Впервые по щеке старика покатилась слеза.
— Я провожал сына, провожал мать, теперь провожаю их дитя! — сказал он.
Повиснув ему на шею, плакала Адриен.
— Если вы захотите, мы не уедем. Я счастлива здесь. Я привязалась к вам, как отцу. И я совсем не знаю г-на де Парделана. Швеция так далеко! В письме он написал вам о богатстве, которое меня там ожидает, но мне оно безразлично. Оставьте меня рядом с вами. Почему вы думаете, что война пугает меня? Ради доброго дела я готова все снести. Кто будет любить вас, если мы уедем? Кто будет любить меня там?..
И девушка заплакала навзрыд.
Г-н де Шарней прижал Адриен к своей груди.
— Нет, нет! — повторял он. — Это невозможно. Ах, если бы вы были бедны, возможно, я оберегал бы вас, невзирая на волю вашего родственника, который имеет на вас больше прав, чем я, но вы богаты, честь моего имени не позволяет мне лишить вас этого богатства.
— Да исполнится воля ваша! — сказала Адриен, уронив руки.
Когда они сели на лошадей, г-н де Шарней взял Армана-Луи за руку.
— Сегодня ты входишь в жизнь, — говорил он ему. — Пусть она будет у тебя более легкой и более счастливой, чем моя!
Потом он жестом указал ему на замок Гранд-Фортель, где столько мирных дней они прожили, и серые стены которого тоже, казалось, сейчас смотрели на него:
— Взгляни на крышу, которая видела твое рождение, сказал он. — Ты можешь вернуться сюда в один прекрасный день. Но если возвратишься, то не иначе как с высоко поднятой головой и гордым сердцем, как солдат, исполнивший свой долг.
В последний раз он сжал в объятьях Адриен, а затем, сильным взмахом руки толкнув створки ворот, сказал:
— Вперед!
Через несколько минут г-н де ла Герш, Адриен и Доминик, все трое, скрылись за поворотом дороги.
Г-н де Шарней упал на колени:
— Боже Милостивый, будь с ними! — сказал он.
И сам, в сопровождении своих самых отважных слуг, от был вечером в Ла Рошели.
Как опустевшее гнездо, примолкший стоял Гранд-Фортель.
Какое-то время Арман-Луи и Адриен молча скакали бок о бок. Стук копыт, под который они покидали этот уголок земли, где провели счастливые дни юности, эхом отдавался в их сердцах.
Позади оставались и исчезали за горизонтом знакомые с детства поля, леса, пруды, одинокие хижины, поселки, деревушки, не раз исхоженные тропы, проселочные дороги, по которым, беззаботные, они проносились вскачь, речки, которые переходили вброд, долины, холмы, казавшиеся им, совсем ещё малышам, высокими горами.
Вскоре пейзаж изменился, их взору предстали другие, незнакомые картины природы, потом — такие же незнакомые лица стали встречаться на пути, все меньше они говорили и получали в ответ слов приветствий. Затем дорога сделала крутой поворот, пересекла по каменному мосту реку, и теперь Арман-Луи и Адриен не видели больше вокруг ни знакомых деревьев, ни домов, ни прохожих.
Неизвестность, со всеми её загадками, открывалась перед ними. И в то время, как глубокая грусть прокралась в сердце м-ль де Сувини, чувством гордости переполнялась душа г-на де ла Герш. Он один должен был отныне оберегать свою подругу, она была под его охраной, он отвечал за её жизнь, за её честь. Мог ли он прежде рассчитывать на миссию более высокую, чем эта? Не награда ли это за преодоление будущих препятствий? И воспоминания о г-не де Паппенхейме пронеслись в его голове.
— Если бы он встретился мне теперь, — вслух проговорил он, — шпага не выскользнула бы из моей руки.
Адриен услышала это и поняла, какие мысли занимали его воображение.
Она с улыбкой протянула ему руку:
— Крепче держите вашу шпагу, и я буду крепко держать вас в своем сердце, — сказала она.
Незадолго перед заходом солнца, когда они выезжали из большого леса, издалека донесся какой-то хриплый голос. Г-ну де ла Герш показалось, что кто-то произнес его имя. Его слух уловил это дважды.
— Да простит меня Бог, если бы я не знал, что мой друг Рено находится сейчас где-то в далекой провинции, я бы подумал, что узнал его голос.
Однако он обернулся и заметил в конце дороги два взлетевших облака пыли, будто ветер подтолкнул их к нему.
Доминик натянул поводья своей лошади.
— Когда позади уже пятьсот лье, можно потерять пять минут, — сказал он.
