— Все будет хорошо, — сказал Гуссейн-паша, подбадривая знаком двух янычар, чтобы шли смелее.
Никто не заметил, как один валахский солдат соскользнул с ближайшего пригорка и ужом пополз среди кустарников следом за ними. Зато этот солдат, то есть Карпилло, сумел разглядеть, как по дороге прошли два человека, одетых в одинаковые куртки и меховые шапки.
«Разумеется, у господина плащ желтый, а у слуги зеленый. Как не маскируйтесь, моя пуля разберется, кто где», подумал он.
Тем временем присутствие янычар, а, когда надо, и Гуссейн-паши позволяло отряду беспрепятственно двигаться вперед.
Трижды Кадур так искусно кричал совой, что Карпилло разобрался, в чем дело, лишь после четвертого крика. Да и то, когда за этим криком сразу появились Коклико и Угренок, которых Карпилло — прирожденный шпион! — быстро узнал. Он тут же помчался к остаткам шайки, нанятой раньше Брикетайлем для разбоя в ущелье.
— На Монтестрюке желтый плащ, — сообщил Карпилло.
Тем временем Гуссейн-паша вывел ведомый им отряд за границу лагеря.
— Теперь идите вдоль ручья, — сказал он на прощание, — и да ведет вас Аллах!
— А ты что будешь делать? — спросила Леонора.
— Пойду и сообщу обо всем великому визирю.
— Но он отрубит тебе голову!
— Все в воле Аллаха. Если великий визирь отрубит мне голову, значит так должно быть. На его месте я тоже смог бы это сделать.
— И это все из-за меня! — прошептала принцесса.
Гуссейн отвел её в сторону.
— Да, все из-за тебя. Но это ничего. Меня удивляет лишь одно: как я смог победить себя, когда тебя увидел? Смотрю на тебя, и не могу понять! Мне оставалось только сомкнуть объятия, чтобы получить тебя всю — и ты свободна! Вот где чудо… Оно останется необъясненным навсегда. Я подчинился каким-то чарам. Но если бы завтра мы снова с тобой так же встретились, я ни за что не отвечаю. Иди и не оглядывайся, умоляю тебя. Это единственное, о чем я тебя прошу.
Затем он положил руки на плечи Леоноры и спросил:
— Теперь мы квиты?
— Да.
— Тогда молись своему Богу, чтобы он снова не привел тебя ко мне. Прощай!
И он отправился назад в лагерь, к своему великому визирю.
Остальные прибавили шагу в направлении к лощине, где их ждал маркиз с лошадьми. Идя дорогой свободы, Монтестрюк тем не менее все больше и больше приходил в отчаяние. Он на свободе, но какой ценой! Ценой предательства! Он был зол и на Кадура, и на себя. Как он теперь посмотрит в глаза Колиньи? Что толку в его сведениях о турецкой армии, если Кьюперли знает все про Имперскую армию?
— Ты должен был дать мне умереть, — напустился он на Кадура. — Что теперь нам делать, когда ты выдал тайну врагу?
— Это можно легко исправить, — спокойно ответил тот.
— Кадур прав, — заметил Коклико, — только смерть нельзя поправить.
Тут Угренок свистнул по особенному. Появился Сент-Эллис.
— Наконец-то! — воскликнул он. — Я считал каждую минуту, и все они казались мне длиннее постных дней. Лошади здесь поблизости.
Он повел их в кустарниковую чащу, где были спрятаны шесть оседланных и взнузданных лошадей. Чтобы помочь принцессе сесть в седло, Юге сбросил свой желтый плащ. Кадур быстро подхватил его и набросил на Юге свой зеленый. Опасаясь, что тот заметит подмену, он закричал:
— Скорее в путь!
Но бдительный Карпилло, теперь уже во главе целого конного отряда, все успел заметить ещё до того, как Юге с друзьями вошел в кустарник. Половину своего отряда он отправил в обход кустарника с противоположной стороны, сам же со второй половиной отправился за ними следом.
— Кто первый увидит беглецов, то и начинает, — скомандовал он.
Обе половины разъехались в разные стороны и пустились вскачь к цели.
12. Охота на людей
Уверенный в успехе, Карпилло был поражен, что у беглецов, оказывается, есть лошади. Теперь уже нельзя было утверждать, что их можно нагнать. Впрочем, он ещё мог различить два ярких плаща на двух всадниках — один желтый и один зеленый. Это его сначала приободрило. Но вскоре он по искрам, засверкавшим на солнце у беглецов, догадался, что дело не так просто.
— Да у них ещё и оружие! Вот те на! — пробормотал. — Но откуда все это?.. А, черт! Сто дукатов тому, кто первый догонит мошенников!
