Д'Артаньян в Романе рассуждает так: «Я знаю, что ответит король, и я заранее склоняюсь перед его словами: „Государственная необходимость“. Ну что ж! В моих глазах это причина, достойная величайшего уважения. Я солдат, и я получил приказание, и это приказание выполнено, правда, вопреки моей воле, но выполнено. Я умолкаю». Можно ли представить себе, что реальный Шарль де Бац-Кастельмор д'Артаньян произнес или хотя бы подумал бы такие слова? Судя по книге Птифиса, вполне...
А вот что говорит в Романе молодой Людовик XIV: «Могли бы вы, д'Артаньян, служить королю, в королевстве которого была бы еще целая сотня других, равных ему королей? Мог бы я при подобной слабости осуществить свои великие замыслы? Прошу вас, ответьте мне! Видели ли вы когда-либо художника, который создавал бы значительные произведения, пользуясь не повинующимся ему орудием? Прочь, сударь, прочь эту старую закваску феодального своеволия! Фронда, которая тщилась погубить королевскую власть, в действительности укрепила ее, так как сняла с нее давнишние путы. Я хозяин у себя в доме, господин д'Артаньян, и у меня будут слуги, которые, не имея, быть может, присущих вам дарований, возвысят преданность и покорность воле своего господина до настоящего героизма. Разве важно, спрашиваю я вас, разве важно, что Бог не дал дарований рукам и ногам? Он дал их голове, а голове — и вы это знаете — повинуется все остальное. Эта голова — я!» Сказал бы такое «истинный» Людовик XIV? Возможно... Соответствует ли это «духу эпохи»? Несомненно.
По словам М. И. Буянова, «Дюма отталкивался от реальностей и излагал их согласно поговорке, распространенной на родине д'Артаньяна — это правдиво, как вымысел, и невероятно, как сама жизнь». Сам же Дюма написал о соотношении поэзии и жизни: «Объяснение ученого было бы гораздо логичнее, но будет ли оно истиннее?
— Да, — скажут ученые.
— Нет, — ответят поэты» («Впечатления о путешествии на Кавказ»).
Роман и История дополняют друг друга. Оба они по своему истинны и совместно создают свойственный нашему времени синтетический взгляд на то, что происходило в прошлом. Как бы то ни было, эти представления менялись и будут еще меняться.
Книга Ж.-К. Птифиса привлекает тем, что, несмотря на традиционное название «Истинный д'Артаньян», автор отнюдь не стремится противопоставлять Роман и Историю. Напротив, детально прослеживая жизненный путь исторического героя, он подчеркивает, что именно Роман «поднял его на высоту национальной эпопеи». Хочется добавить, что образ д'Артаньяна давно вышел за национальные рамки и стал культурным явлением мирового значения.
Д'Артаньян Романа и д'Артаньян Истории становятся, таким образом, как бы разными ипостасями некоего единого д'Артаньяна, существующего в нашем представлении. Эти ипостаси нисколько не противоречат друг другу и скорее даже усиливают воздействие результирующего, знакомого всем образа. По мнению А. Моруа, сила героев Дюма заключается, помимо всего, в том, что они, «маленькие люди», действуя среди великих мира сего и присутствуя в решающие моменты, на деле творят Историю. Современная историческая наука тоже приблизила к нам «маленьких людей» прошлого, и оказывается, что их роль в Истории зачастую действительно была решающей. В книге Ж.-К. Птифиса есть немало тому доказательств.
Надо только, конечно, иметь в виду, что здесь д'Артаньян увиден глазами нашего современника, и мы с радостью читаем и воспринимаем его книгу с этих позиций, а лет эдак через двести, возможно, появятся новые исследователи, которые обнаружат какие-то недоступные нам источники, и будет опубликован еще один «Истинный д'Артаньян», который покажет, насколько все предыдущие представления (в том числе и наши с вами) несли на себе отпечаток мировоззрения и ограниченной осведомленности своей эпохи...
Э. Драйтова
Предисловие
Робер де Монтескью, очаровательный и изысканный поэт, воспевавший Голубые гортензии, любил возбуждать удивление и любопытство своих почитателей, небрежно упоминая в разговоре «своего кузена д'Артаньяна».
— Д'Артаньян?
