А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Как они проникают на судно, никто не знает. Но в один прекрасный день, когда вы меньше всего этого ожидаете, они появляются из всех щелей трюма, а два или три месяца спустя их уже сто, потом тысяча, потом целые полчища.
Так вот, я плавал на норвежском паруснике, судне старом, как Ноев ковчег, таком обшарпанном за долгие плавания, что с первого взгляда в нем угадывался настоящий мышиный заповедник, процветавший с незапамятных времен. Поскольку я давно уже болтался на берегу и до последнего сольди израсходовал мои скудные сбережения, я без колебаний нанялся на него, в надежде позднее, в каком-нибудь более счастливом порту перебраться на судно помоложе и попрочнее.
И вот мы оказались в открытом море, с грузом дерева, предназначенным для исландских портов, и двадцатью центнерами сыра, доверенного нам одним датским торговцем. Прекрасная судьба ждала этого беднягу! Даже без всякого кораблекрушения груз его, не добравшись до места назначения, должен был исчезнуть, уверяю вас. Не из-за нас, конечно, что вы! Мы были порядочные люди, а вот те бесплатные пассажиры, которые бегали по всему трюму и плевать хотели на все наши ловушки, — за тех я бы никак не поручился.
Не найдя себе места в общем кубрике и к тому же предпочитая быть один, я повесил мою койку в одной маленькой каюте, не каюте даже, а просто дыре. В ней нормально и выпрямиться-то нельзя было, настолько она была низкая. А находилась она под кладовой.
Сдав вахту в полночь, я удалился к себе, предвкушая, что высплюсь сейчас, как сурок. Я так устал, что, едва улегшись, закрыл глаза и тут же захрапел. Но очень скоро меня разбудил странный шум, причину которого я спросонья не мог понять. Это был дружный хоровой писк, такой пронзительный, что дрожали барабанные перепонки.
Я быстро сел и зажег спичку. Боже правый!.. Ну и зрелище!.. Мое гнездо со всех сторон заполонили мыши, мыши всех возрастов и размеров: мыши старые, с длинными желтыми зубами и такими седыми усами, что впору ветерану наполеоновской гвардии, мыши взрослые, мыши молоденькие, мыши-подростки и мыши-детки.
Они лезли из трюма повзводно, побатальонно, лезли целыми полками, заполняя все видимое пространство и налезая одни на других. И все они пищали и яростно дрались, оспаривая друг у друга дыру, которая вела в кладовую.
Я никогда не боялся мышей, но при виде этого грандиозного войска мне стало как-то не по себе. Я схватил башмак и запустил его в самую гущу орды. Думаете, они убежали? Ничего подобного — совсем наоборот! Эти канальи заметили, что на койке есть свежее мясо, получше той солонины, к которой направлялись они, — и вот, повернувшись налево кругом, они всем войском обрушились на меня.
Боже правый!.. Я молнией слетел со своей койки и, точно кипятком ошпаренный, выскочил на палубу, преследуемый дюжиной самых прожорливых, которые пытались на бегу запустить свои зубы в меня.
Я пошел жаловаться вахтенным, но они лишь расхохотались мне в лицо. Бравые норвежцы находили вполне естественным, что старое судно кишит этими хвостатыми их сотоварищами! Они, видите ли, привыкли к мышам. Подумаешь, важность, если зверюшки отгрызут спящему ухо или произведут кое-какие опустошения в кладовой. Господи, что за пустяки!..
Если на них не обращали внимания мои флегматичные спутники, то папаша Катрам дорожил своими ушами, и поклялся не возвращаться в это страшное логово грызунов. Несмотря на сильный холод, я решил спать на палубе, завернувшись в парусину, но даже там я не был в безопасности.
Из моего убежища я видел по ночам отряды грызунов, которые бегали по палубе, проскальзывали между ногами вахтенных, забирались на мачты, карабкались по снастям — повсюду, и внизу, и вверху слышался их громкий писк. Я уверен, что если бы все мы покинули судно, мыши не растерялись бы и повели его сами, настолько они освоились на нем!..
Но хватит шуток и пойдем дальше. Нахальство этих зверюшек росло день ото дня. Их присутствие стало наконец опасным не только для меня, но и для всех. Они наводнили каюты и кубрик, они грызли матрацы и одеяла, они забирались в сундуки, где приводили в негодность одежду, они проникали в кладовую кока, и там пожирали нашу ветчину, они готовы были сожрать все, что было съедобно и что было совсем не съедобно, тоже.
