленькое деловое предложение.
– Ага! – воскликнул я, резко останавливаясь перед полуприоткрытой дверью сарая. – Так я и думал.
– Что думал? – спросил Барнум.
– Хотя я ничуть не сомневался в искренности вашего желания посмотреть, как мы поживаем тут, в Конкорде, я подозревал, что у вашего визита есть и, так сказать, подспудная цель.
– Ну, По, – сказал Барнум, – ты меня без ножа зарезал! – В льющемся из двери свете я увидел, что он потрясен. – Поверь, я думал только о тебе и твоей драгоценной супруге, когда решил отправиться сюда!
Заводить дела с доктором Фаррагутом мне и в голову не приходило! Только когда я его увидел, у меня и мелькнуло!
Несмотря на то что мне было крайне любопытно, какое именно дело собирался галерейщик обсудить со старым врачом, я не успел попросить растолковать мне все в подробностях, поскольку в этот момент я услышал, как жена кричит мне что-то из сарая. Опередив Барнума, я вошел внутрь, но остановился на пороге, обозревая сцену.
Вся задняя часть сарая пряталась в полутьме, зато передняя была ярко высвечена полудюжиной фонарей, некоторые из которых стояли на перевернутых деревянных бадьях, остальные же свисали с крючьев, ввинченных в массивные стропила. Укутанная в клетчатое шерстяное пальто, в шляпке из коричневой итальянской соломки, Сестричка примостилась на импровизированной скамье, смастеренной из грубо обтесанной доски, лежавшей на нескольких толстых поленцах. Рядом с ней сидела миссис Элкотт с дочкой Лиззи, чья неисправимая стеснительность мешала ей исполнять хоть какую-либо role в происходящем, кроме роли зрителя.
Остальная публика состояла из дюжины с небольшим мальчиков и девочек: одни сидели прямо на полу, другие – на охапках сена. Все без умолку, возбужденно болтали, наблюдая за последними приготовлениями на маленьком помосте в передней части сарая.
Одетые в живописные костюмы Луи, Мэй и Анна наводили последний глянец на нечто, изображавшее пещеру, сооруженную из сломанных ветром веток, куч тряпья, выброшенных за ненадобностью козел для сушки одежды, растений в горшках – словом, всякой всячины. В этих трудах им помогал коренастый лохматый молодой человек, в котором я сразу признал старого друга семьи Генри Торо. Стоя на перевернутом бочонке, зажав в зубах несколько толстых гвоздей, он приколачивал большое полотно, на котором маленькая Мэй изобразила милую лесную сценку, к одной из нижних балок.
Подойдя к скамье вместе с Барнумом, я тепло поприветствовал Сестричку и ее спутниц. Жена пылко пожала мою руку и произнесла несколько слов, неразличимых из-за все нараставшего шума, поднятого детской аудиторией.
Наклонившись к Сестричке, я попросил ее повторить то, что она сказала.
– Сказала, что ты выглядишь хорошо отдохнувшим после сна, – с улыбкой ответила жена.
Я признал, что отдых действительно придал мне сил.
– А ты, дорогая моя, как ты себя чувствуешь? Ты тепло оделась? Что-то пальцы у тебя холодные.
– Хорошо, Эдди, – ответила она. – Очень волнуюсь, как пройдет пьеса. Я долго ждала этого дня.
В этот момент Барнум тронул меня за плечо и, указав массивным подбородком в сторону сцены, спросил:
– А что это за парень с гвоздями во рту?
Я объяснил, что это Генри Торо, друг семьи Элкоттов, который, так же как и сам мистер Элкотт, входил в состав так называемого «трансцендентального» кружка мистера Эмерсона.
– Неужто? – сказал Барнум. – Проберусь-ка я к нему да представлюсь. Всегда любил знакомиться с аборигенами.
Пока Барнум прокладывал себе путь к сцене, я оглянулся на дверь и сказал:
– Интересно, почему так задерживается доктор Фаррагут?