Это обещание прибавило скорости преследователям. Они стали нагонять беглецов.
— Если они нас нагонят, — обратился Кадур к Монтестрюку, — тебе смерть, ей рабство.
— Знаю.
— Разреши мне осуществить мой план… И чтоб никто обо мне не думал.
С этими словами Кадур резко свернул в сторону и пустился вскачь по едва приметной в кустах дорожке. Карпилло это заметил. Он свернул за ним, крича:
— Ко мне, ко мне!
Кадур слегка попридержал коня, и Карпилло, обрадовавшись, вместе со всеми остальными из своей половины стал его нагонять. Но убедившись, что Монтестрюк с друзьями успел отъехать достаточно далеко, араб отпустил поводья и мигом скрылся за кустами.
— Разбойник! — прокричал вслед ему Карпилло.
Тут Кадур снова замедлил ход. Карпилло, увидев его, пришпорил лошадь. Но ситуация повторилась. Такой прием Кадур сделал несколько раз. Затем, войдя во вкус, он стал сопровождать выходки выстрелами по ближайшим всадникам и успел свалить на землю двоих. Карпилло, наконец, разгадал этот маневр. Он взял в руки ружье и приготовился к очередной уловке беглеца.
— Всем делать, как я, — скомандовал он.
И когда Кадур, замедлив ход, обернулся и прицелился, раздалось четыре выстрела вместо одного. Лошадь Кадура повалилась набок и зажала ногу араба.
Раздались крики «ура!» и трое всадников подскакали к нему. Один из них уже наклонился, чтобы саблей раскроить ему голову, но араб успел выстрелить из пистолета. Затем он бросился под лошадь второго всадника и ножом вспорол ей брюхо. Лошадь встала на дыбы и рухнула, придавив седока. Кадур же по-кошачьи отпрыгнул в сторону от пули, выпущенной третьим всадником — то был Карпилло — и вскочил сзади на его коня, вцепившись седоку в шею обеими руками. Завязалась схватка. Лошадь понесла, но Кадур цепко держал извивавшегося итальянца за горло. Кадур столкнул мертвое тело на землю, пересел в седло и поскакал во-весь дух. За ним помчались остатки половины отряда Карпилло.
Между тем остальная часть группы вместе с Югэ проделала свою работу значительно быстрее и легче. Заслышав за собой шум погони второй половины преследователей, они устроили небольшую засаду в кустах и четырьмя выстрелами — Югэ, Коклико, Сент-Эллис и Угренок — заставили одного свалиться на землю, а остальных — освободить поле битвы путем ускоренного бегства врассыпную.
— Что же получилось? — обратился вдруг Коклико к Сент-Эллису. — Их было шестеро, а нас целых четверо. Не находите ли вы, маркиз, что дама, которую мы имеем честь провожать назад в христианскую землю, может составить себе плохое мнение о наших рыцарских подвигах при таком почти равном соотношении сил?
— Ты прав, черт побери! От этих разъездов ты, право, умнеешь, дорогой Коклико. Но что же нам теперь делать?
Пока Коклико искал ответ, в разговор вмешался Угренок.
— Как что? Сразиться друг с другом двое на двое. Кто теперь победит, тот и будет общим победителем. Тогда уже не четверо, а только двое будут против шестерых.
— Смотрите, каков Давид! Сейчас подай ему Голиафа, — смеясь, подхватил Коклико.
— Вообще я любитель баловать детей, и твое предложение довольно интересно. Но что будет, если на оставшихся двух победителей вдруг нападет отряд не в шесть, а в шестьдесят человек?
— Но ведь те двое — победители. Значит, они должны снова победить.
— Должны… Но все же, знаешь, нам следует незабывать о даме, с упоминания о которой мы начали этот разговор. Вдруг будет не шестьдесят, а… шестьсот человек. Это может и не понравится даме, не так ли? …Ну, ладно, иди, посмеялись и довольно.
Между тем, несмотря на счастливую развязку, Монтестрюк думал о том, как встретит его граф Колиньи, когда узнает, что великому визирю сообщили сведения о положении союзной армии. Маркиз, тот занялся своим любимым делом: украдкой вскидывать глаза на принцессу. Она же, лишившись сил в результате испытанных напряжений, впала в уныние. Вырвав из объятий смерти того, кто ехал теперь рядом с ней, она почти желала, чтобы смерть освободила её от страданий.
А Коклико задумался о том, каково сейчас его товарищу. Впрочем, он хорошо знал араба и был уверен, что тот благополучно выпутается из самого опасного положения. Понюхавший же впервые в своей жизни порох Угренок был полон счастливой радости, так характерной для его возраста. Вот таком-то состоянии вся группа и продолжала свой путь.
