Сверкнув белозубой улыбкой, — рад, новые люди приехали, да сразу четверо, — Григорьян докладывает, путая все падежи и лица:
— Мой станций всегда работа готов!
— С кем связь держишь?
— Истребитель, канэщно.
— Немцы летают? Беспокоят тебя?
Солдат улыбнулся, что-то хотел сказать, но в этот момент послышался рокот мотора и в небе появился ФВ-189, немецкий корректировщик-разведчик.
— «Рама», — говорит Воскресенский.
Интересно, в каком она качестве в данный момент: корректировщика или разведчика? Скорее всего — разведчика. Самолет не повис над каким-то пунктом, он идет по прямой, прямо на нас. Вероятно, немецкому командованию нужны данные о наземной обстановке. Точно, это разведчик.
Не дойдя до нашей стоянки, немец сделал вираж над полем недавнего боя, опять пошел по прямой, под углом девяносто к прежнему курсу. Все ясно, надо его ловить, а то чего доброго еще увидит нашу радиостанцию. Беру микрофон, запрашиваю барражирующих неподалеку истребителей:
— «Ястребки», «ястребки»! Я «Днепр». Кто меня слышит, покачайте крылом.
Вижу: качает. Значит, контакт установлен, можно командовать. Передаю:
— Смотрите вперед и ниже… Видите «раму»?
— Вижу! — отвечает летчик.
— Уничтожить! Действуйте парой! Четверке быть надо мной.
Пара бросается вниз, но немец уже увидел, понесся к земле, завертелся юлой. Через минуту все растаяли в дымке, и Яки, и «рама». Надо мной осталось звено. Запрашиваю:
— Я «Днепр», сообщите свой позывной. Слышу негромкий тенор:
— Я «Сокол-13», какова обстановка?
Отвечаю, что в небе пока спокойно, но летчикам надо быть настороже: дымка мешает мне наблюдать, а канонада — слушать. Неподалеку «работают» наши артиллеристы.
Неожиданно появляется пара Ме-109. Они идут очень низко, метров на семьдесят. Предупреждаю об этом летчиков. «Понял», — отвечает «тринадцатый». Не успела исчезнуть пара, как справа, несколько выше, появляются еще четыре Ме-109. Все ясно, понятно: быть бою. «Мессершмитты» пришли для расчистки пространства, а за ними появятся «юнкерсы». Это уже известно.
Информирую летчиков о подходе четверки «мес-сов», о возможном налете бомбардировщиков. Командую:
— Набрать высоту! Приготовиться к бою!
Звено уходит в сторону солнца. Не теряя времени, вызываю с аэродрома Варваровка шесть истребителей. Меньше, пожалуй, нельзя: чувствую, что бомбардировщиков будет много.
Слышу доклад Иванова: «Шестерка в воздухе, следую к вам». Значит, он уже на подходе, и я направляю его на бомбардировщиков, как только они появятся. Вот и они, легки, как говорят, на помине. Их сопровождает шесть «мессеров». Ветер относит моторный гул, и немцы летят в тишине, будто крадутся. Откуда они, с Основы или из Чугуева? Впрочем, это не важно, откуда. Важно их перехватить, разбить, разогнать, помешать ударить по нашим войскам. Сейчас наведу на них «Тринадцатого», слышу его доклад:
— Я «Сокол-13», высота четыре тысячи метров.
И вслед за этим доклад Иванова: «Подхожу к пункту…» Отлично, Иванов уже рядом, ему и бить «юнкерсов». А звено «Тринадцатого» я направил на Ме-109, группу сопровождения. Четыре против шести — это приемлемо, если, конечно, летчики настоящие. Командую:
— «Сокол— 13», связать боем истребителей!
Хорошо атакует звено. Будто ястребы падают сверху — грозно, стремительно. Жду, хочу посмотреть, как они откроют огонь, как запылают машины противника. Однако главарь фашистской шестерки оказался умелым бойцом. Он подал команду, и группа мгновенно разлетелась на пары. Одна отскочила вправо, другая — влево, третья бросилась вниз. Третья — это приманка. Плохо, если наши пойдут за ней. Пары, что остались вверху, сразу возьмут их в клещи. Так и случилось…
Командир второй пары — горячая голова! — «клюнул», метнулся вслед за приманкой. Предупреждаю его, что сзади фашисты, требую прекратить атаку. Бесполезно… Не слышит. Не видит. Все происходит в секунды. Два Ме-109 переходят в пике, открывают огонь. Самолет командира горит, ведомый, мгновенно оценив ситуацию, бросается вправо и вверх, под защиту своих товарищей.
