Обергофмейстерша её величества с обычной ловкостью приблизилась к королю и привлекла его внимание к Шиврю. Тот бродил в глубине зала с горестным видом, опустив голову.
— Среди всеобщей радости, — сказала королю Суассон, — бедный граф де Шиврю один ходит печальный. Сегодня утром он говорил мне о своей горести и так меня растрогал!
— А в чем дело?
Тут Суассон в учтивых выражениях объяснила королю его «вину», что Шиврю не смог принять участие в победном сражении. И что, разумеется, лишь достойная награда в виде особы, удостоенной покровительства самого короля, смогла бы… но нет, он не смеет н неё надеяться единственно из благоговения перед августейшей особой его величества.
— Я уже думал об этом, — сказал король.
Веер графини взмыл к её губам. Сезар, еле сдерживая прыть, подошел немедленно.
— Благодарите его величество за желание дать вам блистательное доказательство своей высочайшей благосклонности, — с учтивой торжественностью продолжала графиня.
Шиврю поклонился, выразив как можно сильнее свое изумление.
— Я не из тех, кто заслужил благосклонность вашего величества, — отвечал он, не забыв глубоко вздохнуть.
— Граф, вы исполнили мою волю. Этого достаточно. Разрешаю вам явиться к графине де Монлюсон и передать ей мою волю — сделать вас герцогом д'Авраншем посредством даруемой мною её руки.
— Ах, государь! — лишь прошептал счастливец.
Его действительно охватило волнение, и поэтому его язык — это было большой редкостью — сразу сделался короче. Он лишь склонился к руке короля и коснулся её губами с глубочайшим (заметим, правдивым!) благоговением. Отойдя от короля, он живо отыскал Лудеака.
— Ну-с, кланяйся герцогу, — прошептал он ему на ухо.
— А, что я говорил? — ответил шевалье. — Если ты среди прочих — трудись и прокладывай себе путь в пыли и дыму, подвергаясь опасностям. Если же ловок, — испытывай удовольствие идти к счастью среди великолепия и блеска королевских галерей.
Шиврю самодовольно улыбался, слушая болтовню приятеля. А тот продолжал:
— Знаешь, меня раздирают противоречия. С одной стороны, — ну почему не я на твоем месте? Чем я хуже? А уж желаний у меня хватит и на нас двоих. Как бы я смотрелся герцогом и пэром, да при красивой жене? Да при богатстве, почете и уважении? Ничуть не хуже многих. А с другой стороны, ведь твои победы — и мои тоже. И это очень приятно. И раз уж мне не дано быть вместо тебя, — я всегда буду рядом с тобой. Так я чувствую на себе отблеск не только твоего сияния, но и своего ума, воплощенного в тебе…
«Однако», подумал Шиврю, «и на него находит глупость». Но он лишь одобрительно взглянул на друга.
В этот момент по залам прошел гул восторга и изумления.
Среди придворных появилась женщина ослепительной красоты. Тотчас от одного к другому передалось имя баронессы фон Штейнфельд.
Графиня Суассон торжественно двинулась к ней навстречу. Взяв её за руку, она подошла к королю, отвесила низкий поклон и, не теряя торжественности, произнесла громким голосом:
— С разрешения вашего величества, имею счастье представить баронессу фон Штейнфельд, в порыве благодарности пожелавшую передать французскому двору приветствия от двора австрийского.
Король в очередной (не тысячный ли? Нет, миллионный!) раз проявил свою знаменитую в Европе благосклонность. Он подал баронессе руку, усадил её на почетное место и завел беседу.
Глаза Олимпии засверкали, оттуда посыпались молнии. Она подошла к Сезару и, играя веером, произнесла:
— Случай опять за нас. Лавальер, возможно, никогда не займет свое прежнее место. Как любезен король! Но я не хочу терять предосторожность. Возможны ведь всякие неожиданности, и надо все предусмотреть. А вы, вы-то помните наш уговор?
— Так, словно это было вчера.
— Вы не перемените ваших намерений?
— Нисколько.
— Значит, я могу на вас надеяться?
— И сегодня, и завтра. Да если бы я и не дал вам слова, моя выгода — ручательство вам в этом деле.
— Итак, когда я скажу, что наступил момент действовать, вы…?
— Отвечу вам: я готов.
— Не обращая внимания на средства, которыми я воспользуюсь?
— В политике и в любви важна только цель.
— Вы, герцог, далеко пойдете.
— Потому что следую за вами, графиня.
