— Да постой ты хоть минутку спокойно, ради Христа… Джейни, я хочу поговорить с тобой серьезно. Эта цветная девочка, которую ты привела сегодня…
Сердце у Джейни екнуло. Ей было нехорошо, и она почувствовала, что краснеет, сама не зная почему.
— Пойми меня, Джейни. Я хорошо отношусь и уважаю цветных, некоторые из них в своем роде и на своем месте прекрасные, достойные уважения люди… Но ты никогда больше не должна приводить эту цветную девочку к нам в дом… Любезное и уважительное отношение к цветным — признак хорошего воспитания… Ты не должна забывать, что все родные твоей мамы были с головы до пят воспитанные люди… Джорджтаун был совсем иным в старые времена. Какой у нас был чудесный дом и какие прекрасные газоны!… И ты никогда не должна становиться на равную ногу с цветными. Живя в таком соседстве, нужно быть особенно осторожными в этом отношении… Ни белые, ни черные не уважают людей, которые… Ну вот и все, Джейни, ты понимаешь, теперь иди играй. Скоро будем ужинать.
Джейни пыталась заговорить, но не смогла. Окаменев, она стояла посреди двора на решетке водостока, уставившись на забор.
— Негритоска! — проревел ей в ухо Джо. — Негритоска, негритоска, умп-йя-йя… Негритоска, негритоска, умп-йя-йя…
Джейни заплакала.
Джо был неразговорчивый рыжеватый мальчик. Он с малых лет постиг все тонкости бейсбола, выучился на Рок-Крик плавать и нырять и говорил, что, когда вырастет, будет вожатым трамвая. Уже несколько лет он крепко дружил с Алеком Макферсоном, сыном машиниста линии Балтимор — Огайо. Познакомившись с ним, Джо решил тоже стать машинистом. Джейни, когда мальчики разрешали, ходила с ними в трамвайный парк в конце Пенсильвания-авеню, где они свели знакомство с кондукторами и вожатыми, и те, когда не видно было контролера, позволяли им прокатиться на площадке квартал-другой, или все втроем они спускались по каналу, а то поднимались вверх по Рок-Крик, и ловили головастиков, и падали при этом в воду, и брызгали друг в друга грязью.
Летними вечерами, в долгие сумерки после ужина, они с соседними ребятишками играли в львов и тигров на каком-нибудь пустыре возле кладбища Ок-Хилл. Часто, когда свирепствовала корь или скарлатина, Мамочка подолгу не выпускала их на улицу. Тогда Алек приходил к ним, и они играли на заднем дворе в салки. Для Джейни это было самое счастливое время. Тогда мальчики обращались с ней как с равной. Летние сумерки надвигались душные и полные светляков. Если Папочка бывал в духе, он посылал их на холм в аптекарский магазин на Эн-стрит за мороженым. По дороге молодые люди без пиджаков и в соломенных шляпах под руку с девицами, у которых в волосы был вплетен кусочек трута, чтобы отгонять москитов, и затхлая духота, и запах дешевых духов от цветных, целыми семьями высыпавших на крылечки, смех, мягкий говор, мгновенные вспышки белых зубов, яркие вращающиеся белки. Густая, потная ночь пугала, глухо ворчала далекими раскатами грома, гудела майскими жуками, грохотала грузовиками по Эм-стрит, воздух под густыми деревьями был сперт и недвижен; но с Алеком и Джо она не боялась даже пьяных гуляк и больших медлительных негров. Когда они возвращались, Папочка уже курил сигару, и все они усаживались на заднем дворе, и москиты отчаянно кусались, и Мамочка с Тетей Франсиной и дети ели мороженое, а Папочка только курил сигару и рассказывал о том, как в молодые годы он был капитаном буксира под самым Чеса-пиком и как спас он баркентину «Нэнси Кью», погибавшую в Чертовом котле под злым штормом с зюйд-веста. Потом приходило время ложиться спать, и Алека отсылали домой, и Джейни надо было ложиться спать в маленькой душной комнатке верхнего этажа, где у другой стены стояли кроватки двух младших сестер. Иногда собиралась гроза, и она лежала с открытыми глазами, уставившись в потолок, вся похолодев от страха, и прислушивалась, как хныкали во сне сестренки; потом она успокаивалась, слыша, как Мамочка бегает по всему дому, закрывая окна, потом хлопала дверь; раздавалось завывание ветра, стук дождя, и наконец гром раскатывался над самой головой и гремел так оглушительно громко, словно тысяча грузовиков, груженных бочками, громыхала по железному мосту. В такие вечера она подумывала, не спуститься ли ей вниз, в комнату Джо, и не забраться ли к нему в кровать, но почему-то трусила, хотя иногда доходила до самой площадки. Он стал бы смеяться над ней, назвал бы ее неженкой.
