На свежескошенной, уже начавшей благоухать траве лежал маленький серый комочек — куропатка. Рядом, опершись на косу, стоял здоровый детина — Андре, отец Жака и Мишеля. Он словно замер в этой позе, и нельзя было определить, сколько времени он стоит вот так: то ли встал только сейчас, а может, застыл в этом положении со вчерашнего дня.
— Ты что, панихиду по куропатке справляешь? — напустилась на него бабушка. — Если так убиваться по каждой земной твари, слез не хватит! Лучше б ты, старый дуралей, смотрел за сыном. Ему, чай, не семь лет, вон какая дылда! А косить ты его не научил… Давай ее сюда!
Перепуганный Андре подобрал еще теплую куропатку, и струйка ее крови медленно потекла по его ноге.
— Э-эх! — укоризненно произнесла бабушка. — Даже и для этого ты не годишься. Давай сюда лопух, да побольше! — обратилась она к Мишелю.
Через минуту куропатка была обернута в огромный зеленый лопух, и бабушка со своей ношей отправилась в дом. Мужчины облегченно вздохнули, когда она скрылась из глаз, и снова принялись за косьбу.
— Отец, — после нескольких минут молчания обратился к нему Мишель, — как ты думаешь, даст нам бабушка отведать этого лакомого господского блюда?
— Навряд, — ответил раздумчиво Андре. — Да и разве нам хватило бы одной такой птички на всю семью?
На этом история скошенной куропатки не кончилась. Во всяком случае, она породила другую…
Дала ли бабушка отведать кому-нибудь мяса убитой птицы, где она ее схоронила, никто не знал. О куропатке в доме Пежо было запрещено упоминать. И все же скрытое вышло наружу.
Не прошло и десяти дней, как бабушку, которая все возилась на винограднике — никак не могла с ним управиться, — окликнула Клементина. Это была рослая и очень красивая одиннадцатилетняя девочка; лицом она напоминала Жака, гордостью осанки — мать, а вернее, бабушку в ее молодые годы, когда у нее от женихов не было отбоя.
— Бабушка, приехал господин Бари. Он хочет с вами поговорить. — У девочки хватило выдержки произнести эти слова совершенно спокойно, а сердце у нее билось, как пойманная птичка.
Господин Бари был управляющим графа де Кастель; граф доверял ему все дела по имению, и власти у него было достаточно, чтобы испортить жизнь семье Пежо и каждому из ее многочисленных членов.
Бабушка пожевала губами, что было у нее признаком большого волнения, машинально поправила чепчик и не спеша, как полагается хорошо воспитанной даме, прошествовала к дому.
У крыльца на лавочке сидел, расставив ноги, в небрежной позе господин Бари. Увидев бабушку, он не счел нужным ни подняться со скамьи, ни снять шляпу, что бабушка тут же восприняла как знак специально проявленной по отношению к ней невежливости.
— Так, так, Маргарита Пежо! Значит, ты опять не хочешь подчиняться распоряжениям?
— Каким таким распоряжениям?.. — Бабушка независимо взглянула на Бари и приказала Клементине: — Принеси мне стул!
Бабушка удовлетворенно опустилась на принесенный ей внучкой стул и сразу почувствовала себя на равной ноге с управляющим.
— Распоряжением сеньора косить запрещено. А законы надо уважать.
— Ваша правда, господин Бари! — Маргарита Пежо подчеркнуто не назвала его управляющим, как делали другие крестьяне, желавшие заслужить милости Бари. — Законы уважать надо. Но закона о косьбе я что-то не припомню.
— Вот что, старая, мне некогда терять с тобой время! За то, что скосила, уплатишь штраф. А впредь, чтобы никто из твоих и не думал косить!
— Что ж, так и прикажете пол-луга скосить, а половину нескошенным оставить?..
— А мне неважно, будет ли твой участок лысым или нет, — явно издеваясь, сказал Бари. И на всякий случай добавил: — Вы тут своей косьбой всех наших куропаток перебудоражили…
При слове «куропатка» бабушка встрепенулась. «Неужто прослышали или кто наябедничал?» — мелькнуло у нее в голове. Она не нашлась что ответить.
А Бари, сверля бабушку глазами, заметил ее беспокойство.
— Ты думаешь, старая, что мы далеко от вас, так и не знаем, что у вас делается. Напрасно ты так думаешь!..
— Так ведь никто плохого не хотел! — вырвалось у нее.
