Выполнение всех этих задач быстро опустошило кошелек д'Артаньяна. 17 сентября ему пришлось просить Кольбера выдать предусмотренную на расходы тысячу ливров: «Я был вынужден купить для него какую-то посуду и найти подходящую кровать, ибо та, на которой он спит, не из приличных, да и эту я взял напрокат. В моем приказе значится, что я должен покупать необходимую ему мебель».
Следовало также позаботиться о самом здании, большая часть которого находилась в плачевном состоянии. Мост грозил обрушиться, колокольня церкви опасно наклонилась. Д'Артаньян сообщил об этом Кольберу и попросил его отдать приказ о проведении наиболее насущных ремонтных работ.
«Поскольку я ничего не смыслю в строительстве, — писал он, — надеюсь, Вы сочтете правильным, что я не вмешиваюсь в эти дела».
Кроме того, д'Артаньян попросил Летеллье прислать еще 25-30 мушкетеров, чтобы усилить охрану узников.
«Уверяю Вас, что мои товарищи ужасно утомлены... Дело не в том, что их у меня недостаточно для охраны крепости и надежного содержания арестованных, а в том, что их недостаточно, если учесть все неудобства, которые они вынуждены испытывать».
При дворе не могли не считаться с тем, как д'Артаньян выполнял доверенное ему дело.
«Г-н Фуке, — пишет в своих Мемуарах секретарь суда Фуко, — в первые дни после заключения под стражу казался беспокойным и подавленным. Он использовал малейшую возможность, чтобы вызвать у охраны сочувствие к себе и разузнать у нее новости. Однако все эти попытки оказывались безуспешными благодаря заботам и необычайной старательности г-на д'Артаньяна, который, впрочем, обращался со своим узником самым наилучшим образом, какого только можно было желать».
Лишь однажды бывший суперинтендант дал волю ожесточению против своего тюремщика Это произошло, когда тот приказал поставить решетки на дымовой трубе в его комнате.
— Господин д'Артаньян, — воскликнул он. — Вы, видно, считаете, что дымовая труба для вас лучший путь к чину маршала Франции!
Спустя несколько дней король попросил д'Артаньяна послать в Нант отряд своих людей, чтобы обеспечить охрану при перевозке в Анжер поэта Пеллиссона, который также был арестован. Он добавил, что полностью удовлетворен заботами д'Артаньяна об охране Фуке и хочет в ближайшее время освободить его от дальнейшего выполнения этой задачи. Миссия д'Артаньяна должна была завершиться выполнением еще одного, последнего поручения — препровождением Фуке и Пеллиссона в Амбуаз, где их следовало передать под охрану знаменосца лейб-гвардии г-на де Талуё, а затем отвезти уже одного только Пеллиссона «в славный город Париж», в королевскую крепость Бастилию.
Для конвоирования Пеллиссона до Анжера был избран квартирмейстер г-н де Сен-Map с отрядом в двадцать мушкетеров. Наконец 1 декабря 1661 года д'Артаньян смог покинуть город короля Рене со своими узниками и со всем своим отрядом. Чтобы не допустить общения Фуке и Пеллиссона во время переезда, д'Артаньян приказал поместить первого в зарешеченную карету, а второму предложил ехать верхом. И вновь они поскакали с большой скоростью. Население соседних деревень сбегалось по пути следования кортежа.
— Дорогу! Дорогу! — кричали офицеры, сопровождая свои выкрики угрожающими жестами.