Через некоторое время уже спокойной езды к цели их нагнал на взмыленной лошади Кадур, чей желтый плащ бил прорван и прострелен в нескольких местах. Сей «проказник» похлопал себя по окровавленной груди и весело прокричал:
— Жив!
— А те, другие?
— Мертвы!
И хладнокровно занял свое место в группе.
Тем временем во французском лагере все, кто знал о затее Монтестрюка, считали его погибшим. Надеялись лишь, что поехавшие к нему на выручку Сент-Эллис и Мамьяни все же уцелеют и вернутся домой.
Орфиза прямо заявила Шиврю, что никуда не поедет, пока не получит известий о Монтестрюке. Шиврю пришлось смириться — насилие пугало его возможным возмущением со стороны молодежи, окружавшей Колиньи. Так что ему оставалось лишь ежедневно сопровождать Орфизу в её поездках в окрестностях лагеря, где она надеялась найти хоть какие-нибудь следы Монтестрюка. И вот, наконец, настал тот час, когда она с балкона своего дома увидела толпу, сопровождавшую вернувшегося Югэ и его товарищей. Все они в сопровождении встречавших их дворян вскоре оказались у неё в комнате. Кое как сдерживая слезы радости, она, наконец, сумела произнести:
— Жестокий! Сколько горя вы мне доставили!
Он же со счастливым лицом лишь по-рыцарски склонил перед ней голову и стал на колено. Тут графиня подала ему руку, приглашая встать. И лишь у одного из присутствовавших этот жест не вызвал удовольствия. То был Кадур. Ведь она забыла и о своем обещании, и о нем самом! Эта мысль жгла ему сердце, сердце восточного человека. И когда Орфиза направилась к двери, провожая Монтестрюка, он тоже направился за нею. Тут она, наконец, заметила его.
— А, это ты, — произнесла она, — ты, значит, тоже вернулся… Ну, тем лучше.
И она прошла мимо. Рассеянный взгляд, незначительное слово — вот все, что заслужил он своей преданностью! Ему припомнилась та минута, когда под ним упала смертельно раненная лошадь, потом другая, когда палач заставил встать его на колени… Что значат они перед этим последним ударом! Принести себя в жертву и не один раз — и остаться незамеченным! Нет, это невыносимо!
Простояв неподвижно несколько минут, араб, тяжело вздохнув, нашел в себе все-таки силы двинуться с места и направиться искать Югэ.
Ему посчастливилось: он заметил его, когда тот входил в дом, где располагался Колиньи. Араб почувствовал, что его место сейчас — рядом с Монтестрюком. Он быстро направился следом за ним.
Колиньи уже знал о прибытии Югэ и с нетерпением ждал его. Поэтому, когда сияющий и торжествующий Югэ вошел к нему, он встретил его с распростертыми объятиями.
— Позвольте, граф, — начал Монтестрюк, — быть может, сражение начнется весьма скоро, и нам нельзя терять ни минуты, чтобы изменить позицию всей армии, ибо она известна великому визирю не хуже самого Монтекюкюлли. Он может захватить нас врасплох завтра же.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Приготовьтесь к худшему.
— Да говори же, наконец
— Извините… я волнуюсь… это не просто…
— Хорошо, я жду.
— Ну, вот, я хочу сказать, что из рук такого человека, как Ахмет Кьюперли, нельзя вырвать пленника, не оставив там частицы самого себя… Своей жизнью я обязан предательству. Некто, знавший наши секреты, вынужден был выдать их, в качестве цены за мою жизнь…
— Кто?
— …Он думал, что действует благоразумно… Он принадлежит мне… Поэтому я беру все на себя. Если нужен виновный для военного суда, пусть все падет на меня.
Колиньи замер от неожиданности. Такого он никак не ожидал. Худшей ситуации он не мог себе представить.
Наступила тягостная пауза. В этот момент, всеми правдами и неправдами прошедший охрану, вошел в комнату Кадур. Он выступил вперед, отстранив Югэ, и произнес:
— Если тут есть виновный, то это только я. Однажды этот человек освободил меня от рабства. В тот день я сказал себе, что вся моя кровь принадлежит ему. Еще вчера он готовился к смерти. Для его спасения оставалось только одно средство. Даже если бы я убил Ахмета Кьюперли — а я мог это сделать — этого было бы недостаточно. Я сообщил этому турку все наши секреты, и моего господина освободили и отдали мне. То, что я сделал вчера, я сделал бы и сегодня, и завтра. Теперь возьмите мою голову, если хотите. Что же касается выданных мною сведений…
Араб остановился и передохнул. Видно было, что говорить ему было трудно. По-видимому, признание в предательстве давалось ему нелегко. А может, что ещё было у него на душе или… Но Кадур взял себя в руки и продолжил:
— Сегодня эти сведения ещё мало значат. Пока великий визирь двинет свои войска, они перестанут быть правдивыми. У нас целая ночь впереди. Этого достаточно, чтобы сделать их лживыми.