Они обменялись взглядом и разошлись. Шиврю говорил убедительно, но только не для себя. В глубине души он всегда решал поступать сообразно с обстоятельствами: быть преданным до смерти или неблагодарным до забвения. Словом, «жизнь покажет» — это и было его правилом.
17. В четырех стенах
На следующий день, куя железо, пока горячо, Сезар отправился к Орфизе. Он по-прежнему сохранял роль кроткого почитателя, какую он принял по выезде из Германии.
— Я принес вам, кузина, такую весть, которая наполнила бы меня радостью до краев, если бы я мог только надеяться, что вы её примете без огорчения.
— Почему вы полагаете, что она меня может огорчить?
— Да знаете… Наши чувства ведь неодинаковы… В общем, я вчера видел его величество и являюсь от его имени.
— Пока здесь нет для меня никакого огорчения.
— Видите ли… Словом, король прислал меня объявить вам, что ему угодно распорядиться герцогством д'Авранш вместе… с вашей рукой.
— Ах, так, — произнесла Орфиза, бледнея, — продолжайте. Кажется, это ещё не все?
— Признаюсь, нет.
— Так я слушаю.
— Его величество изволил прибавить, что ему угодно, чтобы вы отдали вашу руку… мне.
— И вы, конечно, отказались?
— Я?! Отказать королю?! Отказаться от вас?!
— Вы делаете мне слишком много чести. Но скажите, вы действительно полагаете, что власть короля настолько велика, что дает ему право распоряжаться сердцами его подданных?
— Да, такого оборота дел с вашей стороны я и опасался, — ответил Сезар, не скрывая печали. — Но прежде чем вступать на путь сопротивления, вам не мешало бы подумать о последствиях. Вы не как все прочие, вы знатнейшая, но и смиреннейшая из всех француженок, крестница короля, и потому обязаны ему особенно повиноваться.
— Любезный кузен, я знаю все, чем обязана королю. Моя кровь, мое состояние, моя жизнь принадлежат ему. Но его права на мою личность не распространяются.
Сезар едва сдержал судорожный вздох.
— Я не хотел бы продолжать этот спор, но — увы! — сердце не позволяет мне сделать это. Прошу вас, подумайте об опасности, которой вы себя подвергаете. Ведь он — всесильный монарх!
— Довольно, граф. Король не может лишить меня моего сердца.
Шиврю открыл было рот, чтобы продолжать, но Орфиза остановила его гордым жестом.
— Не трудитесь продолжать, это бесполезно. В свою очередь уполномочиваю вас доложить королю о моем непреклонном желании самой располагать своей судьбой.
— Сударыня, ведь это все-таки король, и не какой-нибудь, а сам Людовик XIY…
— Вы, кажется, собрались меня учить?
— Ради Бога, нет, но… подумайте хоть немного и обо мне. Я ведь должен принести его величеству дурную весть: его не слушают подданные… А короли, бывает, гневаются, и в гневе…
— Довольно. Я слишком много слушала вас уже раньше. Мне нечего вам добавить. За короля же не беспокойтесь. Он не дитя и разберется, что к чему.
Орфиза собралась было прекратить разговор, но тут вдруг вспомнила:
— Кажется, вы мне обещали ждать, пока мой выбор не остановится свободно на одном из двух претендентов?
— Да, но король…
— Идите, граф, я вас не задерживаю.
Дорогу домой граф выбрал окольную: ему хотелось все обдумать. Ни в коем случае он не собирался отступать. «Пусть её сердце будет принадлежать Монтестрюку,» думал он, — «но её тело будет принадлежать мне, и я буду герцогом. Это все же лучший вариант, чем у Монтестрюка.»
В тот же вечер он опять был в Лувре. Король заметил его и подозвал.
— Вы один, граф? — спросил он удивленно. — Я не вижу графини де Монлюсон, но зато замечаю ваш мрачный вид.
— Я принес вам плохие вести, государь. Я, конечно, сожалею, что мне не удалось тронуть её сердце, но я в совершеннейшем отчаянии от её неповиновения вашим желаниям.
— То есть, граф, графиня де Монлюсон? …
— Отказывается подчиниться воле вашего величества.
— Значит, бунт?
— Не смею этого произносить, государь. Но в своем заблуждении она выразила пожелание подчиниться самой суровой участи, нежели намерениям вашего величества. Она отвергает власть своего короля и повелителя.
Лицо Людовика XIY слегка покраснело.
— Граф, — заявил он высокомерно, — как ни тяжело подобное поручение для вас как родственника графини де Монлюсон, но я возлагаю на вас поручение объявить ей мою волю. Она должна удалиться в монастырь и оставаться там, пока её раскаяние не откроет ей нова двери света.