Никто из присутствующих и не представлял себе, чтобы самый знаменитый герой Александра Дюма мог когда-либо существовать на самом деле. Такое мнение остается до сих пор! Огромное количество изданий знаменитой трилогии о мушкетерах (переведенной на 94 языка!), не менее сотни фильмов на ее сюжет, не считая телеспектаклей, заставило забыть о том, что храбрый шевалье, прежде чем обрести бессмертие в романтической литературе, сначала принадлежал Истории.
Вместе с тем тот, кто создал ему посмертную славу, отнюдь не отрицает в Трех мушкетерах исторической реальности этого персонажа. Однако читатель, с нетерпением бросающийся вслед за молодым героем вперед по дороге в Париж, где того ожидают первые приключения, обычно не удосуживается пробежать глазами предисловие (впрочем, весьма краткое) этого увлекательного романа. Что же в нем сказано?
«Примерно год тому назад, занимаясь в королевской библиотеке разысканиями для моей истории Людовика XIV, я случайно напал на Воспоминания г-на д'Артаньяна, напечатанные — как большинство сочинений того времени, когда авторы, стремившиеся говорить правду, не хотели отправиться затем на более или менее длительный срок в Бастилию, — в Амстердаме, у Пьера Ружа. Заглавие соблазнило меня: я унес эти мемуары домой, разумеется, с позволения хранителя библиотеки, и жадно на них набросился».
В этом сочинении Дюма и его деятельный сотрудник Огюст Маке (которого впоследствии Эжен де Мирекур назвал негром, работающим под плеткой мулата) обнаружили описание приключений упомянутого мушкетера и трех его товарищей по оружию: Атоса, Портоса и Арамиса. Дюма посвятил долгое время поискам следов этих людей и, если верить ему на слово, обнаружил «рукопись in folio, помеченную Me 4772 или 4773, не помним точно, и озаглавленную: „Воспоминания графа де Ла Фер о некоторых событиях, происшедших во Франции к концу царствования короля Людовика ХIII и в начале царствования короля Людовика XIV“».
«Можно представить себе, — продолжает романист, — как велика была наша радость, когда, перелистывая эту рукопись, нашу последнюю надежду, мы обнаружили на двадцатой странице имя Атоса, на двадцать седьмой — имя Портоса, а на тридцать первой — имя Арамиса».
Подобная точность может показаться убедительной. На деле же Воспоминания графа де Ла Фер никогда не существовали кроме как в чересчур плодовитом воображении Дюма-отца. Регистрационные номера рукописи были приведены им исключительно для того, чтобы придать оттенок достоверности простой литературной мистификации в ее классическом виде. Что же касается цитируемых им Воспоминаний г-на д'Артаньяна, то они существуют в действительности. Читателю, желающему ознакомиться с ними, вовсе ни к чему сегодня обращаться к пожелтевшим страницам первого издания, вышедшего в 1700 году, поскольку с тех пор они многократно выходили в виде как роскошных, так и весьма скромных изданий, снабженных интересными примечаниями и гравюрами. Их автором был некто Гасьен Куртиль де Сандра, памфлетист, специализировавшийся на создании апокрифических мемуаров. Мы должны сказать о нем несколько слов, ибо надо признать, что, не будь его, не появились бы и мушкетеры 1844 года.
Гасьен де Куртиль, господин де Сандра, принадлежал к мелкому дворянскому роду, происходившему из Льежа и обосновавшемуся в XV веке в Бовези. Он родился в Париже (или в Монтаржи) около 1644 года и поначалу служил в королевской армии. Когда после Нимвегенского мира войска были распущены, он, не имея никакого собственного имущества, которое могло бы дать ему средства к существованию, занялся ремеслом писателя, создающего занимательную литературу для публики.
В 1683 году в голландском издательстве вышел его первый труд Поведение Франции после Нимвегенского мира. Неистовство, с которым автор осуждал политику Короля-Солнца, обеспечило ему немедленный успех. Этот взрывоопасный памфлет выдержал множество изданий и нелегально распространялся во Франции. Тем не менее было бы ошибкой видеть в Куртиль писателя, «стоящего на четких политических позициях». Человек старался заработать пером себе на жизнь и мало заботился о политике. Поэтому неудивительно, что он по инерции составил анонимный Ответ книге, озаглавленной Поведение Франции, и в нем полностью опроверг все то, что поначалу утверждал. Это было удачное и высоко рентабельное коммерческое предприятие, и впоследствии Куртиль неоднократно прибегал к подобным приемам. Так, после Мемуаров, содержащих описание различных знаменательных событий, случившихся во время правления Людовика Великого, в которых он прославлял величие дел короля, он опубликовал ядовитый шарж под названием История лживых обещаний после Пиренейского мира. Он также основал газету Исторический и политический Меркурий, которая вышла в свет в 1689 году.