– Думаю, он скоро подъедет, – сказала миссис Элкотт. – Мне бы страшно не хотелось начинать без него, но не можем же мы ждать вечно. Боюсь, малышня уже переволновалась.
И правда, публика потихоньку разбушевалась, визг и крики с каждой минутой становились все громче.
– Пожалуй, я пойду к дверям и подожду его прибытия, – сказал я.
– От этого он скорее не приедет, дорогой Эдди, – с мягким упреком сказала Сестричка.
– Совершенно верно, – с улыбкой ответил я. – Однако я так переживаю, что не могу усидеть на месте.
Не без труда прокладывая себе извилистый путь сквозь пронзительно визжавшую детвору, расположившуюся на полу, я добрался до входа в амбар и встал на пороге, вперившись в темноту. Но ничего, кроме заднего фасада дома Элкоттов в обрамлении темного леса, видно не было. Полагая, что доктор Фаррагут приедет в своей повозке, я внимательно вслушивался во все звуки, но так ничего и не услышал.
Немного погодя ко мне присоединился Барнум.
– Чудной парень, – сказал галерейщик, когда я спросил его мнение о мистере Торо. – Ты же знаешь, По – я человек прямой. Что у меня на уме, то и говорю. А этот Торо все с какой-то подковыркой.
– Да, я слишком хорошо знаком с риторическими темнотами мистера Эмерсона и его последователей, – ответил я, – они и слова в простоте не скажут без своей философской mumbo-jumbo, которая белыми нитками шита и призвана дурачить людей, как и не снилось необузданному пантеисту Фихте.
– М-да… понимаю, – сказал Барнум. – Так о чем бишь я? Этот Торо явно провел несколько месяцев в Нью-Йорке, году в сорок третьем. Жил на Стейтен-Айленд. Я так понял, он не особенно-то высокого мнения о нашем городе. Зашел он как-то и в мой музей посмотреть на настоящего африканского гепарда. Ты же видел эту зверюгу, По – великолепно, потрясающе! Самый быстрый из всех четвероногих! Куплен за баснословные деньги! Единственный живой представитель своего вида во всем Западном полушарии! Так вот спросил я его, что он думает об этом звере, а он и отвечает: «Стоит ли тратить время, чтобы охотиться на кошек в Занзибаре? Разве мы сами для себя не белое пятно?» Ну что ты с таким поделаешь?
Я уже собирался было погрузиться в объяснения типично афористического замечания Торо, относящегося к вере трансценденталистов в существование некоего врожденного божественного начала, которое можно познать, исключительно обратившись внутрь себя. Но, прежде чем я успел заговорить, ко мне подбежала Луи Элкотт. На ней был все тот же кричаще-безвкусный костюм, что и накануне: шляпа с пером, фиолетовый плащ, свободная рубашка и мешковатые панталоны, заправленные в высокие желтые сапоги, – на лице было написано сдержанное раздражение.
– Что случилось, Луи? – поинтересовался я.
– Забыла шпагу, – сказала она, посмотрев на пояс, и действительно я заметил, что ее бутафорское оружие, сделанное из старой жердины, куда-то подевалось.
– Господи, ну и растеряха, – продолжала девочка. – Верно мамуля говорит: «По рассеянности и голову свою где-нибудь оставишь».
– Буду рад принести тебе твой верный клинок, Луи, – сказал я.
– Очень мило с вашей стороны, мистер По, но сама я быстрее управлюсь. Вернусь скоренько. – И с этими словами она вышла из сарая и стремглав бросилась через залитый лунным светом двор к дому.
– Нет, вы только посмотрите, как она бежит! – воскликнул Барнум. – Не хуже моего африканского гепарда. Девчонка – прирожденный спринтер! Держу пари, она обгонит любого мальчишку в мире!
– Насколько я знаю Луи, – ответил я, – для нее это был бы самый приятный комплимент.
В этот момент маленькие зрители дружно взорвались смехом за нашими спинами. Оглянувшись, я увидел, что веселье вызвано оплошностью мистера Торо, который свалился с бочонка, приземлившись на пятую точку. Не могу сказать – то ли он просто пошатнулся, то ли неожиданно впал в свое странное сонное забытье. Так или иначе, Анна в наряде сказочной принцессы бросилась к нему на помощь и быстро помогла встать на ноги.