Толпа оборванцев расступалась, пропуская вызывавших опаску всадников в голубых униформах, но не переставала выкрикивать «тысячи ругательств и тысячи оскорблений» в адрес бывшего хозяина Во. В тот же вечер мушкетеры прибыли в пригород Сомюра со стороны моста. На следующий день, 2 декабря, они переночевали в Ла-Шапель-Бланш. 3 декабря подобные сцены повторились в Туре, и с таким напором, что карета и ее сопровождение, хотя и достигавшее сотни человек, оказались окружены и буквально захлестнуты толпой. Гасконец еще больше, чем раньше, испугался, что взбесившаяся толпа сломает карету и уволочет его узника. Впрочем, и на этот раз нескольких пинков ногами и нескольких угрожающих наскоков конем хватило, чтобы освободить место для проезда. Устроившись во временной тюрьме, мушкетеры удвоили бдительность и разгоняли образовывавшиеся то здесь, то там сборища людей. Наконец восстановилось спокойствие. Однако это было временное умиротворение, ибо местные жители, хорошенько выспавшись за ночь, без сомнения, готовы были на следующее утро опять в свое удовольствие поносить проворовавшегося суперинтенданта. Тогда наш младший лейтенант принял на свой страх и риск решение покинуть город глубокой ночью. Карета была готова к трем часам утра. Солдаты бесшумно оседлали лошадей, а Фуке и Пеллиссон на этот раз охотно заняли свои места — один в карете, другой верхом. И вот в спящем городе вдруг раздался топот коней и скрип окованных колес кареты, катящей бешеным аллюром по неровной мостовой. Кортеж достиг Амбуаза, когда солнце еще не взошло, и д'Артаньян, согласно предписанию, передал Фуке в руки г-на де Талуё. Мишель Летеллъе не мог пожелать новому тюремщику ничего лучшего, как действовать так, как действовал его предшественник:
«Точность действий г-на д'Артаньяна, проявленная при охране, была столь велика, что у г-на Фуке не было никакой возможности узнать, что готовится здесь в отношении него. Его Величество надеется, что Ваши действия будут столь же безукоризненны».
Фуке весьма сожалел об отъезде д'Артаньяна, спасшего его в Туре от нападения мстительной толпы. Г-н де Талуё не обладал подобной деликатностью. Он бросил все еще серьезно больного Фуке в темницу с глухо запертыми окнами, которые спустя два года навели проезжавшего через Амбуаз Лафонтена на меланхолические рассуждения.
Что до д'Артаньяна, то он уже опять был в пути и 12 декабря перепоручил заботам старого друга Бемо своего последнего узника Пеллиссона. Он был счастлив, что достойно выполнил поручение, и уж ни в коем случае не досадовал на то, что наилучшим образом избавился от неблагодарной обязанности изображать из себя импровизированного тюремщика.
Глава X. Д'Артаньян — тюремщик
Увы! Бедный д'Артаньян и не предполагал, что его карьера тюремщика только начинается. В Венсенне, куда суперинтендант был переведен в конце 1661 года, между двумя офицерами, которым была поручена его охрана, — лейтенантом короля по управлению замком г-ном де Марсаком и знаменосцем лейб-гвардии г-ном де Талуё — вскоре начались раздоры.
Их стычки заставили короля вновь призвать к себе своего верного мушкетера и приказать ему незамедлительно отправиться в Венсенн и обеспечить надежную охрану Фуке и его приближенных, служа столь же ревностно, как это уже было в Анжере.
На следующее утро, 4 января 1662 года, в 4 часа утра д'Артаньян в сопровождении пяти десятков мушкетеров с факелами в руках уже был у ворот Венсенна. В силу королевского приказа все, что касалось безопасности замка, включая охрану ворот и охрану подъемного моста, перешло теперь в его ведение. Господ де Марсака и де Талуё просили больше не беспокоиться об охране узника.
Итак, д'Артаньян стал царить в венсеннской темнице подобно тому, как Бемо царил в Бастилии. Помня о дерзком побеге герцога де Бофора, осторожный гасконец с самого своего приезда стал принимать все возможные меры предосторожности. Он расположил на втором этаже тюрьмы у дверей занимаемого Фуке помещения специальный отряд мушкетеров и, кроме того, приказал, чтобы в комнате узника находилось двое часовых. Посредником между Фуке и остальным миром мог быть только он сам. Например, он лично передал суперинтенданту Библию и труды св. Августина, он же по поручению Фуке продал два драгоценных камня, с которыми тот пожелал расстаться.
4 марта по подъемному мосту замка проехали комиссары Понс и Ренар, а также секретарь суда Жозеф Фуко, которые прибыли для того, чтобы допросить арестованного. Процедура допроса обещала быть долгой, поскольку в разных домах Фуке было изъято не менее шести тысяч документов: письма, доклады, расчеты, памятные записи, проекты, планы. Все это следовало рассмотреть подробнейшим образом.