— Повинуюсь, государь, в твердом убеждении, что с Божьей помощью моя кузина вернет ваше благорасположение.
Сезар ушел, втайне ликуя.
— Келья или двор… Уступит, — тихо произнес он себе.
А через несколько дней графиня Монлюсон в сопровождении графа Шиврю отправилась в аббатство Шель.
— Я в отчаянии, милая кузина, — бормотал Шиврю, — никогда у меня не было такого горького, тяжелого и сурового поручения, у меня сердце разры… (ну, и так далее. Болтовня Шиврю, боюсь, порядком надоела читателю, которого я искренне жалею. Ему ведь и в жизни, небось, надоели такие, как Шиврю).
На замечание Шиврю, что он со слезами возблагодарит Бога за тот день, когда одно слово Орфизы откроет перед ней двери аббатства, она ответила:
— Поберегите ваши слезы до лучшего случая.
К счастью, игуменья Шеля не потеряла ещё сострадания за свою долгую службу и потому разрешила Орфизе оставить при себе двух-трех слуг, и среди них Криктена. Ему-то и поручила Орфиза доставить записку Монтестрюку, где бы тот ни был.
Но графиня Монлюсон забыла о Лудеаке. Предусмотрительность сего мужа не знала границ.
Едва Криктен прошел сотню шагов от ограды монастыря, как его схватили и обшарили с ловкостью, не оставлявшей сомнения в огромном опыте исполнителей, полученном ими в этом весьма любим м в то время виде цивилизованного обращения с людьми.
Командир исполнителей по имени Карпилло (для Криктена это было его первое знакомство с ним; для читателя знакомство не требуется) был ужасно рад.
— Вот здорово, — сказал он, — и бумажка, и человек при ней, хоть и дурак. Но спасибо ему все же следует сказать: по крайней мере, рука не отвыкает. Поймаем кого и получше!
Посадив Криктена в гостиничную комнату и заперев его там Карпилло помчался к инициатору этой акции, Лудеаку. Тот был с Сезаром на совещании у графини Суассон. Как только Лудеак прочитал записку — а там была всего лишь просьба о помощи — он радостно воскликнул:
— Отлично! Прекрасная вещь, эта записка. Скорей надо отправить её по адресу.
— Что? Ты хочешь, чтобы этот изменник Монтестрюк узнал местонахождение Монлюсон? — спросил удивленный Сезар.
— Конечно! Без сомнения, графиня де Суассон меня поддерживает. Ведь гасконец — да ты и сам это понимаешь — сразу же примчится на помощь. Чего ещё нам надо?
После этого Карпилло поспешил обратно к Криктену, отдал записку, извинился за ошибку и в виде компенсации предложил ему ужин и денег.
— Мы в полиции всегда так делаем, если ошибаемся, — добавил он. — А у кого же не бывает ошибок?
Криктен съел ужин, спрятал, как мог, деньги поблагодарил представителя полиции, а затем и Бога за то, что посла ему на пути таких честных людей. Ну-с, а за аббатством, разумеется, «представители полиции» повели тайное наблюдение.
Криктен же смело двинулся в путь. Дорогу ему подробно объяснила мадемуазель Монлюсон, чтобы он не разминулся с Монтестрюком. Самого Юге он знал в лицо, так как неоднократно видел его раньше у госпожи. Уверенность его усиливалась приятным звоном серебра, подаренного «полицией».
Наконец, как-то, сидя в эльзасском трактире за ветчиной с пивом, он увидел того, кого ждал, с двумя сопровождавшими. Он подошел к ним.
— Граф де Монтестрюк, если не ошибаюсь? — спросил он.
— Да, а что вам угодно?
— Вижу, что граф меня не узнает.
— Черт, да ведь это Криктен! — воскликнул Коклико. — Он же служит у графини де Монлюсон.
— Ах, вот в чем дело. — Лицо Югэ сделалось очень внимательным. — Говори же скорее.
Криктен передал ему записку.
Прочтя её, Югэ сильно побледнел.
— Лошадей! — крикнул он, повернувшись к Коклико.
Письмо за подписью Порчиа и Колиньи давало ему возможность требовать своих лошадей в любой момент. Через минуту четверо всадников уже скакали по дороге в ночной темноте.
Прибыв в гостиницу в окрестностях Линьи, Югэ по совету Криктена стал дожидаться, пока тот не сообщит госпоже о его прибытии.
— Граф, — обратился между тем к нему Коклико, — приведите себя в порядок. Вы после дороги выглядите лесным разбойником, никак не меньше.