Адриен козырьком приставила руку ко лбу, чтобы посмотреть вдаль.
Имя Армана-Луи, хриплым голосом брошенное в пространство, сотрясало воздух.
— Но это он! — крикнула м-ль де Сувини.
— Что?! Рено?! — изумился г-н де ла Герш.
Два всадника, мчавшиеся во весь опор, показались, укутанные облаком пыли.
— Ах, ну конечно же, это г-н де Шофонтен! — обрадовалась Адриен.
— И Каркефу! — воскликнул г-н де ла Герш.
И один за другим они направились к католику.
— Ну, наконец-то, чертов гугенот! — крикнул Рено, с трудом переводя дыхание. Вот уже два часа я мчусь за тобой! Я загнал трех лошадей, и эта, на которой я сижу, доведена до изнеможения.
Порывистым движением он бросился к Арману-Луи. Каркефу тенью последовал за ними.
— Ты выбрал хорошее время для отъезда, — продолжал Рено. — И ты остроумно выехал именно в тот день, когда я приехал к тебе в Гранд-Фортель с визитом… Всюду понемногу дерутся.
— Увы! — вклинился в разговор Каркефу.
— Да это же праздник! Слышно ружейную перестрелку и бряцанье шпаг! Бог Фехтования, мой владыка, ликует! Я принял участие в этих празднествах. Но самовлюбленность — не мой удел: я хотел рассказать тебе об этом, чтобы узнать, захочешь ли ты съесть кусок пирога на таком моем празднике. И вот я обмениваюсь полудюжиной ударов с испанской стороны и оказываюсь, как всегда отступая, в Гранд-Фортель. Мне объясняют там, что ты — в пути! Ла Герш, один, по горам, по долам — без Шофонтена! Ох, несчастный, что могло бы статься с тобой, не окажись я здесь, рядом, чтобы спасти твою душу в решаюший миг?! И я вскочил в седло, хотя Каркефу заохал и застонал…
— Я имел на это право, — вздохнул оруженосец Рено. — Сто пятьдесят лье без передышки!
— Тем не менее, — продолжал Рено. — Так следовало поступить, сказал я ему, потому что речь шла о том, что я должен быть рядом со своим другом гугенотом, который скачет по полям вместе с м-ль де Сувини, и, должно быть, они уже слишком далеко ушли. Двинем напрямую — и мы их все-таки настигнем. Эти маленькие переговоры с ним я искусно украсил ударом шпоры, и вот, наконец, мы догнали тебя.
— Не намерен ли ты, случайно, ехать с нами до самой Швеции? — спросил Арман-Луи.
— Не трудно ли мне было бы проскакать каких-то несчастных сто лье? Думаю, что шпагу понемногу обнажают повсюду. И ещё хочу увидеть страну. Шведы, к которым ты едешь, внесли в ересь свою лепту; я обращу их в свою веру. Каркефу мне в этом поможет. Вперед!
— Господин маркиз, — сказал Каркефу. — Если вы задумали обречь меня на муку в холодных странах, у меня должно быть хорошее содержимое: в общем, я голоден, а человек натощак для героизма не годится.
— Каркефу прав, — ответил Рено. — Я с трудом припоминаю, завтракали ли мы.
— После чего мы не обедали! — сказал Каркефу.
— Значит, надо плотно и долго ужинать, — заключил Арман-Луи.
Каркефу, внимательно озиравший горизонт, вдруг громко крикнул:
— Трактир! Вы видите вон там, на той острой крышей, такой дымок… и вывеску, которая подвешена на железном пруте… Я уже чувствую запах жаркого.
— Я был там, — сказал Доминик. — В те времена, когда господин де Шарней скитался по полям в погоне за оленями и кабанами, несколько раз мы заворачивали на огонек сюда, в «Золотую утку»… там очень хорошо кормят.
— Ах, негодник! Ты знал о нем, и ты ничего не сказал! — закричал на него Каркефу. — Галопом туда, господа!.. Сударыня, галопом!
Очень скоро они устроились за хорошо накрытым столом перед чистенькой печкой; на нем уже стоялоблюдо с индюшонком и двумя пулярками по бокам, выбранными самим Каркефу среди самых жирных обитателей птичьего двора.
— Ох, — приговаривал он. — Пусть лучше муки, за неимением рая, но на постой в трактире «Золотая утка» я уже готов добровольно согласиться.