Необходимо признать, что в целом этот судебный процесс был крайне несправедливым, показывающим, до какой степени ослепления может дойти правосудие, если оно действует под нажимом власти. С самого начала в разбирательство постоянно вмешивалась Канцелярия. Пункты обвинения были в избытке составлены Кольбером, его дядей Пюс-сором, секретарем суда Фуко, государственными советниками Лозеном и Лафоссом, советником Парламента Понсе, и все они были столь предвзятыми, что виновность и осуждение бывшего суперинтенданта ни у кого не вызывали сомнения. Дознание проводилось самым бесчестным образом, многие документы были изъяты или проигнорированы. Проинструктированные канцлером Сегье секретари записывали не все ответы обвиняемого.
Некоторые параграфы обвинения были абсолютно справедливы. Фуке отнюдь не был святым: зачастую он путал государственную казну со своей собственной. Как артистичный и склонный к некоторым вольностям большой сеньор, какового он из себя изображал, владелец замка Во достаточно ловко жонглировал королевскими миллионами. Впрочем, в его время это было простительно. Разве сам Мазарини не составил успешно свое значительное личное состояние на основе общественных доходов? Однако Фуке был далек от того, чтобы быть той бесчестной темной личностью, которую безжалостно делало из него обвинение.
В середине июня Палата правосудия, рассмотрев протоколы первых допросов, постановила, что Фуке должен быть «препоручен», то есть что, вместо того чтобы быть заключенным по приказу короля, он отныне становился узником по постановлению Палаты. Поэтому он уже не должен был оставаться под охраной венсеннских мушкетеров, и режим его содержания под стражей слегка смягчался. Ему позволили исповедоваться замковому канонику и разрешили даже передать через тюремщика несколько писем семье. В наступающее лето д'Артаньян мог иногда позволять ему подышать воздухом на тюремной террасе и передавать ему, поскольку состояние его здоровья ухудшилось, «лакричную воду».
Все эти меры не могли не обеспокоить врагов Фуке, в особенности мрачного и сурового Кольбера, сторонника жесткой и мстительной политики. Он пустил слух, что заключенный может легко общаться с внешним миром, что охрана недостаточна, неэффективна и состоит с ним в сговоре...
Обеспокоившись этими тайными подстрекательствами и злонамеренными слухами, гасконец нахмурил брови. Кто осмеливается распускать подобную клевету? У него, всегда столь щепетильного, были все основания для огорчения. Он тотчас направил ко двору письмо с решительным протестом против того, чтобы его бдительность и честность ставили под сомнение. Летеллье сразу же успокоил его:
«У Вас нет никаких оснований беспокоиться о том, что в Париже говорят, будто бы г-н Фуке в курсе всего, что происходит; эти ложные и не имеющие никаких оснований слухи не произвели на короля ровным счетом никакого впечатления».
Д'Артаньян успокоился. Он по-прежнему продолжал заботиться об охране, стараясь предупредить любую попытку побега. Так, он приказал арестовать некоего незнакомца, который пытался подкупить одного из мушкетеров, прося его передать заключенному записку. Сразу же извещенный об этом король приказал бросить виновного в тюрьму.
В это время подстрекаемый Кольбером генеральный прокурор Дени Талон старался ускорить судебное разбирательство. Фуке получил право прибегнуть к помощи двух выбранных его семьей адвокатов, мессиров Лоста и Озане, знаменитостей адвокатского мира. Собрав все душевные силы, узник принялся за составление своих «оправданий», которые преданные ему люди взялись тайно напечатать и распространить в Париже. Эта публикация составила в целом пятнадцать выпусков, которые сразу же возымели огромный успех у просвещенной публики того времени. Язвительность и меткость выражений, убедительность аргументов свидетельствовали о том, что бывший великий казначей королевства сохранил ясность ума, несмотря на заключение и усталость. Суперинтендант защищался, как яростный лев в клетке, контратаковал суровыми обвинениями бывшего интенданта Мазарини, злобствующего Кольбера, решившего построить свое счастье на погибели соперника.
30 мая 1663 года по приказу короля Палата правосудия была переведена в Арсенал. Поскольку казалось нежелательным, чтобы заключенный находился в месте, слишком удаленном от того, где заседали следователи, было решено перевести его в Бастилию под охраной всей мушкетерской роты.