Добавим, что если бы кто-нибудь напомнил Югэ о поручении главнокомандующего французской армией доставить королю важное донесение, он, пожалуй, сильно удивился бы, но наверняка не покинул гостиницы. Пока Югэ чистился и мылся, к Лудеаку примчался радостный Карпилло.
— Я их видел обоих, как вас сейчас — сообщил он. Монтестрюк в гостинице. Там у меня есть друзья, они мне сообщат о нем все. Лакей пошел в аббатство.
— Отлично! — воскликнул Лудеак. — Будем действовать наверняка. Пойдем к Шиврю.
Лицо Сезара просияло с их приходом.
— Держу пари, вы пришли с хорошими вестями, — заявил он.
Лудеак рассказал ему последние новости.
— Рыба плавает у самой сети, — добавил он. — Еще немного, и она наша.
— А затем?
— А затем — наше с тобой дело… У меня превосходнейший план. Человека с бумажкой можно завести куда угодно. Об этом плане я хочу сообщить синьору Карпилло. Уж он-то поймет меня с полуслова.
— Ты что же, боишься, что я проболтаюсь?
— Да нет. Я боюсь, что ты не решишься на его осуществление. Твоя совесть слишком нежная, моя же совсем не такая.
— Не бойся. По дружбе к тебе я заставлю замолчать свою совесть. Открой же мне свое сердце.
— Ну, тогда вот что, друг мой. Давай разорвем твои связи с Порчиа, а в качестве его тайного агента представим Монтестрюка.
— Каким же образом?
— Кое-кто сможет тайно пробраться к нему в комнату.
— Например, я, скромно заметил Карпилло.
— После этого посещения у Монтестрюка в кармане окажется ряд писем от Порчиа, опасных для владельца кармана.
— Это очень просто сделать. — И Карпилло даже облизнулся от предвкушения своей подлости.
— Но надо ещё несколько писем разложить по шкафам в спальне Монтестрюка. Кроме того, надо его впутать в какое-нибудь дельце, которое привело бы его в стены аббатства, куда, на наше счастье, удалилась герцогиня де Лавальер.
— Браво! — воскликнул Карпилло. — Завязывается интрига. И тогда пропал граф де Шарполь.
— Ты понял, — подхватил шевалье, — поднять глаза на фаворитку! … Да такое преступление не простит ни один король, а уж Людовик XIY в особенности.
— Так-то оно так, — произнес Шиврю, — но как же нам удастся толкнуть Монтестрюка на такие действия?
— Да кому же нужно, чтобы совершил его в действительности? Важно только, чтобы король подозревал. А графиня де Монлюсон в том же аббатстве, что и де Лавальер. Это такое счастье! Грех им не воспользоваться. Влюбленные любят писать друг другу записки. Одна из них теряется и попадает к королю. Он ревнив и легко поверит, что она написана совсем другой… Нет, ты будешь герцогом, Сезар.
— И этот герцог сделает для тебя все, шевалье.
— Я прошу у судьбы сделать меня принцем хоть на несколько часов, — ответил Лудеак, день и ночь мечтавший о Леоноре.
— В самом деле, ты так любишь принцессу?
— Это не любовь, это бешенство, ответил мрачно шевалье.
— Ты полагаешь, бешенство приятней?
— …Уже потому, что сильнее. И всеобъемлюще. Во всеобщую же любовь я не верю.
— Это не по-христиански.
— Зато вернее.
— Но, может быть, несправедливее…
— Так ты собираешься на амвон? Или на герцогство?
— Да, да, — забормотал Шиврю. — Просто я…
— Просто ты забываешь, чего хочешь. Мне же приходится ещё исполнять и эту обязанность — напоминать тебе, что тебе надо.
Шиврю почти искренне поблагодарил приятеля, и они расстались.
Пока Югэ ожидал в гостинице «Три голубя» вестей от Орфизы, графиня Суассон проводила в жизнь свои планы. Она прилагала все силы к тому, чтобы баронессу фон Штейнфельд приглашали как можно чаще на балы и праздники при дворе. Улыбки и довольный вид короля свидетельствовали о том, что она верно чувствовала, какие желания обуревали его величество.
Однажды вечером на партии у королевы распространился слух, что юная баронесса будет участвовать в танце с самим королем. И действительно, король при её появлении поднялся с места, пошел к ней навстречу, подал руку и торжественно проводил на её место.
— Слава Богу, я подхожу к концу дела, — прошептала графиня Суассон.
В тот же вечер Карпилло успел, никем не замеченный, пробраться через окно в гостиничную комнату Югэ. Прокравшись туда кошкой, он через некоторое время вылетел оттуда птицей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18