9. Глава, из которой видно, что впереди ещё много трактиров, не похожих друг на друга
Присутствие Рено и Каркефу, их самобытность и веселый нрав радовали м-ль де Сувини. Кроме того, они становились ещё и дополнительной поддержкой Арману-Луи; ему не придется теперь в одиночку превозмогать опасности их долгого путешествия. К тому же все четверо были молоды, свободны, открыты всем ветрам. «Золотую утку» они покинули в хорошем расположении духа. Францию пересекли без боя, и г-н де Шофонтен загрустил от чрезмерного однообразия такой жизни, а Каркефу даже признался, что он совсем ничего не боялся и даже отчасти пожелал разбойничка, который внес бы хоть какое-то разнообразие: когда, по прибытии во Фландрию, они попали в трактир, где завязали знакомство, просидев там около часа, с неким испанским дворянином, который был там на постое, с виду приличным и вполне добропорядочным человеком.
Этот приятный кавалер говорил сладким голосом, держа шпагу в руке и растворяясь в блаженной улыбке. Время от времени он перебирал четки с золотыми и эбеновыми бусинками.
Арман-Луи и Рено встретили этого дворянина на почтительном расстоянии от крупного поселка, на Малинской дороге. Он был весь в пыли и выглядел усталым. Заметив Адриен и оглядев её исподлобья, он подошел в г-ну де ла Герш и очень вежливо сказал:
— Ваша милость, вы кажетесь чужестранцем в этих краях и, по-моему, ищете пристанище, где бы эта дама имела возможность отдохнуть.
— Признаться, жара сегодня была изнурительная, и наши лошади измучены, — сказал Арман-Луи. — Далеко ли ещё отсюда до Малина?
— Сделайте лучше! Соблаговолите следовать за мной до того поселка, колокольня которая видна вон там, за ивовой кущей. Там есть трактир под названием «Мальтийский крест», хозяин которого почтенный христианин, и он не дерет три шкуры с постояльцев, посланных ему Божьей милостью. Моя набожность внушает мне доверие к этому человеку, именитому жителю Бергейма.
«Этот человек хорошо говорит, он мне нравится», — подумал г-н де Шофонтен.
— Изволите следовать? — спросил человек с четками.
— Охотно, — ответил Арман-Луи.
Каркефу скользнул следом за доброжелательным незнакомцем.
— Сударь, а с точки зрения здоровья, придерживаются ли там, в этом трактире «Мальтийский крест», законов гостеприимства? — спросил он.
— Церковь запрещает нам уделять внимание таким пустякам, но те, кто находят удовольствие в плотских наслаждениях, по достоинству оценят тамошнюю сытую и вкусную пищу.
— Я бедный рыбак, простите мне мою нескромность, оправдывался удовлетворенный ответом Каркефу, уже почуяв запах пиршества. Рено подогнал свою лошадь к лошади Армана-Луи:
— Не вздумай сознаться этому святоше, что ты — мерзкий гугенот, — сказал он. — Иначе тебя окропят святой водой, и мы потеряем ночлег, который, кажется, будет приличным.
Они достигли наконец трактира. На широкой вывеске был изображен белый крест Мальтийского ордена. Всадник снял шляпу, перо которой коснулось земли и, спрыгнув с седла, протянул руку вперед, обращаясь к м-ль де Сувини.
— Вы почти у меня в гостях, — сказал он. И представился: — Меня зовут дон Гаспар д`Альбачет-и-Буитраго.
Стол был накрыт под деревьями в саду. Каркефу сразу же нанес визит к кухонным плитам, которые он нашел надлежащим образом оборудованными. Арман-Луи предложил их проводнику разделить с ними трапезу.
— Хотя мой принцип — это простая еда, я отступлю от него, потому что мне очень приятно быть в вашей компании, — сказал испанец.
Садясь, он перекрестился.
— Сударь, сегодня пятница! — вдруг громко сказал Рено. — Мы в пути, и потому имеем право не придерживаться умеренности в еде; надеюсь, вы простите нас, сеньор?
— У меня есть индульгенция Святого Петра. Он соблаговолил дать мне её для подобных случаев взамен на богоугодные дела, которые он позволил мне совершать.
«Да это священнослужитель в одежде дворянина!» — снова подумал Арман-Луи.
— Эй, Петерс, сюда! — крикнул священник.
Прибежал лакей — худой и жалкий, бледный и уродливый, горбун, который дрожал всеми своими членами.
— Ты видишь этих молодых сеньоров, гнусный бездельник?! — прикрикнул на него дон Гаспар. — Это мои друзья. Если ты не обслужишь их вежливо и старательно, я отрежу тебе уши и заставлю тебя их съесть жареными на рашпере! А теперь — проваливай, мерзавец!
Тарелка, брошенная в спину Петерса, который обратился в бегство, подкрепила это его обещание.
«Ну и ну! Священник, а дерется», — подумал де ла Герш.