К началу следующей недели один матрос потерял пол-уха, другой кончик носа, а третий недосчитался полпальца на правой ноге. В кладовой не осталось ни крошки солонины, а я лично лишился трех пар башмаков, съеденных за одну ночь шестью серыми мышами, здоровыми, как коты, которые бежали со всех ног, с веселым писком, когда я утром открыл свой сундук.
Мне пришлось выложить три лиры и сорок два чентезима, и в придачу целую пачку табаку за другую пару. Но она была такая огромная, что мои ноги терялись в глубине башмаков, зато основание у меня теперь было прочное, как у слона.
Перед лицом подобных бедствий и уже надкушенных носов, флегматичный экипаж начал встряхиваться, и капитан, который очень дорожил своим носом, а он у него был длиннее, чем у всех остальных, — решил наконец дать генеральное сражение. Оно стоило врагу потери одиннадцати молодых рекрутов и старого генерала найденного в кладовке внутри банки с тунцом. Старый вояка от тунца так раздулся, что не в состоянии был выпрыгнуть из нее.
Вскоре мы обнаружили, что сыры этого несчастного датского торговца уменьшились наполовину. А чтобы и вторая половина не досталась врагу, капитан отдал все экипажу, который так дружно принялся дегустировать их, что день спустя все эти люди казались заиками.
Но такая скромная победа не удовлетворила никого, тем более что в ту же ночь еще два человека потеряли кончики носов и было съедено двенадцать пар башмаков. Если так пойдет и дальше, то скоро на борту не должно было остаться ни одного человека с целым носом и никого, на ком было бы два башмака! А ведь начинало так холодать, что при одной мысли остаться разутыми, ноги леденели, и как!..
После трудного плавания наша старая посудина достигла наконец широты Фарерских островов, которые находятся на полдороге между берегами Швеции и южными берегами Исландии, когда мы попали в страшный шторм, перевернувший вверх дном и море, и небо. Несчастное судно качалось и отчаянно зарывалось носом в воду, борта его скрипели под яростным натиском волн. Я начинал беспокоиться, так как боялся, что эта старая калоша с минуты на минуту переломится пополам и нос уплывет, покинув корму. Единственным утешением было то, что корабль нагружен деревом, и в крайнем случае в досках для спасения недостатка не будет.
Спускалась уже ночь, а северный ветер дул с такой яростью, что срывал паруса, когда мы увидели, что из главного люка выходит какая-то черная масса, которая растекается по палубе с необычайной быстротой. Удивленные и несколько испуганные, мы приблизились, чтобы посмотреть, в чем там дело. Вообразите же наш ужас, когда мы увидели, что из этого отверстия выбегают тысячи и тысячи мышей. Мы повернулись и, быстрее ветра, бросились спасаться, кто на нос, а кто на корму, вооружаясь там шестами, баграми и швабрами, чтобы сражаться с этой нечистью, если она нападет на нас. А мыши все лезли и лезли. Люк выбрасывал их, как вулкан во время извержения. Тут были мыши всех пород и размеров, всех окрасов и всех возрастов. С жутким писком они наводнили палубу от края и до края, забираясь на мачты, на реи, на снасти, карабкаясь по вантам на паруса. Казалось, они выходят не из корабля, а из недр земли, столько их было. Я полагаю, их было не менее трехсот тысяч. Вы только подумайте! Триста тысяч мышей, голодных и готовых сожрать нас живьем, способных очистить наши кости лучше, чем иной препаратор в анатомическом театре.
Через четверть часа не палубе не оставалось свободного места, исключая полубак и полуют, где мы укрепились, яростно отражая орды этих обжор шестами, швабрами и баграми.
Ну и картина же была у нас перед глазами! Ураган все бушевал, вздымая море, которое бросалось на нас со всех сторон, стремясь разбить наш Ноев ковчег; мачты угрожающе скрипели, собираясь обрушиться нам на голову вместе с реями, а палуба была покрыта мышами, готовыми накинуться на нас и впиться зубами нам в тело! В тот момент я бы не дал за свою старую шкуру и понюшки табаку.
Однако страх наш длился недолго, поскольку яростное нападение голодных грызунов по крайней мере в этот момент гибелью нам не грозило. Более того, казалось, они сами испуганы, и ищут нашего общества без всяких кровожадных намерений. Те из них, которым удалось забраться на полубак, вместо того чтобы кусать нас, забились в щели и прятались у нас под ногами, а остальные метались по палубе, словно ища спасения.