Так и бывает: секунда, и нет человека, а причины — горячность, необдуманный шаг. А все могло быть иначе. Надо было звеном ударить правую пару — в ней находился ведущий, — и успех обеспечен. Но «Сокол-13» не так оценил обстановку, он, очевидно, подумал, что немцы, попав под огонь звена, просто рассыпались, бросившись в панику. Так же, вероятно, решил и тот, что упал у нас на глазах. Все верно, война не прощает ошибок, список еще далеко не закончен…
— «Днепр», бомбардировщиков вижу! — сообщает мне Иванов. Отвечаю ему:
— Вас понял. Работайте. Будьте внимательны, возможна атака шестерки Ме-109.
Вижу: с юга, на высоте порядка тысячи метров, приближается пара Яков. Скорее всего это из группы «Тринадцатого», те, кого я повел на «раму». Слышу:
— «Днепр», я «Сокол-15», разведчик сбит, наведите меня на наше звено.
Спасибо тебе, дружище! Но звена уже нет, от звена осталось три самолета. И то хорошо, могло быть и хуже. Передаю, что группа сейчас надо мной, свожу их друг с другом, командую:
— «Пятнадцатый»! Идите к бомбардировщикам. Там работает наша шестерка, прикройте ее.
А бой уже разгорелся. Перекрывая гул артканонады, в небе гремит бортовое оружие: пушки и пулеметы. И наши, и немецкие. Бомбардировщики сбиты с курса, мечутся под огнем моих летчиков. Один бомбардировщик уже горит. С диким воем падают бомбы. В четырех-пяти километрах от нашей точки гулко ухают взрывы, взлетают фонтаны дыма и пыли. Мороз продирает по коже. Представляю, как себя чувствуют люди — наша пехота, танкисты, артиллеристы, когда бомбы падают прямо на них. Говорят, что это не так уж и страшно, что можно привыкнуть. Только я сомневаюсь. Можно привыкнуть к постоянной фронтовой обстановке, к опасности боя, но привыкнуть к визгу авиабомбы, сверлящему душу и мозг, леденящему кровь, привыкнуть к точкам над «1» — взрывам, от которых содрогается и стонет земля, — сомневаюсь…
Можно изучить действия противника и принимать правильные контрмеры.
Шестерка Ме-109, собравшись, спешит на выручку «юнкерсам». Поздно, их уже разогнали. Парами, тройками, одиночно, на разных высотах — от полутора тысяч метров до бреющего — «юнкерсы» уходят в сторону Харькова. В этом полете их было не так уж и много — всего две девятки, и наша шестерка сравнительно быстро с ними расправилась.
«Мессера» налетают на группу «Тринадцатого», стараясь отсечь «третьего лишнего» в звене командира. Представляю, как ему трудно. Он переходит то влево, то вправо… А ведь долгое время, вплоть до битвы на Волге, наше звено состояло из трех самолетов и все время третий был «лишним»… Передаю Иванову:
— Бой с бомбардировщиками прекратить! Помочь «Тринадцатому»!
Проходит минута, и шестерка из группы «Меч» переходит в атаку. Для фашистов этот удар — сверху, да еще и с их территории, — как снег в летнюю пору. Верхняя пара подбита. Ведущий круто идет к земле, оставляя белый вьющийся шлейф — то ли пары бензина, то ли воды. Ведомый тянет в сторону Харькова, но начинает дымить, загорается, и фашист покидает его с парашютом. Остальные, разбившись на пары, пикируют, уходят в направлении Харькова. Налет отражен, бой закончен, в воздухе только наши.
— «Сокол-13», идите на базу. Иванову быть надо мной, набрать высоту.
В небе слышится звук: нудный, ворчаще-хлюпающий, ни с чем не сравнимый. Это летит снаряд. К нам или не к нам? К нам. Взрывается в поле, в семидесяти метрах от радиостанции. По кому это бьют фашисты? А может, ни по кому? Может, это случайность? Нет, не случайность. Ветер сорвал чехол с передней части радиостанции, и стекла кабины сверкают на солнце. Вот тебе и случайность! Надо срочно менять позицию.
— Быстро! Машину — за бугор!
Приказать, конечно, легко, а сделать не очень. Надо опустить антенну радиостанции, иначе при движении автомашины она может выйти из строя. Надо завести мотор, надо отъехать. На все нужно время.
— Товарищ командир, — говорит радист, — из-за бугра мы никого не услышим.