— Если не внушать целительный страх эти мерзавцам, они не будут уважать добропорядочных людей! — сказал дон Гаспар, галантно сев рядом с м-ль де Сувини.
На протяжении трапезы, обильно орошаемой изысканными винами, испанский дворянин был галантен и предупредителен с Адриен, а также проявил себя как прекрасный собеседник и весьма светский человек. Он рассказал тысячу историй, в которых не отличался скромностью, и вместе с тем преподносил себя в них смиренным служителем Бога.
Проворно опустошив свой стакан, он положил на стол тонкую, утопавшую в волнах кружев руку, украшенную драгоценностями, сверкающими тысячей огней; такими побрякушками, по его словам, были полны его ларцы, и якобы носил он их только лишь для того, чтобы, при случае, предлагать их людям, охочим до подобных безделиц. А когда подали десерт, он несколько забылся и, сняв с пальца кольцо, попытался надеть его на палец м-ль де Сувини.
— Спасибо, — сказала Адриен, остановив его жестом.
— Поберегите ваши драгоценности, — сухо заметил ему г-н де ла Герш.
— Черт возьми! Но это же рубин, стоимостью в тысячу пистолей! Слово капитана, эта безделица выглядела бы лучше на этой белой ручке, чем на моей грубой руке дона Гаспара д"Альбачета-и-Буитраго!
— И это Божий избранник, который так ругается! — тихо буркнул под нос Рено.
— Избранник, который прибыл из Перу! — пробормотал Каркефу.
Слегка удивленный, г-н де ла Герш обменялся взглядом с Адриен.
Вскоре Арман-Луи прошел в свою комнату, более спокойную, разумеется, тогда как именно покоя и тишины ему недоставало в зале, где шло пиршество. У него уже появились кое-какие сомнения относительно набожности и святости кавалера, столь проворно предлагавшего очень дорогие рубины со своего пальца.
Ночь, однако, прошло без происшествий. Друзья договорились отправиться в путь днем, но около полудня дон Гаспар попросил их, причем весьма настойчиво, ещё и отужинать здесь же. Арман-Луи посмотрел на Рено, который в свою очередь уперся взглядом в Армана-Луи. Возможно ли было просто вежливо отказаться от приглашения человека столь обходительного?
Г-н де ла Герш снова вспомнил об эпизоде с рубинами. Но если и мудрецы грешат по семи раз на день, то стоит ли винить капитана за минутную оплошность? Взгляд Каркефу, конечно же, говорил в пользу дона Гаспара.
— Позвольте мне просить вас пожертвовать одним днем, — снова обратился к ним испанский дворянин. — Я хочу выпить за счастливый конец вашего путешествия, разделите же со мной счастье, которое подарил нам случай: встречу столь достойных сеньоров со столь блистательным и набожным кавалером.
Г-н де ла Герш, боясь обидеть капитана, принял его приглашение и решил остаться в трактире «Мальтийский крест» до завтра. Дон Гаспар рассыпался в благодарностях. И вскоре, когда закончился обмен великосветскими любезностями, засуетились слуги и поварята, таская блюда и напитки — руководил ими Петерс. Сердце Каркефу наполнилось радостью.
— Поверь мне, — сказал Каркефу Доминику. — Когда Провидение дарит такую удачу, как хороший ужин, было бы великим кощунством отказаться от такого счастья.
В назначенный час дон Гаспар пришел в сопровождении своего столь же набожного друга, которого, как он сказал, высоко ценил.
— Сеньор Матеус Орископп — доблестный смертник, — сказал он. — Но в то же время — один из тех бойцов, которых святые рады оберегать за их доблесть.
У сеньора, которого расхваливали, было большое худое желтое лицо, длинные руки. Он весь был в черном, шпага и кинжал с железной рукояткой на боку, взор почти всегда опущенный, а под крючковатым носом — маленький ротик с бледными губами. С какой стороны на него не поглядеть, казалось, что он все время повернут в профиль.
«Это, должно быть, анахорет, который зрит в корень», — подумал Рено.
И он налил ему полный до краев стакан рейнского вина, чтобы приободрить его.
Анахорет опустошил стакан одним махом. И вообще оказалось, что сеньор Матеус, хотя во время еды не вымолвил ни единого слова, ел как Колосс и пил как Титан. Рено, развеселившись, поздравил его с аппетитом, который не уступал его желанию выпить.
— Сударь, — пожаловался сеньор Матеус, — у меня испорченный желудок: еда для меня — тяжелое испытание.
