И все они возопили не во славу Господу, как делали их предки, а во славу Мшаваматши в сердце своем, а устами – о том, что именно они верят в Господа Иисуса Христа нашего по-настоящему, а прочие люди нет. И с 1618 года европейцы начали всеобщую бойню, и идет она вот уже скоро двадцать лет, и конца той всемирной войне не видно…Как обуздать эту ненависть, вложенную в сердца людей Мшаваматши? Я знаю только один ответ: уничтожать эти фигурки идолов, возрождать красоту, учить людей видеть прекрасное и пытаться объяснить им, что мир сей может спасти лишь кротость и смирение, а не гнев и ненависть. Но…Но как это суметь сказать мне – Аламанти, самой неукротимой и самой яростной женщине на земле?! 2 Идолов Мшаваматши отец мой уничтожил за жизнь свою шестьдесят четыре, я – около ста. Но божок сей не стал от этого слабее. Та размытая в свете семисвечника штука, что стояла у топчана, на котором должна была спать юная Юлия в андоррском замке, измученная дорогой и изнасилованная двумя мужланами, была одной из множества фигурок африканского идола, который должен был войти в сознание, в кровь и плоть моей служанки, закабалить ее, и сделать соглядатайкой моих врагов. Всё это я поняла потом, а в то утро я проснулась в своей постели под двумя верблюжьей шерсти маврскими одеялами… одна.Юлии в запертом снаружи каземате моем не было. Она словно испарилась из комнаты, где ложилась спать вместе со мной. И та неясная фигурка, которую заметила я краем глаза, когда задувала семисвечник перед тем, как уснуть, тоже исчезла. Пропажа служанки меня взволновала, признаюсь, много меньше того, что в комнате в моем присутствии производил кто-то уборку. Я захотела узнать, кто посмел совершить такой проступок, наказать наглеца, ибо женщин я в этом замке не заметила. И для этого воспользовалась старым способом, которому научил меня отец еще в первый год моей жизни в замке Аламанти: я собрала все свое внимание воедино и сконцентрировала его, перенесясь мыслью в тот момент, когда я вошла в эту комнату и одним взглядом охватила ее. Задержала то увиденное, словно картину написала маслом. Потом внимание свое перенесла в точку возле постели, предназначенной Юлии, пригляделась попристальней – и увидела злобное деревянное чудище с оскалом множества треугольных крашенных белой краской зубов, разрисованным красными неровными линиями по эбеновому дереву телом, с горбом и со скрюченными корявыми ручками, тянущимися в сторону семисвечника.– Мшаваматши! – выдохнула я. И сразу поняла.Девушка проснулась раньше меня. Может, захотела пописать, может еще почему. Поднялась аккуратно, чтобы меня не разбудить. Оглянулась в поисках ночного горшка – и увидела фигурку. Взяла ее в руки. А потом вдруг исчезла…Хорошее объяснение?С точки зрения быдла, что живет вокруг меня и не использует свои мыслительные способности и на одну сотую процента, гениальна. С точки зрения ученых Аламанти, – чушь беспросветная. Исчезнуть из этой тюрьмы могла только я. Вот таким образом, например…Я подошла к двери и приказала громким, повелительным голосом, каким впоследствии я усмиряла пиратов своего корабля в минуты всеобщей паники:– Позвать ко мне Хозяина! Немедленно!И встала рядом с дверью. С той стороны послышался растерянный переговор, а потом удаляющиеся прочь тяжелые шаги.– Ты кто? – спросила я оставшегося за дверью стражника.– Игнасио я, синьора, – ответил испуганный голос. – Солдат я. Человек подневольный. Из крепостных господина моего Иегуды.– Это еще что такое? – удивилась я. – С каких это нор иудеи имеют свою стражу и свою армию в объединенном королевстве испанском? Христианин не должен быть в крепостных у иудея. Не вы ль – свободолюбивые испанцы – вырезали всю ростовщическую сволочь на полуострове и прогнали за Пиренеи всех своих жидов?– Все это так, синьора София, – вздохнул Игнасио. – Только мы с вами находимся на земле не Испании, принадлежащей их католическим величествам, а в республике Андорра. Здесь власть и сила принадлежат деньгам, а деньги в руках у господина моего Иегуды.Лукавый ответ тюремщика мне понравился. Не всякий раб столь откровенно говорит о своем хозяине с узником, которого охраняет. А то, что Игнасио зовет меня по имени, означает, что стражник сей знает, кто такая я, боится меня и с удовольствием переметнется на мою сторону в случае моих военных действий против хозяина. Он был мне не нужен, но осознавать, что у меня есть свой солдат в этих условиях было приятно.