– Что-то аборигены никак не уймутся, – сказал Барнум. – Лучше уж было устроить этот спектакль где-нибудь на дороге, а то беды не миновать, помяни мои слова, По. Поверишь ли, нет ничего хуже, чем детская публика. Если их передержать, они превратятся в толпу улюлюкающих дикарей. Однажды у меня собрался полный театр этих маленьких головорезов, которые чуть не разнесли его в куски, потому что чудо-фокусник синьор Джованни задержался на двадцать минут, – мы общими усилиями приводили в чувство этого идиота, пьяного в стельку. Послушай, дружище, либо док Фаррагут сейчас приедет, либо нас ждет бунт.
– Вы так и не объяснили, Финеас, – сказал я, – какого рода деловое предложение собираетесь обсудить с доктором Фаррагутом.
– Величайшая идея в мире! – воскликнул галерейщик. – Поражаюсь, как это не пришло мне в голову раньше! Масса положительных сторон – хотя бы то, что наша сделка практически не потребует никаких усилий со стороны доктора Фаррагута лично! Правда, ему придется оставить свою практику, продать дом и переехать в Нью-Йорк. Но это что по сравнению с тем, что он получит взамен!
– А что он получит взамен? – поинтересовался я.
Оглушительную славу и, разумеется, деньги! – сказал Барнум. – Я сделаю из него звезду! Ты только представь, По! Великий Эразм Фаррагут три раза в день читает лекции в Американском музее Барнума о чудесах растительной медицины! Продажа «целительного бальзама» сразу после представления! Величайший бум со времен, когда человечество раздобыло огонь! Пузырьки – пятьдесят центов, бутылки – доллар! При одной мысли о том, какую неоценимую услугу мы окажем людям, сердце мое преисполняется гордостью! Я уже не говорю о деньгах! Это же целый океан наличности! Великий потоп!
– Вы действительно думаете, – поинтересовался я, – что люди будут толпами стекаться на лекции по медицине?
– А почему нет? Взять, к примеру, этого дантиста, Марстона. Сколько публики он собирал для Моисея! Бедный Моисей! Заскочил на минутку поздороваться, сразу как я приехал. Убийство Марстона его подкосило – он был просто потрясен. А кто бы на его месте не был? Моисей капризничал и злился, стоило только заговорить на эту тему, но и то сказать – после смерти Марстона Бостонский музей стал терпеть убытки в несколько сот долларов каждую неделю!
– Насколько я понял, – ответил я, – его популярность за последнюю неделю только возросла.
– Кстати, По, – сказал Барнум, – Моисей говорил, что ты заглядывал в музей, чтобы порыться в вещичках этого юного демона, Горацио Раиса. Нашел что-нибудь интересное?
– Признаться, да, – ответил я и стал рассказывать о дагеротипах Раиса и его обреченной любовницы, Лидии Бикфорд, которые нашел в потрепанном саквояже студента.
– Именно находка этих портретов, – продолжал я, – и привела меня к выводу, что человек, который их делал, некто Герберт Баллингер, был главным образом замешан в недавней серии страшных убийств, которые, среди прочих, унесли жизнь несчастной миссис Рэндалл.
– Отличная работа, черт возьми – непревзойденно! – вскричал Барнум. – Теперь я перед тобой в неоплатном долгу! И это не только мое мнение, любой тебе это скажет! Клянусь всем святым, констебль Линч считает, что ты гений, превозносит до небес! Послушал бы ты его – он бы тебя в краску вогнал!
– Констебль Линч? – воскликнул я с нескрываемым изумлением. – Но откуда вам известно о его чувствах ко мне?
– Да так, поболтали немного, когда я заезжал в полицейское управление, – сказал Барнум. – Для него ты теперь свет в окошке! Величайший сыщик всех времен и народов! По сравнению с тобой Видок – школяр, недотепа! Господи, да если бы не ты, полиция до сих пор топталась бы на месте, да еще в потемках! Они бы и за тыщу лет не догадались, что Баллингер причастен ко всем этим ужасам!