В древней крепости в Сент-Антуанском предместье царил друг Бемо, который в отличие от д'Артаньяна не пренебрег возможностью установить приятельские отношения с Фуке во времена его могущества. К величайшему замешательству Бемо в шкатулках суперинтенданта было обнаружено множество его писем. Теперь же он считал себя другом Кольбера и давал всем понять, что будет счастлив тайно охранять столь опасного преступника. Однако Людовик XIV, который не слишком ему доверял, предпочел избавить его от выполнения этой щекотливой задачи и поручил ее выполнение д'Артаньяну.
Итак, наш мушкетер на все время судебного процесса установил в Бастилии, в комнате по соседству с камерой своего подопечного, свою походную кровать, а г-жа д'Артань-ян продолжала у семейного очага коротать свои дни в одиночестве, замышляя месть...
На внутренней площадке Бастилии и на дороге, идущей вокруг крепости со стороны контрэскарпа, д'Артаньян расположил своих мушкетеров, дав им приказ днем и ночью следить за окнами тюрьмы и докладывать обо всех подозрительных движениях. Поскольку общественное мнение, поначалу откровенно враждебное, затем более неопределенное, стало теперь проявлять сочувствие к заключенному, д'Артаньян в еще большей степени, чем ранее, опасался дерзкой попытки освобождения извне.
Что касается самого Фуке, то д'Артаньян мог не волноваться и спать спокойно. Несчастный узник и не мыслил о побеге. Живительное одиночество вдали от мирского тщеславия возродило в нем веру его детства. И с этих пор Фуке, сидя в своей камере, размышлял, молился, постился к великой радости своей набожной матери, которая за несколько месяцев до этого отреагировала на известие о его аресте следующим поразительным восклицанием:
— Благодарю тебя, мой Боже! Я всегда просила тебя о его спасении; вот и путь к нему!
Фуке вставал утром в 7 часов. Посвятив некоторое время духовным упражнениям, он садился за работу и работал до 11 часов вечера. Чтобы развлечься, он посвящал днем какое-то время чтению душеспасительных книг, которыми его снабдил д'Артаньян. За несколько месяцев его внешний вид стал неузнаваем. Его некогда темные длинные волосы полностью побелели, спина сгорбилась, голос ослабел. Его породистое лицо, нравившееся стольким прекрасным женщинам, было теперь изрезано глубокими морщинами. Будучи унижен, он перестал носить пышные одежды с кружевными рукавами, обшитыми золотой тесьмой, и надевал более простую одежду.
Д'Артаньян все время обращался с ним очень уважительно, однако из боязни злословия избегал открытого проявления своей все более возраставшей симпатии, ибо его мнение так же, как и общественное, эволюционировало в этом направлении. Каждый день он наносил Фуке визит и справлялся о его нуждах. Когда наступало время допросов, он заходил в камеру заключенного и вместе с несколькими охранниками отводил его в зал, где заседали судебные следователи и секретари. В часы трапез он отправлялся на кухню и, заменяя Вателя, давал указания о том, какие блюда желает нынче узник.
«Г-н д'Артаньян, — сообщал в своем Журнале Оливье Ле-февр, — сказал мне, что в период Поста он подавал Фуке только сельдь, треску и другую свежую рыбу; на Пасху — говядину и баранину, а не цыплят или дичь; что Фуке постился на хлебе и воде каждую субботу и с тех пор, как был арестован, д'Артаньян постоянно видел его либо молящимся Богу, стоя на коленях, либо пишущим, сидя за столом».
Тем временем процесс начал принимать более благоприятное для заключенного течение. Прокурор Шамийяр и судья-докладчик д'Ормессон спорили по каждому поводу.
— Я не могу допустить, — бурчал д'Ормессон, — чтобы меня подхлестывали каждое утро. Господин де Шамийяр из разряда тех советчиков, каких я не терплю.
По мере ознакомления с документами досье, д'Ормессон становился все более терпимым по отношению к Фуке, понимая, с каким упорством и с какой страстью того стараются погубить. Неправильность проведения процесса с каждым днем становилась для него все более очевидной, равно как и несправедливость большинства выдвигаемых против заключенного обвинений.