– Ты знаешь меня, червь? – спросила я. – Откуда?– Все жители Андорры знают о синьорах Аламанти, – ответил Игнасио. – Вся жизнь наша и все благосостояние принадлежит вам, синьора, без остатка. И этот замок тоже.– Странно слышать, – заметила я. – Ты – мой раб, как ты утверждаешь, а при этом сторожишь меня, как пленницу. Как понять это, Игнасио?Простите меня, синьора София, или казните смертью лютой, но я сам не понимаю всего этого. Вам ответит господин мой Иегуда. По его повелению вас привезли сюда опоенной чудодейственным зельем и поселили в этой комнате – лучшей во всем замке. И охраняем мы вас от врагов ваших, находящихся снаружи вашей опочивальни.– Но ты не имеешь права выпустить меня отсюда без разрешения Иегуды? – спросила я. – Если я прикажу тебе эту дверь отпереть, ты не повинуешься мне?За дверью повисло молчание. Потом Игнасио ответил:– Здесь нет запора, синьора София, мне нечего отпирать.– А как же вышла отсюда моя служанка?– Никто не выходил из этой комнаты, синьора София. Я здесь стою с вечера – и дверь была все время заперта.Человек этот не лгал. Я знала это, я чувствовала, хотя даже и не пыталась влезть ему в сознание. Но Юлии не было в комнате – и это заставляло думать, что чудеса и волшебство действительно имеют место на земле, что сила Мшаваматши такова, что позволяет служанкам проникать сквозь стены.«Этого не может быть! – сказала я сама себе. – Потому что не может быть никогда!» – и приказала Игнасио:– Открой дверь – и убедись: моей служанке в этой комнате нет.Тотчас загремел засов – и в проеме двери сначала появилась огромная толстая пика с железным острым навершием, рукав кожаной куртки, потом плечо в медном панцире и, наконец, усатое растерянное лицо, взирающее не на меня, как должно смотреть мужчине при виде красивой полураздетой женщины, а за мою спину, где никого действительно не было. Игнасио открыл от удивления рот и опустил пику к полу:– Как же так, синьора? – спросил он. – Ведь никто не выходил этой ночью…Именно в этот момент послышались торопливые шаги двух пар ног по каменной лестнице, раздался разгневанный голос Скарамуша:– Ты почему отпер дверь, негодяй? Кто позволил?– Я велела, – ответила я появившемуся тотчас за своим вопросом лицу Скарамуша за спиной Игнасио. – Это – мой замок, и я позволяю себе делать тут все, что мне заблагорассудится.Горбун оторопел и, по-видимому, опустился с носочков на пятки, ибо лицо Скарамуша из-за спины Игнасио исчезло, осталась видна только черная шапочка на его голове.– Зайди в комнату, – велела я ему. – А ты, Игнасио, посторожи нас снаружи.Мужчины повиновались. Оставшись с горбуном наедине, я спросила:– Не боишься меня, червь?– Боюсь, – искренне признался он, и поклонился так низко, насколько ему позволял горб.Негодяй умел и подольстить, и признать вину свою, чем поневоле мне нравился. К тому же он не был в повозке, везшей меня из Дижона в Андорру, не насиловал Аламанти и даже выразил двум моим похитителям неудовольствие за то, что они сделали со мной и Юлией. И все-таки он был мой главный тюремщик, правая рука Иегуды, возглавлял мое похищение с неизвестной мне целью.– Сам все расскажешь или заставить тебя? – спросила я горбуна.Горбун резко обернулся, бросился к дверям и принялся биться о них всем телом, крича:– Выпустите меня! Выпустите меня немедленно! Игнасио! Я тебя убью! Выпусти сейчас же!– Замри, – приказала я спокойным голосом. И он застыл как изваяние. – Повернись ко мне лицом, – и он послушно повернулся. – Отвечай на вопросы.– Да, госпожа… – ответил он, глядя на меня тупо, как рыба.Так я узнала, что в далеком от Флоренции Париже я вовсе не отсиделась под защитой короля Анри, а находилась под пристальным вниманием целой своры шпионов «черномессников» Италии и Франции, решивших не казнить меня до тех пор, покуда не узнают они, где хранятся сокровища рода Аламанти. Ибо жизнь я вела роскошную, деньги тратила без счета, не жалея, а все, как известно, когда-нибудь кончается, то есть наступит и у меня момент, когда золото, взятое с собой в Париж, иссякнет, и я отправлюсь к тайнику – а моим врагам останется только проследить за мной и, убив Софию Аламанти, залезть в сундуки, о которых ходят по всей Европе легенды.