— Ах т-а-к! — протянул Бари, почувствовав, что бабушка что-то скрывает. — Не хотели?.. Знаю вас! Зла не хотели, а все-таки натворили…
Бабушка, всегда такая находчивая, тут словно онемела. А Бари все примечал да на ус наматывал.
— Ну, выкладывай все начистоту, мне надоело ждать! Я понимаю, виновата не ты, а твой внук.
— Да он же не нарочно, он только…
Бабушка вдруг осела и вся поникла. В ее голове смешалось и то, что было и чего не было. Все, что ее беспокоило в бессонные ночи, все, чего опасалась, хорошо скрывая страх, когда оказывалась вот так лицом к лицу со своим врагом — будь то сам управляющий или один из его подручных.
А Бари, глумясь, продолжал:
— Так вот, старая, чтобы тебе вовек не забылась куропатка, ты сначала уплатишь штраф в пятьдесят су за то, что самовольно косила, а потом…
Но бабушка прервала его, всплеснув руками:
— Боже мой, боже! Так во что же станет одна-то куропатка! Пятьдесят су! Где же нам взять…
Маргарита Пежо не докончила фразы — она вдруг запрокинулась назад и, скользнув по спинке стула, грохнулась наземь.
Бари испугался.
— Эй, кто там?! — крикнул он не своим голосом. — Госпожа Мари, скорей сюда!..
На крик управляющего прибежали Андре, Мари, Мишель и Клементина. Но было уже поздно. Маргарита Пежо скончалась, не дожив нескольких недель до девяноста девяти лет и ровно одного месяца до революции.
С отцом Полем прихожане делились своими радостями, которые не часто выпадали им на долю, и невзгодами, которых было куда больше, так что он волей-неволей знал все, что происходит в деревне. К тому же отец Поль читал газеты и мог порассказать, что творится на белом свете.
Всем своим прихожанам он помогал и советом и делом.
Особенное внимание он оказывал теперь семье Пежо, где главой стала Мари. Хоть и невелико было хозяйство бабушки, однако после ее смерти надо было выполнить много формальностей, написать ворох бумаг и всевозможных ходатайств. Тут отец Поль оказывал Пежо неоценимую помощь.
Об истории с куропаткой начали понемногу забывать. Конечно, не порань тогда Мишель эту злосчастную птицу, не сплоховала бы бабушка перед господином Бари. Но что поделаешь! Видно, так было предначертано судьбой! И все смирились, кроме Мишеля, который не находил себе места, считая себя косвенным виновником смерти старой Маргариты Пежо.
Однажды под вечер все члены семьи Пежо, окончив каждый свою работу, собрались, как обычно, у крылечка. Здесь на лавочке их уже ожидал отец Поль. Сегодня он с удовольствием сообщил Мари об успехах Мишеля. Мать, хоть и была довольна, ничем этого не показала: скорбная складка раз и навсегда застыла у ее рано увядших губ. Глаза глядели невесело, в них глубоко затаилась грусть.
— Что пишет Жак? — спросил господин Поль. Его огорчало, что бывший питомец в последнее время не находит времени ему писать.
— Видно, зря вы его учили, святой отец, — грубовато пошутил Андре, — неохотлив он писать… — И вдруг с недоумением спросил: — А этот зачем к нам еще пожаловал?
То же недоумение и испуг отразились и на лицах остальных: у калитки показался управляющий Бари.
Поравнявшись с крылечком, Бари приветливо снял шляпу и сказал:
— Отдыхаете? Что ж, это хорошо. После дня работы нужен отдых. Ну, как разобрались маленько после смерти госпожи Пежо-старшей? Она ведь такая проворная была. Без нее -у вас, наверное, для каждого нашлась добавочная работа. Да что вы так на меня глядите, словно и не ждали? Ведь я к вам за своим должком пришел. С вас полагается пятьдесят су штрафа за косьбу да за… куропатку…
Если бы гром грянул среди ясного неба, он не застал бы всех так врасплох, как эти слова.
Мари вскочила со скамьи, угрожающе сжав кулаки:
— Так вам мало того, что вы из-за своей куропатки отправили на тот свет мою мать!.. Вы…
От неожиданности Бари попятился назад, но ничего не успел ответить, потому что с места встал кюре и, выпрямившись во весь рост, словно проповедь читал, заявил:
— Господин Бари, вы, видно, совсем потеряли совесть и забыли о боге. А он с вас спросит — и не в ином, лучшем мире, а здесь, на земле… Как ваш духовный пастырь, говорю вам: лучше для вас будет, если вы выбросите эти бумаги! — Тут кюре ткнул пальцем в квитанцию, которую, очевидно, чтобы припугнуть семью Пежо, выписал Бари. Уже давно в деревне Таверни, как и во многих других, для упрощения дела не прибегали к таким формальностям. — И не забывайте, что не только божий суд грозит тем, для кого цена куропатки выше цены человеческой жизни!.. — Голос отца Поля был уверенный, строгий, неумолимый.