В Бастилии отношения между комендантом де Бемо и его другом д'Артаньяном складывались не лучшим образом. Дело Фуке поссорило их. Попав в стены крепости, младший лейтенант мушкетеров стал относиться к своему сотоварищу с ужасным недоверием и был раздосадован тем, что не получил задания охранять и Фуке и Пеллиссона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Следовало также позаботиться о самом здании, большая часть которого находилась в плачевном состоянии. Мост грозил обрушиться, колокольня церкви опасно наклонилась. Д'Артаньян сообщил об этом Кольберу и попросил его отдать приказ о проведении наиболее насущных ремонтных работ.
«Поскольку я ничего не смыслю в строительстве, — писал он, — надеюсь, Вы сочтете правильным, что я не вмешиваюсь в эти дела».
Кроме того, д'Артаньян попросил Летеллье прислать еще 25-30 мушкетеров, чтобы усилить охрану узников.
«Уверяю Вас, что мои товарищи ужасно утомлены... Дело не в том, что их у меня недостаточно для охраны крепости и надежного содержания арестованных, а в том, что их недостаточно, если учесть все неудобства, которые они вынуждены испытывать».
При дворе не могли не считаться с тем, как д'Артаньян выполнял доверенное ему дело.
«Г-н Фуке, — пишет в своих Мемуарах секретарь суда Фуко, — в первые дни после заключения под стражу казался беспокойным и подавленным. Он использовал малейшую возможность, чтобы вызвать у охраны сочувствие к себе и разузнать у нее новости. Однако все эти попытки оказывались безуспешными благодаря заботам и необычайной старательности г-на д'Артаньяна, который, впрочем, обращался со своим узником самым наилучшим образом, какого только можно было желать».
Лишь однажды бывший суперинтендант дал волю ожесточению против своего тюремщика Это произошло, когда тот приказал поставить решетки на дымовой трубе в его комнате.
— Господин д'Артаньян, — воскликнул он. — Вы, видно, считаете, что дымовая труба для вас лучший путь к чину маршала Франции!
Спустя несколько дней король попросил д'Артаньяна послать в Нант отряд своих людей, чтобы обеспечить охрану при перевозке в Анжер поэта Пеллиссона, который также был арестован. Он добавил, что полностью удовлетворен заботами д'Артаньяна об охране Фуке и хочет в ближайшее время освободить его от дальнейшего выполнения этой задачи. Миссия д'Артаньяна должна была завершиться выполнением еще одного, последнего поручения — препровождением Фуке и Пеллиссона в Амбуаз, где их следовало передать под охрану знаменосца лейб-гвардии г-на де Талуё, а затем отвезти уже одного только Пеллиссона «в славный город Париж», в королевскую крепость Бастилию.
Для конвоирования Пеллиссона до Анжера был избран квартирмейстер г-н де Сен-Map с отрядом в двадцать мушкетеров. Наконец 1 декабря 1661 года д'Артаньян смог покинуть город короля Рене со своими узниками и со всем своим отрядом. Чтобы не допустить общения Фуке и Пеллиссона во время переезда, д'Артаньян приказал поместить первого в зарешеченную карету, а второму предложил ехать верхом. И вновь они поскакали с большой скоростью. Население соседних деревень сбегалось по пути следования кортежа.
— Дорогу! Дорогу! — кричали офицеры, сопровождая свои выкрики угрожающими жестами.