Но я внезапно исчезла из Парижа – и бросившиеся за мной в погоню на следующее утро «черномессники» лишь скакали следом до самых границ моих ленных земель, вступать на которые никто из них не решился даже под страхом казни.– Господин Иегуда велел вас схватить, как только вы вновь вступите на землю Франции, – рассказал мне Скарамуш. – Схватить и тут же проверить, сколько вы де нег взяли с собой в дорогу. Оказалось немного – три тысячи семьсот двенадцать пистолей. С мелочью. За один экипаж для выезда в Париже вы платили в прошлый раз сумму большую. Это и удивило нас, заставило господина Иегуду ехать к отцу за советом. А вас мы поселили в замке. Как гостью.Ответ походил на правду. И я бы поверила горбуну. Если бы не исчезновение Юлии и горбатого уродца Мшаваматши. Глава одиннадцатаяСофия теряет Юлию 1 Юлия действительно проснулась неожиданно. От чувства мокроты между ног, обычной и крайне неприятной для каждой аккуратной женщины, понимающей, что с этого момента ей придется два-три дня не впускать в себя мужчину, подкладывать в исток крови тряпочки, ходить враскоряк, думать о том, что от тебя дурно пахнет, и потому мазаться вызывающими мигрень духовитыми маслами. Это были уже седьмые месячные в жизни Юлии, всегда такие болезненные в первый день и такие вонючие. До этого она тайком брала у меня благовония, чтобы перебить запахи застоявшейся крови, которые, казалось ей, заполоняют и ее саму, и комнату, в какой она находится, и замок, и всю округу. И теперь первой мыслью ее после того, как распахнула она глаза, была как раз о приятно, но не остро пахнущей мази из моего походного бювара, который она заметила стоящим в той самой комнате с мраморной ванной, где мы мылись вчера. Она поняла, что ей надо посетить эту комнату до того, как проснусь я, вспомню события прошедшей ночи и, учуяв дурной запах, исходящий от совратившей меня служанки, взъярюсь и уничтожу ее.Говорят, в случае особой опасности у человека могут и крылья вырасти, как у птицы. Это действительно так.Юлия много времени прожила со мной рядом, слышала многое, видела многое, всего не понимала, но чуткой детской душой своей впитывала в себя все то, что происходило вокруг нее, порой переосмысливая по-своему, но чаще просто запоминая, ибо голова ее была светлая, не обремененная лишними знаниями и заботами. Словом, Юлия решила поступить так, как поступила бы я, по ее мнению, оказавшись на ее месте.Юлия тихо сползла с кровати, набросила на себя старенькое платье, которое ей позволили одеть после приема ванны, оглянулась, обнаружила странную деревянную фигурку в изголовье у топчана, где ей предназначалось спать, взяла ее в руки, внимательно рассмотрела и сунула себе за пазуху. «Не напугала чтобы хозяйку», – объяснила сама себе свой поступок. Потом подошла к двери и прислушалась.С той стороны раздавался двойной храп: тонюсенький с присвистом и громкий, отрывистый.– Чш-ш-ш… – прошипела она, прислонившись ртом к доскам, ища между ними щель. – Ти-и-ише…Храп прекратился.– Хозяйка спит, – тихим голосом произнесла она тогда главные слова, потом продолжила еще более важное. – Мне нужен мужчина.Мужики все – кобели. Если у сучки течка, то стая лохматых и крутолобых псов летит на запах – пыль столбом, сметая все на своем пути. Если женщина просит любви у солдата, то солдат пренебрегает своим долгом, даже если его за это казнят. Эти два стражника не были исключением. Дверь отперли мигом и девочку выпустили. А она тут же напустила на них сон.Как уж это получилось у нее подобное, какую силу воли возбудил в ней страх передо мной за собственную вонь либо лежащий у нее за пазухой деревянный бес, объяснить невозможно – это что-то из области тех сил, что втекают в Мшаваматши из душ чернокожих рабов. Но сколько потом ни пыталась Юлия заставить кого-нибудь спать по ее воле или подавить их волю мысленным приказом, никогда у нее этого не получалось. А в тот раз случилась удача – распахнувшие после долгого сна глаза сладострастных стражников смежились, головы упали на груди, колени подогнулись – и оба солдата тихо опустились мощными задами своими на пол, захрапели. У одного медная каска сползла на нос, у другого изо рта потекла тоненькая струйка слюны.