В таком случае, что же вынудило их наводнить палубу корабля с риском быть смытыми волной за борт? Я забеспокоился, понимая, что это неспроста, что какая-то опасность гнала их из трюма, где они жили до того в такой роскоши и довольстве, какие нам, бедным матросам, на этой посудине и не снились.
Вы смеетесь?.. Ну что же, посмейтесь, ребята! Вы-то можете смеяться в свое удовольствие, но нам в то время было совсем не до смеха.
Папаша Катрам остановился, дав нам посмеяться от души, а сам неторопливо раскурил новую сигару и продолжал, затянувшись ей пару раз:
— Хотя наш корабль уже почти не управлялся и никто не осмеливался спуститься на палубу, где хозяйничали мыши, казалось, ему не угрожает непосредственная опасность. Он весь скрипел от носа и до кормы, от киля до палубы, тяжело взбираясь на волны, но держался еще хорошо, несмотря на свою ветхость и дряхлость. Однако вскоре из-под палубы до наших ушей донесся глухой рев, который заставил нас побледнеть, как Макбета перед тенью Банко…
— Ого, папаша Катрам, какая бездна эрудиции! — воскликнул капитан. — Ты даже Шекспира вытаскиваешь на свет Божий, чтобы украсить свои рассказы!
— А вы думаете, я не знаю «Макбета»? — обиженно проворчал боцман Катрам. — Целых пятнадцать вечеров я поднимал занавес, когда его давали на борту «Фокса», чтобы убить время среди льдов бухты Мелвилла.
— Какой интеллектуальный багаж, черт возьми!.. — воскликнул капитан, покатываясь со смеху.
— Есть кое-что под черепушкой, — скромно ответил боцман. — Но дайте мне закончить эту историю, или сегодня ночью не удастся поспать никому. Где я остановился?.. Да, да, когда мы услышали рев, который заставил нас побледнеть…
К нашему ужасу мы поняли, что это была струя воды, низвергавшаяся в трюм. Наш старый корабль не выдержал, треснул и теперь вбирал в себя забортную воду, наполняясь ею, как пустой бурдюк. Так вот почему мыши, наши подвальные жильцы, таким спешным порядком переселились на палубу!
На борту обреченного судна поднялись суматоха и паника. Эти столь уравновешенные всегда норвежцы потеряли голову и носились по палубе, точно сумасшедшие. Они бросились к шлюпкам, стремясь занять в них места заранее, и бешено дрались с мышами, которые пытались их в этом опередить. Норвежцы были сильнее, но грызуны не уступали им в ярости, безжалостно кусая ноги и пятки врагов.
В одиннадцать вечера парусник погрузился до фальшборта, и волны яростно набросились на палубу, сотнями и тысячами унося маленьких зверьков. Но оставалось их еще очень много. В полночь упали две мачты, увлекая с собой весь рангоут; однако старое судно, хотя и полностью почти погрузилось, все еще держалось на плаву. С грузом дерева оно, по моим расчетам, не должно было быстро затонуть, и около двух, сраженный сном и усталостью, я забрался в бочку, накрылся кое-как куском паруса и несмотря на опасное положение и нашествие мышей, которые и в бочке составляли мне компанию, мгновенно и крепко заснул.
Сколько я спал? Не знаю, но, когда я открыл глаза, была еще ночь, а норвежский экипаж исчез!.. Из страха, что судно потонет с минуты на минуту, они спустили на море шлюпки и бежали, не дав себе даже труда разбудить меня. Я не очень испугался, хотя положение мое было не блестящим. Как бы то ни было, но я и сам предпочел бы в такой страшный шторм находиться лучше на борту этой посудины, чем в ненадежных шлюпках.
Море все бушевало и успокаиваться не собиралось, но корабль, погруженный до самой линии палубы, все еще был на плаву. Мыши тысячами сгрудились вокруг меня и пока не предпринимали ничего агрессивного. Но вскоре голод должен был толкнуть их на это, и я не мог такой вероятности не учитывать.
Не теряя времени, я вооружился топором и меньше чем за час соорудил себе плотик. Закончив, я улегся на нем посреди легиона мышей, которые решили, видимо, не оставлять меня одного в беде, составив мне и дальше веселую компанию.
Настал день, но море не успокоилось; спустилась ночь, а оно разбушевалось еще больше, так что в некоторые моменты я не знал, плывет еще корабль или идет ко дну, настолько часто волны накрывали его.