Толпа оборванцев расступалась, пропуская вызывавших опаску всадников в голубых униформах, но не переставала выкрикивать «тысячи ругательств и тысячи оскорблений» в адрес бывшего хозяина Во. В тот же вечер мушкетеры прибыли в пригород Сомюра со стороны моста. На следующий день, 2 декабря, они переночевали в Ла-Шапель-Бланш. 3 декабря подобные сцены повторились в Туре, и с таким напором, что карета и ее сопровождение, хотя и достигавшее сотни человек, оказались окружены и буквально захлестнуты толпой. Гасконец еще больше, чем раньше, испугался, что взбесившаяся толпа сломает карету и уволочет его узника. Впрочем, и на этот раз нескольких пинков ногами и нескольких угрожающих наскоков конем хватило, чтобы освободить место для проезда. Устроившись во временной тюрьме, мушкетеры удвоили бдительность и разгоняли образовывавшиеся то здесь, то там сборища людей. Наконец восстановилось спокойствие. Однако это было временное умиротворение, ибо местные жители, хорошенько выспавшись за ночь, без сомнения, готовы были на следующее утро опять в свое удовольствие поносить проворовавшегося суперинтенданта. Тогда наш младший лейтенант принял на свой страх и риск решение покинуть город глубокой ночью. Карета была готова к трем часам утра. Солдаты бесшумно оседлали лошадей, а Фуке и Пеллиссон на этот раз охотно заняли свои места — один в карете, другой верхом. И вот в спящем городе вдруг раздался топот коней и скрип окованных колес кареты, катящей бешеным аллюром по неровной мостовой. Кортеж достиг Амбуаза, когда солнце еще не взошло, и д'Артаньян, согласно предписанию, передал Фуке в руки г-на де Талуё. Мишель Летеллъе не мог пожелать новому тюремщику ничего лучшего, как действовать так, как действовал его предшественник:
«Точность действий г-на д'Артаньяна, проявленная при охране, была столь велика, что у г-на Фуке не было никакой возможности узнать, что готовится здесь в отношении него. Его Величество надеется, что Ваши действия будут столь же безукоризненны».
Фуке весьма сожалел об отъезде д'Артаньяна, спасшего его в Туре от нападения мстительной толпы. Г-н де Талуё не обладал подобной деликатностью. Он бросил все еще серьезно больного Фуке в темницу с глухо запертыми окнами, которые спустя два года навели проезжавшего через Амбуаз Лафонтена на меланхолические рассуждения.
Что до д'Артаньяна, то он уже опять был в пути и 12 декабря перепоручил заботам старого друга Бемо своего последнего узника Пеллиссона. Он был счастлив, что достойно выполнил поручение, и уж ни в коем случае не досадовал на то, что наилучшим образом избавился от неблагодарной обязанности изображать из себя импровизированного тюремщика.
Глава X. Д'Артаньян — тюремщик
Увы! Бедный д'Артаньян и не предполагал, что его карьера тюремщика только начинается. В Венсенне, куда суперинтендант был переведен в конце 1661 года, между двумя офицерами, которым была поручена его охрана, — лейтенантом короля по управлению замком г-ном де Марсаком и знаменосцем лейб-гвардии г-ном де Талуё — вскоре начались раздоры.
Их стычки заставили короля вновь призвать к себе своего верного мушкетера и приказать ему незамедлительно отправиться в Венсенн и обеспечить надежную охрану Фуке и его приближенных, служа столь же ревностно, как это уже было в Анжере.
На следующее утро, 4 января 1662 года, в 4 часа утра д'Артаньян в сопровождении пяти десятков мушкетеров с факелами в руках уже был у ворот Венсенна. В силу королевского приказа все, что касалось безопасности замка, включая охрану ворот и охрану подъемного моста, перешло теперь в его ведение. Господ де Марсака и де Талуё просили больше не беспокоиться об охране узника.
Итак, д'Артаньян стал царить в венсеннской темнице подобно тому, как Бемо царил в Бастилии. Помня о дерзком побеге герцога де Бофора, осторожный гасконец с самого своего приезда стал принимать все возможные меры предосторожности. Он расположил на втором этаже тюрьмы у дверей занимаемого Фуке помещения специальный отряд мушкетеров и, кроме того, приказал, чтобы в комнате узника находилось двое часовых. Посредником между Фуке и остальным миром мог быть только он сам. Например, он лично передал суперинтенданту Библию и труды св. Августина, он же по поручению Фуке продал два драгоценных камня, с которыми тот пожелал расстаться.
4 марта по подъемному мосту замка проехали комиссары Понс и Ренар, а также секретарь суда Жозеф Фуко, которые прибыли для того, чтобы допросить арестованного. Процедура допроса обещала быть долгой, поскольку в разных домах Фуке было изъято не менее шести тысяч документов: письма, доклады, расчеты, памятные записи, проекты, планы. Все это следовало рассмотреть подробнейшим образом.