Примерно раз в неделю Джо секли. Папочка возвращался из Бюро патентов злой и придирчивый, и напуганные девочки шмыгали по дому бесшумно, как мыши; но Джо, казалось, доставляло удовольствие раздражать Папочку: насвистывая, он возился в передней или грохотал вверх и вниз по лестнице своими тупоносыми, подкованными башмаками. Тогда Папочка принимался бранить его, а Джо стоял перед ним, не говоря ни слова и уставившись в землю жесткими голубыми глазами. У Джейни внутри все сжималось и холодело, когда Папочка направлялся наконец вверх по лестнице в ванную, подталкивая Джо перед собой. Она знала, что сейчас произойдет. Он снимет бритвенный ремень с гвоздя за дверью, зажмет голову и плечи Джо под мышкой и станет сечь его. Джо стиснет зубы, весь покраснеет и не пикнет, а когда Папочка устанет сечь его, они взглянут друг другу в глаза, и Джо отправят в его комнату, а Папочка спустится по лестнице, весь дрожа, но делая вид, что ровно ничего не случилось, а Джейни выскользнет во двор, сжав кулаки и мысленно повторяя: «Я ненавижу его… ненавижу… ненавижу…»
Как-то субботним вечером она стояла под моросящим дождем у забора в темноте и смотрела в освещенное окно. Она слышала возбужденные голоса Папочки и Джо. Ей не слышно было, о чем они спорили. Потом наконец раздался чмокающий звук ударов и приглушенный всхлип Джо. Ей тогда было одиннадцать лет. Что-то в ней словно оборвалось. Она опрометью влетела на кухню с влажными от дождя волосами. «Мамочка, он убьет Джо. Удержи его». Мать подняла увядшее, беспомощное, поникшее лицо от сковородки, которую она чистила:
— Но что же я могу сделать?
Тогда Джейни взбежала наверх и принялась колотить кулаками в дверь ванной. «Перестань, перестань!» — визжала она не своим голосом. Она смертельно боялась, но ею владело чувство, пересилившее страх. Дверь отворилась; вид у Джо был пристыженный; лицо у Папочки налилось кровью, и ремень повис у него в руке.
— Бей меня… это я скверная… я не дам тебе бить Джо.
Она вдруг оробела. Не знала, что ей делать, слезы выступили у нее на глазах.
Голос Папочки прозвучал неожиданно мягко:
— Иди и ложись сейчас же спать, без ужина, и помни, Джейни, с тебя своих забот хватит.
Она побежала к себе наверх и, еще вся дрожа, улеглась в кровать. А вдруг она умрет? Ей хотелось бы умереть. Она уже совсем засыпала, когда ее вдруг разбудил голос Джо.
Он стоял в дверях в одной ночной рубашке.
— Слушай, Джейни, — прошептал он, — ты этого больше никогда не делай, понимаешь. Видишь ли, я сам могу за себя постоять. Девчонке нечего совать нос в мужские дела, понимаешь. Когда я начну работать и у меня будут деньги, я себе куплю пистолет, и, если Папочка попробует меня тронуть, я его застрелю.
Джейни засопела, готовясь заплакать.
— Ну нечего нюни разводить. Подумаешь, есть из-за чего.
Она слышала, как он на цыпочках спускался босиком по лестнице. Она лежала, натянув на себя простыню, чувствуя себя одинокой и до слез пристыженной, ей хотелось обнять и Джо и Папочку, и в то же время она ненавидела их.
В школе она выбрала курс коммерческих наук и училась стенографии и машинописи. Некрасивая, узколицая, рыжеватая девочка, тихая и спокойная, она была любимицей учителей. Пальцы у нее были проворные, и ей легко давалась и машинка, и стенография. Она любила читать и обычно брала в библиотеке такие книги, как: «Дно кубка», «Битва сильных», «Победа Барбары Уорс».
Мать постоянно твердила ей, что таким неумеренным чтением она испортит себе глаза. Читая, она любила воображать себя героиней, Джо был слабохарактерным братом, который погряз в пороке, но все же в глубине души джентльменом, способным на самопожертвование, как Сидни Картон в «Повести о двух городах», а главным героем был, конечно, Алек.