– Значит, вы уже знаете о Баллингере? – спросил я, не переставая дивиться осведомленности галерейщика о событиях, в которые я был вовлечен последние несколько недель.
– Господи, конечно, – ответил Барнум, – Линч все мне о нем рассказал. Судя по всему, это был сущий дьявол. Так что получил по заслугам. «Поднявший меч» и всякое такое. Немногие по праву заслуживают такого жуткого конца. Видел его тело в морге. Мерзость! На человека-то не похож.
Пока галерейщик продолжал говорить, я постепенно начал понимать, что к чему. То, что столь самоочевидная мысль не пришла мне в голову раньше, можно было приписать только губительному воздействию беспрецедентных событий этого дня на мой интеллект.
Несомненно, удар, нанесенный мне прикладом Питера Ватти, также способствовал несвойственной мне медлительности умственного процесса.
– Прав ли я буду, если предположу, – сказал я галерейщику, – что, помимо весьма похвального желания успокоить своего скорбящего друга «Пастора» Хичкока, вы прибыли в Бостон, намереваясь приобрести предметы, так или иначе связанные с недавней чередой мрачных преступлений?
– Что ж, это как посмотреть, – ответил Барнум. – Конечно, это не было главной причиной. Быть рядом с Фордайсом в час испытаний – вот главное для меня. Но, пока я находился здесь, ну сам понимаешь, По – ведь я всегда был из тех, кто хочет разом уложить двух зайцев. Одно из объяснений моего ошеломительного успеха!
– Могу ли я также предположить, что при посещении городского морга вы рассчитывали приобрести какую-нибудь макабрическую вещицу, связанную с Гербертом Баллингером? Возможно, даже какую-нибудь часть его тела в качестве экспоната для своего музея?
– Ну, ничего такого страшного. Нет ничего дурного в том, чтобы выставлять напоказ сохранившиеся останки гнусного преступника в назидательных целях! Конечно, главное – все делать со вкусом! Ты же сам видел, как премило выглядит ящик, который я соорудил для ампутированной левой руки Антона Пробста, отнятой сразу после того, как его повесили за то, что он вырезал семью Дирингов. Красивая работа – первостатейный был мастер! Влетело мне в копеечку. Но я не жалею. По воскресеньям к ней вообще не пробьешься, такая толпа!
– И насколько же вы преуспели в приобретении этих, столь желанных предметов? – несколько сухо поинтересовался я.
– И на старуху бывает проруха! – ответил Барнум, вздохнув так громко, что на мгновение заглушил детский визг. – Девлину эта мысль показалась просто кощунственной!
– Девлину? – переспросил я.
– Ну да, Девлину, заведующему моргом, – сказал Барнум. – Ты б только видел, какой у него стал вид – словно я предлагаю что-то неприличное! Жаль. А как мне приглянулась его левая нога – я хочу сказать, Баллингера, конечно, а не Девлина.
– Его левая нога? – спросил я. – А почему вас так заинтересовала именно эта конечность?
– А ты не видел? – спросил галерейщик.
Я ответил отрицательно. Если читатель помнит, во время посещения морга все мое внимание было сосредоточено на содержимом легких Баллингера. Я ни разу не осмотрел нижней части его тела, прикрытой простыней.
– Девлин мне сам и показал, – произнес Барнум. – Превосходный образец, единственный в своем роде. Никогда не видел ничего подобного, а это уже кое-что значит. Страшное уродство. Пальцы как сплавились, будто восковые. Явно какой-то врожденный дефект. Он должен был жутко хромать.
– Хромать? – спросил я. – Но мистер Баллингер двигался совершенно непринужденно. Это его помощник, Бенджамин Боуден, действительно хро…
– Боже праведный, ты в порядке, По? – сказал Барнум. – Гляжу, а ты белый как мел.
Действительно, я почувствовал, как кровь отлила от моего лица, а сердце перестало биться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41