У Колиньи вырвался вздох облегчения. По-видимому, то же произошло и с Монтестрюком. Лишь лицо араба сохраняло каменное выражение.
— Ты прав, — наконец, произнес Колиньи. — Кажется, тебя зовут Кадуром?
— Да.
— За твой поступок деньги — не награда. Чего ты хочешь?
— Ничего.
— Так не годится, — ответил Колиньи. Не только по нашим, но и по вашим законам. Думаю, я прав? — обратился он к Монтестрюку.
— Несомненно, граф.
Колиньи взял лежавший на столе между бумагами богато украшенный турецкий кинжал, подаренный ему в Париже графом Строцци.
— Вот, — произнес он, — возьми этот кинжал в память о нашей сегодняшней встрече. Здесь главное не драгоценные камни, а лезвие: оно из Дамаска и не выдаст.
Кадур взял кинжал.
— Благодарю, — ответил он, заткнул кинжал за пояс и повернул к выходу.
Колиньи посмотрел ему вслед, затем произнес:
— Если бы я был королем и кто-либо оказал мне такую услугу, я бы назначил его главнокомандующим или велел расстрелять.
И взяв Монтестрюка за руку, продолжил:
— Теперь рассказывай, что ты там видел. Говорят, что тебя толкнуло к ним воспоминание о легендарных событиях из древнего героического прошлого?
Югэ подробно рассказал графу все сведения о турецкой армии, какие он сумел добыть, будучи в тылу противника. Выслушав его Колиньи нахмурил брови.
— Да это настоящая снежная лавина! — воскликнул он.
— Эта лавина, накатывалась на нас, тащит за собой двести орудий. Через пару дней она доползет до нас.
— А у нас лишь горсточка воинов против нее.
Колиньи вытер лоб.
— Пойдем к Монтекюкюлли.
13. Мрачные мысли
Главнокомандующий, которому император Леопольд вверил последнюю армию для защиты империи, принял графа Колиньи и Югэ немедленно. Он внимательно выслушал Монтестрюка, который не стал скрывать проступка своего араба.
— Если бы Кьюперли ничего не узнал, я бы тоже ничего не узнал — хладнокровно заявил Монтекюкюлли. — Значит, мы квиты. Теперь победит тот, кто лучше воспользуется сведениями. С Божьей помощью, надеюсь, это буду я.
И он стал излагать свои соображения, как лучше воспользоваться сведениями Югэ и составить план действий, направленных на воспрепятствование проникновению турок в Германию.
Главнокомандующий попросил точнейшего описания всех сведений о вражеской армии. Все это Югэ доложил ему устно, и Монтекюкюлли тут же сумел сделать нужные выводы.
— Ясно, что Кьюперли — поток, а я плотина. Если плотина будет прорвана, погибнет не только германская империя, но, возможно, и весь христианский мир. Что ж, будем укреплять плотину.
Он задумался, положив палец на разложенную на столе карту.
— Смотрите, — продолжал он, — вот вот где мы столкнемся, на этом месте. Здесь, как видите, река описывает дугу. Здесь же возвышаются стены монастыря св. Готгарда. вы знаете, что Кьюперли, шедший вверх по левому берегу Дуная, вдруг переменил направление и, надеясь опередить нас, спешит теперь к Раабу.
Монтекюкюлли снова замолк, видимо, что-то обдумывая. Колиньи и Монтестрюк напряженно следили за ним. Наконец, он заговорил:
— Если Кьюперли перейдет Рааб, Вена потеряна. Наверняка он знает, что брод находится у Сакельсберга, и постарается пройти именно там. Здесь-то я и буду ждать его. Эта вооруженная толпа турок огромна, но главную опасность представляют лишь янычары и африканские наемники.
— И артиллерия, — добавил Югэ, — двести пушек — это сила!
— Когда вы состаритесь, молодой человек, вы узнаете, что от пушек больше грома, нежели вреда.
— Я всегда буду гордиться тем, что услыхал это от вас, граф.
— У вас, Колиньи, лучшие войска, — продолжал Монтекюкюлли, — и я надеюсь на них и на вас, как на себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18