Все молчали, глядя на отца Поля, а господин Бари от неожиданности застыл на месте.
Глаза Мишеля сверкали. Он выхватил из рук Бари злосчастную квитанцию и разорвал ее.
Бари был хорошо осведомлен о том, что кругом в деревнях неспокойно, но такого дружного отпора в семье Пежо он не ожидал встретить. Да, видно, в самом деле, сейчас было не время теснить крестьян из-за такой малости.
Ничего не ответив священнику и даже не пригрозив «дерзкому» мальчишке, Бари поспешил покинуть сад Пежо..
А потрясенная Мари упала перед кюре на колени. Ей хотелось поблагодарить его, высказать все те чувства, какие теснили ее грудь, но она не знала, как это сделать, слов у нее не находилось. И вместо этого она пролепетала привычные с детства слова:
— Благословите нас, святой отец!..
Глава двадцать пятая
ЖАРКИЕ ИЮЛЬСКИЕ ДНИ
Нестерпимо, беспощадно жжет июльский зной. Но сильнее зноя жжет сердца парижан гнев против короля, желание положить предел самовластию ненавистной королевы.
Никогда, кажется, политические события не чередовались с такой быстротой, как в июле 1789 года.
По королевскому распоряжению со всех сторон к Парижу и Версалю стягивались в эти дни войска. Поговаривали, что число вызванных солдат достигает двадцати тысяч. Военные части, уже стоявшие в столице, как недостаточно надежные, были заменены швейцарскими, немецкими и фламандскими. Ими командовали также иноземцы. И офицеры и солдаты этих частей не знают чувства любви к Франции. Они будут стрелять, в кого им прикажут. А содержание наемных войск обходится дорого, и ложится оно новым бременем на плечи народа.
Обеспокоено и Национальное собрание. 8 июля при участии Мирабо оно составляет петицию, в которой просит короля отозвать из столицы войска, в первую очередь иноземные.
«Мы платим солдатам за то, чтобы они нас защищали, а не за то, чтобы они разрушали наши очаги».
Ознакомившись с петицией, король отвечает, что просьбу депутатов выполнить не может. Войска-де созваны для того, чтобы поддерживать порядок на улицах, охраняя честных граждан от грабителей.
Национальное собрание не удовлетворено ответом короля. 9 июля оно объявляет себя Учредительным собранием. Отныне оно станет высшим представительным и законодательным органом Франции. Оно выработает Конституцию. Это ознаменует начало новой эпохи французской истории: власть короля будет ограничена.
В столице, в провинции, в деревнях население страдает от голода. Недород прошлого года, плохие виды на новый урожай сказываются сейчас с особой силой. Хлеба мало, он непрерывно дорожает, в нем все больше примесей. С ночи выстраиваются у булочных длинные очереди. Министр финансов Неккер прибегает к крайней мере — договаривается закупить хлеб за границей. Но пока хлеба нет, хлебные лавки пусты…
А тут, как гром среди ясного неба, 12 июля парижане узнают, что король уволил Неккера, того самого Неккера, на которого как на спасителя направлены сейчас все взгляды.
Неккер был крупным банкиром. Зная его финансовые способности, король дважды прибегал к его помощи в минуты тяжелого экономического положения страны и приглашал банкира на пост министра финансов. Неккер считал необходимым сократить расходы двора и этим снискал популярность в народе. Третье сословие было ему благодарно и за то, что, вернувшись на место министра финансов в 1788 году, Неккер приложил немало усилий, чтобы король согласился наконец созвать Генеральные штаты.
Отставка Неккера вносит смятение во все круги парижского общества: финансисты и дельцы решают закрыть биржу, и это вызывает еще большую панику. Патриоты понимают, что король ищет предлога распустить Национальное собрание.
Весть об отставке Неккера быстро распространяется по Парижу. А между тем Неккер по приказу короля уже покинул Париж и катит по дороге в Бельгию. Вместо него назначен де Брейтель. Тот самый барон де Брейтель, который еще недавно похвалялся перед Марией-Антуанеттой, что сожжет Париж, если это понадобится.