— Клянусь честью, сударь, я восхищен мужеством, с каким вы переносите такого рода испытания, — изумленный, ответил Рено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Я провожал сына, провожал мать, теперь провожаю их дитя! — сказал он.
Повиснув ему на шею, плакала Адриен.
— Если вы захотите, мы не уедем. Я счастлива здесь. Я привязалась к вам, как отцу. И я совсем не знаю г-на де Парделана. Швеция так далеко! В письме он написал вам о богатстве, которое меня там ожидает, но мне оно безразлично. Оставьте меня рядом с вами. Почему вы думаете, что война пугает меня? Ради доброго дела я готова все снести. Кто будет любить вас, если мы уедем? Кто будет любить меня там?..
И девушка заплакала навзрыд.
Г-н де Шарней прижал Адриен к своей груди.
— Нет, нет! — повторял он. — Это невозможно. Ах, если бы вы были бедны, возможно, я оберегал бы вас, невзирая на волю вашего родственника, который имеет на вас больше прав, чем я, но вы богаты, честь моего имени не позволяет мне лишить вас этого богатства.
— Да исполнится воля ваша! — сказала Адриен, уронив руки.
Когда они сели на лошадей, г-н де Шарней взял Армана-Луи за руку.
— Сегодня ты входишь в жизнь, — говорил он ему. — Пусть она будет у тебя более легкой и более счастливой, чем моя!
Потом он жестом указал ему на замок Гранд-Фортель, где столько мирных дней они прожили, и серые стены которого тоже, казалось, сейчас смотрели на него:
— Взгляни на крышу, которая видела твое рождение, сказал он. — Ты можешь вернуться сюда в один прекрасный день. Но если возвратишься, то не иначе как с высоко поднятой головой и гордым сердцем, как солдат, исполнивший свой долг.
В последний раз он сжал в объятьях Адриен, а затем, сильным взмахом руки толкнув створки ворот, сказал:
— Вперед!
Через несколько минут г-н де ла Герш, Адриен и Доминик, все трое, скрылись за поворотом дороги.
Г-н де Шарней упал на колени:
— Боже Милостивый, будь с ними! — сказал он.
И сам, в сопровождении своих самых отважных слуг, от был вечером в Ла Рошели.
Как опустевшее гнездо, примолкший стоял Гранд-Фортель.
Какое-то время Арман-Луи и Адриен молча скакали бок о бок. Стук копыт, под который они покидали этот уголок земли, где провели счастливые дни юности, эхом отдавался в их сердцах.
Позади оставались и исчезали за горизонтом знакомые с детства поля, леса, пруды, одинокие хижины, поселки, деревушки, не раз исхоженные тропы, проселочные дороги, по которым, беззаботные, они проносились вскачь, речки, которые переходили вброд, долины, холмы, казавшиеся им, совсем ещё малышам, высокими горами.
Вскоре пейзаж изменился, их взору предстали другие, незнакомые картины природы, потом — такие же незнакомые лица стали встречаться на пути, все меньше они говорили и получали в ответ слов приветствий. Затем дорога сделала крутой поворот, пересекла по каменному мосту реку, и теперь Арман-Луи и Адриен не видели больше вокруг ни знакомых деревьев, ни домов, ни прохожих.
Неизвестность, со всеми её загадками, открывалась перед ними. И в то время, как глубокая грусть прокралась в сердце м-ль де Сувини, чувством гордости переполнялась душа г-на де ла Герш. Он один должен был отныне оберегать свою подругу, она была под его охраной, он отвечал за её жизнь, за её честь. Мог ли он прежде рассчитывать на миссию более высокую, чем эта? Не награда ли это за преодоление будущих препятствий? И воспоминания о г-не де Паппенхейме пронеслись в его голове.
— Если бы он встретился мне теперь, — вслух проговорил он, — шпага не выскользнула бы из моей руки.
Адриен услышала это и поняла, какие мысли занимали его воображение.
Она с улыбкой протянула ему руку:
— Крепче держите вашу шпагу, и я буду крепко держать вас в своем сердце, — сказала она.
Незадолго перед заходом солнца, когда они выезжали из большого леса, издалека донесся какой-то хриплый голос. Г-ну де ла Герш показалось, что кто-то произнес его имя. Его слух уловил это дважды.
— Да простит меня Бог, если бы я не знал, что мой друг Рено находится сейчас где-то в далекой провинции, я бы подумал, что узнал его голос.
Однако он обернулся и заметил в конце дороги два взлетевших облака пыли, будто ветер подтолкнул их к нему.
Доминик натянул поводья своей лошади.
— Когда позади уже пятьсот лье, можно потерять пять минут, — сказал он.
Адриен козырьком приставила руку ко лбу, чтобы посмотреть вдаль.