Его историко-романические труды весьма обширны. Помимо прочего, мы обязаны ему Историей Голландской войны, жизнеописаниями Колиньи, Кольбера, мемуарами маркизы де Френе, маркиза де Монбрюна, графа де Рошфора, Ж.-Б. Лафонтена, месье де Бордо, историей шевалье Рогана, маршала де Лафейяда и т.д.
При Людовике XIV эти сочинения имели привкус скандальности. Их читали исподтишка, выискивая редкие экземпляры, нелегально ввезенные из Голландии или Германии и сумевшие избежать конфискации, проводимой сбирами д'Аржансона.
То время отнюдь не было благополучным для памфлетистов. Как и следовало ожидать, в конце концов Куртиля арестовали в Париже. Он просидел в Бастилии с апреля 1693-го по март 1699 года — шесть долгих лет, в течение которых он и за стенами крепости продолжал наводить справки о политических событиях и придворных лицах, готовя материал для последующих трудов. Естественно, едва выйдя на свободу, Куртиль начал совершать один за другим новые неосторожные поступки, которые вновь стоили ему заточения в Бастилии, срока которого мы не знаем, тем не менее можем предположить, что оно было даже продолжительнее первого. Истощенный этим заточением, он скончался в Париже через несколько месяцев после освобождения, 8 мая 1712 года, в доме г-на де Бийи, владельца книжного магазина, «что подле образа Святого Иеронима» на улице Юрпуа.
Таков был Куртиль де Сандра, журналист, полемист, памфлетист, прародитель историко-приключенческого романа, по мнению одних, духовный наследник Бюсси-Рабютена, по мнению других, предшественник Лесажа и в любом случае духовный родственник Александра Дюма.
Наиболее известной его книгой, несомненно, остаются Мемуары мессира д'Артаньяна, капитан-лейтенанта первой роты мушкетеров короля, содержащие множество вещей личных и секретных, произошедших при правлении Людовика Великого, которые впервые вышли в свет в трех томах в Кельне в 1700 году в издательстве Пьера Марто (псевдоним Жана Эльзевье), затем вторым изданием в Амстердаме у издателя Пьера Ружа в 1704 году и были переизданы в третий раз в 1715 году Пьером дю Кампом.
В какой степени можно доверять этому произведению?
В своем обращении к читателю Куртиль утверждает, что он якобы собрал «множество отрывков», обнаруженных в бумагах д'Артаньяна, и ограничился тем, что объединил их друг с другом в логическом порядке. На деле сам способ изложения в этой книге доказывает, что ее автор вряд ли работал на основе какого-либо текста, написанного рукой знаменитого капитана мушкетеров, который лучше владел шпагой, чем пером. Если автор и описывает события, достоверность которых подтвердилась благодаря исследованиям последних лет, то он слишком часто грубо ошибается, путает даты и исторических лиц, искажает эпизоды, ибо — не будем забывать об этом — его герой успел умереть почти за тридцать лет до того, как сам он взялся за перо.
Первые исторические исследования о жизни истинного д'Артаньяна, проведенные в начале этого века выдающимся эрудитом Шарлем Самараном, показали, сколь дерзко Куртиль занимался изобретательством. Многочисленные уточнения, проведенные нами в архивах, только подтвердили это первое впечатление.
Уже во времена Куртиля нашлись люди, обратившие внимание на полностью апокрифический характер этого произведения. «Какая наглость печатать в трех томах Мемуары г-на д'Артаньяна, из которых д'Артаньяну не принадлежит ни одной строки», — читаем мы в анонимном письме, посланном из Роттердама лейтенанту полиции д'Аржансону 12 сентября 1701 года. Обратимся к столь же интересным, сколь малоизвестным Мемуарам графа Каррэ д'Алиньи, бывшего офицера мушкетерской роты. Он пишет: «Те, кто рассчитывает найти истинную историю г-на д'Артаньяна в некой книжке, озаглавленной Мемуары д'Артаньяна, будут обмануты в своих ожиданиях; автор сих никогда не был знаком с самим д'Артаньяном и заслуживал бы примерного наказания за то, что приписал столь значительной особе все эти романтические похождения, которые ему вздумалось изложить, похождения, по большей части не достойные даже более обыкновенных людей; сказанного достаточно для того, чтобы подорвать доверие к этому обманщику».