В ее глазах не было в Джорджтауне мальчика красивее Алека и сильнее его. Ей нравились его короткие черные волосы, нежная белая кожа, кое-где тронутая веснушками, широкие плечи и твердая походка. А после него самым красивым и сильным и, уж конечно, первым игроком в бейсбол был Джо. Все говорили, что ему, такому замечательному игроку в бейсбол, непременно надо кончить школу, но к концу первого же года Папочка заявил, что у него на руках три дочери и что Джо надо искать работу, и тот поступил рассыльным в телеграфную компанию «Уэстерн юнион». Джейни очень гордилась его формой, пока девочки в школе не начали драз нить ее. Родные Алека обещали, что дадут ему возможность окончить колледж, если он будет хорошо учиться в школе, и Алек приналег. Он не в пример большинству товарищей Джо не был груб, не говорил гадостей. С Джейни он всегда был очень мил, но она никогда не замечала, чтобы ему хотелось остаться с ней наедине. А она отлично сознавала, что по уши влюблена в Алека.
Лучшим днем ее жизни было то знойное летнее воскресенье, когда они все вместе отправились в лодке вверх к Большой стремнине. Она собрала завтрак еще с вечера. Утром она добавила к нему кусок мяса, который нашла в холодильнике. В конце улиц, застроенных кирпичными домами и окаймленных по-летнему пышными деревьями, еще висела голубоватая дымка, когда в седьмом часу они с Джо, пока еще все спали, тихонько выбрались из дому.
Они встретились с Алеком на углу перед депо. Он поджидал их, крепко упершись в землю широко расставленными ногами и держа в руке сковородку.
Бегом они догнали трамвай, как раз отходивший к мосту у Кабин-Джонс. Кроме них, в вагоне никого, словно он был их собственный. Трамвай гудел по рельсам мимо выбеленных хижин и негритянских лачуг вдоль канала, огибал холмы, где по склонам колыхался рослый шестифутовый маис, словно шагающая шеренга солдат. Солнечный зной ложился бело-голубым глянцем на колеблемые ветром поникшие листья и метелки маиса; солнечный зной и жужжание и стрекот мух и кузнечиков горячей дымкой подымались к бледному небу, окутывая дребезжащий, тряский трамвай. Они ели сладкие яблоки, которые Джо купил у негритянки на одной из остановок, гонялись друг за дружкой по всему вагону, плюхались вповалку в угловые сиденья и так надрывались от хохота, что совсем ослабели. Потом трамвай пошел лесом, и сквозь деревья им видны были подпорки американских гор в парке Глен-Эхо, и наконец, вволю навозившись, они выпрыгнули из вагона у Кабин-Джонс.
Они побежали к мосту поглядеть на реку, коричневую и темную под густыми зарослями берегов в это ослепительно белое утро, потом нашли лодку, которую один из товарищей Алека держал в домике у самого канала, купили бутылку крем-соды, морса, пива, несколько пакетиков маковок и стручков и отчалили. Алек и Джо гребли, а Джейни, подложив под голову свитер, удобно устроилась на дне. Алек греб на носу. Было нестерпимо жарко. Пропотевшая рубашка прилипала к ложбинке на его крепкой спине, напрягавшейся при каждом взмахе весла. Вскоре мальчики сняли верхнее платье и остались в одних купальных костюмах. При виде спины Алека и вздувающихся мускулов на его руках у Джейни сжималось горло, и она была счастлива и чего-то боялась. В своем белом ситцевом платье она полулежала на корме, опустив руку в заросшую буро-зеленую воду. Они останавливались, рвали кувшинки и цветы стрельчатника, искристо-белые, как лед, и от илистых стеблей кувшинок пахло сыростью. Крем-сода нагрелась, и они выпили ее теплой и возились по всей лодке, и Алек плеснул веслом и забрызгал Джейни все платье грязно-зелеными пятнами, и Джейни это ни капельки не заботило, и они выбрали Джо шкипером, и он разошелся и сказал, что поступит во флот, и Алек сказал, что будет инженером, построит моторную лодку и возьмет их всех путешествовать, и Джейни была счастлива, что они говорили о ней, словно она была мальчиком. Ниже стремнины, у шлюзов, пришлось порядочный кусок тащить байдарку волоком до реки. Джейни несла провизию, весла и сковородку, пока мальчики потели и чертыхались, возясь с байдаркой. Потом они переправились через реку и развели костер в ложбинке среди больших серых, обомшелых валунов. Джо жарил мясо, а Джейни развернула сандвичи и печенье собственного изготовления и приглядывала за картофелем, зарытым в золе. Они поджарили початки маиса, которые сшибли, проплывая мимо поля по каналу. Все было прекрасно, только вот масла захватили маловато. По том они грызли печенье и пили пиво, мирно беседуя вокруг дотлевавшего костра. Алек с Джо достали трубки, и она чувствовала себя превосходно, сидя тут на Больщой стремнине Потомака в обществе двух мужчин, куривших трубки.