В довершение всех несчастий, голод толкнул против меня моих товарищей по кораблекрушению. С горящими глазками они построились в ряды и набросились на мои ступни с яростью, которая не знала себе равных.
Я вскочил на ноги, поднял топор и принялся бешено колотить направо и налево, сзади и спереди, прыгая то на одну, то на другую ногу, чтобы как можно больше передавить этих проклятых. Но они прибывали, как морской прилив: батальоны следовали за батальонами, полки за полками — голодные, они поклялись обглодать меня до последней кости.
К счастью, волны, что поминутно обрушивались на бедное судно, смывали сотнями нападающих; но этого было, увы, недостаточно, и превосходство было на их стороне. Я чувствовал уже, как эти зверьки бегут по моим ногам, забираются под куртку, прыгают мне на плечи и кусают за уши!.. Я решил, что погиб!..
Но именно в этот момент Господь сжалился над папашей Катрамом, и гигантская волна, что обрушилась на нос корабля, смыла меня вместе с моим плотом. Я едва успел уцепиться за веревки, которыми он был связан, как оказался посреди моря.
Два дня я был между жизнью и смертью, но наконец ураган прекратился и море успокоилось. Где я был? Этого я не знал. Если какой-нибудь корабль не придет мне на помощь, я погибну — ведь у меня не было даже крошки хлеба. Мне всякий раз не по себе, как вспомню о том моменте.
— Но неужели вы не прихватили с собой даже куска солонины? — спросил марсовый.
— Или дюжину сухарей? — спросил другой.
— Ни того, ни другого. Но зато в одном своем кармане я нашел мышь с седыми усами и почти белой шерстью, настолько оно была стара, в другом — его симпатичного сына, с блестящими умными глазками; а в третьем миленькую серую мышку с двумя прелестными мышатами! Дедушка, отец, мать и дети — целая семья спасалась в глубине моих карманов.
Другой бы, наверное, схватил их за хвост и выбросил в море, но я нет. Я осторожно взял их за ушки и положил на мой плот. Кто знает, в тех обстоятельствах, в которых я оказался (желудок уже ворчал от голода), эта семейка могла еще мне пригодиться. Я ведь никогда не был особенно привередлив, а тем более в море, на своем утлом плоту.
Однако, что бы вы думали, через пару часов я уже проникся к ним такой нежностью, к этим моим товарищам по несчастью, что сто раз подумал бы еще, прежде чем отправить их к себе в желудок. Мне было приятно видеть, как они бегают по моему маленькому плоту, как смотрят на меня своими глазками-бусинками, как взбираются по моим ногам, попискивая от удовольствия. Даже старый дедушка, который поначалу был очень недоверчив по отношению ко мне, решился забраться в мои башмаки, чтобы погрызть подошву.
Но это была еще не вся семья. Пошарив старательнее в своих карманах, я нашел еще одного отпрыска — мышонка размером с орех, который спрятался в мою трубку. Я заметил его в тот момент, когда собрался закурить; еще немного — и бедный малыш бы изжарился.
И вот вокруг меня собрались: старый усатый Катрамыч, почтеннейшие господин и госпожа Катрам, молодые Катрамчик и Катраменок и микроскопический Катрамусик, по прозвищу Пипа. И видели бы вы, как они сбегались, когда я звал их по имени!
К несчастью, положение мое все усложнялось. И на второй, и на третий день плот не двигался ни назад, ни вперед, земля не видно было на горизонте, и у меня не было ни крошки хлеба, а голод все возрастал. Я уже начал затягивать пояс потуже, но это, увы, не помогло. Глаза мои все чаще останавливались на этой милой семейке, а зубы лязгали, предвкушая их нежное мясцо. Они же, точно чувствуя нависшую над ними опасность, притихли и старались не показываться лишний раз на виду.
На четвертый день я уже решил пожертвовать ими, когда на горизонте появился датский корабль, шедший рейсом в Швецию.
Все мы были спасены и все могли вдоволь наесться в камбузе у кока. Я думаю, что съел зараз не меньше пяти тарелок лукового супа, и не знаю уж сколько порций жареного мяса, а им досталась головка сыру и полдюжины отменных сухарей.
Всю дорогу от нечего делать я дрессировал своих зверюшек, и когда высадился в порту, они были дрессированнее собак, а привязались ко мне так, что даже спали у меня под подушкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12