Действительно, будучи неисправимым фельетонистом, Куртиль сводит Историю к цепи интриг, шпионских акций, измен, похищений, побегов, дуэлей. В Мемуарах мы видим, как д'Артаньян переодевается в платье монаха или повара, отправляется то с тем, то с другим посольством, изобретает тысячи забавных уловок, избегает ловушек и всегда, при любых обстоятельствах одерживает победу. Так что нашего сочинителя весьма легко уличить в распространении выдумок. К примеру, описывая многочисленные поручения, которые д'Артаньян выполнял в Англии или среди повстанцев-ормистов в Бордо, он намеренно отождествляет своего героя с двумя беарнцами Исааком и Жаном-Шарлем де Баас, бывшими попеременно тайными агентами то Конде, то кардинала Мазарини. Вся эта история, написанная тяжелым устаревшим слогом, впрочем, передающим аромат своей эпохи, содержит описание множества мелких запутанных приключений и длительных отступлений, которые на деле представляют собой романизированную хронику событий той эпохи, за исключением случаев, когда автор рассказывает свою собственную историю через посредство подставных персонажей. Короче, в этом произведении Роман и История соприкасаются, смешиваются и взаимопересекаются, причем первый оказывается испорчен, а вторая искажена.
Итак, д'Артаньян из Мемуаров — это не тот д'Артанъян, который существовал в действительности, вопреки тому, во что пытались заставить поверить слишком многие авторы «истинных жизнеописаний», которые попросту с большей или меньшей степенью таланта пересказывали сочинение Куртиля. Итак, у нас есть три д'Артаньяна: д'Артаньян Дюма, д'Артаньян Куртиля и исторический д'Артаньян. «Д'Артаньян, или трехликий мушкетер», как сказал Эмиль Анрио. Вся сложность заключается в том, что первый в определенной степени зависит от второго, второй — от третьего, а о третьем, настоящем, почти ничего не известно. Поэтому пришлось начинать все сначала, обследовать почти неведомые пути, возвращаться к живым истокам и исходным рукописям, сохранившимся в публичных архивах. Обнаружив весьма многочисленные данные и неопубликованные документы, мы смогли совершенно по-новому взглянуть на известный сюжет и высвободить реального человека из его легендарного ореола. Теперь д'Артаньян может покинуть Роман и войти в Историю.
Глава I. Юнец из Гаскони
Там, в краю мушкетеров, от тихих берегов Адура до шумных излучин Олорона, от Оша до По, от Ортеза до Тарба, от Вик-де-Бигор до Молеона, — там д'Артаньяна никогда не забывали! Там ему поклоняются, как поклонялись греческим богам, там стоят его изваяния, полностью следующие романтической традиции: со шпагой, в широкополой шляпе, с бородкой и усиками a la royale. Там он воплощает собой дух Гаскони, который иные назвали бы гением этой земли и присутствие которого незримо ощущается повсюду. Д'Артаньяна представляют скачущим галопом по поросшим лесом холмам Арманьяка или по старому графству Фезензак, гордо марширующим через деревни, дремлющие среди холмов желтой земли и сухих камней. Да, д'Артаньян — сын своей земли подобно тому, как маленький «Набулио» г-жи Летиции навсегда останется сыном своего родного острова.
Но где же, черт возьми, родился этот герой плаща и шпаги, которого каждый церковный приход, каждый город упорно считает своим?
Его первый — литературный, естественно, — родитель, Куртиль де Сандра, немногословен в отношении его происхождения и детских лет. Он пишет то о «бедном гасконце», то о «беарнском дворянине», но не указывает ни места, где тот провел детство, ни даты его рождения, ни даже его имени. Александр Дюма — само собой, поскольку он вдохновлялся трудами своего предшественника, — оказывается не более осведомленным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25