Необходимо признать, что в целом этот судебный процесс был крайне несправедливым, показывающим, до какой степени ослепления может дойти правосудие, если оно действует под нажимом власти. С самого начала в разбирательство постоянно вмешивалась Канцелярия. Пункты обвинения были в избытке составлены Кольбером, его дядей Пюс-сором, секретарем суда Фуко, государственными советниками Лозеном и Лафоссом, советником Парламента Понсе, и все они были столь предвзятыми, что виновность и осуждение бывшего суперинтенданта ни у кого не вызывали сомнения. Дознание проводилось самым бесчестным образом, многие документы были изъяты или проигнорированы. Проинструктированные канцлером Сегье секретари записывали не все ответы обвиняемого.
Некоторые параграфы обвинения были абсолютно справедливы. Фуке отнюдь не был святым: зачастую он путал государственную казну со своей собственной. Как артистичный и склонный к некоторым вольностям большой сеньор, какового он из себя изображал, владелец замка Во достаточно ловко жонглировал королевскими миллионами. Впрочем, в его время это было простительно. Разве сам Мазарини не составил успешно свое значительное личное состояние на основе общественных доходов? Однако Фуке был далек от того, чтобы быть той бесчестной темной личностью, которую безжалостно делало из него обвинение.
В середине июня Палата правосудия, рассмотрев протоколы первых допросов, постановила, что Фуке должен быть «препоручен», то есть что, вместо того чтобы быть заключенным по приказу короля, он отныне становился узником по постановлению Палаты. Поэтому он уже не должен был оставаться под охраной венсеннских мушкетеров, и режим его содержания под стражей слегка смягчался. Ему позволили исповедоваться замковому канонику и разрешили даже передать через тюремщика несколько писем семье. В наступающее лето д'Артаньян мог иногда позволять ему подышать воздухом на тюремной террасе и передавать ему, поскольку состояние его здоровья ухудшилось, «лакричную воду».
Все эти меры не могли не обеспокоить врагов Фуке, в особенности мрачного и сурового Кольбера, сторонника жесткой и мстительной политики. Он пустил слух, что заключенный может легко общаться с внешним миром, что охрана недостаточна, неэффективна и состоит с ним в сговоре...
Обеспокоившись этими тайными подстрекательствами и злонамеренными слухами, гасконец нахмурил брови. Кто осмеливается распускать подобную клевету? У него, всегда столь щепетильного, были все основания для огорчения. Он тотчас направил ко двору письмо с решительным протестом против того, чтобы его бдительность и честность ставили под сомнение. Летеллье сразу же успокоил его:
«У Вас нет никаких оснований беспокоиться о том, что в Париже говорят, будто бы г-н Фуке в курсе всего, что происходит; эти ложные и не имеющие никаких оснований слухи не произвели на короля ровным счетом никакого впечатления».
Д'Артаньян успокоился. Он по-прежнему продолжал заботиться об охране, стараясь предупредить любую попытку побега. Так, он приказал арестовать некоего незнакомца, который пытался подкупить одного из мушкетеров, прося его передать заключенному записку. Сразу же извещенный об этом король приказал бросить виновного в тюрьму.
В это время подстрекаемый Кольбером генеральный прокурор Дени Талон старался ускорить судебное разбирательство. Фуке получил право прибегнуть к помощи двух выбранных его семьей адвокатов, мессиров Лоста и Озане, знаменитостей адвокатского мира. Собрав все душевные силы, узник принялся за составление своих «оправданий», которые преданные ему люди взялись тайно напечатать и распространить в Париже. Эта публикация составила в целом пятнадцать выпусков, которые сразу же возымели огромный успех у просвещенной публики того времени. Язвительность и меткость выражений, убедительность аргументов свидетельствовали о том, что бывший великий казначей королевства сохранил ясность ума, несмотря на заключение и усталость. Суперинтендант защищался, как яростный лев в клетке, контратаковал суровыми обвинениями бывшего интенданта Мазарини, злобствующего Кольбера, решившего построить свое счастье на погибели соперника.
30 мая 1663 года по приказу короля Палата правосудия была переведена в Арсенал. Поскольку казалось нежелательным, чтобы заключенный находился в месте, слишком удаленном от того, где заседали следователи, было решено перевести его в Бастилию под охраной всей мушкетерской роты.