Верно, конечно. Но не это сейчас главное. Главное в эту минуту — убрать радиостанцию. Я повторяю:
— Немедленно! Иначе ничего не услышишь…
Смысл последней фразы доходит до сознания всех: летчиков, шофера, радиста. Все кидаются к радиостанции…
Еще один хлюпает. Тоже к нам. Падает немного правее первого, но ближе к радиостанции. Теперь уже точно ищут нас. Все это поняли. Ни шофера, ни летчиков торопить больше не надо. Уже свернули антенну, запустили мотор…
Быстро меняем позицию: отъезжаем на пятьдесят-семьдесят метров. Стоим, ждем. Опять хлюпают. По спине побежали мурашки. Кажется, что снаряд нацелен не куда-то, а прямо в тебя. В сердце. В душу…
— Рассредоточиться!
Бежим от машины. Сзади оглушительный взрыв. Все, бежать уже незачем. В пяти-семи метрах от прежней стоянки машины фонтаном взметнулась земля. Ждем, что будет дальше. Еще летит. Падает с перелетом. Значит, станции больше не видно. И хорошо это, и плохо: будут искать…
И вдруг захлюпали наши. Один, второй, третий… Летят прямо над головой. Спасибо, артиллеристы, выручили! За догадку спасибо, за дружбу. Пролетело десять-двенадцать снарядов. Вероятно, угодили туда, куда надо: стрелять перестали.
Тишина. И в небе, и на земле. Даже не верится, что четверть часа назад над нами утихла воздушная схватка и только что перестали рваться снаряды, вздыматься фонтаны огня и земли. Об этом напоминают только воронки и желтый тротиловый дым, стоящий над ними.
— Позавтракать бы!.. — говорит Воскресенский. Радист улыбается, глядит на летчика снизу вверх. Здоров Лева, могуч, и покушать любит, и подраться с фашистами.
Как правило, люди большой физической силы добродушны, спокойны и смелы. Такой и Лева. Он и в бою такой: смелый и… добродушный. Дерется без гнева и как бы без злобы. Он, будто боксер тяжелого веса, спокойно и методически обрушивает на противника свои сокрушающие удары.
Единственное, чего Воскресенский боится, — это уколов, прививок. При виде врача со шприцем в руках Лева бледнеет.
Ветер шевелит светлые Левины волосы, он поправляет их неторопливым привычным жестом, добродушно глядит на солдата-радиста, затем за меня.
— А? Товарищ командир? С помидорчиками… В полкилометре от нашей стоянки — небольшая плантация. Я увидел ее в бинокль, а вездесущие деревенские хлопцы сказали, что в деревне располагается комендатура и что немец-комендант любит помидоры.
— Вообще-то неплохо с помидорчиками, — соглашаюсь я с Воскресенским. — Но как их достать?
— Проще простого. — Улыбаясь, Лева глядит на плантацию.
Я тоже гляжу туда и… вижу там Шеменкова. Что возмутило меня, а точнее, страшно обеспокоило: он стоит в полный рост, будто в своем огороде, и спокойно кладет помидоры в пилотку. И весь он как на ладони — снайпер не целясь может его свалить.
— Назад!.. — кричу что есть силы. — Назад!.. Поздно. В небе захлюпало, засвистело, и рядом с плантацией шлепнулись два снаряда, взметнулись огонь и пыль. Несмотря на весь драматизм ситуации, мы хохотали до слез: Шеменков так удирал от злачного места, что, пожалуй, перекрыл все мировые рекорды по бегу. Но что характерно, помидоры не бросил, принес, и Лева вполне серьезно пожал ему руку, отметив сильную волю, храбрость, хозяйственную струнку.
Позавтракав, сидим на траве около радиостанции. Тишина — глубокая, обволакивающая. «Поспать бы, — говорит Шеменков, — минуток сто двадцать…» Но мне не до сна: я не верю фронтовой тишине, она всегда перед бурей, перед взрывом. Чувствую, что-то сейчас начнется, что-то сейчас я услышу, а может, увижу. Кажется, я уже слышу. А может, галлюцинация? Нет, действительно слышу. Странный, урчаще-подвывающий звук. Пока еще очень слабый, он идет от небольшого леска, синеющего в километре от нашей радиостанции. Он идет по земле, усиливается с каждой секундой, становится все яснее, отчетливее. Я уже различаю металлический лязг и скрежет.
Человек, не знавший источников этих звуков, не может слушать их равнодушно, спокойно, да, пожалуй, и тот, кто знает. Потому что в них, этих звуках, всегда ощущается сила — неуемная, жестокая, грозная. Шеменков и Лева уже вскочили с земли, опасливо слушают эти, им пока непонятные, звуки, недоуменно смотрят вокруг. Я говорю:
— Не волнуйтесь, танки наши. Наши.