Имя Армана-Луи, хриплым голосом брошенное в пространство, сотрясало воздух.
— Но это он! — крикнула м-ль де Сувини.
— Что?! Рено?! — изумился г-н де ла Герш.
Два всадника, мчавшиеся во весь опор, показались, укутанные облаком пыли.
— Ах, ну конечно же, это г-н де Шофонтен! — обрадовалась Адриен.
— И Каркефу! — воскликнул г-н де ла Герш.
И один за другим они направились к католику.
— Ну, наконец-то, чертов гугенот! — крикнул Рено, с трудом переводя дыхание. Вот уже два часа я мчусь за тобой! Я загнал трех лошадей, и эта, на которой я сижу, доведена до изнеможения.
Порывистым движением он бросился к Арману-Луи. Каркефу тенью последовал за ними.
— Ты выбрал хорошее время для отъезда, — продолжал Рено. — И ты остроумно выехал именно в тот день, когда я приехал к тебе в Гранд-Фортель с визитом… Всюду понемногу дерутся.
— Увы! — вклинился в разговор Каркефу.
— Да это же праздник! Слышно ружейную перестрелку и бряцанье шпаг! Бог Фехтования, мой владыка, ликует! Я принял участие в этих празднествах. Но самовлюбленность — не мой удел: я хотел рассказать тебе об этом, чтобы узнать, захочешь ли ты съесть кусок пирога на таком моем празднике. И вот я обмениваюсь полудюжиной ударов с испанской стороны и оказываюсь, как всегда отступая, в Гранд-Фортель. Мне объясняют там, что ты — в пути! Ла Герш, один, по горам, по долам — без Шофонтена! Ох, несчастный, что могло бы статься с тобой, не окажись я здесь, рядом, чтобы спасти твою душу в решаюший миг?! И я вскочил в седло, хотя Каркефу заохал и застонал…
— Я имел на это право, — вздохнул оруженосец Рено. — Сто пятьдесят лье без передышки!
— Тем не менее, — продолжал Рено. — Так следовало поступить, сказал я ему, потому что речь шла о том, что я должен быть рядом со своим другом гугенотом, который скачет по полям вместе с м-ль де Сувини, и, должно быть, они уже слишком далеко ушли. Двинем напрямую — и мы их все-таки настигнем. Эти маленькие переговоры с ним я искусно украсил ударом шпоры, и вот, наконец, мы догнали тебя.
— Не намерен ли ты, случайно, ехать с нами до самой Швеции? — спросил Арман-Луи.
— Не трудно ли мне было бы проскакать каких-то несчастных сто лье? Думаю, что шпагу понемногу обнажают повсюду. И ещё хочу увидеть страну. Шведы, к которым ты едешь, внесли в ересь свою лепту; я обращу их в свою веру. Каркефу мне в этом поможет. Вперед!
— Господин маркиз, — сказал Каркефу. — Если вы задумали обречь меня на муку в холодных странах, у меня должно быть хорошее содержимое: в общем, я голоден, а человек натощак для героизма не годится.
— Каркефу прав, — ответил Рено. — Я с трудом припоминаю, завтракали ли мы.
— После чего мы не обедали! — сказал Каркефу.
— Значит, надо плотно и долго ужинать, — заключил Арман-Луи.
Каркефу, внимательно озиравший горизонт, вдруг громко крикнул:
— Трактир! Вы видите вон там, на той острой крышей, такой дымок… и вывеску, которая подвешена на железном пруте… Я уже чувствую запах жаркого.
— Я был там, — сказал Доминик. — В те времена, когда господин де Шарней скитался по полям в погоне за оленями и кабанами, несколько раз мы заворачивали на огонек сюда, в «Золотую утку»… там очень хорошо кормят.
— Ах, негодник! Ты знал о нем, и ты ничего не сказал! — закричал на него Каркефу. — Галопом туда, господа!.. Сударыня, галопом!
Очень скоро они устроились за хорошо накрытым столом перед чистенькой печкой; на нем уже стоялоблюдо с индюшонком и двумя пулярками по бокам, выбранными самим Каркефу среди самых жирных обитателей птичьего двора.
— Ох, — приговаривал он. — Пусть лучше муки, за неимением рая, но на постой в трактире «Золотая утка» я уже готов добровольно согласиться.