— Знаешь, Джейни, Джо прекрасно зажарил мясо.
— А ведь мы, когда были маленькими, сколько раз ловили лягушек и жарили их на Рок-Крик… Помнишь Алек?…
— Еще бы не помнить, и помнишь, Джейни, как ты увязалась с нами и какой ты тогда подняла скандал?
— Мне противно было смотреть, как вы их обдираете
— А помнишь, как мы играли в охотников Дальнего Запада и как это было весело?
— А сейчас еще лучше, — робко сказала Джейни.
— Верно, — сказал Алек, — черт побери, как мне хочется арбуза.
— Может быть, найдем у кого-нибудь по дороге домой.
— А, дьявол, что бы я дал сейчас за арбуз, Джо.
— У Мамочки лежит арбуз на льду. Может быть, они уцелеет до нашего возвращения.
— Я хотел бы никогда не возвращаться домой, — вдруг жестким и серьезным тоном заявил Джо.
— Джо, ну не надо так говорить. — Она снова была маленькой, оробевшей девочкой.
— А я, черт возьми, буду говорить, как мне вздумается… Ненавижу эту затхлую помойку.
— Джо, ну не надо так говорить. — Джейни чувствовала, что вот-вот расплачется.
— Черт побери, — сказал Алек. — Пора сматываться. Как по-твоему, Джо? Окунемся-ка еще разок и давайте собираться.
Когда мальчики выкупались, все пошли взглянуть на стремнину и потом отправились в обратный путь.
Они быстро плыли по сильному течению, которое несло их вдоль крутого берега с подмытыми деревьями. Было очень душно, местами они попадали в полосу горячего влажного воздуха. На севере собирались темные тучи. Джейни было уже не до веселья. Она боялась, что их застанет дождь. Ее разморило, и было не по, себе. Она боялась, уж не начинается ли обычное недомогание. С ней это случалось всего несколько раз, и мысль об этом испугала ее и отняла последние силы, ей хотелось уползти куда-нибудь с глаз долой, как старой, больной, паршивой кошке. Ей не хотелось, чтобы Джо и Алек заметили, что с ней. Ей представлялось, что будет, если она опрокинет лодку. Мальчики выплывут, а она утонет, и потом обрыщут всю реку в поисках ее трупа, и все будут плакать и горевать о ней.
Серо-багровый сумрак надвинулся и поглотил белые вершины облачных громад. Свинцово-белесые, они вспыхнули багрецом. Мальчики гребли изо всех сил. Уже слышны были раскаты приближающегося грома. Совсем близко от моста налетел первый порыв ветра, горячий вихрь, хлеставший песком и сухими листьями, мякиной и соломой и вспенивший поверхность реки.
Они добрались до берега как раз вовремя.
— А здоровая, черт побери, будет гроза, — сказал Алек. — Джейни, лезь скорее под лодку.
Они перевернули лодку вверх дном под прикрытием большого валуна и забились под нее. Джейни сидела посредине, держа собранные утром кувшинки, которые съежились и слиплись у нее в руках. Мальчики в мокрых купальных костюмах лежали по бокам. Всклокоченные черные волосы Алека касались ее щеки. С другой стороны лежал Джо, уткнувшись головой в нос лодки, и юбка Джейни прикрывала его худые загорелые ноги в подвернутых трусиках. Запах пота, речной воды и теплый юношеский запах от волос и плеч Алека кружили ей голову. Когда дождь налетел и забарабанил по днищу лодки, занавесив их хлещущей белой пеной, она тихонько обняла Алека за шею и робко положила руку на его обнаженное плечо. Он не пошевельнулся.
Вскоре дождь перестал. «Ну, могло быть и хуже», — сказал Алек. Они порядком промокли и продрогли, но им легко дышалось в свежем, промытом дождем воздухе. Они спустили лодку на воду и добрались до моста. Потом доставили лодку в дом, откуда ее в ял и, и пошли под навес ждать трамвая. Они устали, обгорели и взмокли. Трамвай был переполнен праздничной толпой горожан, застигнутых ливнем у Большой стремнины или в Глен-Эхо. Джейни казалось, что она живой не доберется до дому. Все внутренности у нее свело судорогой. Когда они попали наконец в Джорджтаун, у мальчиков еще оставалось в кармане пятьдесят центов, и они решили пойти в кино, но Джейни бросила и я и убежала. Она только и думала, как бы ей скорей улечься в постель, зарыться лицом в подушку и как следует выплакаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43