Вот они появились. Угрожающе рокочут моторы, холодно поблескивают гусеницы. Пушки настороженно ощупывают пространство. Вот они развернулись влево и идут мимо нас на удалении триста-четыреста метров. Отчетливо вижу их силуэты, слышу тяжелый, надрывный гул. Кажется, от него дрожит и земля, и воздух…
Представляю себе картину дальнейшей баталии: вначале должны появиться «ильюшины» — наши штурмовики — в сопровождении истребителей. За ними пойдут бомбардировщики. Они будут прокладывать путь нашим танкам, а танки — пехоте. Потом появятся немецкие бомбардировщики, чтобы ударить по танкам. А мы начнем наводить на них истребителей, отражать их налет.
Такова перспектива. Хорошо, когда, зная природу боя, можешь его предвидеть. А иначе нельзя, иначе не будешь знать самого главного: что тебе делать, как действовать.
Как предполагал, так все и получилось. Появляются девять «ильюшиных». Прошли над лавиной танков, вытягиваются в колонну, готовясь к атаке. Ведущий пошел в пике, за ним — второй, третий. Вижу вспышки огня, взвихренную пыль. Ведущий идет в набор высоты и влево, на замыкание круга. Это их излюбленный метод атаки: с круга, один за другим, на равных интервалах. В кругу нет ни направляющего, ни замыкающего, каждый идет в середине. И все охраняют друг друга огнем своих пулеметов и пушек.
Штурмовики пришли не одни: над девяткой, замкнувшей круг, барражирует звено истребителей. И это, конечно, окрыляет экипажи Ил-2, способствует их работе. Но…
— Летчики, — обращаюсь сразу к обоим, — оцените действия командира звена с точки зрения тактики.
— Допускает ошибку, — говорит Воскресенский, а Шеменков добавляет: — Надо держаться не только над строем Илов, а несколько западнее.
Я соглашаюсь. В самом деле, если ходить в стороне от охраняемой группы, то она всегда на виду, и ее легко защитить от внезапных атак «мессершмиттов», а вот так, как сейчас, едва ли: под собой истребитель почти ничего не видит.
Выполнив два захода по цели, штурмовики исчезают так же внезапно, как появились, а на подходе уже Пе-2.
— Красиво идут! — восторгается Лева. Верно, пикировщики ходят красиво. «Клин» — самый эффектный парадный строй, но он же и самый удобный для огневого взаимодействия в группе. Истребители, с какой бы стороны ни приблизились, обязательно попадут под огонь сразу всего звена.
Вполне очевидно, Пе-2 идут в тот же район, но удар нанесут по цели, расположенной в глубине обороны противника, несколько западнее.
На западе появилась какая-то группа машин. Пока еще трудно сказать, кто это — может, наши, а может, фашисты, — будем считать, что фашисты. На фронте существует закон: если самолеты еще не опознаны, считай их за врага. Считаю. Их очень много — не меньше полусотни. А может, и больше.
Каковы наши силы? Сколько у нас истребителей? Пока только шесть во главе с Ивановым. Маловато. Ага! На горизонте еще шестерка. Командир вызывает меня на связь, его позывной — «Семьдесят третий». Отлично! Двенадцать Яков — это уже сила, это кулак, которым я могу замахнуться и смело ударить любую группу вражеских самолетов. Информирую летчиков о воздушной обстановке и на всякий случай вызываю подмогу из группы «Меч». Уверен, она помехой не будет.
Теперь уже видно: в дымном пятне на небе — вражеские бомбардировщики. Шеменков начинает считать девятки: одна, две, три… Наконец объявляет: семь! Справа и выше бомбардировщиков — группа сопровождения: двенадцать Ме-109.
— Силища!.. — говорит Воскресенский. — Не дай бог сюда завернут…
Я хочу его пристыдить, а он, опасливо косясь на группу немецких машин, вдруг говорит:
— Другое дело, если встречаешься в воздухе… Чем больше, тем лучше: есть с кем помериться силами. Здесь же, поверьте, каждая жилка трепещет. Как же пехота, артиллеристы? Как они все выдерживают?
Я вспоминаю тот день, когда меня сбили в последний раз, нашу беседу с ординарцем командира пехотной дивизии. Я задал ему примерно такой же вопрос. Как он, отвечаю:
— Человек привыкает к любой ситуации, особенно если она повторяется изо дня в день. Вспомни первую встречу с фашистами и как ты себя чувствовал. — Лева улыбается, а я продолжаю: — Между прочим, пехотинцы нам не завидуют. Говорят, что в воздухе за бугорок не спрячешься.
— Смотрите! — кричит Шеменков. — Смотрите. Ситуация, прямо скажу, угрожающая: группа Пе-2, что прошла мимо нас на запад, и группа немецких бомбардировщиков и истребителей несутся навстречу друг другу и, будто нарочно, на одной высоте. Чем это кончится?
— Разойдутся!.. — спокойно басит Воскресенский. — Время терять не будут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34