9. Глава, из которой видно, что впереди ещё много трактиров, не похожих друг на друга
Присутствие Рено и Каркефу, их самобытность и веселый нрав радовали м-ль де Сувини. Кроме того, они становились ещё и дополнительной поддержкой Арману-Луи; ему не придется теперь в одиночку превозмогать опасности их долгого путешествия. К тому же все четверо были молоды, свободны, открыты всем ветрам. «Золотую утку» они покинули в хорошем расположении духа. Францию пересекли без боя, и г-н де Шофонтен загрустил от чрезмерного однообразия такой жизни, а Каркефу даже признался, что он совсем ничего не боялся и даже отчасти пожелал разбойничка, который внес бы хоть какое-то разнообразие: когда, по прибытии во Фландрию, они попали в трактир, где завязали знакомство, просидев там около часа, с неким испанским дворянином, который был там на постое, с виду приличным и вполне добропорядочным человеком.
Этот приятный кавалер говорил сладким голосом, держа шпагу в руке и растворяясь в блаженной улыбке. Время от времени он перебирал четки с золотыми и эбеновыми бусинками.
Арман-Луи и Рено встретили этого дворянина на почтительном расстоянии от крупного поселка, на Малинской дороге. Он был весь в пыли и выглядел усталым. Заметив Адриен и оглядев её исподлобья, он подошел в г-ну де ла Герш и очень вежливо сказал:
— Ваша милость, вы кажетесь чужестранцем в этих краях и, по-моему, ищете пристанище, где бы эта дама имела возможность отдохнуть.
— Признаться, жара сегодня была изнурительная, и наши лошади измучены, — сказал Арман-Луи. — Далеко ли ещё отсюда до Малина?
— Сделайте лучше! Соблаговолите следовать за мной до того поселка, колокольня которая видна вон там, за ивовой кущей. Там есть трактир под названием «Мальтийский крест», хозяин которого почтенный христианин, и он не дерет три шкуры с постояльцев, посланных ему Божьей милостью. Моя набожность внушает мне доверие к этому человеку, именитому жителю Бергейма.
«Этот человек хорошо говорит, он мне нравится», — подумал г-н де Шофонтен.
— Изволите следовать? — спросил человек с четками.
— Охотно, — ответил Арман-Луи.
Каркефу скользнул следом за доброжелательным незнакомцем.
— Сударь, а с точки зрения здоровья, придерживаются ли там, в этом трактире «Мальтийский крест», законов гостеприимства? — спросил он.
— Церковь запрещает нам уделять внимание таким пустякам, но те, кто находят удовольствие в плотских наслаждениях, по достоинству оценят тамошнюю сытую и вкусную пищу.
— Я бедный рыбак, простите мне мою нескромность, оправдывался удовлетворенный ответом Каркефу, уже почуяв запах пиршества. Рено подогнал свою лошадь к лошади Армана-Луи:
— Не вздумай сознаться этому святоше, что ты — мерзкий гугенот, — сказал он. — Иначе тебя окропят святой водой, и мы потеряем ночлег, который, кажется, будет приличным.
Они достигли наконец трактира. На широкой вывеске был изображен белый крест Мальтийского ордена. Всадник снял шляпу, перо которой коснулось земли и, спрыгнув с седла, протянул руку вперед, обращаясь к м-ль де Сувини.
— Вы почти у меня в гостях, — сказал он. И представился: — Меня зовут дон Гаспар д`Альбачет-и-Буитраго.
Стол был накрыт под деревьями в саду. Каркефу сразу же нанес визит к кухонным плитам, которые он нашел надлежащим образом оборудованными. Арман-Луи предложил их проводнику разделить с ними трапезу.
— Хотя мой принцип — это простая еда, я отступлю от него, потому что мне очень приятно быть в вашей компании, — сказал испанец.
Садясь, он перекрестился.
— Сударь, сегодня пятница! — вдруг громко сказал Рено. — Мы в пути, и потому имеем право не придерживаться умеренности в еде; надеюсь, вы простите нас, сеньор?
— У меня есть индульгенция Святого Петра. Он соблаговолил дать мне её для подобных случаев взамен на богоугодные дела, которые он позволил мне совершать.
«Да это священнослужитель в одежде дворянина!» — снова подумал Арман-Луи.
— Эй, Петерс, сюда! — крикнул священник.
Прибежал лакей — худой и жалкий, бледный и уродливый, горбун, который дрожал всеми своими членами.
— Ты видишь этих молодых сеньоров, гнусный бездельник?! — прикрикнул на него дон Гаспар. — Это мои друзья. Если ты не обслужишь их вежливо и старательно, я отрежу тебе уши и заставлю тебя их съесть жареными на рашпере! А теперь — проваливай, мерзавец!
Тарелка, брошенная в спину Петерса, который обратился в бегство, подкрепила это его обещание.
«Ну и ну! Священник, а дерется», — подумал де ла Герш.