Все эти новости еще больше разжигают справедливый народный гнев. Он обрушивается на ненавистные таможенные заставы. Уничтожить их! Поджечь! Стереть с лица земли!
И две или три заставы тут же сожжены дотла.
Если сегодня на площадях и улицах Парижа многолюдно как никогда, то в Пале-Рояле и вовсе невозможно протиснуться.
Здесь раздаются тревожные голоса:
— Король хочет сорвать гнев на Неккере… Но скоро не от желания короля, не от произвола придворных будут зависеть судьбы французского народа…
— А кто, как не Неккер может сейчас спасти Францию, когда она увязла в долгах? Ни для кого не секрет, куда уходят народные денежки. Стоит только подсчитать, во что обходится содержание любимиц и любимчиков королевы, ее горничных, парикмахеров, поваров… Недаром ее прозвали «госпожа Дефицит»! Дорого стоят народу ее прихоти!
— Куда уходят народные деньги, говорите вы? А знаете ли, что на одни свечи Мария-Антуанетта тратит сто пятьдесят семь тысяч франков в год. И огарки тоже не пропадают! Они идут в пользу ее любимой камеристки, и той это приносит чистого дохода пятьдесят тысяч франков в год!
— А вы слышали, «она» распорядилась укрепить гарнизон Бастилии. В погреба подвезены запасы пороха и оружия.
— Говорят, что из бойниц Бастилии торчат дула пушек. И направлены они на Сент-Антуанское предместье.
— А куда же им еще их направлять? Ведь стрелять будут туда, где больше всего рабочего люда!..
Торопясь высказаться, перебивая друг друга, изливают парижане свое негодование. И вдруг тишина.
— Говорит Камилл Демулен!
Демулен вскочил на скамейку, кругом него уже столпились люди: лавочники и стряпчие, купцы, ремесленники и рабочие — кого здесь только нет!
Длинные волосы оратора чуть колеблет легкий ветерок, и они развеваются вокруг худощавого лица с резко очерченным профилем и выдающимися скулами. На нем длиннополый коричневый сюртук; на голове треугольная шляпа.
Демулен говорит взволнованно, горячо, увлекательно, хотя слегка заикается. И его слова падают на благоприятную почву — ему внимают парижане, терпение которых иссякло, которые больше не хотят ждать.
— Граждане, нельзя терять ни минуты! — говорит Демулен. — Увольнение Неккера — это набат, который предупреждает патриотов о готовящейся против них Варфоломеевской ночи. Знайте, сегодня вечером швейцарские и немецкие батальоны выйдут с Марсова поля, чтобы покончить с народом, который уже не хочет скрывать своего недовольства!
Для большего эффекта Демулен с минуту помолчал, затем продолжал с новой силой:
— Нам остается только одно — взяться за оружие, чтобы защитить свои права. Но прежде для опознавания друг друга мы должны установить какой-нибудь отличительный знак, ну хотя бы кокарду. Выбирайте, какой цвет вам по душе?
— Выберите вы сами! — послышались голоса со всех сторон.
— Какой вы предпочитаете: голубой или зеленый, цвет надежды?
— Зеленый! Зеленый! Цвет надежды! — грянул хор голосов.
— Друзья, сигнал подан! — продолжал Демулен. — Я вижу устремленные на меня глаза полицейских и их соглядатаев. Но живым в их руки я не дамся. Вот, смотрите! — Демулен вытащил из карманов два пистолета. — Берите пример с меня! К оружию!
Толпа зашумела. Как бы в ответ ей, зашелестели, зашуршали деревья, с которых сотни вытянутых рук срывали зеленые листья, превращая их в кокарды. На сюртук Демулена какая-то женщина прикрепила розетку из зеленой атласной ленты. Еще немного, и не осталось в Пале-Рояле человека, не украшенного либо зеленой' розеткой, либо ветвью, приколотой к шляпе или поясу.
— Вооружайтесь!
— Вооружайтесь!
И вот уже слышно:
— На Бастилию!
— Разрушить Бастилию!
Призыв уничтожить ненавистную крепость — этот символ королевского произвола и беззакония — уже не впервые раздавался в эти дни. Но еще немногие из тех, кто готов был взять Бастилию хотя бы голыми руками, ясно представляли себе, что ее уничтожение положит начало Великой французской революции.
Здесь встретились сейчас адвокаты и пекари, торговцы Центрального рынка и водоносы, уличные разносчики и портные, ремесленники и студенты, доктора и философы. Все они знали одно: дольше терпеть невозможно, надеяться на милости короля поздно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23