В древней крепости в Сент-Антуанском предместье царил друг Бемо, который в отличие от д'Артаньяна не пренебрег возможностью установить приятельские отношения с Фуке во времена его могущества. К величайшему замешательству Бемо в шкатулках суперинтенданта было обнаружено множество его писем. Теперь же он считал себя другом Кольбера и давал всем понять, что будет счастлив тайно охранять столь опасного преступника. Однако Людовик XIV, который не слишком ему доверял, предпочел избавить его от выполнения этой щекотливой задачи и поручил ее выполнение д'Артаньяну.
Итак, наш мушкетер на все время судебного процесса установил в Бастилии, в комнате по соседству с камерой своего подопечного, свою походную кровать, а г-жа д'Артань-ян продолжала у семейного очага коротать свои дни в одиночестве, замышляя месть...
На внутренней площадке Бастилии и на дороге, идущей вокруг крепости со стороны контрэскарпа, д'Артаньян расположил своих мушкетеров, дав им приказ днем и ночью следить за окнами тюрьмы и докладывать обо всех подозрительных движениях. Поскольку общественное мнение, поначалу откровенно враждебное, затем более неопределенное, стало теперь проявлять сочувствие к заключенному, д'Артаньян в еще большей степени, чем ранее, опасался дерзкой попытки освобождения извне.
Что касается самого Фуке, то д'Артаньян мог не волноваться и спать спокойно. Несчастный узник и не мыслил о побеге. Живительное одиночество вдали от мирского тщеславия возродило в нем веру его детства. И с этих пор Фуке, сидя в своей камере, размышлял, молился, постился к великой радости своей набожной матери, которая за несколько месяцев до этого отреагировала на известие о его аресте следующим поразительным восклицанием:
— Благодарю тебя, мой Боже! Я всегда просила тебя о его спасении; вот и путь к нему!
Фуке вставал утром в 7 часов. Посвятив некоторое время духовным упражнениям, он садился за работу и работал до 11 часов вечера. Чтобы развлечься, он посвящал днем какое-то время чтению душеспасительных книг, которыми его снабдил д'Артаньян. За несколько месяцев его внешний вид стал неузнаваем. Его некогда темные длинные волосы полностью побелели, спина сгорбилась, голос ослабел. Его породистое лицо, нравившееся стольким прекрасным женщинам, было теперь изрезано глубокими морщинами. Будучи унижен, он перестал носить пышные одежды с кружевными рукавами, обшитыми золотой тесьмой, и надевал более простую одежду.
Д'Артаньян все время обращался с ним очень уважительно, однако из боязни злословия избегал открытого проявления своей все более возраставшей симпатии, ибо его мнение так же, как и общественное, эволюционировало в этом направлении. Каждый день он наносил Фуке визит и справлялся о его нуждах. Когда наступало время допросов, он заходил в камеру заключенного и вместе с несколькими охранниками отводил его в зал, где заседали судебные следователи и секретари. В часы трапез он отправлялся на кухню и, заменяя Вателя, давал указания о том, какие блюда желает нынче узник.
«Г-н д'Артаньян, — сообщал в своем Журнале Оливье Ле-февр, — сказал мне, что в период Поста он подавал Фуке только сельдь, треску и другую свежую рыбу; на Пасху — говядину и баранину, а не цыплят или дичь; что Фуке постился на хлебе и воде каждую субботу и с тех пор, как был арестован, д'Артаньян постоянно видел его либо молящимся Богу, стоя на коленях, либо пишущим, сидя за столом».
Тем временем процесс начал принимать более благоприятное для заключенного течение. Прокурор Шамийяр и судья-докладчик д'Ормессон спорили по каждому поводу.
— Я не могу допустить, — бурчал д'Ормессон, — чтобы меня подхлестывали каждое утро. Господин де Шамийяр из разряда тех советчиков, каких я не терплю.
По мере ознакомления с документами досье, д'Ормессон становился все более терпимым по отношению к Фуке, понимая, с каким упорством и с какой страстью того стараются погубить. Неправильность проведения процесса с каждым днем становилась для него все более очевидной, равно как и несправедливость большинства выдвигаемых против заключенного обвинений.
В Бастилии отношения между комендантом де Бемо и его другом д'Артаньяном складывались не лучшим образом. Дело Фуке поссорило их. Попав в стены крепости, младший лейтенант мушкетеров стал относиться к своему сотоварищу с ужасным недоверием и был раздосадован тем, что не получил задания охранять и Фуке и Пеллиссона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25