— Если не внушать целительный страх эти мерзавцам, они не будут уважать добропорядочных людей! — сказал дон Гаспар, галантно сев рядом с м-ль де Сувини.
На протяжении трапезы, обильно орошаемой изысканными винами, испанский дворянин был галантен и предупредителен с Адриен, а также проявил себя как прекрасный собеседник и весьма светский человек. Он рассказал тысячу историй, в которых не отличался скромностью, и вместе с тем преподносил себя в них смиренным служителем Бога.
Проворно опустошив свой стакан, он положил на стол тонкую, утопавшую в волнах кружев руку, украшенную драгоценностями, сверкающими тысячей огней; такими побрякушками, по его словам, были полны его ларцы, и якобы носил он их только лишь для того, чтобы, при случае, предлагать их людям, охочим до подобных безделиц. А когда подали десерт, он несколько забылся и, сняв с пальца кольцо, попытался надеть его на палец м-ль де Сувини.
— Спасибо, — сказала Адриен, остановив его жестом.
— Поберегите ваши драгоценности, — сухо заметил ему г-н де ла Герш.
— Черт возьми! Но это же рубин, стоимостью в тысячу пистолей! Слово капитана, эта безделица выглядела бы лучше на этой белой ручке, чем на моей грубой руке дона Гаспара д"Альбачета-и-Буитраго!
— И это Божий избранник, который так ругается! — тихо буркнул под нос Рено.
— Избранник, который прибыл из Перу! — пробормотал Каркефу.
Слегка удивленный, г-н де ла Герш обменялся взглядом с Адриен.
Вскоре Арман-Луи прошел в свою комнату, более спокойную, разумеется, тогда как именно покоя и тишины ему недоставало в зале, где шло пиршество. У него уже появились кое-какие сомнения относительно набожности и святости кавалера, столь проворно предлагавшего очень дорогие рубины со своего пальца.
Ночь, однако, прошло без происшествий. Друзья договорились отправиться в путь днем, но около полудня дон Гаспар попросил их, причем весьма настойчиво, ещё и отужинать здесь же. Арман-Луи посмотрел на Рено, который в свою очередь уперся взглядом в Армана-Луи. Возможно ли было просто вежливо отказаться от приглашения человека столь обходительного?
Г-н де ла Герш снова вспомнил об эпизоде с рубинами. Но если и мудрецы грешат по семи раз на день, то стоит ли винить капитана за минутную оплошность? Взгляд Каркефу, конечно же, говорил в пользу дона Гаспара.
— Позвольте мне просить вас пожертвовать одним днем, — снова обратился к ним испанский дворянин. — Я хочу выпить за счастливый конец вашего путешествия, разделите же со мной счастье, которое подарил нам случай: встречу столь достойных сеньоров со столь блистательным и набожным кавалером.
Г-н де ла Герш, боясь обидеть капитана, принял его приглашение и решил остаться в трактире «Мальтийский крест» до завтра. Дон Гаспар рассыпался в благодарностях. И вскоре, когда закончился обмен великосветскими любезностями, засуетились слуги и поварята, таская блюда и напитки — руководил ими Петерс. Сердце Каркефу наполнилось радостью.
— Поверь мне, — сказал Каркефу Доминику. — Когда Провидение дарит такую удачу, как хороший ужин, было бы великим кощунством отказаться от такого счастья.
В назначенный час дон Гаспар пришел в сопровождении своего столь же набожного друга, которого, как он сказал, высоко ценил.
— Сеньор Матеус Орископп — доблестный смертник, — сказал он. — Но в то же время — один из тех бойцов, которых святые рады оберегать за их доблесть.
У сеньора, которого расхваливали, было большое худое желтое лицо, длинные руки. Он весь был в черном, шпага и кинжал с железной рукояткой на боку, взор почти всегда опущенный, а под крючковатым носом — маленький ротик с бледными губами. С какой стороны на него не поглядеть, казалось, что он все время повернут в профиль.
«Это, должно быть, анахорет, который зрит в корень», — подумал Рено.
И он налил ему полный до краев стакан рейнского вина, чтобы приободрить его.
Анахорет опустошил стакан одним махом. И вообще оказалось, что сеньор Матеус, хотя во время еды не вымолвил ни единого слова, ел как Колосс и пил как Титан. Рено, развеселившись, поздравил его с аппетитом, который не уступал его желанию выпить.
— Сударь, — пожаловался сеньор Матеус, — у меня испорченный желудок: еда для меня — тяжелое испытание.
— Клянусь честью, сударь, я восхищен мужеством, с каким вы переносите такого рода испытания, — изумленный, ответил Рено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60