Юлия задвинула засов за собой и осторожно, ступая на цыпочках, отправилась знакомым путем в ванную комнату, где вода оказалась не вылитой из мраморной лохани, отстоялась и была совсем не холодной. Девочка аккуратно подмылась, достала из моего походного бювара благовония, подтерлась ими, а потом приложила к нужному месту и чистую салфетку из тонкого батиста, которой пользовалась для этих нужд я сама. Подумала – и, махнув на все рукой, надела мои короткие штанишки. А потом вынула из дорожного баула, который тоже, оказывается, прибыл вместе с нами в Андорру, свою сменную дорожную одежду: сорочку, платье, вторую юбку, передник, чепчик и легкие летние ботинки на подошве из настоящей кожи, которые я ей подарила перед отъездом из замка Аламанти.К тому моменту, когда проснулась я и разбудила стражников с требованием сообщить, куда делась моя служанка, Юлия оказалась одетой, умытой и даже успела закусить найденными в бауле хлебом и вареным вкрутую яйцом с солью. Переполох, случившийся с моим появлением, вынудил ее принять решение. Дабы не сделать меня посмешищем – испугавшейся остаться без служанки графине глупо узнавать, что девчонка сумела обмануть всех, включая и ее, – Юлия решила сбежать из замка, чтобы позвать кого-нибудь на помощь и освободить меня. Шаг безрассудный, дерзкий, но в ее щенячьем возрасте естественный, как вздох.Дождавшись, когда сапоги стражника и Скарамуша проследуют в сторону темницы, она выскользнула из ванной комнаты и легко, без шума, пробежала через пыльные помещения замка в сторону выхода из него. Там она прошмыгнула в приотворенную дверь, прошла, прижимаясь к стене спиной, вдоль громады дома и оказалась за углом его, где росли огромные, в человеческий рост бодыли пустырника. Прячась уже под их белыми разлапистыми зонтиками, достигла крепостной стены.Знала ведь, что выйти можно со двора только через ворота, но знанию своему не поверила – и заскользила вдоль огромной кирпично-каменной стены, изрядно запущенной, покрытой где лишайником, где мхом, где кустарником, проросшим сквозь старую кладку. В одном месте обнаружила целое деревце, похожее на можжевельник, укрепившееся в трещине, случившейся скорее всего от дождей и редких, но все же бывающих здесь заморозков. Словом, шла она вдоль стены, шла – и наткнулась на старый завал на, месте давнего пролома не то ядром, не то тараном. Завал заделали из строительного мусора, который местами слежался, спекся и стал как общий камень, а местами совсем рассыпался, разрыхлился и ничего не держал.По завалу она и полезла, царапая свои белые ручки, поскуливая от боли, но не плача, а, чувствуя все большую и большую уверенность в сердце, зная уже теперь, что замок она покинет, будет свободна. К груди Юлия по-прежнему прижимала деревянного уродца Мшаваматши, который, как она теперь считала, помог ей сбежать от Скарамуша и его слуг… 2 Ни Юлия, ни я сама не знали тогда, что ее побег разлучит нас на долгие тридцать лет, то есть фактически на всю жизнь. Она не знала, что поступками ее руководит истукан Мшаваматши, я же тогда не задумалась об этом, но уже в подсознании своем связала исчезновение деревянного черного идола и служанки воедино. И потом, спустя три десятилетия, не спрашивала у Юлии о причине, подтолкнувшей ее к побегу из нашей общей тюрьмы, оставив меня с врагами моими наедине. Ибо с тех пор, как встретила я во Флоренции Юлию усохшей, старой и слепой, униженной, а потом за время пути нашего в Геную, по морю в Кале, каретой в земли маркиза Сен-Си, за месяцы жизни там и за дни дороги до Парижа, где Юлия нашла вместе с кучером квартиру для меня и стала моей возлюбленной, она нужна была мне именно такой: страдающей от вины за свое предательство. А о том, что Юлия страдала, я знала точно: во снах ее, в лабиринтах которых я ходила, как по родному дому, Юлия то и дело возвращалась к воспоминанию о том, как вставала она с постели нашей любви, брала ужасную деревянную куклу, обманывала стражников, мылась в мраморной ванной, выбиралась из замка, находила пролом в стене и уходила прочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18